Пока не рухнут небеса

Лекарь ушел из покоев наследного принца уже давно, но терпкий горький запах по-прежнему наполнял комнату. Впрочем, даже беспрестанно шмыгая носом, Сынчоль ощущал себя так, словно забрался на вершину самой высокой горы. В глубине души он, конечно, понимал, что впереди, в дымке тумана, прячутся горы куда страшнее и выше, а дальше и вовсе предстоит опасный спуск, но это приятное радостное чувство затмевало собой все волнения. Они и правда не одни — в этом замке, в этом мире. А еще… Еще ему больше не придётся ломать голову каждый раз, как принцу вздумается поговорить с ним! Теперь, когда Вэнь Цзюньхуэй занят другими делами, они смогут обсуждать свои планы свободно! Казалось, это радовало телохранителя даже больше, чем приоткрывшаяся дорога (хотя, скорее это была узенькая тропинка) к спасению. Его высочество по-прежнему оставался за столом, но его возбуждение не давало ему сидеть спокойно. Он перечитал записку лекаря уже бесчисленное количество раз (да, он бесцеремонно выдернул ее у телохранителя, едва тот успел ознакомиться с ее содержанием), словно пытаясь закрепить эти чудесные строки в своем сознании. Ведь так или иначе они должны… — Мы должны сжечь его, ваше высочество, — напомнил Сынчоль. Пальцы принца заметно сжались на листке — он совсем не хотел с ним расставаться. — Да, ты прав, — голос его высочества прозвучал как-то совсем обреченно, как будто это был не пергамент, а самый настоящий ключ к свободе. Принц не глядя протянул его Сынчолю (тот стоял за его спиной) и вздохнул. — Давай, сделай это. Тут и сам Сынчоль ощутил, как, оказывается, тяжело погубить самый обыкновенный кусок пергамента, если на нем оставлены особенные слова. Впрочем, ему было немного легче, чем принцу: чтобы прочесть то самое послание, ему нужно было как следует присмотреться и напрячься, иначе символы просто разбегались перед его глазами. Да, вот так, это всего лишь листок с непонятными письменами. Сынчоль подскочил к столу и поднес пергамент к свече. Пламя тут же охватило его, и, пускай телохранитель и не успел сфокусироваться и прочесть хотя бы строчку, его сердце все равно дрогнуло. Единственное материальное доказательство того, что лекарь был здесь и обещал им свою помощь, сгорало на их глазах. Со стороны принца донесся очередной печальный вздох. От запаха жженой бумаги воздух в комнате стал еще тяжелее, и Сынчоль снова попятился к открытому окну. Теперь он снова видел лицо принца и, честно говоря, оно снова показалось ему весьма удрученным и излишне задумчивым. — Знаешь… — начал его высочество, но вдруг замолчал. Он нервно теребил в пальцах чистый листок пергамента и ежился так, словно ему было холодно. Сынчоль смотрел на него выжидающе, и сердце его вновь забилось чаще: что же так выбило из колеи принца, где же та радость, что освещала его лицо пару мгновений назад? — Понимаешь… — снова заговорил принц, и на этот раз, помявшись недолго, все же продолжил: — А мне ведь совсем нечего сказать ему. За то время, что мы здесь, мне ничего не удалось разузнать. Даже встреча с Джошуа не моих рук дело, а чистая случайность. Какой толк спасать принца, который так беспомощен? Как он сможет защитить свой народ, если он не может защитить самого себя? Сынчоль почувствовал, как его сердце провалилось в груди. Как же так, неужели принцу недостаточно появившейся надежды на спасение, чтобы почувствовать себя хоть немного лучше? Почему же он так сильно зарылся в свои мысли? Впрочем, телохранитель знал ответы на оба этих вопроса. В конце концов, перед ним сидел наследный принц Уёна — человек, которому всю его жизнь безустанно напоминали, что в его руках однажды окажется судьба целого народа. — Ваше высочество, — Сынчоль подошел к принцу чуть ближе, — ваша борьба только начинается. Ваши руки были связаны и вы тратили так много сил, чтобы просто придумать, как поговорить со мной и объяснить мне, что происходит. Я… Честно, я потерял счет дням и не могу сказать, сколько мы уже находимся в этом замке. Но зима еще не успела прийти на эти земли, а, значит, прошло не так много времени, чтобы винить себя за беспомощность. Да и разве вы ничего не сделали? Ваше высочество, вы догадались распустить служанок и набрались на это смелости! Думаете, состоялась бы эта встреча с лекарем, будь эти девушки по-прежнему здесь? С губ его высочества слетел нервный смешок. Эмоции принца в этот момент показались Сынчолю не до конца ясными: вот его губы дернулись в будто бы довольной улыбке, а вот он снова закачал головой, словно разные мысли теперь разрывали его. С одной стороны, ему уж наверняка было приятно, что телохранитель не винит его в бездействии, да и по всей видимости, он сам уже успел забыть про ситуацию со служанками. А с другой, рассказать Джошуа ему по-прежнему было нечего. Но, Сынчоль был готов поспорить: его высочество привык к похвалам. И хвалили его уж точно не за великие свершения. — Вы правда хорошо постарались, ваше высочество, — решил добавить телохранитель. Губы принца снова чуть дернулись, но он сдержал улыбку — кажется, сам поймал себя на своей маленькой слабости. Да и Сынчолю захотелось улыбнуться: как, оказывается, иногда легко сделать его высочество хоть капельку довольнее. Пожалуй, обнаружить это — уже приятно, и пускай принц сколько угодно хмыкает и закатывает глаза. — Предстоит сделать куда больше, — только и бросил он холодно, хоть и подобрал слова так удачно, чтобы уж точно не отречься от своих заслуг. — Я… Я покажу ему свои карты, — и принц, наконец, снова оживился. — Да, он точно знает куда больше, но, может, и мои рисунки окажутся полезными. “Даже если ваши карты окажутся в корне ошибочными, он не скажет вам об этом”, — пронеслась в голове у Сынчоля мысль, но озвучить ее он, конечно же, не осмелился. От принца и от его ума все-таки зависело сейчас слишком многое, и портить ему настроение — последнее, чего хотелось телохранителю. Чем больше его высочество верит в свои силы, тем лучше. — А еще… Я вспомнил, ты рассказывал мне, что в комнате лекаря есть вторая дверь, — принц чуть подался вперед, вцепившись пальцами в уголок стола. — Интересно, сильно ли она охраняется, ну, снаружи. — Наверняка да, ваше высочество. И, кажется мне, вовсе не затем, чтобы он никуда не сбежал, а чтобы ему самому ничего не угрожало, — вдруг выдал Сынчоль, и сам удивился, а как это он до такой мысли дошел. Принц только поджал губы и кивнул. Казалось, он снова начал уходить в себя. — Знаете, ваше высочество, я просто рад, что мы с вами не одни, — вдруг выпалил Сынчоль. Ему отчего-то очень сильно захотелось поделиться с его высочеством своими чувствами, а еще он надеялся, что и принц сможет разделить их с ним. — Да, я тоже, — пробормотал тот немного отвлеченно и как-то не слишком уж радостно. — Как думаешь, когда мы встретимся с Джошуа снова? Сынчоль растерянно поморгал — откуда ж ему знать ответ на этот вопрос? Желание подбодрить принца, впрочем, не позволило ему молчать. — Уверен, — ох, кажется, слишком сильное слово, никаких путей к отступлению, — что совсем скоро, — зачем он добавил это “совсем”? — Он сам сказал так, помните? Повод точно найдётся — все-таки вас считают больным. Да и в замке сейчас довольно спокойно, жизнь идет своим чередом. Вряд ли произойдет что-нибудь этакое, что встанет на вашем пути. И тогда раздался стук. Телохранитель тут же замолчал и уставился на дверь, от которой так некстати донесся этот звук. Сынчоль и моргнуть не успел, как принц, который, казалось бы, только что был таким потерянным, уже нырнул обратно в кровать, чуть ли не с головой зарывшись под одеяло. — Войдите! — тут же крикнул он: как будто еще секунда промедления, и время молчания покажется человеку по ту сторону двери подозрительным. В комнату вошел лакей. Сынчоль не удивился его появлению, но почувствовал, как по его телу побежал неприятный холодок. Успел ли он услышать что-нибудь из сказанного ими сейчас? А они сами — сказали ли хоть что-то, способное вызвать лишние вопросы? Весь их диалог вмиг улетучился из его головы. Телохранитель сейчас с одинаковой уверенностью бы заявил: они или обсуждали они погоду, или описывали подробный план побега. Лакей, впрочем, выглядел и вел себя как обычно, в привычной степени вызывая раздражение. Его лицо по-прежнему было полно пренебрежения и высокомерия, слишком уж выразительных для слуги. Сынчоль был готов поспорить — он стоит там, у самых дверей, вовсе не для того, чтобы сохранять почтительное от принца расстояние, а чтобы не получить в это самое лицо далеко не почтительный плевок. — Ваше высочество, я пришел сообщить вам, что завтра вы снова должны появиться на императорском приеме. Прием состоится утром, в то же время. Будьте в парадных одеждах, — в этих словах, произнесенных все тем же отвратительно сладким голосом, не было ничего подозрительного, но Сынчоль вдруг снова испытал страх. Наверняка он что-то слышал! — Его высочество не сможет быть на приеме, он болен! — выпалил телохранитель, не задумываясь. Слышал или не слышал — плевать, он должен защитить эту легенду, которую собирается пустить по стенам замка лекарь! — Чхве Сынчоль! — голос принца ледяным лезвием прорезал воздух. Телохранитель даже вздрогнул: он совсем не ожидал, что его высочество могут возмутить его слова. Принц же сам сразу кинулся под одеяло, стоило лакею постучать! Разве не хотел он прикинуться больным? — Да, я неважно себя чувствую, я очень слаб, — обратился принц уже к лакею. Понимание происходящего снова начало ускользать от Сынчоля, — но мое недомогание не опасно для окружающих. Лекарь уже осмотрел меня. — Да, я чувствую, что он был здесь, — нос лакея дернулся. Пожалуй, не заметить этот запах мог бы только человек без ноздрей. — Если болезнь не опасна, конечно, вы обязаны быть. Я еще спрошу лекаря о вашем самочувствии. Сынчоль поежился и краем глаза взглянул на принца: тот на вид оставался спокойным. Искренне верит, что лекарь не скажет лишнего, или умело прячет свои эмоции? Телохранитель не понимал. Телохранитель снова ровным счётом ничего не понимал. Осознание только одной вещи вдруг ударило ему в голову. Гобелен. Гобелен валялся на полу, а отверстие в стене, за которой прятался Вэнь Цзюньхуэй, было открыто всем ветрам и особенно внимательным взглядам. Сынчоль, кажется, перестал дышать. Лакей, впрочем, не был заинтересован в том, чтобы осматривать комнату. Пожалуй, ему не хотелось оставаться в ней ни на минуту больше: он пробыл здесь не так долго, но уже успел несколько раз выразительно покашлять. Передав информацию и получив от принца ответ, он выполнил, что должно, и уже собрался уходить. Правда, у самой двери он вдруг бросил взгляд на принца через плечо: — Ваш телохранитель снова слишком много на себя берет, — и улыбку на его губах Сынчоль не описал бы никак иначе, кроме как “скользкой”. — Я поговорю с ним, — холодно бросил его высочество. — Если вам вдруг понадобится помощь, чтобы усмирить его… — С моим подчиненным я разберусь сам. Губы лакея тронула ухмылка. Кажется, в этом заявлении он очень сильно сомневался, но спорить не стал. Он, наконец, исчез за дверью, а Сынчоль, наконец, вдохнул. Он тут же бросился к непозволительно “голой” стене, но не успел он поднять гобелен, как раздалось требующее внимание покашливание принца. Конечно, телохранитель же еще не успел получить выговор. Сынчоль развернулся покорно, но не встретил метающих молнии глаз. — Не своевольничай, — принц сказал это уже совершенно спокойно, без былого холода в голосе. — Тут… много мелочей, ты не понимаешь всего. Что ж, а еще совсем недавно Сынчоль решил, что, раз уж его высочество сможет говорить с ним свободно, все истины мира для него теперь открыты. Только вот, даже если и так, политика и мысли принца явно выходят за пределы этого самого мира. — Но гобелен действительно стоит вернуть на место, — совсем тихо продолжил его высочество. Ослушаться Сынчоль никак не мог. *** В тот день они больше не говорили: неожиданное появление лакея несколько умерило их пыл. Лекарь тоже больше не показывался, а принц, казалось, жил лишь мыслью об их скорой встрече. В итоге, его высочество изъявил желание лечь спать рано: все-таки вставать придется с первыми лучами солнца. Да, тот вечер прошёл спокойно, а вот утро во всем замке началось с невозможной суеты. Добыть воду для принца оказалось не такой уж простой задачей: Сынчоля так и норовили сбить с ног. Но, в конце концов, телохранитель справился. Вода была у принца в покоях, а Сынчоль ожидал его у двери: конечно, его высочеству нужно было куда больше времени, чтобы привести себя в надлежащий вид. Только вот на этот раз он не появлялся что-то особенно долго. — Ваше высочество! — Сынчоль нетерпеливо застучал в дверь. — Вы там скоро? Прием вот-вот начнется! Но принц ему не ответил, и Сынчоль, вздохнув, толкнул дверь, чтобы тут же замереть, широко раскрыв глаза в недоумении. — В... ваше высочество! Его высочество сидел перед ним так, как он его оставил полчаса назад: в легких белых ночных одеждах, сползших с одного плеча, с растрепанными после сна волосами и с обращенным на Сынчоля тяжелым взглядом, как будто во всех его бедах повинен один только злополучный телохранитель. Сынчоль нахмурился. И как это все понимать? — Вас уже ждут! Почему Вы еще не одеты? — Это тебя нужно спросить, — его высочество фыркнул. Глаза Сынчоля округлились еще больше. — Что? Я принес Вам воду для умывания. — И ушел. До Сынчоля доходило медленно, но дошло. Неужели... — Это Вы распустили слуг, не я. То, что делали они, никак не входит в мои обязанности. Приводите себя в порядок и мы пойдем. Принц не двинулся с места, только руки на груди скрестил и выжидающе посмотрел на Сынчоля. Взгляд у него был непроницаемый и холодный, и, как обычно, совсем с его образом не вязался. Он казался сейчас таким нежным и беззащитным, особенно бледный в этих белых одеждах, с небрежными прядками на лбу, влажными после умывания (спасибо, хотя бы здесь он справился самостоятельно). Но Сынчоль прекрасно знал, что этот прекрасный лотос куда опаснее, чем может показаться на первый взгляд. А еще куда упрямее, чем это положено нормальному человеку. Все эти дни, с того самого момента, как он распустил слуг, он всегда одевался сам. Что же вдруг случилось? — Ваше высочество, если вы опоздаете, никто Вас по головке не погладит и... — Ну и чего же ты стоишь? Так и будешь меня корить? А сам-то не лучше, — принц раздраженно притопнул и закатил глаза. — И что с того, что я распустил слуг? Разве что-то должно поменяться? Я, между прочим, все еще твой принц. А ты все еще мой телохранитель, и твой долг защищать меня. И ты меня оставишь вот так? Если я не приду на прием... Ничего хорошего не произойдет, правда? И... Сынчоль не знал, что его высочество хотел сказать, но он вдруг опустил глаза растерянно, нервно теребя край ночной рубашки. У телохранителя сердце сжалось. Он не так часто видел этот взгляд (пускай в последнее время принц снимал маску своего хладнокровия куда чаще), но прекрасно понимал, что он значил. Он знал, каким потерянным и одиноким начинал чувствовать себя принц, если вдруг задумывался о том, где и как он оказался. Сынчоль ненавидел себя за слабость, когда начал искать в комнате парадные одежды принца. Он знал, что когда развернется к нему лицом, его встретит уже самодовольная улыбка в уголках губ и привычно холодный взгляд. А еще вещей... много, и с кучей застежек и подвязок тут и там. Ну, что же, в таком случае совсем неудивительно, почему его высочеству так не захотелось одеваться самому. Сынчоль никогда раньше не обращал внимания на то, насколько мудрено принца заворачивают в одежды, как дорогую игрушку, которой они все его и видят. В конце концов, он ведь здесь не больше, чем украшение, и чем ярче сверкает, тем лучше. Сынчоль молча поджал губы и подошел к принцу, а тот смотрел на него скучающе: долго еще будешь возиться? Сам сказал, что нас все ждут. Его высочество поднялся на ноги, встал у постели в ожидании, нетерпеливо глядя немного в сторону. Сынчоль не медлил, быстро опустился на одно колено: завязки на ночной рубашке сбоку, на уровне бедра. Затянуты они были ужасно туго: принц вчера одевался сам, и это заметно. Узелок совсем не хотел поддаваться, пальцы у Сынчоля грубые, мозолистые, не привыкли. Он усмехнулся себе под нос. И правда, так странно: ему приходилось убивать, его руки были по локоть в крови, а сейчас он касался этими же руками чистых белых одежд его высочества. Ткань такая легкая и такая тонкая, что Сынчолю казалось, он чувствует тепло обнаженного тела. Завязка в конце концов поддалась, и его высочество поежился от холода, когда остался без ничего (а наготы своей, кажется, вовсе не смущался). Спать ему нравилось в одной только рубашке на голое тело. Слуги (еще в Уёне) постоянно ворчали по этому поводу, мол, нечего его высочеству лишний раз ногами светить. А светить было чем: ноги у него длинные, стройные, Сынчоль, кается, засмотрелся даже однажды (совершенно случайно, правда! Был тяжелый день, он очень устал и даже не понимал, на что так пристально смотрит). А принцу на слова слуг всегда было плевать. Так ощущается свободнее, и это особенно приятно после того, как целый день проходишь завернутый со всей тщательностью. И как во всем этом разобраться... — Штаны, — холодно подсказал принц, пока Сынчоль разглядывал стопку одежды, не зная, за что ему взяться. Сынчоль спешно кивнул, а его высочество услужливо (Сынчолю очень хотелось усмехнуться) приподнял сначала одну ногу, потом другую, успешно попадая в штанины. Сынчоль ненароком коснулся теплой кожи: она казалась нежной, словно шелк. Вот так, вблизи, принц еще больше похож на что-то нереальное, у него даже волосы на теле такие светлые, что их почти не видно. Как будто кто-то нарисовал красивую картинку специально для всех этих официальных приемов: совершенную, отточенную, без единого изъяна. Пожалуй, если бы не скверный характер, Сынчоль и вовсе бы решил, что принц — плод его воображения, но обычно хватает одной фразы, чтобы спустить его с небес на землю. — Поторапливайся, — фыркнул тот, но, когда Сынчоль послушно потянулся за нижней рубашкой, тут же хлопнул его по руке ладонью. — Стой! Ты забыл благовония. Сынчоль повел бровями. Баночка с ароматным маслом оказалась как раз у него под рукой, и он в задумчивости повертел ее в пальцах. — Ваше высочество, может, Вы сами? — осторожно предложил он. Ему все еще казалось, что он не имеет права касаться принца. Он все еще побаивался перейти черту. — Нет, — отрезал его высочество тут же. — Не хочу трогать, оно противное, — и поморщился показательно, отводя взгляд. Сынчоль вздохнул и молча окунул в баночку пальцы. А ведь действительно противное... Его высочество перекинул волосы на одну сторону, открывая тонкую бледную шею. Сынчоль, пожалуй, слишком напряжен, когда осторожно касается пальцами мягкой кожи: он даже не сразу понимает, что задержал дыхание. Так странно — как будто одно лишнее движение, и принц в его руках развалится на кусочки. Сынчоль легким касанием нанес масло за ухом. Действия почему-то казались чем-то интимным, из разряда тех вещей, за которыми неловко подглядывать. — У тебя такие шершавые пальцы, — вдруг пожаловался его высочество, возвращая его к реальности. Сынчоль не смог сдержать улыбки. — Если Вы еще не забыли, я в первую очередь воин, — произнес он твердо (но отводя взгляд) и закрутил крышку баночки. — Мои руки привыкли к тетиве и чужим сломанным челюстям, а не к мягким подушкам и маслам для благовоний, — изящные руки принца скользнули в рукава протянутой ему нижней рубашки, и Сынчоль наклонился, чтобы разобраться с завязками. — Сами понимаете, все должно быть на своих местах. Принц в ответ только фыркнул. Сынчолю ничего не оставалось, кроме как вздохнуть и покачать головой. Верхние одежды — тяжелые, со сложной вышивкой, выполненной в холодных оттенках: от нежного сиреневого до глубокого синего. Его высочество в них как будто растворялся и казался еще бледнее и болезненнее, и Сынчоль прекрасно понимал, что такого эффекта они и добиваются. Принца как личности, да просто как человека и живого существа, не существовало. Для них была только внешняя оболочка, которую можно хорошо продать народу. Сынчолю снова пришлось встать на колени, чтобы обуть его высочество в сапоги — изящные, из тонкой кожи, только, кажется, немного не по размеру, и Сынчоль заметил, как принц поджал пальцы. Так странно: он никогда не жаловался на неудобную обувь, и у Сынчоля в голове не укладывалось, как он может так смиренно переносить все, через что заставляют его проходить его захватчики, а потом хнычет из-за того, что у Сынчоля пальцы слишком шершавые. Сынчоль поднялся на ноги и окинул взглядом свое "творение", которое, впрочем, все еще выглядело очень недовольным. — Волосы, — заявило оно. — Волосы должны быть собраны. — Я не умею, — тут же выпалил Сынчоль в ответ, с ужасом вспоминая все те страшные конструкции, которые проделывали слуги на голове у принца. Настоящее мастерство. — Сделай хоть что-нибудь! — его высочество почти вскрикнул и раздраженно притопнул ногой, сложив на груди руки. — Я не могу появиться на приеме вот так! Его волосы действительно выглядели не лучшим образом: все еще растрепанные после сна и даже немного спутались. Сынчоль растерянно перебирал в руках кучу заколок и в итоге очень осторожно подошел к принцу со спины с аккуратным маленьким гребнем, который мог бы спокойно поместиться в его кулаке. Так, ладно, Сынчоль был не совсем безнадежен. В конце концов, он прекрасно умел плести косички даже из своих жестких и сравнительно коротких волос: в их роду все плели такие. У принца же волосы длинные, чуть ниже лопаток, и Сынчоль неосознанно провел по ним рукой, пропуская мягкие локоны между пальцев. Так, надо приступать к делу. Но, пожалуй, Сынчоль полностью бессилен перед всеми этими заколками и украшениями. Впрочем, у него была одна идея, как сделать прическу принца немного наряднее... Мягкие волосы легко поддавались грубым пальцам, и Сынчолю удалось быстро заплести аккуратную косу, причем почти без происшествий: принц зашипел раздраженно только пару раз, когда тот случайно дергал его за волосы. — Ну, что, ваше высочество, примете работу? Юн Джонхан внимательно рассматривал себя в зеркале. Он поворачивался то той, то этой стороной. И вдруг замер. — Это же... Бусины. Сынчоль вплел в его прическу родовые бусины. — Надеюсь, вашему высочеству хоть немного нравится, — он как будто и не понял удивления Джонхана. — Нам уже пора идти. Но принц не мог не почувствовать этих мурашек, охвативших его тело с головы до ног. Никто не должен был носить эти бусины, кроме семьи телохранителя. Только… Сестра, которую тот так любил — мертва, а отец и мать... Нет, вряд ли он считает их семьей. Его принц — единственное, что у него осталось. Джонхана пробрала дрожь. — Сами меня торопили, а теперь не идете? Джонхан был вынужден очнуться. Он дергано кивнул и все-таки вышел из комнаты вслед за телохранителем. Семья, любовь, все то, что имело значение когда-то, теперь были не важны. У них осталась только одна задача — спастись из этого замка, и им обоим было пора с этим смириться.