Сказание о плачущей иве и потерянном яшмовом сердце

Если ты что-нибудь скроешь, я тебя убью. Если ты мне соврешь или мне покажется, что ты мне врешь, я тебя убью. Если ты что-нибудь забудешь, я тебя убью. Фактически, тебе изо всех сил придется стараться, чтобы остаться в живых. Так, ты понял всё, что я сказал? Потому что, если ты не понял, я тебя убью. (с) «Карты, деньги, два ствола» алёна швец — мои руки холоднее чем погода в россии       Кира сидела в прежней позе, но теперь за столиком, одной рукой подпирала голову, другой вертела крохотную чашу с каким-то мудреным чаем.       Мнение свое о происходящем она уже успела поменять несколько раз, однако пришла к выводу, что настолько странных, длительных и подробных сновидений у ней до этого времени не было. А еще — чай грел пальцы. Очень натурально грел, по-настоящему будто бы.       Огинская вздохнула, пошевелилась, в покоях было холодновато, легкий ветерок немного остужал кожу — и это тоже-тоже было крайне странно. Вся эта яркость ощущений…       Девушка тронула ледяной кончик носа, нахмурилась.       — Так не пойдет. Где там…       Кира встала с места, прошла к ширме на другой стороне покоев, нырнула за нее, присела у большого сундука, открыв сложный замочек, откинула крышку, взяла из ящика теплый верхний халат, отороченный мехом, похожим на лисий. Грохнув крышкой, Огинская встала, накинула покров и довольно поежилась в тепле.       Замерла.       Глаза у ней увеличивались-увеличивались, стали в итоге такими большими, что Айминь бы, наверное, хватил эстетический удар.       — А… а…       Губы у Огинской немного побелели, но вовсе не от холода.       Однако правда, откуда она знала, что за ширмой стоит сундук с одеждой, а в сундуке — именно то, что ее согреет? В книге про такое сказано не было, подобными мелочами быта фоновых персонажей «Лепесток хайтана» себя никогда не утруждала. Сегодня служанки к ящику не ходили. Иными словами, такой информации в голове не было. Не могло быть.       Кира оторопело развернулась, осела на сундук, снова прижала кулак к губам. Может, запрещенные вещества ей кто подсыпал? Эдакий ловим затянувшийся трип?       Девушка посмотрела на правую руку, качнув головой, ущипнула тыл ладони. Почуялась боль, на коже стало расползаться белое пятно.       Огинской стало плохо. Шел уже шестой час сна-бреда, но чувствовались они именно «шестью часами». Киру даже затошнило, она поднялась, прошла по покоям, улеглась на кушетку, укрылась по нос одеялом и закрыла глаза. В покоях было темновато-фиалково, парил аромат благовоний из одинокой курильницы. Снаружи доносился смех, топотание махоньких ножек, какие-то дурные свиристели и дзыньканья.       Огинская зажмурилась.       Кажется, она впервые в жизни начала испытывать ту самую «паническую атаку»: тревога нарастала откуда-то из груди, сердце дрожало и барахталось, ладони, шея покрылись холодной испариной. Хотелось, чтобы всё это остановилось, прекратилось немедленно, но оно не прекращалось никакими волевыми усилиями.       — Айминь… Айминь! — хрипло крикнула Кира, дрожа под одеялом.       — Госпожа? — в покои тихонько вошла служанка.       — Есть что-нибудь… Айминь… успокоительное?       — А?.. — девушка растерялась. — Корень красного пиона?       — Пион… да, пион… а мята есть?       — Мята? У вас горло болит, Госпожа?       — Есть или нет?       — Есть.       — Шалфей?       — Был. Может, остался, я проверю. Но он при кровотечении не…       — Ромашка?       — Что это?       — Корень валерианы?       — У Вас и спина заболела?! Госпожа, да что…       — Всё из перечисленного быстро принеси побольше, крупную чашу с крышкой к ней. И сделай кипяток. И уйди. Стой!       — Что-то еще, Госпожа?       — Лаванду в любом виде тоже неси, если есть.       Через полчаса все травы в мешочках лежали на столе, рядом стоял чайник с горячей водой. Кира кое-как встала с постели, подошла к утвари, на глаз побросала в емкость траву, залила кипятком, сухоцвет лаванды раскидала вокруг, заправила немного веточек за вырез ханьфу, присела на пол рядом со столиком, сложила руки перед собой крестом, примостила голову рядом с теплым и ароматным «варевом». Что-то ей это напомнило, но что конкретно, Огинская понять не смогла.       Через десять минут, не дождавшись срока, девушка открыла емкость и большими глотками поглотила сразу стакана два получившегося напитка. Приняла прежнюю позу, прикрыла глаза. Я выключаю телевизор я пишу тебе письмо — В.Цой       — Дзыньк!       Навроде как она даже задремала, потому что вздрогнула от звука оборвавшейся струны с улицы, вскинула голову, глянула на плотно занавешенные окна. Стало полегче, но сам факт того, что случился «сон во сне», опять начал накручивать несчастные Кирины нервы. Огинская снова приложилась к чаше, утерла губы рукавом, пробралась по покоям к кушетке, улеглась под одеяло, однако теперь предприняла попытку разобраться с проблемой.       Скорее всего, это выходки изнасилованной фантазии. Вопрос, почему вдруг автора занесло «в тело» и шкуру главной Злодейки всей истории, конечно, остается открытым. По логике, коли уж признать, что создатель книги испытывал влечение к главному герою, правильнее было бы «переместиться» в образ главной же положительной героини — его судьбы и любви. Раз уж мы про «перенос», «сублимацию» и так далее. Но «стать» вдруг той, что практически всё повествование вставляла палки в колеса Истинной Любви, ничем не гнушалась, вела себя максимально отвратительно, классически «плохо», была фактически квинтэссенцией «глупой завистливой соперницы, обреченной на провал»?! Ни ее характер толком, ни мотивация, кроме «двигаем сюжет с помощью бестолковой злыдни», ничего описано не было! Потому что зачем?! Все читатели собрались смотреть на чистую любовь, предопределенность, истинную пару — Вэнь Юншэна и Бянь Янлин. Да, что-то там мельком было про каких-то там неправдоподобно жадных и жестоких родителей, несчастное детство и отсюда — тягу к роскоши и власти. Но именно что — мельком. А так — типичный антагонист «для галочки». Даже здесь, в этой части гарема, она изводила всех подряд, спелась с главным евнухом, чтобы тот выдвинул ее на смотринах… Спелась весьма грязным способом, конечно.       А потом все же добилась своего — ее увидел Юншэн, Великий Хуаншан… А она увидела его. И забыла обо всем. С Нин Юймин случилась любовь с первого взгляда — в самом прямом смысле этого заезженного выражения. Именно так это и описывалось: «Едва она подняла взгляд и посмотрела Императору Вэню в глаза, сердце ее пропустило удар, ноги потеплели, жар хлынул выше — в живот, перевернул всё в груди, и больше она не смогла отвести свой взор от его изумительно красивого лица, холодных янтарных глаз». Это случилось, когда ей было двадцать лет, Императору — двадцать восемь. Примерно за один год до появления в гареме Бянь Янлин. Юншэн звал наложницу Нин один раз в десять дней, повысив ее ранг сперва с десятого до девятого, после и до восьмого, а ей было так мало, обидно мало этих встреч! Вэнь оказался таким искушенным любовником, таким невыносимо притягательным, красивым в моменты близости, что каждое их свидание только больше сводило Юймин с ума и заставляло ревновать к остальным женщинам, характер ее портился день ото дня, и всё в итоге пришло к тому, к чему пришло — его страшному гневу и неслыханно кровавой казни слетевшей с катушек наложницы Нин.       Это сейчас, вспоминая собственный текст, анализировала уже Кира Львовна, мимо строк, сквозь ранее вложенный крохотный смысл. Да, грубо говоря, та первая роковая встреча взглядов и привела к столь чудовищному финалу. Но между этими событиями — сплошной туман. Героев, даже фоновых, следует прописывать тщательнее. Отсюда-то, конечно, теперь заметно, как плоско лежит сюжет книжонки с рейтингом «NC-21».       А когда они встретились?       Кира перелегла на спину, сложила скрещенные руки на лоб.       Фонари какие-то были, праздник… Новый год, что ли?       Фонари она тогда добавила в повествование для красивишности момента. И потом, надо же было создать ощущение погружения «в Китай». Китай и без фонарей? Нонсенс!       Сейчас осень, это точно. Утром на дальних деревьях виднелись кроваво-желтые листья.       — Госпожа! Госпожа! — в покои просочилась Айминь. — Готовьтесь! Ты будешь гореть в аду — Asper X       Огинская вяло повернула голову ко входу, из-под рук посмотрела на напряженную служанку.       — Ченглей, Госпожа… — шепотом, стреляя глазами, предупредила девушка.       — Гонишь? — устало выдохнула валерьянкой Кира.       — А?       — Принесли ботинки Митю… — Огинская отвернулась, приняла прежний отрешенный вид.       — Надо же, неужто наложница Нин и впрямь захворала? — противный тоненький голосок заставил Киру замереть и не мигая уставиться в потолок.       Голос она почему-то узнала, к горлу сразу же подкатил комок тошноты.       Ченглей.       Успокойся. Успокойся. Достоверный, отвратительный, затянувшийся, но это все еще сон.       Огинская опять повернула голову набок, посмотрела на приближающегося к ее кушетке мужчину. Низенького роста, полненький, с узкими-узкими глазами, большими лоснящимися щеками, с зализанными наверх волосами-пучком.       — Айминь! — не моргая, незаметно сглотнув, спокойно позвала Кира. — Противотошнотное чё есть? Если нет, неси тазик.       — От тошноты нет, — тихо, косясь на евнуха, прошептала служанка. — Есть рвотное.       — Это я уже сама поняла. Я даю тебе поручение — принеси мне лотосовых пирожных. Уйди.       — А…       — Слейся быстро! — рявкнула Кира, резко села, сбросив ноги на пол. И успела проследить особенный взгляд, который Ченглей кинул на Айминь.       Служанка благодарно всхлипнула и засеменила к выходу. Все понимали, чтó такое главный евнух для тех наложниц, которые не были обласканы вниманием Императора. Источник наказаний, поощрений, да банально свежей воды и приемлемой пищи — именно этот человек. Мужчина, сознательно пошедший на кастрацию или отданный родителями с идеей: «Лучше я откажусь от одного из наслаждений, но взамен обрету тысячу радостей, власть и безбедную жизнь в вечной красоте».       Не успев к лежащей Огинской, евнух затормозил, застыл в метре от кушетки.       — Госпожа Нин все еще желает встретиться с Его Величеством? — сладко-сопливо проблеял кастрат.       Скажешь «нет» — казнят. Скажешь «да» — казнят, но позже.       — Ах, мечтаю! — Кира заломила руки, со всем чувством протянула их к Ченглею. — Но куда уж мне с моим уродством! — девушка внезапно отвернулась и с гибкого размаху приложилась лбом в любимую перилку. — А-а! — она истово замотала головой. — Лишь бы Сияющий Император Солнца и Луны был удовлетворен да счастлив, я буду безмерно рада и тому, что он найдет наслаждение и заботу в объятиях любой другой наложницы!       — Если Госпожа Нин пожелает, я могу похлопотать… — рука евнуха легла на напрягшуюся спину Огинской.       — Никак невозможно! — не реагируя на касания, насморочно ныла в перилку Кира. — Как я могу затруднять главного евнуха Членея?! Ченглея! Нет, нет и нет! Я продолжу тихо и покорно ждать милости от судьбы, а если Небо не благословит меня, так приму свой рок и со всем счастием отправлюсь в монастырь!       Повисла тишина, пухлая ручка мужчины сошла со спины девушки.       — У Госпожи действительно сегодня разлилась «лунная река»?       Огинская, продолжая тяжко дышать, пыталась наскоро сообразить, что за хуйню несет кастрат. Сложив дебет с кредитом, кажется, уразумела.       — Ах, да! Вот же не повезло…       — Но я веду книгу циклов и как-то… — засомневался евнух.       Пусть не пиздит! Редко у какой женщины менструальный цикл в древности был правильным! Вечные стрессухи, недоедания здорово нарушали физиологию. Упырь лживый.       Кира застонала, прихватила правой рукой живот, неловко-неловко поднялась с кушетки, хотела было ступить к евнуху, но тут у ней упал верхний меховой халат, она вскрикнула, дернулась, упал и второй верхний. Оставшись в одном — нижнем, бело-полупрозрачном, девушка бурно задышала, закрыла лицо стыдливыми руками и рухнула на пол — прям под ноги евнуху.       — Ох, наложница Нин заслуживает наказания, главный евнух! Простите, от боли и волнения великого ослабели руки!       А Ченглей при этом уставился на темно-красные пятна, которые казались яркими-яркими на фоне белого шелка исподнего халата. Следы эти алели прямо у ягодиц и бедер девушки.       — Буэ, — мужчина попятился. — Ты хвора, что ли, правда?       — Не вели казнить, вели слово… ой… — Кира жалобно расплакалась. — Наложница Нин примет любое наказание!       — Несчастное создание! — рявкнул евнух. — В такой-то вечер! Воистину, небожители отвернулись от тебя еще во младенчестве!       А че за «вечер»-то?       По правде, девки пытались ей что-то сказать, но весь день было не до их бредней. Существовали проблемы, как говорится, и похуже.       — Что ж! Может, через год-два и снизойдет тебе второй шанс, бедняжка! Праздник Середины Осени, дадут Небеса, не последний в твоей жалкой жизни!       Чё-чё за праздник?!       Кира напрягла морщины в пол.       Давай, мы учили, мы точно учили. Мы ролики смотрели. Напрягись. В сентябре оно, что ли? Середина ж осени, ну. В полнолуние середины сентября? Благодарочка за урожай, что еще? «Неизменными атрибутами праздника считаются фонари и лунные пряники», — заботливо выдал мозг Киры строчку из «Википедии».       М-м, пряники… прянички…       Фонари. Фонарики.       Фонарики.       Фонарики?!!       Кира похолодела, против воли голова ее повернулась вправо, ко шторам. За окном явно стемнело, однако то место, где был фонтан, и деревья около него светились тускло сквозь три слоя ткани желтовато-красными пятнами. Раньше она не обращала внимания, но струны на улице уже не дергались в бессмысленной какофонии, а лились нежным, вполне сносным звучанием.       Ему двадцать восемь лет. 귀신과 주먹다짐 — V.A. OST Сразимся призрак       Огинская закрыла глаза, уже не прикидываясь, грохнулась лбом в пол и протяжно завыла. В мозгах почему-то синхронно завизжал актер Бурунов той сценкой из «Полицейского с Рублевки»: «Мне-е пизда-а-а!».       — Не убивайся, дитя, — смилостивился от душераздирающего вида Киры евнух. — Подними голову.       Девушка, обреченно пошатываясь, приподнялась на колени, и тут в лоб ей прилетело что-то мягкое и липкое.       — Э, мля?! — очнулась Огинская и отмахнула руку Ченглея от своего лица.       — ?!       — Что за?.. — Кира коснулась пальцами лба и узрела на них красную краску, а в руках евнуха — кисточку.       Что это означало, было не совсем понятно. Пометил — это ясно. Но для чего? Чтобы в темноте башка предложенной на ночь наложницы подсвечивалась, тип, как мишень для очей Императора?! Чё не фосфором тогда?! Откуда ей было знать тонкости, что таким кружком помечали «овец», чтоб их «нечистое состояние» было заметно издалека другим наложницам, евнухам?       Огни за окном стали еще ярче, музыка — торжественнее, но все это уже мало волновало Киру. Надышавшаяся лавандой, обожравшаяся седатива, нанюхавшаяся местных курильниц, Огинская отчаянно решилась временно не умирать. А на кону стояла именно эта ее жизнь, да пусть и во сне!       Картинка сложилась примерно такая: встреча Нин Юймин и Вэнь Юншэна произошла, когда были фонарики, некий Праздник, ему — двадцать восемь, ей было двадцать, сейчас есть фонарики, праздник и нужный возраст. Евнух приперся ровно в этот день, несмотря на то, что был предупрежден о «страдании» наложницы. И пометил бабу краской. Следовательно, кровь из носу, этой встречи нужно избежать.       Надо было идти ва-банк. Так решила не Кира, а ее интуиция. И Кира пошла. Уж лучше схлопотать голодовку или что-то типа «за оплошность и глупость», чем тебе выдерут язык, отрежут ногти, рукти, сдерут кожу и сварят в кипятке.       — Крестики-нолики я люблю, — промычала Огинская, сделала шаг вперед и, нависнув над мужиком, запросто отобрала кисточку у оторопевшего евнуха, начертила тому на лбу крест.       Помедлив, вложила кисть ему обратно в скрюченные пальцы.       — Ваш ход, евнух Ченглей, — уже мягче мурлыкнула Кира, сотворив на своем лице придурковато-воодушевленное выражение. — Вы такой выдумщик! Всегда с вами интересно!       Бо-ольших усилий стоило девушке сдержать мимику в нужной эмоции, ибо под ней Ченглей сперва побелел, потом вернулся в желтоватый цвет, а затем его лоснящиеся щечки начали багроветь, ровно как две спелых минусинских помидорки.       Кира закусила губешку и растерянно приподняла брови:       — Что-то… что-то не так?       — Ты… ты… ты… — ловил губами воздух мужик. — Я… да я…       Огинская попыталась изобразить неподдельный ужас, результат попытки был ей неизвестен. Но Ченглей вдруг тоненько завизжал, шлепнул Киру по лицу ладошкой и, манерно размахивая руками, умываясь слезами, побежал из покоев.       Тут Кира не удержалась и захрипела, надо отдать должное — максимально тихо, хохотом подвыпившего сантехника. Путаясь в пропитанном бычьей кровью ханьфу, гогоча и тоже сипло повизгивая, девушка подбежала к хлопнувшим дверям, приложила ухо и приготовилась дослушать своего ненаглядного вертухая.       Но вот в чем дело…       Вертухай внезапно сменился.