Сказание о плачущей иве и потерянном яшмовом сердце

Сила воли — самое главное в медицине (с) Парацельс Крылья — Наутилус Помпилиус       Было холодно, в деревянные окна, разукрашенные многочисленными вычурными узорами, бил обещанный дождь.       Первое, что почувствовала Кира, придя в сознание, — обжигающий кожу ветер, влажный, колко-ледяной. Девушка сглотнула сухим горлом, поморщилась от боли, разлепила тяжелые веки. Перед ее взглядом оказалось мятое, вздыбленно-промерзшее покрывало с легким налетом пыли. Огинская снова зажмурилась, неловко шевельнула ногой и взвыла от чудовищной боли — одна искалеченная стопа глупо проехалась по второй, раздвинув, видимо, края ран на обеих.       Такого и впрямь никогда с нею не случалось, но сейчас взрослая, циничная, уверенная в себе Кира Львовна уткнулась лицом в вонючую ткань и расплакалась жалко, бессильно, как ребенок.       Если бы она могла в эти страшные минуты соображать, ну конечно, она б не сомневалась больше — сон ли, бред ли психопатический настиг ее. Она бы пришла к выводу, что сильно ошибалась в своей жизни, что все-таки зря жила атеистом, что вот она, кара — этот придурочный Ад.       Как там говорилось? Каждому ж по вере его?       И вот теперь всё для вас: окна без стекол, чтоб красиво на свитки летели цветы хайтана, экологичные железные иголки вместо томографии и антибиотиков, куча кастрированных мужиков взамен одного подтянутого, крепкого и мускулистого Императора, а на смену страшным разукрашенно-силиконовым телкам из Инстаграма… а, ну тут хотя б стабильность.       Отвяжись от Императора.       Огинская, мутнея мозгами от боли, все же заметила в себе тот нехороший момент, когда у нее со скрипом стал сползать набекрень шифер. Волосы на теле встали дыбом, девушку начало колотить. К сожалению, с этим ознобом боль в спине и ногах лишь усилилась, а тряску Кира унять не могла. Черт знает, сколько она пролежала. Но явно начиналась лихорадка. И хер ты поймешь теперь: от простуды, от ран, от стресса? Да и разницы нет никакой, потому что и лечения нет тоже.       Лекарей, насколько известно, в убогие дворы не пускали, ибо лекарями были мужики и вовсе не евнухи. Если бы вдруг случилось чудо, и Огинская оказалась во Дворце Императора, ее бы, безусловно, осмотрели. Как? Пощупали пульс на руке, протянутой из-за ширмы. И принесли бы куколку, на которой она бы показала, где «бо-бо». В итоге вывод был бы примерно такой: у наложницы нарушилась циркуляция энергии «ци». Иголки и диета. Если повезет, кровопускание, ртуть и мышьяк.       Это только в дорамах красиво умирают, кашляя по поводу и без кровью. А тут ты тупо загнешься от сепсиса или столбняка на фоне беспечного отравления тяжелыми металлами. И нет бы в покое, так ведь истыканный, как дикобраз.       Хорошо, что Кира Львовна не во Дворце Императора. Хорошо, что ей не положен врач. Остается надеяться, что сюда никто не придет. Да и пришел бы? Знаний такой полевой медицины все равно не хватит. Избалованный комфортом двадцать первого века фельдшер вряд ли сможет сопротивляться подобным реалиям. Ни тебе ванкомицина, ни тебе гемостатической губки, ни тупо хлоргексидина.       А «историю медицины» вполуха слушают все студенты, это факт известный. Поржать над «тупыми средневековыми медиками», не умевшими бороться с чумой, — сие одно, а вот чего с чумой делать самой, вот, к примеру, сейчас, это уже не так весело, особенно, когда стрептомицин не продается в каждой подворотне по цене стакана «американо».       Тебя пытались научить клиническому мышлению, а ты сбежала с третьего курса, дура. Теперь ной и жалей себя.       Я не буду ныть. Я хочу спать.       Я хочу тепла.       И воды. Мои новые чёрные крылья — МРФ [Вальсирующие во тьме]       — Госпожа… Госпожа…       Обеспокоенный знакомый голос звучал над ухом, как назойливая гудяще-шипящая муха. Кира сухо застонала махнула рукой и тут же проснулась от прошившей всё тело острой боли. На глаза снова навернулись слезы.       Все равно! Все равно!       — В-воды…       Похоже, лихорадка никуда не ушла, напротив, становилась лишь тяжелее.       — Нельзя, Госпожа, когда такое…       — Дура! — Кира с рычанием приподнялась на руках, кое-как из-под слипшихся волос взглянула на девушку у постели, слова у ней сперва застряли в горле, а потом Огинская неожиданно беззвучно расплакалась.       Перед нею на коленях стояла белая, как мел, Айминь, под глазами у служанки виднелись темные круги, всю ее трясло не то от холода, не то от страха или усталости.       — Можно… Анечка… можно… — голос у Киры стал надорванным, слабым, — вода нужна… интоксикацию снять, Аня… отравление… дай воды и уходи… тебе нельзя тут…       — Мне разрешили, Госпожа… — Айминь забегала по покоям, уже чуть утепленным, с занавешенными покрывалами окнами, — мне Первый Императорский Евнух дозволил с Вами… иногда быть… Конечно, я живу с Сюли, Вы, наверное, слышали… но я могу приходить к Вам.       Кира не слышала этот бессвязный поток мысли, девушку снова завертело в болевой мясорубке, в пульсирующем сухом жару, вытягивающем все жилы от хребта и до пят. Но почувствовала, как ее аккуратно поднимают под грудь, как касается губ теплая вода. Сделав несколько поспешных, захлебывающихся глотков, Огинская вновь упала вниз, кое-как повернула голову, мутно взглянула в залитое слезами лицо Айминь.       Почему-то именно это некрасивое, страдающее, беспомощное лицо взвело в Кире тяжелую, тугую, злую струну.       — Аня… — облизнув сухие губы, стараясь говорить внятно, начала девушка. — Ань, слушай и запоминай… как хочешь, но найди травы: ромашку, корень дуба, коробочки красного цветка, нет их — аконит или белену. Запомнила?       — Д-да…       — Дальше… нарежь хлопковой ткани длинными лентами, в твой рост, шириной в ладонь, штук двадцать, вскипяти воду, вскипяти в них ленты, просуши, не касаясь земли и предметов. Отмытыми до скрипа руками. Найди березовый дёготь, масло… масло… — Кира застонала, нахмурилась, вспоминая, — масло клещевины, ксероформ… то есть… висмут…       — Ви…       — Ну да-а… — Огинская едва не расплакалась снова. — Есть у вас, может, у кузнецов? Металл мягкий… переливающийся гранями золотого, синего, голубого, фиалкового?       — Да-да! — просияла Айминь. — Я такой видела у наложницы Ли!       Кира облегченно вздохнула.       — Вот его, совсем немного… Спирт.       — Госпожа?       — Аня… есть ли у вас алкоголь очень крепкий, такой, что девочки пить не могут? Но не сладкий, жутко противный?       — Байцзю! Отрава, Госпожа!       — Вот эту отраву. Неси… и много кипяченой воды промыть раны. Нужно быстро, Ань.       Второй раз повторять не пришлось, Айминь исчезла из покоев. Кира закрыла глаза, снова провалилась в болевое полузабытье, время в котором то тянулось, как плавкая резина, то скакало дурными урывками. И даже в таком состоянии Огинская пыталась хотя бы примерно припомнить рецептуру знаменитой советской мази. Получалось то хорошо, то очень и очень плохо. И к концу, когда снова затрясли ее за плечо, несчастная девушка десять раз пожалела, что вцепилась в этот призрачный свет в конце тоннеля, в такую глупую надежду выкарабкаться.       Но с другой стороны… люди выживали и после бóльших пыток. И после чумы, и после холеры выживали. Да, шанс был мал, но он был! Человечий организм — умный механизм. Важно не мешать ему, если выйдет, помочь. А саваном накрыться всегда можно успеть.       Они закончили после часа Лошади. Измученная болезненными процедурами Кира лежала на уже чистых, немного окровавленных простынях, укрытая сверху свежевыстиранным покрывалом. В погруженной в приятный желтый полумрак комнатке стало много теплее, чище, сильно пахло «водкой» и мазью Вишневского. У кушетки, накрыв трясущимися руками голову, сидела Айминь, на долю которой выпала «честь» странной, жуткой обработки ран Госпожи.       Ночь и день у бедняги выдались прямо из ряда вон. Не успевшая оклематься от свидания с Императором, попавшая в кровавый дым Госпожи Нин Юймин, едва живая служанка теперь могла наконец чуть расслабиться. И, как это часто бывает, девочка принялась отчаянно плакать.       — Чё ревешь, Ань? — безжизненным пластом валяясь на постели, поинтересовалась Кира. Трудным движением рука ее сошла чуть левее, ласково тронула волосы девушки.       — В-вам всё еще больно… Госпожа? — наскоро утирая слезливую пудру с лица, отвернула голову Айминь.       — Мне лучше, Аня, — хмыкнула убитым голосом Огинская. — Но завтра это всё надо будет повторить. Не плачь.       — Я-я… я… испугалась…       — Я тоже. Тебя накажут, иди в свой дом.       — Меня не тронут… пока не… не… — Айминь опустила голову.       — Ах, да! Пока не убедятся, что ты не носишь под сердцем дитя Императора.       — А я не… не ношу… — пробубнила себе под нос наложница.       — Что?       — Наложница Айминь! — из-за дверей раздался голос евнуха. — К Вам вскоре придет императорский лекарь! Пройдите в свои покои!       — Лекарь? — Кира приподнялась на правом локте, беспокойно посмотрела на служанку.       — Лекарь?! — так же оторопело вытаращилась на Госпожу Айминь.       — Ты… он… тебя… тебе… — Огинская описать ни свои чувства, ни мысли сразу не смогла.       — Госпожа Айминь! — воззвали уже грубее с улицы.       Служанка засуетилась, наскоро утерла рукавами лицо, поднялась, поспешила к двери.       И тут-то Кира и заметила походку Айминь, еще более странную и калечную, нежели обычно.       — Я з-завтра… до рассвета… прибегу… — девушка обернулась у выхода, неловко поклонилась Кире низко-низко, так, что взору Огинской на мгновение стал доступен огромный багрово-синюшный укус на шее служанки.       То ли под травяным обезболом так показалось гротескно, то ли взаправду, но Кира даже различила почти всю гребаную зубную формулу, с особо глубокими вмятинами от верхних клыков.       Охуеть. Охуеть…       — А-а… Аня! — заикнувшись, окликнула подругу Кира. — Это маловероятно, что беседа зайдет, но все же не выдай лекарю, что я здесь.       Девушка махнула рукой, охнув от боли, выпрямилась, посмотрела на Госпожу и покинула покои.