Сказание о плачущей иве и потерянном яшмовом сердце

— А вот расстался ты с ней, бросила она тебя, и пишешь ей: «Это последнее sms, я больше не буду тебе писать. Ты стала мне чужой. Прощай». Она не отвечает. Тогда второе «последнее sms»: «Могла бы и ответить. Нас, между прочим, что-то связывало». А-а. Третье: «Спешу поделиться радостью: я перестал о тебе думать. Вообще! Так что не звони». — А она и не звонит. — Тогда какой-нибудь запрещённый приём, там: «Ты знаешь, оказывается, в Москве есть ещё красивые женщины кроме тебя». — И всё равно ничего, да? — И так ещё сто «последних sms» и самое последнее: «Неужели нельзя быть нормальным человеком и один раз ответить?!» И всё. Перестал писать, год прошёл. Отмучился. От неё приходит: «Снег идёт. С первым днём зимы». Ну не суки?! (с) О чем говорят мужчины 醒不来的梦 — 戴羽彤       Такое тоже бывает, правильно всё говорили умные люди. Не очаровывайся и потом не придется давиться разочарованием. Будь то отношения, ожидания от жизни, надежды, всё, что не построено на трезвой мысли, всё, что движимо ослепляющей страстью ли, любовью ли, может привести и, вернее всего, приведет к подобному исходу.       Яркая, привлекательная, манящая конфета хороша издалека, и не приведи тебе получить эту сладость, ведь порой за роскошной и многообещающей оберткой, когда ее снимешь, можно вдруг обнаружить, что ты всю жизнь терпеть не мог вкуса этих конфет.       Разумеется, это место не Ад. Не сон, не затяжная галлюцинация. Может, какая-то временная петля или что-то навроде того. Почему же в ней есть Юншэн, и почему события так схожи с той нелепой книгой, полной стандартных клише?       Мало ли, почему. Но даже и так, основная цель — выжить. Жить. Тактика поведения изначально была определена ошибочно, однако, по счастью, это было разъяснено в очень доступной форме. Спасибо Ченглею. Могло закончиться много хуже и быстрее. Так что пока программа — не склеить ласты от сепсиса, а дальше — по ходу развития событий. Но в любом из этих развитий следует вести себя тише воды, не попадаться на глаза Вэню, благо, и от этого главный евнух оградил своими стараниями.       Кира осторожно подтянула забытый Айминь клочок бумаги-рецепта, не поднимая головы от подушки, вытащила из волос длинную шпильку. Рядом же стояла чаша с грязными бинтами, густо окрашенной кровью воды.       «Десять тысяч» — как это пишется?       Огинская нахмурилась от боли и травянистой неги, макнула кончик шпильки в кровь, неловко ткнула в бумагу. К ее изумлению из-под дрожащих пальцев вышла черточка и один красивый иероглиф.       — О!       Девушка открыла рот и некоторое время так и смотрела на тускло-красные штрихи под собственной рукой.       — А арабские где?       Кира напряглась, повторила надпись, теперь вышло что-то среднее, между прежней вязью и нолями. Корейский, короче, для чайников. Несчастная прикрыла глаза, уткнулась лицом в твердую подушку.       А прививки тут работают? Ну… от кори, столбняка, туберкулеза? Хорошо бы.       Девушка снова повернула голову к бумаге.       Итак. Десять тысяч наложниц…       Прежние каракули она перечеркнула и ниже нарисовала: «一万».       Одна наложница в ночь, если считать по максимуму? В день, то бишь.       Значит… десять тысяч делим на триста шестьдесят пять. Около двадцати семи лет Императору потребуется, чтобы перебрать всех. Не учитывая естественную «текучку» населения гарема, а ведь он одну наложницу может звать не по разу. До списания на пенсию осталось пять лет.       Шпилька оставила почти бесцветную точку, Кира улыбнулась. Но тут улыбка стерлась с ее лица.       Однако часть же он уже оприходовал?!       Так, стоп, сюда он давно не ходил, в Саду Аметистового Сияния около трех тысяч рыл.       Снова задвигалось «перо», насчитало восемь лет.       Молния не бьет дважды в одно и то же место? Надо найти способ перебраться в прежний дом, как только он сожрет там всех. Ченглей любит золото. Мы начали не с того. Нужно заработать бабки и купить себе «нейтралитет». Продержаться год, там должна явиться главная героиня, у Юншэна снесет крышу, и он почти забудет свой гарем.       План? План.       Кира зажала шпильку в кулаке, сложила его под голову. Натянула на себя покрывало целиком. Медленно, но неизбежно накатывал на нее спасительный сон. На Моей Луне — Мёртвые Дельфины       Тихо скрипнула и приоткрылась дверь, в узкий зазор просунулась голова Айминь. Исчезла.       А потом грубо дохнуло в унылое узилище Киры Львовны осенним ветром и дождем, затворилась дверь, отрезая тихий треск ламп и задрожавших фонарей от холода улицы.       На пороге покоев, провонявших дёгтем, травами и кровью, оказалась высокая фигура, облаченная в простые черные одежды, длинные, летящие, широкую шляпу доули, тоже с длинной черной вуалью, струящейся едва не до подола халата. Будто этого было недостаточно, на лице гостя сквозь довольно плотную сеть вуали виднелась полумаска, аналогично, разумеется, торжественного черного цвета.       Визитер оглядел покои, сделал тихий шаг вперед, но тут же незримо сжался плечами — прохудившиеся полы под ногой заскрипели по типу ядерной цепной реакции, то есть треск и скрип отозвались эхом едва не во всем ветхом домишке. Мужчина, а, судя по росту и комплекции, это был именно крупный мужчина, выдохнул, не узрев реакции с кушетки. Наступил на скрипучее место второй ногой. Эффект от этого легкого движения прям-таки околдовал его, потому что показалось, будто дом вот-вот рухнет от деревянного визга. Вот только тело в дальнем углу как лежало, так лежать безучастно и оставалось.       — Пх… — тихий смех вдруг прервался, чувствительный нос все-таки не вынес обаяния линимента бальзамического, и дальше гость очень сильно постарался. — Пх-м-м-м! М-мп!       Отдышавшись после двойного чиха «в себя», мужчина поднял заслезившийся взгляд к постели.       Тишина.       Полы под легкими шагами зашлись непрерывным скрипом, пока не стихли, как не замер в ногах Киры гость. Присев на корточки, мужчина бесцеремонно зацепил пальцами грубую ленту бинта, кое-как заправленного Айминь за последний тур, на удивление ловко размотал все кольца, надолго застыл, перевел взгляд с жутких искалеченных ног на груду покрывал перед собой, под которыми и не угадать-то было спрятавшееся от боли и холода женское тело.       Через долгую минуту пронзительные глаза вновь уставились на покрытые вонючей субстанцией раны, аккуратно тронул средний палец слой зеленой жижи, растерянно разошлась субстанция меж подушечек. Воняла именно эта мазь, но какой смысл… какой…       Какой…       Смысл в дёгте?       Мужчина снова оторопело посмотрел на комок одеял. И тут, как назло, оттуда послышался легкий стон, то ли болезненный, то ли… до гостя вдруг дошло, что раненая нога все еще осталась обнятой его длинными пальцами за щиколотку, и, видимо, это тоже причиняет дискомфорт.       Тихо цыкнув, визитер оплел стопу прежними лентами, да так замечательно забинтовал, что лучше прежнего оказалось. Закончив, мужчина небрежно «бросил» чужую ногу, поднялся, внимательно посмотрел на то, как слабо-слабо «забралась» раненая конечность под покрывалку. Ему внезапно захотелось сдернуть одеяла, потому он разумно нахмурился, двинулся на выход, однако, не сделав и пяти шагов, резко развернулся, остановился, черные одежды взлетели в этом странном порыве, плотно обняли гибкий стан, длиннющие ноги. Ударилась тяжелая золотая дощечка-печать доверия Императора о бедро.       Мужчина злобно выдохнул, громко меряя шагами покои, вернулся, но уже к изголовью, занес руку над покрытой головой наложницы, явно намереваясь сорвать одеяло с лица, и тут раздраженный взор его упал на клок бумаги рядом с чашей крови, замызганными бинтами. Сначала он не поверил своим глазам, потому чуть сощурился.       Когда понял, что и это не помогает принять информацию, загадочный гость чуть склонился над постелью, забрал с простыней бумагу, развернул в руках под свет ближнего фонаря. Белые пальцы мелко задрожали, едва не выронив «план».       Во-первых, он никогда в жизни не видел настолько чудовищного навыка каллиграфии. Если б можно было заплакать кровью, вот самое подходящее время.       Ну а во-вторых, во-вторых…       Мужчина прикусил нижнюю губу, поднял непереводимый взгляд от «двадцати семи лет», уставился на слабый кулачок, зажавший шпильку.       Вопросов стало еще больше, чем прежде. Поступить, безусловно, можно было по-разному. Но, наверное, сейчас лучше отринуть самый простой вариант, ведь если она так страшна обликом, как, захлебываясь слезами, докладывала Айминь, как изображена в Книге наложниц, то лучше уж… оставить это травматическое впечатление за пределами внимания. Избегая разочарования, посмотреть на характер.       И потом, судя по рассказам, эта женщина наложит на себя руки сразу после встречи. Что крайне удивительно, ибо до вчерашнего дня, как говорят, всеми силами этой встречи она и добивалась.       Выдумать «лунную реку», спровоцировать на себя гнев Ченглея, лежать теперь здесь, рискуя погибнуть от ран, да еще обмазаться березовым дёгтем с головы до пят, всё это, чтобы избежать внимания желанного мужчины?       Или нет? Учитывая отталкивающую внешность, все это светопреставление как раз и было составлено, дабы внимание привлечь? И…       Мужчина оглянулся.       Получилось, выходит? 高晓松 — 高晓松&尹约       Взгляд, отражавший странную смесь жуткого гнева, интереса, презрения и голода, вновь коснулся горы одеял.       Небеса знают, чего это его так подкинуло, только в Аду ведают, чем так упилась эта бестолковая женщина, но гость вдруг шагнул вперед, резко-низко склонился над постелью, и голос его, глубокий, злобно-пугающий, выплюнул в накрытую покрывалом голову:       — Однажды ты уже сбежала от моих объятий…       Дальше, согласно традициям и культуре, должно было последовать некое волнующее обещание, такое, знаете… интригующее и двусмысленное.       Но тут кулачок — единственное, что оставалось «снаружи» — дернулся, белая рука захватила краешек одеяла, натянула еще выше, а из-под послышалось хриплое, совсем не женственное, не нежное, едва разборчивое и сонно-обиженное:       — Пошел ты… знаешь куда… со своими объятиями…       Мужчина отпрянул, замер, вытаращившись на девицу. Фактически, сейчас решалось, он убьет ее сам прямо здесь или его слуги утром, так сказать, официально.       — … зачем ты… на голову мою свалился… — женский голос зазвучал бессвязнее, прерывался… слезами? — Юншэн… красивый тако-ой…       Он зажмурился, попытался собрать закаркавшие мысли обратно в гнездо.       — Два члена по цене одного! — рявкнули из-под одеял. — Можете потрогать…       Мужчина распахнул глаза, обалдело уставился на кушетку. Пару раз беззвучно открыл-закрыл рот. Однако не лыком был шит наш герой. Оскалившись, он вновь склонился над девушкой, голос его стал вкрадчивым, низким:       — Так сильно желаешь Юншэна, а, наложница Нин?       — Х-хочу… — плаксиво вдруг ответили ему.       — Терпение — добродетель! — отрезал мужчина, аккуратно укладывая на прежнее место листочек бумаги. — Иными словами, перехочешь.       Он выпрямился и пошел из сумасшедшего дома прочь. Уже у двери глаза его вновь широко распахнулись, потому что на самом выходе его поймал тихий сиплый смех и смазанное:       — Недотрожка ты мой сладенький…       Мужчина, положив руку на дверь, обернул голову, губы его против воли растянулись в широкую улыбку. Спустя мгновение почти сорвался с языка новый ядовитый ответ, но вместо того гость вдруг посерьезнел и произнес всего одну фразу:       — Не умри, Юймин.       Выдохнули тепло, вдохнули осенний холод покои, дверь закрылась. Кира еще некоторое время рассеянно втюхивала кому-то лубрикант со вкусом ананаса. И потому не слышала голосов снаружи.       — Император призывает к себе евнуха Ченглея.       — О! Все-таки очаровал Ченглей наше Солнце Империи!       — Ты за такие шутки головы лишишься.       — А кто приказ передал? Я никого не видел.       — Ши Лан, главный лекарь его Императорского Величества.