«Если только рядом с доктором...»
Хокинз раздраженно фыркнул, когда полы плаща разошлись, впуская под одежду порывы ветра и дождя. Честно говоря, сейчас Джеймса не так волновала погода, как необходимость каждую неделю приходить в лазарет при полном параде. Руководитель Джеймса, мистер Норрингтон, был самых строгих правил: он не позволял никому из студентов появляться в учебном корпусе без застегнутых самым тщательным образом рубашки, жилета, камзола, а также, натянутых, как струна, чулок и вычищенных до блеска туфель. И это-то летом! Всем, кроме, кажется, мистера Норрингтона, было понятно, что практика в больнице Святого Георгия сопровождается манипуляциями с телесными жидкостями, а это, во всех случаях, ведет к порче одежды. За этот год обучения, юноша успел перевести на тряпки больше десятка рубашек, потому что после двенадцати часов ампутаций, кровопусканий и принятия родов, багровые пятна не получалось отстирать ни в холодной, ни в горячей воде. Более того, красивая одежда, застегнутая на все пуговицы, стесняла движения во время операций, и к концу дня ее хотелось сжечь. Как Ливси удавалось одеваться с иголочки, при этом выполняя такую грязную работу? Для Джеймса это всегда было загадкой века. Юноша никогда не видел на руках или одежде Дэвида ни одного пятнышка, ни одной дырочки, ни одной складки: все всегда было пугающе идеально. До событий на острове, Хокинз даже не видел Ливси без парика, а когда увидел —отдал свое бедное сердце второй раз. Как теперь перестать в своих снах дотрагиваться до волнистых ореховых прядей и, ненавидя себя, припадать в опьянении к этим мягким губам? Губам, что когда-то предали, даже без поцелуя. Студент рыкнул и прибавил шаг. Как, черт возьми, у Дэвида получилось вылечить все раны юноши, не единожды спасти того от смерти, но, при этом, буквально привязать к шее камень своим: «Ты будешь потом жалеть.»? Прошло почти два года с того разговора, и Хокинз все еще был взбешен тем, как просто доктор унизил юношу своими покровительственными отповедями. Не раз, теряя сон, Джеймс порывался написать письмо Ливси и высказать ему все, что наболело, без прикрас и пощады. О, как же Хокинз хотел в конце послания сообщить доктору, что больше о нем не подумает ни секунды, исчезнет навсегда из его жизни, раз Дэвид так быстро и легко отказался от него. Как бы эта навязчивая мысль ни привлекала своей мстительной сладостью, в самой глубине саднящей души, молодой человек понимал, что даже если он и напишет послание, то оно не будет никогда отправлено. Если уж два года назад Ливси не смог ничего понять, то и сейчас, тем более, не было смысла объяснять простые истины. Тогда, по возвращении в Англию, юноша вызвался помогать Дэвиду на вызовах, чтобы быть к нему ближе и иметь возможность поговорить о наболевшем. За работой, доктор был щедр на разговоры о медицине, но в остальное время держался вежливо отстраненно, избегая деликатных тем или воспоминаний о путешествии. Сколько бы Джеймс ни пытался объясниться, сколько бы ни старался убедить доктора поверить его чувства, ответа не было.«Его и не должно было быть, идиот! Он всегда будет видеть в тебе того мальчика, которого избили хлыстом. Он всю жизнь будет носиться с тобой, как с ребенком, лишь бы ты не совершил очередную глупость. Ты всегда для него будешь Джимом, но никогда не Джеймсом. Он, как единственный взрослый, все решил за вас двоих, оставив тебя и твои желания за бортом.»
Вторя внутреннему голосу, Хокинз перешел на бег: все, что угодно, лишь бы отвлечься от этого навязчивого голоса, которому неведомо сострадание. Пробегая мимо уличных артистов, юноша невольно засмотрелся на маленькое представление, что разворачивалось на площади рядом со зданием бывшей обсерватории. Собравшиеся вокруг лицедеев зрители, открыв рты, следили за приключениями главных героев — пройдохи Панча и его жены Джуди. Вот мужчина получил от супруги задание присмотреть за их сыном, вот он в раздражении выкидывает кричащего ребенка в окно, вот Джуди оплакивает младенца и гоняется с дубинкой за муженьком, вот уже жена оказывается забитой насмерть своим же оружием. Публика рукоплещет: снова Панч умудряется выйти сухим из воды, избив дубинкой и полицейских, и судью, и палача, и даже Сатану, который решил преждевременно забрать душегуба в Ад. Монеты летели со всех сторон, да так обильно, что зазывалы едва успевали собирать их в свои шляпы. На площади, также, выступали дрессированные обезьяны и птицы, искусные факиры, слепые музыканты и пылкие чтецы. Зрители привечали каждого артиста, не скупясь на аплодисменты. Воистину, публика во все времена была жадной до развлечений. Неожиданно, юноша услышал крик в толпе. Не до конца понимая происходящее, Джеймс ринулся на звуки и увидел поистине пугающее зрелище: одна из девушек-факиров каталась по земле, пытаясь потушить огонь, что сейчас плавил одежду на ее спине, руках и груди. Юноша в один прыжок оказался рядом с пострадавшей, накрывая ее тканью своего насквозь промокшего плаща. Одновременно с Хокинзом, к девушке подбежали двое клоунов и помогли факиру встать на дрожащие ноги. Даже сейчас было понятно, что девушка потеряла всю свою роскошную шевелюру, а шрамы от ожога никогда не покинут ее миловидного лица. Не раздумывая ни минуты, Джеймс вызвался помочь в лечении девушки. К его удивлению, предложение не спешили принимать. Один из акробатов презрительно сплюнул под ноги и отвернулся, едва завидев приближающегося к шатру Хокинза. — Сэр, повторяю: мне необходимо осмотреть девушку, у нее сильнейшие ожоги. — А я повторяю: свали отсюда, без тебя разберемся. — акробат угрожающе ткнул мозолистым пальцем в грудь Джеймса, но тот не пошевелился. Из шатра послышались надрывные крики, видимо, девушку пытались уложить на кровать, но сожженная кожа на руках и спине не позволяла это сделать без последствий. — Это по-вашему «разберемся»? Пустите меня, иначе она может умереть! — ладонь акробата, сминавшая рубашку Джеймса, сжалась еще сильнее, донельзя натягивая ткань на груди. Карие глаза артиста угрожающе сверкнули, и, через мгновение, медвежья хватка ослабла. — Ладно, проходи. Но если ты ее хоть пальцем тронешь или не так посмотришь, то я тебе голову оторву, гаденыш. — процедил сквозь зубы мужчина, уходя с дороги. Хокинз предпочел не замечать оскорблений и сверлящего взгляда в спину. Откинув цветастое полотно, он вошел в бедно обставленный шатер, который освещался масляной лампой, подвешенной к самому потолку. В дальнем углу помещения, перебирая охапки сушеных трав, сидела старая цыганка. Ее, некогда черные, как смоль, волосы были заплетены в длинную косу и скрыты, накинутым на плечи, дырявым цветастым платком. Морщинистые руки любовно гладили лепестки ромашки и календулы, в то время, как темные глаза внимательно изучали вошедшего гостя. — Здравствуйте. Я — доктор. Мне нужно осмотреть ее. — не дождавшись короткого кивка, юноша бросился к вороху одеял, среди которых, вздрагивая всем телом, лежала девушка-факир. На вид ей было около 17 лет. Ее прямые русые волосы когда-то ниспадали до лопаток, а густые ресницы, казалось, оплавились до самого основания. Тонкие губы девушки были нещадно искусаны и покрыты кровавой корочкой. На лбу и щеках виднелись неглубокие шрамы от перенесенной ранее оспы. После осмотра Джеймс пришел к выводу, что все лучше, чем он изначально предполагал: руки обгорели не полностью, а только по локоть, спина была повреждена, но плоть не обуглилась до костей, а лишь расцвела уродливыми желтыми волдырями. Нижняя часть тела почти не была тронута огнем, чего нельзя было сказать про волосы и лицо. Если девушка и продолжит выступать, то красавицей ее уже никто не назовет. Юноша вздохнул, прежде чем закатать рукава ненавистной рубашки. На экзамен он, все равно, уже не успеет, поэтому ни к чему щеголять здесь в красивых тряпках. Испросив у цыганки воды, посетитель принялся отмачивать и аккуратно отрезать ножом обгоревшую одежду с отекающей кожи. Казалось, крики девушки, навсегда остались на пальцах Джеймса, и избавиться от этого чувства уже не представится возможным. Впервые Хокинз делал все манипуляции самостоятельно, а не ассистировал мистеру Норрингтону, подавая инструменты или фиксируя пациента.«Да что же это такое?! Ты врач или кто? Это обычный ожог, хоть и обширный — ты видел их не раз. Возьми ткань и аккуратно омой раны, не тревожа волдыри. Где-то в сумке была мазь, нужно ее найти. Затем, наложим повязки. Мистер Норрингтон поручал пациентам дважды в день делать компрессы с отваром из коры дуба, может, здесь тоже попробовать? Есть ли смысл оставлять бинты на ночь или лучше снять? Боже, только бы она поправилась.»
Руки, переставшие яростно сжиматься, сейчас нервно подрагивали, когда накладывали серебряную мазь на полыхнувшую кожу спины. Знал бы ты, мой дорогой читатель, как было страшно юному dottore сделать все еще хуже, чем есть. Однако, страх совершить еще большее преступление, а именно — бездействие, вынуждал снова и снова брать себя в руки. Цыганка, тем временем, поменяла в корыте воду и принесла чистые тряпки. — Доктор, я буду делать чай. Вы пить? — услышав тихий скрипучий шепот, Хокинз встал с колен и поднял голову. На виски давило с такой силой, что взгляд отказывался останавливаться на цыганке. Еще чуть-чуть, и Джеймс упадет рядом с девушкой. — Я просто передохну тут немного. Чай не буду, спасибо. — юноша направился к притаившейся в углу скамейке и, с размаху, сел на нее, едва не сломав окончательно. Джеймс обещал себе подумать над вопросом: зачем вообще нужна молодость, если ему, порой, на ногах держаться так же трудно, как и старику? — Спасибо за то, что лечить Викторию. Я говорить ей вчера, чтобы она не выступать, но кто здесь будет слушать старую Баваль. Молодые, глупые дети. Вы так и не сказать имя. — Меня зовут Джеймс. — неожиданно гость замолк, посмотрел на свою пациентку, затем, на старушку. — У меня к вам вопрос, миссис Баваль: почему вы запретили Виктории выступать? Она плохо себя чувствовала? — юноша рассудил, что если девушка заболела еще вчера, то это объясняло ее рассеянность на сегодняшнем выступлении. Цыганка покачала головой, наклонилась к Джеймсу и горячо зашептала: — Нет, юноша. Так Таро говорить. — Таро? — переспросил гость. Цыганка вытащила из котомки сверток, в котором лежала потрепанная колода. Джеймс не первый раз видел карты: пираты часто играли в них на «Испаньоле», но сейчас юноша видел перед собой не тузов, королей или дам, а тщательно прорисованные непонятные сюжеты. На одной из карт была изображена осажденная башня, на другой — юноша с чашей в руке, на третей виднелась залитая солнцем долина, по которой, верхом на лошади, скачет маленький ребенок. Интересно, есть ли у этих рисунков значение и можно ли играть этой колодой? — Нужно вытащить карту, юноша. — Баваль протянула Джеймсу всю стопку, и тот, из вежливости, сделал, что велели. На стол легла еще более странная карта, чем те, что Джеймс видел ранее. Разглядывая свой «улов», юноша едва услышал задумчивое: — «Повешенный». — заметив удивленное лицо гостя, цыганка поспешила успокоить, — Не бояться, это не значить, что тебя повесить. — Баваль красноречиво замахала руками, подбирая слова. — Это значить, что тебе тоскливо, ты не знать, что делать и как жить. Нужно выбираться из клетки, принять достойное решение. Нужно вырасти, Джим. — Где-то я это уже слышал. — невесело усмехнулся юноша. Голова почти перестала болеть, и Хокинз медленно встал с лавочки. — Спасибо, миссис Баваль, за то, что погадали. Оставлю вам лекарство, им нужно мазать ожоги два раза в день. Поите девушку водой как можно чаще, заставляйте есть. Я к вам утром еще зайду. До свидания!— Джеймс наскоро оделся и поспешил уйти, игнорируя желание остаться еще ненадолго, рядом с этой загадочной женщиной. — Nais tuke, raklo. — крикнула цыганка вслед. Она так и не объяснила юноше, что еще вчера знала о своем загадочном госте, который научился лечить любые раны, кроме своих.