Инотропный

      Запах сирени заполняет легкие, и не хочется выдыхать. Напротив Ливси стоит высокий человек с короткими пшеничными волосами. Слегка пухлые губы и мягкие черты лица выдают в нем юношу, что через несколько лет превратится в статного мужчину. Светлые колоски бровей очерчивают пытливые голубые глаза. Доктор, знает, что когда эти глаза плачут, их ледники тают, а в радужках появляется изумрудный - цвет жизни и всепрощения. На молодом человеке надеты черные туфли с пряжкой, белоснежные чулки, бежевые кюлоты, серая жилетка, белая рубашка, темно синий камзол, новая черная треуголка и простая дорожная мантия. Находясь в шаге друг от друга, оба внимательно вглядываются в лицо напротив. Лишь молодая листва за их спинами тихонько перешептывается, готовясь умыться в летнем дожде.       - Когда ты уезжаешь, Джеймс? -из-за частого пульса доктор не слышит свой сиплый голос. Всего на миг, но ему кажется, что слова даже не покинули его грудь.       - Сегодня. - юноша опустил глаза, а потом снова поднял их на бледное лицо доктора. - Я отбываю в Лондон через четверть часа.       - Твое решение стать лекарем мне кажется...слишком поспешным. Я бы не хотел, чтобы ты потом разочаровался в выбранном пути.       - Сэр, мне известно, что меня ждет, и я не питаю никаких иллюзий. Работа под вашим началом показала мне, с какими рисками сопряжена моя будущая профессия, и что она далеко не такая лёгкая, как может показаться обывателю. Я твердо знаю, что хочу спасать жизни и лечить нуждающихся. - губы Джима тронула едва заметная улыбка.       - Но как же твоя матушка? Ты оставляешь ее одну на целых 4 года. Справится ли она с работой в трактире в одиночку? - Ливси не оставлял попыток повлиять на решение юноши. Он испытывал почти физические страдания от одной мысли, что Джеймс уедет.       - Матушка сама уговорила меня поехать, видя, как я зачитывался книгами по медицине и ездил с вами на вызовы. Моей доли от сокровищ Флинта хватит, чтобы оплатить учёбу - остальное я оставил матушке. В Лондоне буду подрабатывать, когда выдастся свободное время, чтобы были деньги на оплату комнаты и еду, так что волноваться не о чем. И еще. Дэвид... - от звука своего имени Ливси задержал дыхание. - У меня больше не будет возможности сказать это лично: мне искренне жаль, что я вас обидел своим поведением тогда, на корабле. Я не должен был просить о том, о чем попросил. - юноша прикусил щеку с внутренней стороны и сразу же почувствовал на языке тошнотворный вкус соли и металла.       - Здесь не за что извиняться, Джеймс. На тебе тогда сказалась усталость от долгого путешествия и сильнейшая лихорадка, поэтому ты был в бреду и не отдавал отчета своим поступкам. Это поведение было абсолютно нормальным для твоего состояния. - доктор пытался звучать ободряюще. Его серые глаза встретились с лазурными. Повисла пауза, в которой чувствовались недосказанное:

«Я был в сознании, я знал, что делал, доктор!»

И столь же горькое:

«Я ни за что не испорчу тебе жизнь, мальчик, ибо первое правило любого лекаря - не навреди!»

      Дождевые капли очерчивают лицо, пропитывая одежду, забираясь стальными иглами под кожу. Холодные юношеские пальцы неуверенно тянутся, чтобы коснуться волевого подбородка мужчины, и на полпути, устыдившись, обессиленно дрожа, исчезают в карманах камзола. Ливси хочет сжать кулаки, но руки немеют по локоть, а сердце то бьется в горле, то ухает, пульсируя, в солнечное сплетение. Ветер крепчает, и где-то в саду слышится протяжный крик ночной птицы, что была сбита потоками дождя и воздуха на самом излете. Прощальный взмах руки. Ответа нет.