***
Возвращается Дазай в пустую мрачную квартиру, где из признаков жизни только недельный застоявшийся суп в холодильнике, к коему так никто и не притронулся, и он сам собственной персоной, обременённый липким чувством ломоты из-за невозможности закурить и тишиной мёртвой квартиры. Никто не бежит его встречать, не задаёт вопросов о том, где он был или хотя бы банальное как у него дела. Потому что некому. Потому что у Осаму в распоряжении тот же испортившийся суп, отравляющее сознание мысли и неимение сигарет в кармане, когда они так нужны. Парень с отвращением выливает застоявшийся суп в раковину, оставляя там же и кастрюлю, не собираясь отмывать её от остатков пищи, и уж тем более не думая прикасаться руками к стенкам посуды, что словно впитали в себя запах свиного бульона и мисо-пасты. Огай никогда не умел варить бутадзиру. Но почему-то продолжал исправно готовить разного рода мешанину, которая впоследствии оказывалась в утиле руками Дазая. Осаму был придирчив в плане еды, несмотря на то, что никогда не приближался к готовке, именно к потреблению относился крайне щепетильно. Поэтому за неимением той еды, что принял бы на запах, вид и вкус, парень предпочитал поедать еду из доставки или же на крайний случай быстрозавареваемую лапшу из магазина. Этакий гурман из низшего класса, воротивший нос от традиционных японских блюд, за исключением блюд с крабом, и поедающий отвратительно химозную дешёвую еду из забегаловок. Вряд ли его возможно было отучить от этой привычки. Но тут на глаза Дазаю попадается сложенная вдвое записка, находящаяся в самом углу кухонного стола и видимо предназначенная ему от опекуна. Значит Мори всё-таки ночевал дома. И даже не позвонил ему, чтобы узнать о местонахождении. Прекрасно. Дазаю так сильно хочется сейчас просто выбросить несчастную записку в ближайшую урну, а ещё лучше порвать, демонстративно рассыпав клочки бумаги по столу, но он всё же заставляет себя взять листок в руки, раскрывая его и вчитываясь в написанное. «Осаму, сегодня не жди, я буду допоздна в больнице, а вечером у меня встреча с прекрасной леди. Я оставил тебе карманные в прихожей, закажи еды, я знаю, что ты уже скорее всего вылил тот суп и наверняка голодаешь. Буду завтра. P.S. Мори Огай.» И сухая подпись в самом конце. Мори Огай. Не «Любимый дед», не хотя-бы «Твой старик», а сухое «Мори Огай». Как будто Дазай не его родной внук, а треклятый пациент с выпиской. Осаму комкает в руке записку и сует её в карман пальто, тихо скрипя зубами и проклиная Огая, что видимо не торопился налаживать отношения с подростком, как обычно спихнув всё на занятость в больнице, предпочитая компании хмурого ребёнка вечернее свидание с очередной женщиной. Дазай так и остаётся стоять посреди просторной кухни, пожирающей своей отчуждённостью, и чувствует себя брошенной на произвол игрушкой без чувств, потому что внутри лишь безликая пустота, а на губах мрачная усмешка. Подросток лишь безэмоционально оглядывает квартиру и жалеет, что вообще вернулся. А потому, не проходя дальше в квартиру, он только поправляет пальто на плечах и сбегает из дома на улицу, даже не прихватив с собой карманных денег. До начала школьных уроков пара часов, он успеет прогуляться по любимым закоулкам и освежить затуманенный разум. Может быть, даже не явится на первый урок, засидевшись под любимым деревом, а остальные и вовсе прогуляет где-нибудь на школьной крыше, куда никто, кроме, возможно, рыжеволосого мальчишки, более не сунется. Он готов убежать куда угодно, лишь бы не находится больше в этой квартире.***
— Чуя-кун! — Радостно окрикивает зевающего одноклассника миловидная девушка с туго завязанными в хвост блондинистыми волосами и в идеально выглаженной школьной форме без единой складки. Её приподнятое настроение говорит о неком радостном событии, а изящные руки с грохотом приземляются на чужую парту, тем самым заставляя дремавшего парня очухаться. — Доброе утро, Хигучи, — незаинтересованно кивает засыпающий на ходу Чуя, что успешно опоздал на первый урок, ввалившись в кабинет растрёпанным из-за спешки, тем самым сильно удивляя преподавателя своим внешним видом. Мальчишка устало складывает руки на парту, спихивая излишне взбудораженную Хигучи, и желает проспать весь десятиминутный перерыв. Веки безбожно закрываются, а усталость с лихвой давит на виски, ведь ночной побег с Дазаем не предполагал здорового сна перед учебным днём, и вздремнуть удалось только пару часов в круглосуточном, и от силы минут тридцать дома до первого звонка родительского будильника. По-возвращении домой Накахара успешно замёл за собой все следы. Он аккуратно повесил джинсовую куртку, разгладив на ней все складки, убеждаясь, что куртка висит ровным счётом также, как она висела и до его побега. Затем парень протёр замаравшуюся обувь от налипшей поверх слякоти, выставив её рядом с отцовскими туфлями, а позже забросил пропахнувшую дождём и пóтом оставшуюся одежду в стирку, предварительно перемешав её с другими грязными вещами, создавая иллюзорную видимость того, что вещи лежали там с самого начала. Чуя даже растрепал свои рыжие пряди в разные стороны, дабы больше быть похожим на только проснувшегося подростка, и прокрутил все проделанные манипуляции у себя в голове ещё раз, надеясь, что ничего более не забыл и ни одна деталь не выдаст его перед матерью и отцом. И парень не попался. Озаки привычно разбудила сына, чмокнув его в лоб, чувствуя вину за то, что накричала на ребёнка вчерашним вечером, и попросила того поспешить к завтраку. Коё не заметила неравномерное дыхание сына, как и не заметила искусно спрятанные улики, поэтому Чуя, пару минут пролежавший в постели, с лёгкой улыбкой вышел к завтраку, подмечая, что родители ведут себя как обычно учтиво и спокойно. Единственным минусом была лишь сильная усталость в мышцах, проскальзывающие во время разговора зевки, и чуть проявившиеся под глазами тёмные мешки. Но это всё и рядом не стояло с эмоциями, полученными от удачного ночного побега. Чуя определённо был горд собой настолько, что вся обида на мать осталась где-то на затворках подсознания, и по этой причине за завтраком он вежливо отзывался на её вопросы, ни разу не огрызнувшись, за что заимел одобрительный взгляд отца в свою сторону. Верлен привычно докинул сына до школы, напоследок пожелав удачного дня, но несмотря на то, что отец привёз подростка вовремя, Чуя всё равно умудрился опоздать на приличные десять минут от урока. А всё потому, что был поглощён воспоминаниями о прошедшем побеге, вновь и вновь воспроизводя ночные кадры в голове, медленно перебирая ногами вперёд и не обращая внимания на то, что большинство учеников в коридорах уже разбрелись по своим кабинетам, опустошая холл. Впечатлений было крайне много, но изнуряющая сонливость оказалась куда сильнее, забирая в свои владения разум подростка. Чуя определённо провернёт этот побег снова. Он доверится Дазаю и сбежит с ним под покровом ночи, плюнув на необходимый сон, на прилипчивых друзей и требовательных родителей. Он хочет вновь прикоснуться к этой необузданной свободе. — Чуя-кун, ты вообще меня слушал? — Жалуется Ичиё, наблюдая за задремавшим одноклассником, что уже как минут пять находился в прострации, уткнувшись носом в сложенные на парте руки. — Не могла бы ты повторить? — Удручённо кряхтит Накахара, с трудом поворачиваясь в сторону девушки, и старается держать глаза открытыми под их наливающимся весом. — Я говорю, что Коё-сан устраивает званный ужин в это воскресенье, — повторяет ранее сказанное Хигучи, довольно расползаясь в улыбке, — и мои родители будут рады, если я проведу его в твоём сопровождении. — Званный ужин? — Хмыкает Накахара, не припоминая, чтобы мать ставила его в известность. Ах да, мнение Чуи никогда не учитывалось в светских посиделках. Он просто обязан там быть, — Хигучи, разве тебе не нравится Акутагава? Девушка моментально покрывается едва заметным румянцем и молниеносно прикрывает ладонью излишне болтливый рот Накахары, стыдливо оглядываясь по сторонам. — Никто не должен знать! — Шикает блондинка на парня, — мои родители не одобрят его кандидатуру. — Ты собираешься обрекать себя на несчастную судьбу из-за влиятельных родителей? — Чуя тут же подскакивает с места и вся сонливость разбивается от искреннего недоумения со слов девушки, а чувство ярости постепенно наращивает свой темп, сменяя усталость и апатию, — какая к чёрту разница?! — Чуя-кун, тише, — просит Ичиё, сминая края школьной юбки, и старается усадить вспылившего от её ответа парня обратно на место, во избежание косых взглядов в их сторону. — Передай своим родителям, что я не собираюсь играть в твоего жениха только потому, что это выгодно для них, — огрызается Накахара, забирая пиджак со стула, и быстрым шагом выходит из класса, оставляя подругу в лёгком смятении и желая побыть в одиночестве, чтобы хоть немного остудиться от бурлящей в крови агрессии. Родители Чуи ещё в детстве выбрали ему круг общения, что состоял из его ровесницы Хигучи Ичиё и младшего на год Мичидзо Тачихары. Три семьи числились одними из самых состоятельных в их школе, ведь контролировали три главных составляющих города и поддерживали школу хорошим спонсированием. Верлен имел множество связей в юридической сфере и являлся грамотным адвокатом, в то время как семейство Хигучи наследовало места финансовых аналитиков в различных крупных компаниях, обладая преимуществом в денежной сфере, а семья Тачихары же занимала высокое положение в регулировании торговых поставок в Йокогамский порт. Выгодный союз свести детей адвоката и аналитика, не беря в расчёт чувства самих детей, а лишь вписывая их в очередные единицы и нули как ресурс продвижения бизнеса вперёд. И из-за чего ненависть внутри Накахары разжигалась бурным пламенем, оплетая собою всё нутро. Чуя всегда воспринимал Хигучи как подругу детства, что с взрослением получила статус надоедливой одноклассницы или в крайнем случае заносчивой знакомой, но никак не избранницы сердца. С Тачихарой отношения были чуть лучше, но также как и с Ичиё, с возрастом становились холоднее, потому что у Мичидзо был свой круг общения в лице брата и сестры Акутагава, а Чуя всё больше предпочитал сбегать из общей компании под предлогом важных дел. Под важными делами скрывались молчаливые переглядывания с Дазаем на крыше и выкуривание его сигарет, что на удивление было куда лучше, нежели кричащий под боком Тачихара и вздыхающая по Рюноскэ Хигучи. Накахара до последнего не хотел вмешиваться в этот "прямоугольник" отношений, пока собственные родители не впихнули его в самый центр, перечеркнув все построенные ранее планы. Подросток никогда не позволит женить себя на ком-либо насильно, он способен выдержать любое испытание, промолчать под гневным взглядом матери или улыбнуться деловым партнёрам отца, но никак не потакать родителям в выборе избранницы. Чуя не уверен, чем именно его так взбесила ситуация Хигучи. Может быть тем, что она готова отказаться от любимого человека в угоду родителям, а может быть тем, что на самом деле они были довольно схожи, и Накахару задело знакомое собственное бессилие только уже в лице самой девушки. От того все её слова были восприняты в штыки из-за своей же неприятно сочащейся раны. Он просто не мог смириться с тем, что Ичиё, имея похожую судьбу, не возражала родителям, и благородно её принимала, в отличии от парня, что готов был рвать и метать. И это её спокойствие раздражало до пожара внутри грудной клетки, заставляя голубые глаза буквально пылать огнём. Поднимаясь на крышу, парню хотелось только одного - вдохнуть свежего воздуха и возможно прогулять второй урок в одном единственном уединённом ото всех месте. Интересно, Дазай сегодня появится на занятиях? Почему Чуя вдруг вспомнил эту суицидальную мумию - он не знает, но мысли об однокласснике заставляли жгучую злость чуть поутихнуть, а мысли сменялись с семейных проблем на что-то менее нервирующее. С Осаму можно было забыться о том, что его ждёт в это воскресенье. Накахара проникает на крышу без особых усилий, закрывая за собой хлипкую дверь, и вздыхает, позволяя себе освежиться после удушающего воздуха в забитом людьми классе. В лёгкие проникает свежий ветер, а голова наконец перестаёт трещать из-за школьного шума в коридорах, успокаивая нервы. Изначально Чуе кажется, что на крыше он находится совершенно один, но стоит мальчишке прислушаться, как до него доносится тихий стук пальцев по железным перилам, который убеждает его обернуться назад и заметить насмехающийся укор коньячных глаз представшего перед ним парня с бинтованными руки, что лежали поверх тех самых перил, издавая характерные постукивания длинными фалангами. Ну конечно, кто же ещё это мог быть. Только явный любитель прогуливать уроки математики у Куникиды-сэнсея. На удивление, у Дазая не наблюдается ни сигарет, ни хотя-бы зажигалки, видимо, тот либо не успел их купить, либо же не хватило денег после недавней ночной вылазки, но только вот Накахаре это было весьма на руку. Потому что причина, по которой он так хотел встретиться сегодня с Дазаем крылась не в столь желании увидеться, как… — Держи, — проговаривает Чуя вместо приветствия, доставая из кармана пиджака одну бережно припрятанную сигарету с ментолом, которая на вид выглядела куда дороже всех тех, что обычно покупал Дазай, — считай, что сегодня моя очередь стрельнуть тебе сигарету. — Где ты нашёл эту дорогую дрянь? — Осаму недоверчиво крутит в руках сигарету премиум качества, набитую явно качественным табаком, и скептично цыкает, считая, что сигареты с фильтрами отвратительная хрень. — Это ментол! — Возмущается Накахара, которому, между прочим, эта сигарета стоила больших усилий. — Ты что, стащил её? — Задаёт вопрос Дазай, читая одноклассника по бегающему волнующемуся взгляду и поджатых губах. — Не стащил, а одолжил, — поясняет Чуя, закатывая глаза, — отец курит очень редко, обычно только с коллегами по работе после банкетов, поэтому я незаметно вытащил одну, чтобы добро не пропадало. — Не боишься быть пойманным? — со вздохом кидает Осаму и достаёт из кармана зажигалку, поджигая фитиль сигареты, чтобы поднести её к губам. — Они и так знают, что я курю, — пожимает плечами Накахара, облокачиваясь на школьные перила и наблюдая за покачивающимися деревьями, — поорут да успокоятся. — Но сигарета всё равно дрянь, — усмехается Осаму, выдыхая ментоловый дым, что покалывает своим холодом обветренные губы и непривычно ощущается во рту. — Дрянь - твоё чувство юмора, — в тон Дазая отвечает Чуя, — эта сигарета стоит как десять пачек тех, что мы обычно выкуриваем. — Раньше ты не жаловался на них, — подмечает Осаму, кривя губы, и отдаёт наполовину выкуренную сигарету рыжему, кашляя в кулак, — вот сам её и докуривай. Чуя затягивается излишне вычурной сигаретой и тут же приятно удивляется, что на вкус она оказывается куда мягче и слаще дешёвого Дазаевского табака. Вкус ментола оседает на языке, а горечь кажется едва уловимой, приглушённой и остающейся где-то на заднем плане. И чего Дазай выпендривается на хорошие сигареты? Видимо, у него и вправду извращённые вкусы, раз тому подавай дешёвую горечь за горстку йен. Наблюдая за расслабленным парнем с довольной полу-улыбкой, Дазай незаинтересованно лезет в карман брюк, перебирая пальцами его содержимое. Под руку попадаются какие-то фантики, бумажные чеки, смятая утренняя записка, но нащупав наконец нужную вещь округлой формы, подросток удовлетворённо достаёт её из кармана. Клубничные леденцы, которыми запасался Осаму, пришлись как некогда кстати. Дазай кладёт конфету на язык и чувствует как горькая мята смешивается со сладкой клубникой, и он понимает, что всё же премиальные сигареты со вкусами глупая трата денег. Хотя вон Чуе видимо вполне зашли. Вкус конфеты навевает ностальгические воспоминания о тех днях, когда ещё юная Йосано была рядом и уделяла Дазаю достаточно времени, чтобы ребёнок сумел привязаться к женщине, даже понадеявшись на какую-то заботу, которую Акико вкладывала в каждое прикосновение, слово и улыбку. Осаму горестно разгрызает леденец напополам, будто символизируя две расколовшиеся части конфеты как два периода из своей жизни. Одна, что крошится в щепки под натиском зубов, олицетворяет привязанность к Йосано, а вторая, что остаётся на языке всё с тем же мятным привкусом, представляет собой безнадёжное одинокое настоящее. И как бы сильно Дазай не отдалялся от опекуна, Акико или проведённого в больнице детства, он по-прежнему любил клубничные леденцы, именно той фирмы, что когда-то ему притаскивала Йосано. Сладостная фальшь забытого времени, что он иногда позволяет себе ощутить посредством этих леденцов. Чуя издалека посматривает на замолчавшего одноклассника, который со стороны выглядел слишком нагруженным и сосредоточенным, что являлось довольно редким явлением для бинтованного, ведь чаще всего Дазай предпочитал либо взглядом насмехаться над Чуей, либо умиротворённо закрывать глаза, словно пропадая из мира на какое-то время. С Осаму всегда было сложно. С самого начала их совместных встреч, за выкуриванием дешёвых сигарет, до сегодняшнего дня, когда Чуя не может распознать чем же так обременён парень. Накахара до сих пор не был уверен сколько Дазай успел услышать из их разговора с Кенджи, так и не знал почему Осаму вдруг предпочёл сигарете клубничную карамельную конфету. Чуя никогда не замечал, чтобы Осаму был любителем сладкого. Максимум его можно было застать с сигаретой или на крайний случай со сворованным у Накахары бенто, чью пропажу рыжий замечал не сразу, но воевал за свой обед очень отчаянно, когда удавалось раскрыть личность вора. — Не знал о твоих пристрастиях к клубничным леденцам, — посмеивается мальчишка, наконец докуривая дорогую сигарету, — Осаму Дазай на самом деле внутри ранимая душа? — А Накахара Чуя у нас эксперимент по уменьшению человека? — Колко отвечает Осаму, зная на какие больные точки надавить, чтобы точно заставить мальчишку вспылить подобно спичке. — Дазай! У нас не такая уж и большая разница в росте! — И подросток ведётся на такую очевидную провокацию, закипая в считанные минуты, возмущённо осматривая одноклассника, что мигом переключился и развеял минутную удручённость самодовольной ухмылкой. — Не припоминаю, чтобы находился на одном уровне с карликами, — пожимает плечами Дазай, специально выпрямляя спину так, дабы сделать бóльший акцент на их разнице в росте. — Потому что ты находишься на одном уровне со скумбриями, — парирует в ответ Чуя, припоминая Дазаю его схожесть с рыбой, что являлось любимым прозвищем для него у Накахары. — Скумбрии нынче дорогие на рынке в отличии от закоса на гнома, — качает головой Осаму, наигранно пожимая плечами в знак сожаления о неудавшемся росте юноши, — покажешь мне горшочек с золотом? — Это лепрекон, идиот! — Твой друг, да? Удар. Глухой звук удара по рёбрам разрезает спокойную атмосферу, стоящую на крыше, и Дазай сгибается пополам, держась ладонью прямо за то место, куда прилетел удар взбешённого одноклассника. После первого удара следует второй, а затем и третий, только уже с подачи самого Осаму, не собирающимся оставаться в стороне. Чуя умело блокирует чужой кулак, устремлённый прямо в его лицо, и, слегка пригнувшись, замахивается, чтобы прописать Дазаю нехилый пинок по животу, от чего пострадавший отхаркивается, отлетая назад. Накахара не помнит какая это по счёту их совместная драка, зачинщиком которой выступает бинтованный, что в итоге и остаётся проигравшим, хотя и держится достойно до самого конца, пока уже всё тело не покроется синяками, а из носа не потечёт кровь. Рыжий был осведомлён о дурной репутации Дазая в школе, пару раз даже становился свидетелем разговора двух парней из другого класса, которые громко обсуждали как бы им выманить Осаму и запинать за каким-нибудь углом из-за проигранных ему денег. Только вот Чуя ни разу не видел Дазая побитым кем-либо, кроме него самого. Парень словно избегал всех драк, предпочитая оставаться в тени и уходить победителем, не применяя силы. И так было со всеми, кроме Накахары, драки с которым казались Осаму забавными. Дазай практически постоянно проигрывал рыжему мальчишке в драках. Он затевал их с превеликим удовольствием, а в конце с усмешкой наблюдал за очередным сжатым кулаком, проезжающим по его скуле. Осаму сопротивлялся лишь для вида, потому что прекрасно знал, что ему не победить Накахару физической силой, в которой тот его знатно обходил. Осаму всегда был тощим и угловатым, без подкачанных мышц, только торчащие кости, облепленные тонкой кожей, и высокий рост, позволяющий хоть немного уклоняться от ударов по лицу. Он выглядел болезненным и истощённым, хоть ничем и не болел, но часто получал в свою сторону обеспокоенные его внешним видом взгляды. Дазай питался редко, заполняя желудок вредной пищей, благодаря которой организму явно не хватало полезных свойств, что могли бы поддерживать подростковое тело в нормальном состоянии. Шатена мучили головные боли, частая усталость и лёгкое подрагивание пальцев рук, что он умело прятал за безразличием, вкупе с вредной привычкой этот букет дополнялся ломкой по никотину и ярко выраженными синяками под глазами. В отличии от Дазая, Чуя же был куда более подтянутым, на этом сказались посещаемые в детстве спортивные секции, куда водила отпрыска Коё, и регулярное занятие спортом, благодаря чему Накахара мог похвастаться хорошим телосложением и отлично поставленным ударом. Парень следил за питанием, исправно употреблял необходимые организму витамины, заботливо оставленные матерью, и имел здоровый румянец на щеках на контрасте с бледно выпирающими скулами одноклассника. И мальчишка вновь одержал победу над шатеном, повалив его спиной на грязный холодный бетон, прижимая его горло одной рукой и чувствуя шероховатую поверхность бинтов под пальцами. Чуя внимательно смотрит на повеселевшего Осаму, который в смиренном жесте поднимает руки вверх, признавая поражение, и легко улыбается, словно это не он только что проиграл пару минут назад. Дазай был умён в обмане, но в драке один на один тело его всё же подводило. — Никаких больше шуток про рост, Дазай, — отчеканивает Чуя, убирая руку с шеи парня и оставляя того валяться на полу. — Как скажешь, коротышка, — Осаму знает, что за это ему обязательно прилетит ещё раз, и не прогадывает, когда получает пинок в плечо от Чуи. Дазай тихо ойкает на это, а после лезет в карман испачкавшегося в пыли пальто, выуживая оттуда ещё несколько завалявшихся леденцов, протягивая одну из конфет тяжело дышащему Накахаре, намекая, чтобы тот её взял. Чуя озадаченно разглядывает леденец в своей руке, будто вместо него держит неизвестный ранее объект, и с подозрением косится на побитого Дазая. Парень, в отличии от одноклассника, вовсе не парится по поводу новых расцветающих синяков на коже, и кажется, что ему совершенно плевать на проигрыш в драке, словно клубничные леденцы имели куда бóльшую важность, нежели недавняя перепалка. Накахара разворачивает фантик конфеты и сует её в рот, надеясь понять, что такого в них нашёл этот бинтованный мудак, но кроме как сладкого, химозно клубничного вкуса более ничего не чувствует. — И что ты нашёл в этих леденцах… Дазай отвечает всё той же лёгкой улыбкой и вновь разгрызает леденец между зубами, но только уже не с сожалением, а неким удовлетворением где-то в груди.***
Возвращение обратно в ненавистную квартиру кажется неизбежным, но Дазаю больше некуда идти, кроме как сюда, и поэтому он вынуждено вставляет ключ в замок двери, вваливаясь внутрь. Всё ещё никого. И ни одного сообщения или звонка от Огая, кроме помятой утренней записки в кармане. Весь день за ним следуют по пятам собственные мысли, не оставляющие в покое ни на минуту. Дазай так рьяно хотел бы скрыться от самого себя, спрятаться за злостью на родителей, исчезнуть в сизом сигаретном дыме и убежать как можно дальше, оставив позади тяготящее состояние. Бороться с самим собой невообразимо сложно, его борьба тянется каждый день, преследуя даже во сне, а единственным исключением являются те дни, когда он находится в обществе стервозного рыжего парня. Осаму хватается за него как за соломинку, пытаясь укрыться от болезненно ноющей души, дабы не дать самому себе сожрать свой разум и сознание в приступе паники. Но Дазаю не удаётся спастись сегодня. Некая пустошь, что таится в недрах груди, была с ним ранним утром по пути к дому, дышала в спину, когда он стоял на кухне с запиской в руках, оплетала собой шею на школьной крыше и в итоге настигла врасплох, стоило ступить за порог квартиры. Страх окольцовывал сердце, пока напряжение внутри росло, грозясь оборваться подобно тонкой леске. Даже драка с Чуей не спасла его от густоты мутной тревоги. Осаму стоит перед зеркалом в ванной комнате, опираясь двумя руками на раковину, и пристально смотрит в своё отражение напротив, испытывая тягостный вес проблем, что отражается в его затемнённых пеленой зрачках. Он вернулся в родную квартиру уже ближе к ночи, привычно раскидав одежду в коридоре, и сразу же направился к умывальнику, чтобы побыстрее умыться холодной водой и привести себя в чувства. Отвратительные мысли вновь окутали его полностью, заставляя и так пошатнувшуюся нервную систему прийти в ещё бóльшую панику до сумасшедшего срыва. Все эмоции натягиваются до такой степени, что ещё секунда и они разом оборвутся, являя отражению напротив самую настоящую истерию. Дазай набирает в ладони ледяной воды и окунается в неё полностью, ощущая, как некоторые капли затекают под рубашку, а её рукава безобразно намокают, ведь парень даже не удосужился их закатать. Осаму повторно смотрит на себя в зеркало, замечая, что теперь, вместо презрительного прищура, на него смотрит ошалевший безумный взгляд с пугающей улыбкой на губах. Не сдержался и упал в пожирающий омут снова. Потерял контроль над холодными чувствами и дал волю страху перед самим собой, стоило остаться одному и позволить себе углубиться в размышления. Мысли в голове будто материализуются и нависают тёмной аурой над подростком, что в ужасе пытается отбиться от них, практически топя самого себя в холодной воде из под крана, не заботясь о том, что на полу уже образуется мокрая лужа от разбрызгиваемой в стороны воды. Несколько капель забиваются в нос и глотку, от чего Дазай отшатывается от раковины, судорожно откашливаясь, и шмыгает носом, наконец заметив, что расплескал всю воду по полу. Осаму бьёт себя по щекам, тихо шипя от сильных ударов по коже, что приобретает характерно красный оттенок, но это не помогает. Из крана всё ещё льётся ледяная вода, её шум стоит в ушах, горло саднит от сильного кашля, а самому Дазаю кажется, что он тонет. Мысли не отступают, сгущаются, ощущаются такими плотными, кажется, что если Дазай сейчас протянет к ним руку, то сможет даже дотронуться. Парень не плачет, не может выдавить из себя даже слезинки, поэтому только задыхается в панике, хватаясь за всё подряд, что попадётся под руку, страшась упасть из-за ватных ног. Пока перед ним на пол с треском не падает бритва. Бритва Огая, которую тот видимо забыл спрятать, когда собирался на работу. Вещь, что облегчит страдания. Подросток глухо падает на колени перед бритвой и дрожащими пальцами поднимает её с пола, снимая защитный колпачок, и с блеском в глазах осматривает лезвие. Бинты рвутся прямо на запястье и распутываются по всей поверхности правой руки под натиском пальцев шатена. Взору тут же предстаёт израненная во многих местах кожа с уже затянувшимися рваными полосами увечий, которые Дазай когда-то самолично нанёс ещё кухонным ножом, но так некстати был остановлен Огаем. Но ведь сейчас опекун прекрасно проводит время с какой-нибудь молодой красавицей, что купилась на очарование статного врача, и которого совершенно не волнует изнывающий от панических атак ребёнок, оставленный самому себе. Осаму отчаянно улыбается таким выводам и делает первый длинный надрез по коже, съёжившись от резкой боли, растекающейся по руке подобно электрическому току. Пару капель крови с характерным звуком ударяют по кафельной плитке, пока Дазай любуется проделанной работой. Поверх старых рубцов теперь красуется новый, продолговатый и сочившийся кровью надрез, что перечёркивает старые раны. Осаму хочет нанести больше, изрезать всю руку в противное месиво, а после умереть прямо здесь от излишней потери крови или возможного заражения, наконец освободившись от удручающих мыслей и ощущения собственной ненужности этому миру. Дазай уже подносит бритву для нанесения ещё одного надреза, но рука замирает в паре сантиметров от кожи из-за мелодии звонка на телефоне, что своим звоном разрезала дымку экстаза перед глазами подростка. — Д-да? — Отхаркивается Осаму, чуть подрагивая от накатившей истерики и саднящей боли в руке. — Осаму, привет, — воодушевлённо произносит Йосано, что, судя по приглушённым звукам проезжающих машин на заднем плане, находится на улице, — слышала, что Мори-сан сегодня опять убежал на свиданку, ты сейчас дома один? — Один, — односложно отвечает парень, смакуя отвратительное слово на языке. — Так и думала, — расстроенно вздыхает женщина, но практически сразу же возвращает привычную лёгкость, — ну тогда советую тебе меня встретить, потому что я уже подхожу к твоему дому и несу домашнюю еду, чтобы ты не травился всякими доставками. — Йосано, я.. — Дазай истошно хрипит в трубку, не находя подходящих слов, чтобы объяснить почему он сейчас не в силах встретить женщину, которая так внезапно решила навестить его именно сегодня. — Осаму, ты в порядке? — Обеспокоенно спрашивает Акико, чьё дыхание тут же учащается, а сама девушка ускоряет шаг и чуть ли не бежит на каблуках к дому хирурга. — Дверь открыта, — последнее, что произносит подросток, перед тем как сбросить вызов женщины, что и так уже всё поняла по его сдавленным хрипам. Видимо его опять спасут и не дадут нормально покончить с собой. Дазай не понимает почему ему вечно удаётся остаться в живых, находясь на грани смерти, как его обязательно кто-нибудь или что-нибудь опять затащит в этот треклятый мир. Услышав характерные гудки в телефоне, Акико ещё быстрее рванула вперёд, неряшливо закинув телефон в сумку, и не волнуясь о том, что высокий каблук может поломаться от такого давления. Она бы побежала даже босиком, лишь бы успеть к Дазаю. К тому самому маленькому ребёнку, которого вырастила в стенах больницы, и что дарил ей свою беззубую улыбку вкупе с корявыми рисунками, обязательно упомянув какая молодая женщина красивая. Она не может позволить его жизни оборваться. Не проходит и пары минут, как Осаму слышит распахнувшуюся в коридоре дверь и стук обуви по паркету. Йосано в страхе открывает дверь ванной и застаёт там истекающего кровью ребёнка, стремительно подлетая прямо к нему и осматривая порез на степень повреждения. Её всю трясёт не меньше Дазая, что сейчас наблюдал за бегающими глазами женщины и хотел выдавить из себя какую-нибудь нелепую ересь, чтобы развеять напряженную атмосферу, как Акико сама его прерывает. — Чёрт, Осаму, — выдавливает из себя ругательство мед.сестра и за шиворот поднимает подростка на ноги, поднося чужую израненную руку к раковине, дабы промыть порез под струей воды и не занести заражение до того момента, как женщина обработает рану по санитарным нормам. — Йосано.. — Дазай виновато подаёт свой голос, переживая, что Акико начнёт испытывать к нему отвращение за его омерзительные действия. — Лучше молчи, — качает головой женщина, аккуратно, чтобы не сделать больно, касаясь раны, и смывает с неё остатки крови, наблюдая как стекающая вода окрашивается в розовый.***
Мед.сестра находит в доме хирурга внушительных размеров аптечку, видимо подготовленную специально Огаем для таких случаев, и обеззараживает нанесённые порезы, заматывая руку подростка новыми стерильными бинтами. Йосано делала все действия на автомате, по-прежнему не разговаривая с Дазаем и будто смотря сквозь него, пока сердце до сих пор громко стучало в груди из-за накатившего ранее волнения за жизнь Осаму. Ей определённо нужно было отойти от пережитого стресса. Уже слегка поуспокоившись, женщина усадила выжатого подростка за стол, молча протянув ему принесённый пакет с нормальной едой, и с сожалением подметила осунувшуюся осанку, бледное лицо и стеклянные глаза. Глаза Дазая давно были лишены блеска, оставив лишь пустую черноватую оболочку радужки. Наблюдая за притихшем подростком, что робко жевал принесённое домашнее онигири, Йосано с тяжёлым вздохом отходит к кухонному окну, набирая на телефоне знакомый номер, и раздражённо прикусывает губу, слыша доносящиеся гудки. — Акико, я сейчас немного занят, что-то срочное? — С усмешкой отвечает на входящий звонок Огай, что сейчас галантно общался со знакомой девушкой в ресторане. — Ну если вас не волнует, что ваш внук пытался покончить с собой, то нет, не срочное, — ядовито и в пренебрежительном тоне сообщает Йосано, не собираясь размениваться на любезности с мужчиной, даже несмотря на то, что тот был намного старше неё, — свидание нынче дороже его жизни? — Что с Осаму?! — Паникующе подрывается с места врач, тут же собираясь покинуть ресторан, не замечая возмущения со стороны спутницы, и отсчитывает несколько крупных купюр в кошельке, что должны были покрыть весь вечерний ужин. — Мы ждём, Мори-сан, — жёстко диктует Акико, кладя трубку, ведь понимает, что может просто не сдержаться и накричать на хирурга, переходя на нелестные слова о мужчине, который чуть не загнал подростка в могилу своей халатностью к воспитанию. Яркие эмоции женщины сменяются на раздражительность и гнев к хирургу, что выражается в её нервном дёрганье пальцем и злостно нахмуренных бровях. — Я в порядке, — подаёт голос Дазай, что явно не хотел сейчас видеть опекуна и выслушивать его нудную речь. Не нужно ему это ни от Акико, ни тем более от Огая, — незачем было ему звонить. — Нет, Осаму, не в порядке, — грубо отчеканивает Йосано, — вам, двум гордым оленям, пора бы уже разобраться со всем этим, а не продолжать игнорировать существование друг друга, ставя твою жизнь под опасность.***
Вымотанный хирург не заставляет себя долго ждать, появляясь на пороге квартиры в неуклюже накинутым на шею красном шарфе и с взъерошенными волосами, что видимо потеряли весь свой презентабельный вид из-за спешки мужчины, что торопился домой и неуклюже вылетел из такси, угодив дорогими туфлями в грязную лужу, чьё идеальное состояние теперь было испорчено. После звонка Йосано врач сбежал из ресторана, даже не удостоив свою спутницу должным объяснением сложившейся ситуации или хотя бы обычным извинением. Он лишь кинул на стол деньги, незамедлительно вызвал машину и скрылся из виду, получив в свою сторону множество оскорблений за ужаснейший вечер, половину из которых он даже не запомнил. И стоило ему переступить порог квартиры, как в коридоре его встретила рассерженная Акико и только по одному её виду можно было прекрасно понять степень своей очередной ошибки в отношениях с внуком. Он опять недоглядел. — Осаму, он... — хотел поинтересоваться Мори, но Йосано обрывает его на начале фразы и сразу же выдаёт желанный ответ. — В своей комнате, — отвечает женщина, параллельно накидывая на плечи верхнюю одежду, видимо, собираясь покинуть дом хирурга и дать этим двоим поговорить наедине, — Мори-сан, может пора прекратить избегать своих обязанностей как опекуна? — Я собирался с ним поговорить завтра, — устало тянет Огай, чувствуя покалывающую боль в виске от множества проблем, вновь облепивших его. — А если бы не успели? — Горько проговаривает Акико, с досадой опуская плечи и замечая повисшую тяжёлую атмосферу. Мужчина ведь действительно когда-то не успел. Не успел спасти родного сына, который вот уже как пятнадцать лет гниёт за решёткой и Мори даже не уверен, а не висит ли его труп в какой-нибудь из тёмных камер. Не успел втереться в доверие к Агате и убедить её не оставлять новорождённого ребёнка, дав ей возможность сбежать из города и больше никогда не появляться в жизни Осаму. Мог и не успеть в третий раз уже с самим Дазаем, за чью жизнь боролся ещё стоя на коленях перед Кристи и умоляя её не делать аборт. Огай никогда не считал себя хорошим человеком, за его спиной росли два чёрных крыла, что были покрыты тяжёлыми моментами и ужасами чужих испорченных судеб. Он спасал тысячи жизней в стенах больницы, но жизни самых близких почему-то так легко ускользали из его рук, проходя сквозь пальцы подобно сыпучему песку. Хирург не мог заменить внуку мать, он просто не понимал как должен вести себя с этим подростком, что сказать и где подбодрить, ведь совершенно не годился на роль чуткого и заботливого родителя. Но ради Осаму он готов был попытаться ещё раз. Пытаться столько раз, сколько потребуется, лишь бы не потерять ту оставшуюся хрупкую связь между ними. Он уже дал обещание. И он его сдержит.***
— Эй, мелочь, — роняет мужчина, усаживаясь на кровать подростка, который сгорбившись прижимался спиной к стене, поджимая ноги вплотную к груди, и буравил взглядом обработанное мед.сестрой запястье. Дазай нарочно ничего не отвечает, всецело игнорируя появившегося в его комнате врача, и даже не смотрит на него, всем своим видом демонстрируя, что изрезанная рука куда более интереснее, чем пытающийся завести разговор мужчина. — Я хотел поговорить обо всём завтра, но перенесём наш разговор на сегодня, — понимающе отзывается Огай, сочувственно замечая новую повязку на руке, и ощущает, как внутри совестно грызёт от того, что он вновь позволил этому случится, — Осаму, что происходит? — А что должно происходить? — Мрачно улыбается подросток, — жалеешь, что сегодняшняя свиданка не удалась? — Что? — Хмурится мужчина, чувствуя укор от подростка в свою сторону, — нет, я приехал сразу же, как мне позвонила Акико. — Зачем? — Равнодушно интересуется Дазай, находя такой ответ забавным, — когда тебе вообще была интересна моя жизнь? — Всегда, — строго проговаривает Мори, — иначе я бы не сидел сейчас перед тобой. — Старик, тебя даже дома не бывает, — отмахивается Осаму, не доверяя словам опекуна, — живёшь в больнице, отдыхаешь с девицами и пару раз вспоминаешь о моём существовании, когда я вдруг на глаза попадаюсь. — Я обеспечиваю тебя и ни в чём не ограничиваю, — поясняет Огай, стараясь донести до ребёнка своё видение ситуации и попытать возможность достучаться до него. — Да не всралось мне это! — Повышает голос Дазай, разозлившись от того, что от него словно пытаются откупиться, заменив заботу и внимание на карманные деньги и материальные вещи. И этот крик звучит как-то уж слишком громко и отчаянно, из-за чего Осаму тут же затыкается, отворачиваясь от мужчины, и сильнее вжимая голову в плечи. — Зачем ты настоял на том, чтобы я родился? — Тихо выдавливает из себя подросток, пока в груди нарастает новое желание покончить с собой. Может быть в этот раз попробовать утопиться? — Чтобы искупить вину перед Фёдором, воспитав тебя, — правдиво отвечает Мори, не желая скрывать от парня свои мотивы в то время, — но когда ты родился, я понял, что, помимо вины, возникло и нечто другое. — И что же? — с ноткой безнадёжности в голосе спрашивает подросток. — Неизвестное мне ранее тёплое чувство, которое появилось, когда я впервые взял тебя на руки, — с искренностью в голосе поясняет врач, вспоминая маленького мальчика на своих руках, — ты был тем ещё сорванцом, постоянно лез куда не надо и засовывал в рот всё, что я не успевал у тебя забрать. — А сейчас… — отводя взгляд от мужчины, бубнит подросток, чувствуя себя слишком уязвимым в этот момент и осознавая, что сам сейчас является пленником слабости, которую так сильно ненавидит, — что стало с тем чувством? — Ты по-прежнему остаёшься для меня мелким засранцем с прирождённым талантом действовать мне на нервы, — посмеивается мужчина, протягивая ладонь к ребёнку, и треплет его по голове, давая понять, что ни разу не сомневался в своём решении о воспитании внука, — а ещё продолжаешь лезть куда не надо. — Кто-то должен это делать, — подмечает Осаму, колеблясь перед опекуном. — У тебя прекрасно получается, — соглашается с подростком врач, — может быть из меня и отвратительный родственник, но помни, что при любых обстоятельствах я всегда буду выбирать твою сторону и это не изменится, как бы сильно я не был занят и как бы далеко мы друг от друга не находились. Огай не уверен насколько правильно сейчас звучат его слова и не знает смог ли донести до ребёнка свои мотивы, но заметив чуть смягчившийся взгляд Дазая, мужчина позволяет себе тихо выдохнуть. — Осаму, — зовёт парня хирург, становясь более мрачным из-за вопроса, который собирался задать, — ты ненавидишь своих родителей? — Я надеюсь увидеть их могилы и плюнуть прямо на каменную плиту, — со смешком изрекает Дазай, но смешок этот пропитан холодом и неприкрытой ненавистью. — Пацан, твоя ненависть тебя же и погубит, — вздыхает Огай, — никогда бы не подумал, что славный малыш вырастет в самоубийцу с жаждой мести. И Дазай хочет съязвить нечто едкое, обязательно упомянув, что у Мори талант воспитывать убийц и психически нестабильных людей, но ловя на себе пронзительный взгляд опекуна, решает всё же промолчать. Но фразу он запомнил. Как-нибудь в другой раз он обязательно подстегнёт ею врача.