После войны, в Москве, как обещано

Лето 1942 г. Давно пришло лето, а Иван все снимал тружеников тыла: посещал заводы и фабрики, вокзалы, магазины и больницы. Спускался в метрополитен, запечатлевал там работников и то, что они сделали для своего города и его жителей – прекрасно функционирующее бомбоубежище. Ивану казалось: вот-вот ему скажут, что он собрал достаточно материала для подобного рода хроники и пора бы уже вернуться поближе к передовой, но Копалин не спешил радовать такими новостями. В очередное утро они вдвоем сидели у Ильи Петровича в кабинете, он как раз выдал Ивану новый запас пленки. – Ты знаешь, Ваня, мне нравится, как ты работаешь, – серьезно сказал Илья Петрович, стоило тому спрятать бобины в наплечную сумку. Иван даже растерялся от подобного заявления и смог лишь выдавить: – Спасибо, Илья Петрович… – Помнится, я говорил когда-то про твой метод съемки, что у тебя хорошая инсценировка факта. Вчера при просмотре материала мне показалось, что твоя манера несколько изменилась, – Илья Петрович испытующе взглянул на Ваню. Иван отвел взгляд, пытаясь сформулировать свой ответ, чуть помолчал, а потом сказал: – У меня было достаточно времени на переосмысление. Я не отказываюсь от идеи, что в художественных фильмах все должно быть лучше и интересней, иначе какой смысл, правда? – Он исподлобья взглянул на Копалина, ища подтверждения своих слов, тот благосклонно кивнул с легкой улыбкой, что заставило Ваню приободриться, и он продолжил уже более уверенно: – Но ведь хроника фиксирует реальную жизнь, и… Настоящая жизнь и киношная не равны между собой. Я это понял и не хочу больше вводить в заблуждение ни себя, ни зрителей. Теперь я стараюсь фиксировать жизнь, а не режиссировать ее. Хотя порой руки так и чешутся, – усмехнулся Иван. Илья Петрович хмыкнул и снова согласно кивнул. – Да, я тебя понимаю. В документальных фильмах режиссер больше должен следить за наполненностью повествования и его правильным изложением, он тут же и монтажер, и сам себе строгий критик, согласен? По крайней мере, я в данной работе придерживаюсь этого мнения. А оператор должен регистрировать эти события, чтобы было, из чего выбрать материал. За художественные фильмы сейчас отвечают другие люди, а мы… дай бог, вернемся к ним после войны, Ваня. Сейчас нам надо жизнь фиксировать. Они немного помолчали, и Ваня решился задать вопрос: – Илья Петрович… А долго мне еще тыловую жизнь фиксировать? Копалин посмотрел на него неожиданно строго и сказал: – Пока есть такой запрос, будешь снимать тыловиков. А вот когда придет разнарядка тебя отправить еще куда-нибудь, я сразу тебе об этом сообщу. – Может, стоит поговорить с директором?.. – все же не сдержался Иван, но Копалин решительно прервал его взмахом руки. – Ваня, я понимаю твои порывы, правда, но сейчас ты нужен здесь. Да и потом, ты только недавно вернулся из госпиталя. – Но я уже совершенно здоров, Илья Петрович! Вы что, только поэтому?.. – Нет, не только! – Илья Петрович подался вперед. – Иван, послушай меня. Я понимаю твои чувства и твое желание снимать хронику на передовой, снимать бойцов, а не женщин, детей и стариков. Но сейчас важно показывать всё и всех, понимаешь? Сейчас каждый человек важен, вклад всякого человека в победу должен быть зафиксирован. И ты занимаешься нужным и благородным делом. Ты не отсиживаешься в городе просто так, что бы ты там себе ни думал, – ты работаешь на благо родины. И в любой момент может прийти запрос на твою отправку в командировку, попадешь в самую гущу очередного боя, это уж можешь мне поверить! Ты знаешь, сколько я уже получил извещений о смерти и ранениях наших товарищей и коллег? Достаточно, чтобы понимать, как они там рискуют, и переживать за каждого. Будто я раньше этого не знал, Иван! И за тебя я тоже переживаю и буду переживать, пойми. А пока… продолжай делать то, что делаешь. У тебя это действительно хорошо получается. Илья Петрович выдохнул и вдруг будто весь сдулся, откинулся на стуле и прикрыл глаза на пару мгновений. Будто эта спонтанная речь отняла у него все силы. Иван, пристыженный и пришибленный этой речью, смотрел на него виновато и даже с опаской. Затем словно опомнился, встал и, оправившись, подал голос: – Простите меня, Илья Петрович. Я не должен был ставить под сомнение то, что делаю. Я буду стараться и дальше делать все, что в моих силах. Копалин серьезно посмотрел на него и тоже поднялся. – Очень рассчитываю на это. – Он протянул Ивану руку, и тот пожал ее. – Жду тебя завтра в то же время. Они попрощались, и Иван уехал снимать очередных трудящихся для своей хроники. Вечером Дима и Феня долго не хотели отпускать Ваню из комнаты и ложиться спать, в очередной раз упрашивая рассказать им еще об отце и его работе в госпитале. И Ваня продолжал расписывать, «какой герой их папка», как он самоотверженно спасал и продолжает спасать людей, как Иван своими глазами видел новоприбывших раненых с ужасными увечьями, и как потом они выписывались здоровыми. О том, что это только больше подогревало интерес детей и излишне возбуждало их нервную систему, а не успокаивало перед сном, Ваня вспомнил слишком поздно, отругал себя и с большим трудом уговорил Диму и Феню угомониться, пообещав продолжить свои рассказы завтра. Иван проследил за тем, как они улеглись, пожелал им спокойной ночи, потушил свет и плотнее прикрыл дверь в детскую. В кухне тихонько трещала швейная машинка Марии Андреевны, которую она в свое время привезла из дома. Ваня сел за стол напротив женщины и тяжело вздохнул. Она подняла на него глаза и участливо спросила: – Что-то случилось, Ванечка? Ваня передернул плечами и принялся рассматривать свои руки, пытаясь сформулировать мысль. – Да понимаете… Я разговаривал сегодня с начальником, снова надеялся, что он выбьет мне командировку, но он отказал. Говорит, я пока здесь нужен. А я уже здесь все, что мог, снял! Скоро по второму кругу пойду такими темпами! – Ваня повысил голос, но сам себя тут же оборвал, испугавшись, что мог потревожить детей. Он прокашлялся и виновато посмотрел на Марию Андреевну. – Ну в самом деле, теть Маш, сколько можно ездить по этим заводам, я хочу снимать солдат, бои… Я, в конце концов, для этого тогда подписывал прошение! Я пользу приносить хочу. Лицо женщины выражало искреннее беспокойство. Она протянула руку и погладила Ванину ладонь. – Ванюша, ну ты тоже пойми своего начальника, значит, он пока тебя бережет… – Я что, картина музейная, чтобы меня беречь? – снова не сдержался Иван, отдергивая руку. – Я взрослый человек, я тоже хочу решать все-таки. Мария Андреевна тяжело вздохнула, вернулась было к рукоделию, сделав несколько новых строчек, но опять остановилась, серьезно посмотрела на Ивана и сказала: – А может, это и к лучшему, Ванечка? Может, не просто так тебя пока не пускают на фронт? Ваня уставился на нее с совершенным непониманием. – О чем вы говорите? Я же хорошо снимаю, мне начальник сам это говорил, и выздоровел я совсем, с любой задачей справлюсь. – Я не сомневаюсь в этом, Ванечка, – искренне заверила его Мария Андреевна. – Может, это тебя судьба хранит от беды? А то ведь вдруг что со мной случится или тем более с Илюшей, будет хоть кому за детками присмотреть… – Ну что вы такое говорите, тетя Маша! – Ваня вскочил на ноги от поднявшейся в душе бури. – Ничего с Ильей не случится, не наговаривайте! И с вами все будет хорошо, даже не думайте тут нагнетать! – Прости, Ванечка, просто к слову пришлось, – Мария Андреевна виновато опустила глаза. – Еще чего, к слову. Даже не думайте о таком, теть Маш, думайте о хорошем. Установка ясна? Мария Андреевна улыбнулась с нескрываемым умилением: – Я все поняла, Ванечка. *** Через неделю судьба будто услышала Ивана и сжалилась над ним, правда, в своей манере. Утром он пришел к Копалину в кабинет, но тот встретил его не один: напротив рабочего стола уже сидел мужчина, на вид ему было около тридцати, а на столе перед ним лежала репортажная камера. Копалин представил их друг другу, они обменялись рукопожатиями. Мужчину звали Василий Сергеев, он оказался оператором, только что вернувшимся с фронта. И приехал он один, без товарища, тот погиб, по роковой случайности подорвавшись на мине. – Ну что, Иван, – сказал Илья Петрович, – ты давно хотел поехать в командировку. Вот завтра с Геной и отправитесь. А ты, Василий, побудь пока дома, с семьей, отдохни, в себя приди… – Он посмотрел на коллегу с пониманием, а тот лишь коротко кивнул, ничего не ответив. Иван бы и выказал радость по поводу сбывшихся желаний, но, глядя на приехавшего оператора, постарался остаться бесстрастным, понимая его состояние, лишь поблагодарил Копалина за доверие. Илья Петрович отпустил Сергеева и обратился к Ивану: – Сегодня вы никуда не поедете, будете проявлять пленку. А в два часа оба приходите ко мне, дам вам все инструкции. Домой Ваня летел как на крыльях, ему не терпелось поделиться своей радостью с Марией Андреевной. Уже завтра вечером он и Гена должны были отправиться куда-то в сторону Воронежа, снимать учебный лагерь, готовящий будущих военных летчиков, им даже выдали на руки билеты на поезд. Открыв дверь своим ключом, Ваня вошел в переднюю и услышал из кухни голоса: похоже, Мария Андреевна беседовала с соседкой. Он едва успел снять сапоги и хотел пройти до ванной вымыть руки, как женщины вышли. Ваня поздоровался и заметил, что у гостьи глаза на мокром месте. Он деликатно отвернулся и поскорее ушел в ванную, а Мария Андреевна проводила соседку. Ивану было бы неловко расспрашивать о том, что он видел, но Мария Андреевна сама завела этот разговор, стоило Ване переодеться и прийти на кухню. Она поставила перед ним тарелку рассольника, тоже села и начала говорить. – Вот Антонина Ивановна приходила, плакала. Горе какое у них в семье, смерти-то одна за одной к ним в дом приходят! – Мария Андреевна всплеснула руками, а потом вдруг виновато взглянула на Ваню, замершего на мгновение и переставшего жевать. – Ой, прости меня, пожалуйста, Ванечка, я аппетит тебе тут порчу… Ваня хмыкнул и вернулся к супу, загребая ложкой побольше горячей гущи. – Ничего вы мне не портите, не берите в голову. – И он продолжил торопливо есть, не поднимая головы. Но Мария Андреевна терпеливо дождалась, когда он насытится. Только налив ему чай и снова сев напротив, она сказала: – Тонечка мне жаловалась на судьбу свою. И как не пожалеть, столько бед на нее одну свалилось! Дочка-то еще во вторых родах умерла… Мать зимой слегла и тоже очень быстро ее не стало. А сегодня на зятя похоронка пришла. Одна она с двумя внучками осталась. Ты их видел, они к Фенечке приходили. Хорошие девочки, жалко их! Я же теперь все про Илюшу думаю, давно он не писал. Хоть бы с ним все в порядке было! Хорошо, что сейчас ты с нами, Ванечка, за тебя душа не болит. Ваня поднял глаза на Марию Андреевну и тут же отвел взгляд. Жгучий стыд опалил щеки – кажется, еще никогда ему не было так совестно перед этой милой женщиной. Она так хорошо к нему относилась, переживала за него как за родного человека, а он собрался так ее огорчить! Иван вдруг остро, до внутренней дрожи, осознал, что новость о командировке для семейства не будет хорошей. Уж точно не для пожилой женщины, которая и так уже переживает за сына, а теперь еще и он собрался подлить масла в огонь. Он и раньше все понимал головой, но теперь это отозвалось и в сердце. Ваня немного погипнотизировал чай в своей чашке, выпил остатки в пару больших глотков и со всей возможной решительностью посмотрел на Марию Андреевну. Но тут же снова опустил взгляд, а голос дал слабину и зазвучал тише, чем Иван рассчитывал. – Теть Маш… – он посмотрел исподлобья, как провинившийся хулиган. – Вы не нервничайте только, но меня завтра в командировку отправляют. Как он и предполагал, женщина резко побледнела и прижала руки к груди. Губы ее скорбно изогнулись, она покачала головой и с грустью посмотрела на Ваню. – Куда, Ванечка? Надолго? – она чуть подалась вперед, заглядывая ему в глаза. – Меня просили не распространяться о месте, извините, могу лишь сказать, что поеду в южную сторону. А насчет сроков пока все не очень понятно, но надеюсь, что за неделю мы управимся. Мария Андреевна взяла лежавшую на столе ладонь Ивана в свои и сжала, пытаясь подбодрить то ли себя, то ли их обоих. Ваня накрыл второй ладонью ее руки и улыбнулся так, чтобы она поняла: он не сомневается в положительном исходе своей очередной командировки. Следующим вечером Мария Андреевна стояла на перроне и крепко обнимала Ваню, а тот сгибался в три погибели, прижимаясь к ней и пытаясь сглотнуть вставший в горле ком. Тут же рядом Гена обнимал свою мать, а она все причитала, чтобы тот не лез на рожон. Мария Андреевна выпустила Ваню из объятий и, заглядывая ему в глаза, сказала: – Ты только возвращайся, сынок. А если вдруг что непредвиденное случится – обязательно напиши! У Вани даже в сердце кольнуло от ее таких простых, казалось, слов. Он медленно кивнул, стараясь сдержать весь спектр чувств, клокочущих в груди. – Обязательно, – только и смог выдавить Ваня. В этот момент у него появилось ощущение, что он уезжает от родной семьи, и Иван твердо решил, что сделает все, чтобы вернуться назад целым и невредимым. *** Ваня и Гена ехали до пункта назначения всю ночь и половину дня. Сначала на поезде, а потом на машине. Их встретил на станции молоденький боец, представившийся как рядовой Борисов, веселый и разговорчивый парень. Они сели в Виллис: Ваня впереди, а Гена вместе со всем оборудованием устроился позади. Стоило им отъехать от станции, как водитель начал расспрашивать парней обо всем. – Говорят, вы кино снимать приехали, а про что? Надолго? – поинтересовался Борисов, то и дело бросая взгляд на Ивана. – Мы будем хронику снимать, а не художественный фильм, – серьезно заметил Ваня. – А-а, ясно, – несколько разочарованно протянул рядовой, – значит, Любовь Орлову можно не ждать! – он хохотнул и толкнул Ваню под локоть. – Ты за дорогой следи, боец, – Иван строго посмотрел на парня, но тут же смягчил тон. – Из всей съемочной бригады здесь только мы, такова доля фронтовых операторов. – Ты про фильм «Разгром немецких войск под Москвой» слышал? – громко спросил водителя Гена, придвигаясь к нему как можно ближе и цепляясь за переднее сиденье. Борисов быстро обернулся, но снова вернул внимание дороге, энергично при этом кивая: – Да не только слышал – видел! Меня ж в начале этой весны призвали, а зимой-то я еще дома был, в кино ходил на этот фильм. Два раза! – Ну тогда знай: рядом с тобой сидит один из операторов этого фильма! – выдал Гена почти торжественно. – Генка! – одернул Ваня напарника, но тут же поймал ошарашенный взгляд водителя и почувствовал, как краснеют уши. – Там много операторов снимало, на самом деле, – зачем-то добавил он. – Да хоть сто тыщ! Это ж такая возможность, такая удача – сидеть рядом с одним из таких… великих людей! Расскажу кому – не поверят! – Борисов хлопнул Ивана по плечу от переизбытка чувств. Глаза шофера горели, лицо раскраснелось, он то и дело в волнении облизывал губы. Иван отвернулся, якобы увлекшись пейзажем и пряча непроизвольную улыбку. Что скрывать и себя обманывать: ему было очень приятно все это слышать. Его брала гордость за свою работу, пусть даже он не так много снял, как хотел бы, но сейчас – он знал наверняка – его кадры то и дело попадали в киножурналы. И от этого становилось хорошо, он трудился не напрасно, теперь он это осознавал. И вот ему снова доверили очень важную работу и нельзя было ударить в грязь лицом. Операторов устроили в деревеньке в десятке километров от учебного лагеря, перед этим представив местному начальству. И, в отличие от первых боев, в которых пришлось побывать Ивану вместе со Львом Альпериным, здесь им дали краткие, но вполне четкие указания, как себя вести в случае опасности. Хотя на второй год войны вряд ли это было для кого-то секретом, но им заявили, что «так положено». Следующим утром парням предстояла поездка в учебку, планировалось отснять там все за пару дней, а затем приступить к съемкам на аэродроме, который тоже находился в относительной близости. Ваня с Геной заселились в домик почти на самой окраине, где хозяйкой оказалась пожилая женщина, попросившая называть ее бабой Шурой. Мужа она похоронила перед самой войной, а трое ее сыновей ушли на фронт добровольцами в первый же месяц. На среднего она получила похоронку зимой, а младший в прошлом месяце прислал весточку из госпиталя. Писал, что пока находится в глубоком тылу, «за горами». Обещал написать еще при выписке, но пока больше вестей от него не было. Старший сын периодически тоже давал о себе знать, и о нем мать беспокоилась не меньше, а может, и больше всего. Все это она рассказала Ване и Гене за ужином, который для них приготовила. Ваня за ее рассказом вспомнил об Илье – как редко тот присылал домой письма, – но, зная специфику его работы и невероятно огромную нагрузку, понимал, почему это происходило. Ему было просто некогда делать это чаще. Что говорить об обычных бойцах, у них вообще жизнь походная, какие уж тут письма… Да и сам он был хорош, мог бы тоже чаще писать Илье. На ночевку парней уложили в бывшей спальне сыновей хозяйки. Они улеглись каждый на свою постель и Гена вдруг как-то жалобно вздохнул и сказал: – Я, кажется, раньше не спал нигде, кроме дома. Боюсь, что не смогу так запросто уснуть. Ваня хмыкнул и вдруг вспомнил присказку, которую слышал от знакомых девчонок: – А ты скажи: «сплю на новом месте – приснись жених невесте»! И жди сна! – Он рассмеялся собственной шутке, а Гена бросил в него подушку, показушно надувшись. Ваня кинул подушку ему обратно и отвернулся к стене. Сон сморил его незаметно. Ваня сидел в кабинете Третьякова, к обстановке которого он привык за время долгого пребывания в госпитале. Илья осмотрел его плечо и разрешил одеваться. – Ты же совершенно здоров, – сказал Илья. – Я давно выписал тебя, а ты снова здесь. Что случилось? – Я соскучился, – просто ответил Ваня. И совершенно ясно понял – ни капельки ведь не врет. Да не просто скучает, он тоскует! Как собака без хозяина. Он надел рубашку и гимнастерку и снова сел напротив письменного стола доктора. Илья посмотрел на него строго, но потом вдруг улыбнулся – открыто, ласково. – Мы же с тобой договорились о встрече. Нужно лишь потерпеть, а пока не спеши. – Сколько еще терпеть? – как-то устало спросил Ваня, опустив голову и осознавая всю глупость своего вопроса. – Пока война не закончится, – спокойно ответил Илья. – Я же обещал. Иван вскинул глаза. Илья смотрел на него, как на ребенка. Тихое раздражение на самого себя начало закипать в груди Ивана, но сказать он ничего не успел. Вдруг снаружи послышался шум приближающихся самолетов, и тут же стали падать снаряды. Илья вскочил на ноги и бросился вон, только крикнув на ходу: – Скорее в подвал! Прячься! Но Ваня не послушался, а последовал за ним. Илья спешил помочь тем, кто в данную минуту больше всего в этом нуждался. Выполнял свой долг до конца. Ваня помогал другим укрыться как можно дальше от окон. Он старался не паниковать и не упустить Илью из виду. Илья давал четкие уверенные указания персоналу и пациентам, быстро перемещаясь из одного коридора в другой. Ваня следовал за ним, но будто упустил момент, когда Илья выбежал на крыльцо, потому что на улице еще оставались люди. И вдруг рядом с ним, прямо под ногами, разорвался снаряд. Илью отбросило на землю, и он больше не шевелился. – Иль… Илья! – не своим голосом закричал Ваня, бросаясь к нему. Он упал на колени рядом с его телом, уже не обращая внимания на взрывы. Припал к его груди, пытаясь услышать биение сердца, прислушался, есть ли дыхание, но ничего не почувствовал. Глаза обожгло горячими слезами, а горло сдавил спазм. Так не должно быть! Это ошибка, Илья жив! Иван завыл, пряча лицо на груди Ильи и цепляясь за его одежду изо всех сил. Он задушил крик отчаяния, вжимаясь в чужое тело, будто желая стать с ним одним целым. Рядом снова разорвался снаряд, и раненое когда-то плечо опалило болью. Иван вскрикнул, вцепляясь в рану, а через мгновение уже лежал в едва освещенной лунным светом комнате, запутавшись в одеяле. Плечо ныло, лицо было мокрым от слез, а сам он душил крик, вжавшись в большую тяжелую подушку. Оглядевшись и отдышавшись, Ваня бросил взгляд в сторону Гены, но тот крепко спал на своем новом месте. Ване приснился кошмар, о котором хотелось скорее забыть, но вид Ильи, лежащего на земле с раскинутыми руками и пустым взглядом, неподвижно устремленным в небо, так и стоял перед глазами, будто отпечатался на сетчатке, как на фотопленке. Ваня вытер слезы, полежал немного и все же решился потихоньку пройти до кухни, выпить холодной воды. Вернувшись, он сел на постель, не торопясь снова ложиться. Плечо все так же ныло – вероятно, отлежал. Вспомнив наставления Ильи перед выпиской, Ваня решил немного размять его и сделать короткую зарядку, о которой иной раз по-разгильдяйски забывал. Стало чуть легче. Ваня снова лег, опасаясь, что не сможет сомкнуть глаз до самого утра, но уже через четверть часа задремал, на этот раз без сновидений. *** Наутро перед завтраком, пока помогал накрывать на стол, Ваня решился рассказать о своем сне бабе Шуре, очень уж хотелось облегчить душу. Она внимательно выслушала, а потом уверенно сказала: – Очень хорошо, что ты до обеда об этом рассказал, значит, ничего плохого случиться не должно. И вообще, говорят, что такие сны – предвестник долголетия. Значит, и с тобой, и с твоим другом все будет в порядке. Это немного успокоило Ваню. Стоило парням позавтракать, как в дом зашел мужчина лет пятидесяти – с густыми усами, грузный, заметно прихрамывающий на левую ногу, но при этом весьма проворный. – Доброе утро, ребятки! – поприветствовал он их зычным голосом. – Меня тут к вам пока приставили, буду вас возить. Будем знакомы, Семен Акимыч, можно просто Акимыч, по-простому! – ребята пожали ему руку, тоже представившись. Они вышли на двор и увидели, что у калитки уже стоит машина, зеленая «полуторка», точно такая когда-то везла раненого Ивана в госпиталь. Опять его мысли вернулись к Илье, и Иван решил, что, как только они разберутся со своим заданием, он напишет Третьякову подробное письмо. Ваня с Геной сложили в кузов все оборудование, по возможности закрепив его, чтобы не растрясло, и накрыли брезентом. Они уже хотели лезть в кабину и трогаться, как к автомобилю с тихим скрипом подъехала телега, которую тянула за собой гнедая, даже на вид уставшая от жизни старенькая лошадь. А правил ею, напротив, весьма юный хозяин. По виду – местный деревенский мальчишка лет тринадцати, худой и невысокий. Мешковатая, будто на вырост, одежда, большая кепка, то и дело съезжающая на глаза, может, доставшаяся ему от отца или старшего брата. За его спиной на телеге стояло несколько небольших бидонов. – Здорова, Матвейка! – громыхнул Акимыч, махнув ему рукой. – Здрасьте, деда Сёма! – звонко отозвался парнишка, щурясь на солнце и подставляя лучам свое конопатое лицо. – Ты чего сегодня, опять вместо матери в путешествие отправляешься? – спросил мужчина. Матвейка махнул рукой, мол, само собой. – А как же! Куда ей, еще в огороде делов, да и с коровами она с самой зари управилась, а я чего? Мне только в удовольствие! – Молодец! Правильно, помогай матери! – похвалил Акимыч. Мальчишка засиял от гордости. – А вы куда едете? – полюбопытствовал он. – А туда же, куда и ты! – улыбнулся Акимыч. – Вот, к нам кино приехало, – он махнул на своих пассажиров, – будут солдатиков снимать. Мальчик округлил глаза, задыхаясь от восторга: – Кино?! Прям взаправдашное? – Самое настоящее, – подтвердил Ваня с улыбкой. – Документальное кино. Без выдумки, только правду покажем. Матвейка вдруг на мгновение нахмурился и решился спросить: – А меня там покажут? Акимыч громко рассмеялся над детской непосредственностью, чем наверняка слегка обидел паренька, а Гена и Ваня лишь с улыбками переглянулись. Ваня кивнул, и Гена снова легко запрыгнул в кузов. – Конечно покажут! – весело крикнул он и полез в небольшой чемоданчик за репортажной камерой. Спрыгнув на землю, он начал заводить ее. – Я сейчас на тебя камеру направлю, а ты смотри в круглый объектив и маши мне, понял? – Понял! – казалось, пацан не мог поверить своему счастью. – Давай, на счет три, – скомандовал Гена. – Раз…Два… Три! – он махнул свободной рукой, уже держа камеру наготове. Мальчик что есть сил замахал обеими руками, широко улыбаясь. Позволив продолжаться этому бесценные секунд десять, Гена остановил съемку и сказал: – Ну все, Матвей, теперь ты в кино. Восторгу мальчишки не было предела, еще бы, такое событие! – Не хочешь с нами поехать, Матвейка? – спросил напоследок Акимыч, залезая в кабину. – Не! – махнул рукой мальчик. – Я своим ходом, мне же потом еще к ранетым и назад, а у вас свои дела. – Ну бывай тогда! – Хороший он мальчишка, смышленый, – рассказывал Акимыч по дороге, – молоко вот возит в госпиталь и пилотам нашим. Говорит, был бы повзрослее, к ним бы на учебу подался, мол, интересно там у них очень. Они проезжали мимо леса, мимо полей и лугов. Небо было высоким и ясным, без единого облачка. Погода радовала, все вокруг выглядело таким умиротворенным, будто не происходило ничего из ряда вон выходящего, будто война была где-то не здесь. – У нас тут места хорошие, – продолжал Акимыч, – много чего растет… А сколько всего вокруг расположено сейчас, всех обеспечивать надо. Тут тебе и пилоты, и госпиталь еще недалеко, да, – он махнул рукой куда-то в сторону. – В общем, все мы тут стараемся, как можем. Чтобы все у всех было. В учебке удалось управиться до вечера. Командиры по возможности оказывали содействие, рядовые вели себя дисциплинированно, делая в кадре то, что просили от них операторы. Иван снова почувствовал в себе режиссерскую жилку, строя кадр так, чтобы выходила ровная история, тут же мысленно ее себе комментируя. Немного постановки в подобной съемке совсем не помешает, даже лучше будет смотреться. Гена глядел на воодушевленного Ваню и тоже заражался его энтузиазмом, беря на вооружение операторские приемы. Матвейка, приехавший позже, долго крутился неподалеку, наблюдая издалека, и уехал в госпиталь лишь после обеда. Решив, что здесь они сняли достаточно, в пятом часу операторы засобирались назад в деревню. Назавтра их ждал аэродром. Но на полпути случилось непредвиденное. За беззаботной болтовней и обсуждением завтрашней съемки они не сразу заметили, что впереди на дороге происходит неладное, когда неподалеку от леса показалась телега. Сначала было неясно, движется она или стоит на месте, но вскоре водитель и его пассажиры поняли, что ехать она не может. Извозчика не было видно, да и лошади будто бы тоже. До телеги оставалось несколько сот метров, когда глазастый Гена понял, в чем дело. – Акимыч, это ж Матвейкина телега! Вон и бидоны его валяются! – закричал он, нетерпеливо ерзая на месте и еле сдерживаясь, чтобы не выпрыгнуть из машины на ходу. Акимыч остановил машину в нескольких метрах, и Гена с Иваном бросились к телеге, на которой навзничь лежал Матвейка, а его лошадь завалилась на бок, убитая. На земле были видны следы от выстрелов, оставленных самолетом. Парни подбежали к мальчику и увидели, что на рубашке в области живота разлилось большое бурое пятно, а несколько струек крови продолжали течь на траву. Ваня, не обращая внимания на кровь, прильнул к подростку, пытаясь услышать биение сердца или дыхание, а вспомнив, что еще можно прощупать пульс, он постарался и это сделать – и почувствовал под пальцами желанные удары, дающие надежду. – Он жив! – закричал Иван, шальным взглядом встречаясь с напряженным как струна Геной и видя, как к ним спешит со своей хромой ногой Акимыч. – Давай назад, дед! – махнул ему рукой Гена и помог Ване как можно осторожнее поднять на руки пострадавшего. Акимыч скорее вернулся назад к машине, а парни перенесли Матвейку в кузов, аккуратно уложив рядом с ящиками. Гена пробрался к кабине и постучал по крыше, громко крича: – Дед, ты говорил, тут недалеко госпиталь, вот и гони туда скорее! Грузовик тронулся, а парни склонились над мальчиком, боясь, что могут не довезти его вовремя. Когда до госпиталя оставалось подать рукой, Матвейка пришел в себя. Он застонал, попытался вырваться, совершенно не понимая, где находится, но Ваня удержал его, аккуратно обнимая. – Тише, Матвей, все хорошо, – приговаривал Ваня, склонившись к его уху, – ты в безопасности. Мы едем в госпиталь, сейчас тебе помогут, ты потерпи немного, ладно? Только не засыпай, смотри на меня, смотри. Мы скоро приедем, и тебе помогут. Резко затормозив во дворе госпиталя, машина остановилась, и парни выскочили из нее, всполошив нескольких гуляющих пациентов. Ваня нес подростка на руках, а Гена бежал впереди, открывая двери, и кричал: – Врача, скорее! Тут мальчик! Им навстречу вылетела молоденькая медсестра, но, увидев на руках Ивана Матвейку, на мгновение растерялась. К ним уже спешил мужчина лет сорока пяти, по виду врач. – Что случилось? – еще издалека спросил он, и, обернувшись к санитару, махнул ему рукой: – Каталку давай! – Степан Олегович, тут вот… – пролепетала медсестра, стоило врачу приблизиться. – Что «вот», Катя? – едва взглянув на нее, строго обронил Степан Олегович, протягивая руки и помогая Ване положить мальчика на каталку, привезенную расторопным санитаром. – Готовьте операционную и второго хирурга зовите туда, быстро! – Поняла! – И медсестра со всех ног помчалась по коридору, за широкие двойные двери. – Ну все, ребятки, спасибо, теперь мы сами, – бросил врач и поспешил на пару с санитаром увезти мальчика в сторону операционной. Лишь выпив холодной воды, Иван и Гена немного успокоились и попросили позвонить и сообщить военным, что тут летает вражеский самолет, подстреливший подростка. Сделав это, они направились обратно к машине. Парни были молчаливы, погруженные в свои мысли, только Акимыч то и дело причитал, что же он теперь будет говорить матери Матвейки. – Да не кипишуй, Акимыч, обойдется! – в который раз попытался успокоить его Ваня. – Его там в надежные руки приняли, мы сами видели, так сразу засуетились над ним! Гена усиленно закивал, поддерживая Ивана: – Точно! Не переживай раньше времени, слышишь? Завтра на аэродром поедем и зарулим в госпиталь узнать о нем. Похоже, это несколько успокоило их сопровождающего, он выдохнул и заметно расслабился. Но вот расслабляться как раз было рано. Автомобиль двигался мимо бескрайнего луга. Вдруг послышался шум самолета, и прямо на них с неба стремительно стал пикировать вражеский «Мессер», идя на их хлипенькую «полуторку» лоб в лоб. – Что он делает?.. – едва пролепетал Гена, как Акимыч лихо вывернул руль, резко останавливаясь, и закричал: – Из машины, живо! Парни выскочили вон, бросаясь в высокую траву. Самолет одарил их несколькими залпами выстрелов, по счастью, ни в кого не попав, и пролетел дальше, снова набирая высоту. Гена вывернул голову, проследив за самолетом, и уже планировал вставать, но Ваня резко вытянул руку и прижал его к земле, чуть не лицом в одуванчики. – Куда?! Он же еще вернуться может! – сквозь зубы прорычал Иван на непонимающий взгляд паренька. И он был прав: самолет развернулся и полетел назад, желая добить свои внезапные цели. Снова пилот выпустил залп выстрелов, пролетев над самой землей. – Лишь бы камеры не повредил, – прошептал со свистом Гена. – И нас не пристрелил, – добавил Ваня, краем глаза наблюдая за тем, как самолет делает последний разворот, обстреливает их и улетает по своим вражеским делам. Пролежав для верности еще с минуту, Ваня и Гена осторожно поднялись с земли и огляделись. Машина стояла на обочине побитая, в капоте виднелось несколько дыр, а лобовое стекло было разбито. – Фух! Вроде пронесло… – выдохнул Ваня. – Акимыч, вставай, фашист улетел! – воскликнул в свою очередь Гена, выискивая взглядом залегшего в высокой траве водителя. Но тот почему-то не откликался. – Акимыч? – снова попытал удачу Гена, но по его глазам стало ясно, что он успел предположить самое страшное. Он поймал взгляд Ивана, который подумал о том же. Ваня был намного выше товарища, поэтому почти сразу нашел взглядом темную фигуру в траве. Оба подошли и увидели, что их сопровождающий мертв, одна пуля попала в спину, а вторая – прямиком в голову. Они постояли в молчании, а после нужно было решать, что им теперь делать. – Я водить не умею, – сказал Гена как-то виновато, покосившись на машину. – Я тоже не умею. Похоже, придется научиться, – вздохнул Ваня. Но заглохнувшая машина больше не заводилась. Когда они поняли, что остались и без транспорта, Гена спросил старшего товарища: – И что же нам теперь делать? – Я думал, ты что-нибудь придумаешь. Ты же у нас Гений, – усмехнулся беззлобно Ваня, но Гена в свою очередь надулся: – И совсем не смешно! Ваня потрепал его по плечу в знак примирения и твердо заявил: – Пешком до деревни пойдем. – А камеры?! – обалдел Гена. – В руках потащим! У нас будто выбор есть. Если потеряем камеры или пленку – лучше уж помереть! Гена тяжело вздохнул и посмотрел на начинающийся закат: – Темнеть начинает. – Значит, берем ноги в руки и пойдем скорее. Они взвалили на себя свое бесценное оборудование и пошли вперед по дороге. Шли, почти не разговаривая, экономили силы, хотелось до ночи до дома добраться. Вот уже и лес, а после него до деревни совсем чуть-чуть. Ваня думал про себя, что сегодняшний день точно достоин того, чтобы рассказать о нем в следующем письме к Илье. Только надо все как-нибудь забавно обставить, ну чтобы без особо кровавых подробностей… Задумавшись об этом, он не заметил, как за спиной возникли посторонние. Сиплый голос застал врасплох: – Hände hoch! – И щелкнул затвор, заставляя пробежать по спине табун мурашек. Ваня осторожно переглянулся с замершим Геной и, медленно опустив на землю свою ношу, поднял руки.