Пока не рухнут небеса

Наследный принц Уёна и его телохранитель сидели друг напротив друга за столом в чжухванской библиотеке. Первый увлеченно рассказывал про очередной эпизод истории вражеской страны, а второй слушал его вполуха: уже успел понять, что все, что его высочество хотел рассказать ему, он рассказал, а теперь просто заметает следы. И все-таки, с тех пор, как за спиной наследного принца захлопнулись двери чжухванского дворца, он не переставал удивлять Чхве Сынчоля. Казалось, тогда, в Уёне, его высочество не бросил ни одного слова в сторону своего новоиспеченного телохранителя. Даже приказы он словно передавал через других слуг, к которым уже успел привыкнуть. "Пускай он выйдет", "я не хочу, чтобы он смотрел на меня так" — все это он произносил, находясь буквально в паре метров от телохранителя, но даже не глядя на него. Звучали эти слова, а дальше Сынчоль получал кивок от той же Шиен, подтверждающий, что, мол, да, именно так ему и следует сделать. И Сынчолю это не казалось чем-то из ряда вон выходящим. В конце концов, да кто он такой, чтобы его высочество наследный принц удостоил его хоть взглядом? Да, тот часто выходил к народу, и его улыбка была обращена ко всем этим людям. Но то был народ, а Сынчоль — какая-то жалкая единица этого самого народа. Как ни крути, совсем разные вещи. И вдруг здесь, в Чжухване, принц начал говорить с ним. Он начал называть его по имени. Он начал его видеть. И вот это уже казалось чем-то неправильным. Да, сам Сынчоль точно перешел черту в тот день, когда они оказались в Чжухване: он посмел коснуться принца и впервые ослушался его, когда тот велел ему уйти. Но Сынчоль не знал, как иначе ему выполнить самый главный свой приказ. Он должен был защищать его высочество любой ценой, и тогда он не видел другого выхода. Телохранитель не знал, была ли тому причиной его вольность, или все сводилось к тому, что они остались вдвоем на чужой земле, но с тех пор принц в его глазах начал обретать лицо. В словах, в действиях — во всем теперь сквозил Юн Джонхан, хоть телохранитель никогда, даже в своих мыслях не осмеливался назвать принца по имени. Итак, принц увидел своего телохранителя, а телохранитель разглядел в своем принце человека. И, может, Сынчоль бы смог свыкнуться с этим постепенно, но появилась новая трудность: да, его высочество теперь говорил с телохранителем напрямую, но он не говорил прямо. Сынчолю казалось, что порой шестеренки в его голове крутились так интенсивно, что дайте им еще немного времени и умственной нагрузки, и они превратятся в раскаленный металл. Телохранитель привык получать приказы: точные и четкие, и когда принц начинал петлять в своих высказываниях, ему хотелось лезть на стену. Он понимал (хоть и пришел к этому не сразу), почему его высочество вынужден говорить так, но легче от этого не становилось. А еще сложнее было такой диалог поддержать. От Сынчоля прежде никогда не требовалось хитрить и увиливать от прямых ответов, скорее, дело обстояло в точности наоборот: его приучали к честности во всем. Телохранитель, который не будет открыт в своих мыслях и намерениях — да что вообще от такого ожидать? Поэтому, когда из уст принца прозвучало "А, знаешь, что было за десять лет до тех событий? Просто послушай, а я расскажу", Сынчоль выдохнул с облегчением и теперь только кивал согласно, когда интонация принца к тому располагала. И, пускай телохранитель не особо и слушал, смотрел он очень внимательно. Он не мог не подметить, что его высочество сегодня выглядит иначе, чем он привык, и дело было не только в неправильно надетом платье (честно, все эти костюмы были настолько странными, что Сынчоль и правда не заметил подвоха). Вероятно, еще решали волосы: они свободно лежали на плечах, а пара прядей то и дело спадали на лоб, и принц время от времени встряхивал головой, чтобы они не лезли ему в глаза. Эта легкая небрежность в его образе делала принца как будто бы проще и ближе, но Сынчоль понимал, что это впечатление обманчиво, даже несмотря на обращенную к нему мягкую улыбку, которую он ранее, казалось, никогда не мог заслужить. Их по-прежнему разделяла пропасть. Да, своими словами про то, как ему нужен не только слуга, но и союзник, его высочество словно перебросил через эту пропасть трос, но тот грозился оборваться в любую минуту. Сынчоль привык мыслить простыми понятиями: наследный принц — далеко. Наследный принц не может быть союзником. Не может быть другом. Наследный принц отдает приказы, а телохранитель их выполняет. Никогда, что бы ни произошло, они не будут на равных. Таков был порядок вещей. Но теперь, когда стиралась четкая грань, шаблоны в голове Сынчоля трещали по швам. И как ему следует вести себя? Как же высказывать свое мнение, но не перечить? Он же этого от него ждет? Вспомнить только, как бесился принц, когда телохранитель высказывал свои мысли! Вызывать его неудовольствие — последнее, чего хотелось бы Сынчолю, правда, порой оно выходило само собой. Слова будто по своей воле слетали с его языка, причем всегда так неожиданно и стремительно, как будто он очень долго держал натянутой тугую тетиву, но вот рука не выдержала, сорвалась, и стрела уже в воздухе, и ничем ее не остановишь. — В ту эпоху Чжухван многие пытались завоевать, но, хотя его территории тогда были не так велики, как сейчас, он уже был силен и отражал атаку за атакой, и даже сам шел в наступление, представляешь? — тем временем принц продолжал говорить. Сынчоль не отводил от него глаз, а вот взгляд принца бегал только так. Он то смотрел в книгу, черпая оттуда еще информацию для своего рассказа, то что-то за спиной телохранителя вдруг казалось ему очень занимательным, то он все-таки задерживал свой взгляд на Сынчоле: обычно, когда ждал от него реакцию на свои слова. Его высочество как будто бы разыгрывал спектакль сам с собой и, очевидно, уже начинал от этого уставать. Его жесты порой выглядели неестественными и совсем ему несвойственными. Например, он никогда не размахивал руками так активно: все-таки наследному принцу не положено. А в какой-то момент Сынчоль даже почувствовал, что тот задел его ногой. Принцу уже совсем не сиделось спокойно. Сынчоль догадывался, в чем дело: он наверняка боялся, что кто-нибудь в этом дворце догадается, что они пришли сюда не книгу обсуждать, но чем дальше принц пытался увести следы, тем очевиднее казался его маневр. И Сынчоль вдруг почувствовал острую необходимость вмешаться. — Ваше высочество, — телохранитель вклинился между слов, но все равно удосужился дикого взгляда от принца. Тот смотрел так, будто Сынчоль только что нарушил план, от которого зависела судьба всего человечества. — Простите, что перебил вас, — телохранитель склонил голову, но от этого принц уж точно не начал нервничать меньше. С опущенной головой Сынчоль не видел его лица, но заметил, что его ладони сжались в кулаки. — Все, что вы рассказываете, так интересно, но имен и событий слишком много. Я не такой образованный, как вы, и в моем обучении не было столько истории и политики. Я очень прошу вас, давайте продолжим в другой раз, я… Я очень устал слушать, и мне нужно время все это обдумать. У Сынчоля от своих слов у самого в душе все заскреблось: это же непозволительно для телохранителя его высочества — уставать. Он всегда должен быть полон сил и никогда не показывать своих слабостей. Иначе как наследный принц будет чувствовать себя рядом с ним в безопасности? Хотя сейчас его точно будут куда больше волновать другие вещи, например… — Ты посмел перебить меня? — в яблочко! — Чхве Сынчоль, порой твоя наглость переходит все границы! Не хочешь слушать меня — не надо! Не заслужил такой чести. И наследный принц стремительно вскочил со скамьи, хлопнув ладонями по столу, и не менее стремительно вылетел из библиотеки. Сынчоль так же быстро подорвался за ним, чувствуя, как в груди все раздирает и скручивает от противоречий. Принц снова вспылил по его вине. Но его высочество же сам говорил, что главное поступать правильно, а мысли других — уже забота этих самых других, верно? Наследный принц, вероятно, частенько подумывал, что телохранитель не понимает его. Но, Сынчоль готов был поспорить, мысль об обратном положении дел вряд ли посещала его хоть раз. Как ни крути, и без того не зная и не понимая друг друга, они оба были вынуждены ходить вокруг да около. Сынчоль следовал за его высочеством до самой башни, не отступая от него ни на шаг, но тот больше так и не обронил ни слова. Принц влетел в свои покои и выразительно хлопнул за собой дверью, оставив телохранителя обдумывать свой непростительный поступок в полном одиночестве. Сынчолю больше ничего не оставалось: он смиренно встал (а если быть точнее, сел) на свой пост у двери в его покои. Беспокойные мысли постепенно расползались из головы телохранителя, но чувство, всколыхнувшее в его груди, не уходило. Это терзание приобретало все новые оттенки, пока, в конце концов, Сынчоль не ощутил явное раздражение. Он не мог объяснить, почему испытывал это, хоть и замечал в себе это чувство не так уж и редко. Оно всегда накатывало вдруг, без предупреждения, пробив себе путь из-под хрупкой корки тревоги, а потом… А потом оно всегда перерастало в злость. Чхве Сынчоль злился. Но и сейчас, как и прежде, он не понимал, почему. Или же будет вернее сказать, что он не позволял себе понять это? Он просто чувствовал, как у него в груди все вскипает, и этот кипяток бьет в голову, и сердце так шумно отдается в ушах, а он сам словно обращается в огненный шар. Он бы спалил все вокруг себя, но он только сжимает ладони в кулаки и стискивает зубы. Если он подождет немного, станет легче. И легче действительно становится. Дыхание выравнивается, руки сами собой расслабляются, и он спокойно кладет одну ладонь на рукоять кинжала, а вторую на свою колено. Минутная вспышка, не больше, просто он и вправду устал немного. Не стоит зацикливаться на этом чувстве и пытаться объяснить его: у него нет причин, просто он человек, а людям свойственно иногда злиться. Сынчоль ухмыляется: нет, подсознание, захлопни свою пасть, мне не нужны эти мысли. Как бы ты не старалось, нет, я не признаю, на что так злюсь. Или на кого.

***

В тот день принц больше не выходил из комнаты. Хотя в последнее время это было для него вполне обычным делом, к вечеру, когда в положенное время он не попросил ужин, Сынчоль начал ощущать смутное беспокойство. Телохранителю невольно вспомнился первый день, когда они только попали в этот дворец. А вдруг… Вдруг на этот раз Сынчоль был недостаточно внимателен и пропустил мимо ушей скрип оконной рамы? Или вдруг его высочество нашел бесшумный способ покончить с собой? Сынчоль встал и прижался вплотную ухом к двери. Тишина. Беспокойство в груди телохранителя нарастало. Сынчоль осторожно постучал. В ответ — снова тишина. Неужели он провалился? Неужели он не смог защитить его высочество? А если всему причиной те его дерзкие слова..? Сынчоль постучал снова, но теперь, не дожидаясь ответа, он приоткрыл дверь и заглянул. Он обнаружил принца на кровати: тот молча перевел на телохранителя уставший взгляд, а потом снова уткнулся в потолок. Сынчоль хотел бы выдохнуть с облегчением, но, пускай его высочество, очевидно, был жив, выглядел он хуже любого мертвеца. Казалось бы, пару часов назад он был таким энергичным и воодушевленным, а теперь с его лица сошли все краски, а в глазах не осталось и отблеска прежней живости. Через какое-то время Сынчоль поймал себя на том, что стоит в дверях и смотрит на принца уже непозволительно долго. Все, он убедился, что его высочество жив, значит, можно возвращаться на свой пост, он не должен мешать принцу отдыхать. Только стоило телохранителю зашевелиться, как до него донесся слабый голос. — Стой. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Сынчоль замер, а его сердце пропустило удар. Это снова было что-то новое в словах и в голосе принца, что-то такое, к чему он не привык и на что его не учили реагировать. "Слушай, что я скажу", "Мне нужно поговорить с тобой" — вот, что знал и понимал телохранитель. Да, он принимал участие в диалогах с его высочеством прежде, но так или иначе его роль всегда заключалась в том, чтобы выслушать то, что принц хотел до него донести. Но сейчас от него будто бы требовалось совсем другое. Сынчоль не думал, что ему будет позволено сказать слишком многое, нет, это явно был не тот смысл, который вложил в свои слова принц. "Мне нужен живой человек рядом". Конечно. Это он и имел ввиду. Телохранителей не просят "поговорить", им приказывают слушать и исполнять. Сейчас принцу не нужен был его телохранитель, ему просто нужен был человек. Да, Сынчоль все-таки понял, что за мысль он пытался донести тогда, в библиотеке, но смятения в его душе меньше не стало. Такой взгляд на его высочество казался непозволительным. Но раз уж эти слова прозвучали из уст самого его высочества… Сынчоль не может противиться. Телохранитель вошел в комнату и, развернув стул у стола так, чтобы смотреть на принца, сел. Расстояние между ними оставалось порядочное, но в тишине, которая всегда стояла в этой комнате, лишь иногда прерываемая пронзительным карканьем ворон, они могли бы хорошо услышать друг друга, даже если начали бы шептать. Его высочество как будто не видел, что Сынчоль вообще вошел в комнату и уже находится рядом с ним. Он смотрел в одну точку перед собой, словно абсолютно потерянный во времени и пространстве. — Мне снился сон, — вдруг начал говорить он, так же тихо, и голос его звучал совсем бесцветно и равнодушно. — Я снова был ребенком, и меня учили верховой езде. Не буду врать, это искусство давалось мне с трудом, и лошадь в упор не хотела меня слушаться. И я ехал как будто бы очень долго, и она брыкалась изо всех сил, но я вцепился в ее гриву и держался так крепко, как только мог. Пальцы сводило от напряжения, но я думал: еще немного, еще чуть-чуть, вон же та черта, тот ориентир, до которого я должен добраться. А дальше станет легче. Я не знал, почему, но мне казалось, что обязательно станет легче, что мы с этой лошадью вдруг станем одним целым и она понесет меня вперед бешеным галопом, а мне даже не придется держаться. Сынчоль внимательно смотрел на принца, нахмурив брови (это происходило само собой, когда он задумывался) и пытаясь понять, что же хочет рассказать ему его высочество. Да, это точно был не сон. Это принц, и без того измотанный, снова петлял вокруг своих мыслей, пытаясь скрыть под паутиной слов истинную суть. — И мы добрались до этой черты, пускай путь к ней и казался вечностью. И тут произошло то, чего я совсем не ожидал: лошадь сбросила меня. Я оказался на земле, но я не почувствовал боли, только смертельную усталость. Лошадь поскакала дальше, и я остался один, и даже нашего дворца не было видно рядом — так далеко она унесла меня. И я… Я думал, вот же, я здесь, мы добрались, почему не стало легче? Я так надеялся, что все решится само собой и нужные мысли польются в голову бурной рекой, но на деле я ощутил лишь пустоту. Я не имел ни малейшего понятия о том, что же мне делать дальше. Голова кипела, но не могла выдать ни одной толковой мысли. Я чувствовал себя так, будто я совсем иссяк и я в тупике. И мне стра… Было страшно, очень страшно. Принц закрыл глаза и покачал головой. Сынчоль ощутил, как мурашки побежали по его телу, а в груди в очередной раз что-то провалилось. Хоть он и не уловил всех метафор, одно он понял точно: его высочество описал то, что испытывал сейчас, он обрушил на своего телохранителя все свои чувства, которые мучали его и которые прибили его к постели. Эти усталость и страх — наверняка они были с принцем и прежде, но в этот вечер достигли своего апогея, раз уж он не смог сдержаться. В родном дворце у его высочества всегда были люди, которые могли выслушать его — та же Шиен, его старая служанка, что всегда была рядом. Она уж точно смогла бы подобрать нужные слова сейчас. Но Сынчоля этому не учили. Вдобавок, пускай та история принца и вклинивалась постепенно в последние события, что произошли на самом деле, он не до конца ее понимал. Для начала, кто в этой истории Сынчоль… Лошадь? Неужели его слова в библиотеке так сильно расстроили принца, что он сравнил это с падением с лошади? А та черта, которой он так хотел достичь и за которой все вдруг становилось легко… Неужели его высочество думал, что если он даст Сынчолю право голоса, тот решит все его проблемы и придумает гениальный план? Только вот Чхве Сынчоль не был политиком, да и читать остросюжетных книг с запутанными дворцовыми интригами ему не приходилось. Хорошо, допустим, он относительно разобрался в хитросплетениях ума его высочества. Перспектива быть лошадью его, правда, не очень радовала, но раз уж принцу так угодно… — Ваше высочество, это был всего лишь сон, — Сынчоль ожидал, что после этих слов принц снова взбесится, мол, глупый телохранитель опять ничего не понял, но тот совсем не изменился в лице. То ли ему уже было наплевать, то ли он тоже понимал, что без этой фразы их диалог будет казаться неестественным. — Все закончилось, — вранье, — Но я вижу, как он измотал вас (простите за дерзость, что позволил себе заметить это) и очень прошу вас отдохнуть. — Как я могу… — принц резко замолчал: да, этого говорить не стоит. Со стороны врага у его высочества было не так уж много дел, которые могли бы помешать ему отдохнуть. — Вы так много читаете, я поражен вашей способности учиться. Я понимаю, что вам искренне интересна история Чжухвана, — честно говоря, Сынчоль не имел ни малейшего понятия, зачем принц так отчаянно изучает все эти книги и что хочет в них найти, — но вам будет легче, если вы вернетесь к этому позднее. — И чем ты мне тогда предлагаешь заняться? — в уставших глазах принца мелькнула искорка вызова. Да, все-таки как бы он ни был вымотан, его колючки всегда оставались с ним. — Я ведь не могу просто спать весь день. Сынчоль опешил на мгновение: разнообразия в возможных занятиях у его высочества и вправду не наблюдалось, да и телохранитель совсем не разбирался в развлечениях. Он уже и не мог вспомнить, когда он сам в последний раз отдыхал. Казалось, сначала его жизнь была бесконечной чередой тренировок, а после того, как его приставили к наследному принцу, она превратилась в сплошное ему служение. Хотя, в его голове промелькнуло смутное воспоминания, как они в детстве с соседними мальчишками соревновались в том, кто дальше плюнет… Единственное, это уж точно не звучало как подходящее времяпровождение для наследного принца Чжухвана. — Вы… Вы давно не выходили из дворца. Я слышал, что свежий воздух полезен для здоровья, — в конце концов выдал Сынчоль. То воспоминание все-таки немного помогло ему собраться с мыслями: да, те соревнования точно устраивались не в домах. — Помните, нам показывали место для прогулок? Предложение телохранителя принц принял без особого энтузиазма, только пожал плечами и снова уставился в потолок. — Да, я хотел побывать там, посмотреть… — задумчиво произнес он. Последняя его фраза прозвучала как будто бы оборванной, а принц вдруг сжал простынь в кулаках и покачал головой: кажется, сказал что-то лишнее. — Но сегодня мне уже не хватит сил. И куда они делись? Не могу понять, я как будто превратился в дряхлого старика, который устает сразу же, стоит ему вылезти из постели. — Вам снятся такие тревожные сны, они и выматывают вас, — решил предположить Сынчоль, но удостоился только тяжелого взгляда от принца, мол, неужели ты все еще не понял, что не было никакого сна? — Ваши переживания, — хорошо, он скажет конкретнее, — они вредят вам, ваше высочество. — Ты не лекарь, откуда тебе знать, — по тому, как была брошены эти слова, Сынчоль почувствовал, что, пожалуй, будь у принца больше сил, он бы еще и фыркнул презрительно, но на деле он ограничился лишь колючей холодностью в голосе. А еще Сынчоль почувствовал, как в груди все скручивает и отголоски старой боли вдруг звучат громче, чем обычно. Да, он не был лекарем, но он знал. Он знал, потому что когда-то уже видел это. Только принц, вероятно, никогда не сталкивался с подобным, так с чего бы ему верить своему телохранителю, который в его глазах уж явно был куда менее образован? Но как же заставить его поверить? Ответ на этот вопрос лежал на поверхности, но Сынчоль упорно игнорировал его. А вдруг это бессмысленно и вовсе не поможет убедить его высочество перестать вгонять себя в могилу своими переживаниями? Так что же, он тогда зря приоткроет завесу над самым сокровенным уголком своей души? "Да что такого сокровенного может быть у телохранителя, что он не мог бы рассказать своему принцу?" — эта мысль прозвучала в его голове таким насмешливым тоном, что Сынчолю еще больше захотелось закрыть свое сердце на тысячу замков. Но когда в его голове звучал этот голос, какие бы жестокие и жалящие вещи он ни говорил, телохранитель не мог ему противиться. Действительно, да кто он такой, чтобы думать о своих чувствах, когда его высочество теряет силы день за днем? Он клялся защищать его, так как же смеет он давать попятную? Рука Сынчоля, все это время расслабленно лежащая на ноже, сжалась на рукояти. — Я расскажу вам одну историю, если позволите, — выдавил он, наконец. И стало немного легче. Все, он переступил через себя, точка невозврата пройдена. Он мог бы соврать, придумать, но он не умел этого так хорошо, как это делал принц. Значит, ему ничего не остается, кроме как говорить правду, даже после того, как принц так равнодушно кивнул ему, мол, валяй, хоть десять историй, мне все равно. Сынчоль сделал глубокий вдох, рука все так же сжимала рукоять. — Моя сестра с детства была очень… эмоциональной. Я, почти на пять лет ее младше, чувствовал себя ее старшим братом. Она воспринимала каждую мелочь так близко к сердцу, что, казалось, случись что-нибудь действительно серьезное, она совсем не выдержала бы этого. И, пускай мать от нее ни на шаг не отходила, я тоже не раз успокаивал ее и объяснял, как малому ребенку, что ничего страшного не произошло. Почему-то она была очень привязана ко мне и все мои трудности переживала, как свои. Когда мой учитель наказывал меня, это было наказанием и для нее. И, я знаю, хоть она и пыталась это скрыть, она ходила к нему и просила его не наказывать меня, но, конечно, ее слова ничего для него не значили, он считал ее совсем безнадежной. Сынчоль заметил, что принц, все это время остававшийся совершенно безучастным и неподвижным, нахмурился: наверняка вспомнил, что телохранитель уже упоминал своего учителя тогда, когда отвечал на расспросы его высочества о шрамах на его спине. Он дернулся, словно хотел сказать что-то, но в итоге промолчал. Сынчоль продолжил говорить. Сейчас это почему-то было совсем легко: стоило только начать, сделать первый, самый сложный шаг, и слова полились сами собой. — Время шло, и ее переживания для нее словно становились острее и губительнее. С ней начали случаться истерики, и она говорила, что в такие моменты она чувствует сильную боль в груди. А после них она частенько оказывалась прикована к постели. И чем больше все это продолжалось, тем дольше она приходила в себя. Ее здоровье пошатнулось, и лекарь, единственный в нашей округе, не мог ничего нам объяснить. Мы просто смотрели, как она гаснет день за днем, и как замутняется ее рассудок. Я обещал ей, что обязательно вытащу ее, приведу к ней хорошего лекаря, но она не слушала меня. Она говорила, что все это бесполезно, и дни ее сочтены, что я должен забыть о ней и заботиться о себе. И, знаете, ваше высочество, когда я попал на службу к вам, было так странно услышать после тех ее слов слова уже совсем другие. Она вдруг начала говорить, что я бросил ее, что она стала мне не нужна. Я не сужу ее, я понимаю, что это не ее слова, не ее воля. Она уже не управляла своими мыслями, чувства заполонили ее всю и бесчеловечно душили. Я не в обиде ни на одно из ее острых слов, что мне довелось услышать, нет. Пускай бы она и видела меня негодяем, я смог бы это пережить, если бы это не сказалось на ней самой. Как я узнал позднее, вскоре после моего ухода она совсем перестала есть. Сынчоль вдруг замолчал. Почему-то было так легко говорить о всей той боли, что они пережили, но когда дело дошло до конца истории, в горле встал ком. Телохранитель почувствовал, что он больше не может сказать ни слова. Он замер, глядя прямо перед собой, а его рука еще сильнее сжалась на рукояти. — Она умерла от истощения? — принц решил помочь ему закончить. Его голос звучал осторожно, словно он боялся спугнуть телохранителя. Чхве Сынчоль еще никогда прежде не говорил ему так много. — Я не знаю, — Сынчоль пожал плечами. Когда его высочество произнес то слово, сердце болезненно сжалось, но теперь, когда этот страшный факт остался будто бы позади, он снова мог говорить спокойно. — Да, наверняка так и было, но мне не сказали точно, только передали записку. Я… так и не увидел ее больше. Последняя наша встреча была тогда, когда я покидал наш дом, а она осыпала меня проклятиями. Сынчоль отгонял эту сцену от своего сознания, как только мог, но все равно увидел рваные куски: искаженное от злости и слез лицо, обкусанные губы, с которых слетали жестокие слова. Он словно снова слышал ее надорванный голос и отчаянные всхлипывания, и эти воспоминания пробирались под кожу, нещадно вонзая свои острые когти. Сынчоль сделал глубокий вдох, а его кулак сжался так сильно, что, казалось, деревянная рукоять ножа, которую он все еще сжимал, сейчас просто треснет. — Принеси мне ужин, — вдруг сказал принц. Эти слова прозвучали совсем тихо, будто бы он надеялся, что телохранитель и вовсе не услышит его словно совсем неуместный приказ. Но, так или иначе, эти слова выдернули Сынчоля обратно в реальность. Телохранитель молча поднялся и двинулся к выходу из комнаты. Что ж, можно сказать, он добился своего: его высочество как минимум передумал умирать от голода. — Сынчоль, — вдруг позвал его высочество, когда телохранитель уже почти исчез за дверью. Он остановился и выжидающе посмотрел на принца. — Мне жаль. Сынчоль только горько усмехнулся. — Что было, того не отнять. Да, я не смог защитить ее, но время назад не повернешь. "Да, я не смог защитить ее, но я защищу вас. Любой ценой".

***

Сынчоль сам не заметил, как спустился по лестнице, всегда казавшейся бесконечной, и как преодолел все эти бесчисленные коридоры. В один момент он просто обнаружил себя на первом этаже и в полнейшем непонимании, а что он, собственно, здесь забыл. Кухня. Точно. Его высочество просил принести ему ужин. Завернув за нужный угол, в конце коридора Сынчоль увидел лекаря: тот шел ему навстречу и приближался очень стремительно. Издалека этот парень вдруг напомнил ему наследного принца: такой же высокий и при этом утонченный по телосложению. Сынчоль невольно подумал о том, что и лицом они тоже немного похожи, разве что у лекаря черты крупнее, хоть и такие же нежные. Но, конечно же, с его высочеством никто не мог сравниться. Да даже у этого парня, посмотрите, какие выдающиеся уши, совсем не благородный вид. Но походка, надо отметить, у него летящая, пускай он и делает огромные шаги и несется так, будто за ним гонится стая бешеных псов. Расстояние между телохранителем и лекарем неумолимо сокращалось, и вдруг, когда они были уже совсем близко, второй резко подался в сторону Сынчоля и, казалось бы, всего лишь слегка задел его плечом, но все равно полетел на пол. Сынчоль остановился и недоуменно уставился на него, пытаясь сообразить, что это вообще было. А лекарь, сидя на полу, смотрел на него так возмущенно, что телохранитель в какой-то момент почувствовал себя виноватым, будто он и вправду толкнул его. Но факт оставался фактом: лекарь явно это подстроил! И для чего? Подставить его вздумал? Сейчас побежит жаловаться, мол, эти уенцы совсем распоясались и проходу не дают? Картинка в голове Сынчоля не клеилась: тогда, при первой встрече, лекарь показался ему довольно приятным человеком. Видимо, что есть, того не отнимешь — чжухванец есть чжухванец, и все они, без исключения, дурной народ. Сынчоль нахмурился и хотел было уже уйти. — Эй! Помоги подняться! — от требовательных ноток в голосе лекаря Сынчоль испытал сильное желание сделать все в точности наоборот: толкнуть его хорошенько, чтобы уж точно не смог встать сам, и пройтись еще сверху, чтоб неповадно было. Но его высочество говорил, что они не должны нарываться на неприятности. Его высочество приказал ему вести себя смирно. Стиснув зубы, Сынчоль протянул лекарю руку. Тот сразу схватил ее, и тут телохранитель почувствовал, что он пытается что-то вложить ему в ладонь. Сынчоль напрягся: отрава? Это было что-то легкое, едва ощутимое, и казалось удивительным, что телохранитель вообще смог почувствовать это своей грубой от обращения с оружием ладонью. Сынчоль бросил холодный взгляд на лекаря, и тут его сердце пропустило удар. Глаза, которые смотрели на него сейчас, были совсем иными. Сынчоль не так хорошо умел читать чужие эмоции, но сейчас он явно увидел мольбу. Он уверенно дернул лекаря на себя и, стоило тому твердо встать на ноги, отпустил его руку очень аккуратно и тут же сжал ладонь в кулак, надеясь не выронить то, что тот только что ему передал. И тут лекарь снова изменился в лице. Он высокомерно фыркнул, оценив Сынчоля презрительным взглядом, оправил воротник, который и без того лежал идеально, и исчез за поворотом так же стремительно, как и появился. Сынчоль невозмутимо продолжил свой путь, хотя сам сгорал от любопытства. Эта неожиданная встреча здорово прочистила ему мозги, откинув на второй план все ненужные переживания, так некстати захватившие его разум и сердце. Что же лекарь передал ему? А еще его снова посетила мысль, что, пожалуй, зря он купился на этот отчаянный взгляд, и смертельный яд уже постепенно проникает в его тело, и ужин наследного принца так до него и не дойдет. В паре шагов от кухни телохранитель остановился, осознав, что для того, чтобы нести поднос, ему потребуются как минимум две руки. Убедившись, что рядом никого нет, кроме пары стражников, патрулирующих противоположную часть коридора, он выразительно зевнул и, закрывая рот, разжал кулак у самого лица. В его ладони лежал засушенный цветок. Когда-то ярко-жёлтые нежные лепестки сморщились и пожухли, но Сынчоль не мог не узнать купальницу. В конце концов, это был символ Уёна.