Не убоюсь греха

      Воронёнок проснулся раньше третьих петухов, и Август был вынужден идти копать червей в потёмках и кормить его. Набив пузо до отвала, счастливый птенец снова умостился спать, а Августу пришлось, зевая и сонно моргая, умыться и отправиться в церковь. Ещё до звона колокола он успел переодеться и зажечь очаг. Звонарь Колька — ответственный мальчишка двенадцати лет — пришёл самым первым и, привалившись к стене, стал дожидаться начала службы.       — Отец Август, — позвал он, привлекая его внимание. Август неторопливо ходил по церкви, окуривая помещение пахучими травами. — Я хотел у вас спросить…       — Что ты хотел спросить? — подтолкнул Август, ободряюще улыбнувшись. Колька всегда был таким: осторожным, вдумчивым и серьёзным. Наверное, на его характере сказывалась обстановка, в которой он рос: мама развелась с отцом, когда ему было семь, потом новорождённая сестрёнка умерла от краснухи, и в конце концов серьёзно заболела сама мама. Коле пришлось рано повзрослеть, и в этом они с Августом были довольно схожи.       — Маме совсем плохо вчера было, — заговорил он, глядя пустыми, будто стеклянными глазами в одну точку, куда-то мимо Августа, — она плакала. Но когда я спросил, как она себя чувствует, то она сказала, что я не должен волноваться, потому что с ней всё хорошо, — Коля перевёл взгляд на Августа, сощурился. Пытливо так. Отчаянно. — Я же понимаю, что ей становится хуже. Ни лекарства, ни молитвы не помогают. Я не знаю, что делать.       — Твоей маме следует принимать лекарства каждый день и больше молиться, — убеждённо заключил Август. Эту фразу часто повторял отец Антоний, когда Оксана подходила к нему за советом. На протяжении двух лет её мучили боли внизу живота. Она сильно похудела, жаловалась на быструю утомляемость, но по-прежнему посещала все богослужения и исправно работала на благо общины. Держалась она только благодаря внутреннему стержню. Казалось, её ничто не могло сломить, за что отец Антоний всем ставил её в пример и хвалил.       Оксана продолжала бороться за полноценную жизнь, несмотря на немощь. Она знала, что таков её крест, и другого просить не смела. Однако объяснить это мальчику, лишившемуся отца и потерявшему сестру, было очень трудно. Он видел несправедливость в том, что его любимая мама страдала, а он никак не мог помочь и был вынужден оставаться в стороне.       Колька поджал губы и кивнул.       — Я переживаю за неё, — признался он. Затем отлип от стены, подошёл к Августу и, понизив голос, высказал опасение: — Я думаю, что ей нужно в больницу. Я бы мог доехать с ней до Талинки, а оттуда мы бы добрались до города.       — В больницах служат приспешники Сатаны, тебе ли об этом не знать. Чем они помогут твоей маме? Только хуже сделают, — принялся испуганно отговаривать его Август, будто одно упоминание врачей могло осквернить место, в котором они находились. В церкви тем временем стали стремительно прибавляться люди. Вот и Оксана появилась на пороге и, найдя сына взглядом, направилась к нему. Под глазами её залегли тёмные круги, кожа была бледной, точно измазанной белилами.       — Коленька, — она подошла к нему и мягко приобняла за плечо, прижав к себе, — не отвлекай отца Августа. Уже вот-вот должна начаться служба.       — Он меня не отвлекал, всё хорошо, — Август глянул на почти дотлевшую травяную скрутку и, дойдя до очага, бросил её в огонь. Вернувшись к Оксане, он спросил: — Как ты себя чувствуешь? Ещё болеутоляющее нужно?       — Тебе, наверное, Коля нажаловался, — она в шутку дёрнула его за ухо и улыбнулась. Сына она очень любила, души в нём не чаяла, и, бывало, даже отказывалась приводить в действие наказание за его провинности. Её худая, костлявая рука взлохматила прямые коричневые волосы Кольки, толком не отросшие после бритья из-за вшей, а после вернулась ему на плечо. — Я хорошо себя чувствую. Лучше, чем обычно. Бог посылает мне столько, сколько я смогу вынести. Я верю ему.       — Если что-то понадобится, обращайся, — сказал Август и вернулся к очагу. Перед тем, как начать молитву, он заметил, что в церковь вошёл Олег, за которым плёлся, зевая, Тони. Видимо, такие ранние подъёмы давались ему с большим трудом. Одеты братья были в белое, как и многие другие. Только те, кто был ответственен за скотный двор, пока не переодели рабочие вещи на праздничные, потому что должны были ещё убрать за животными и покормить их.       Всю службу Тони проклевал носом и к Богу явно не обращался. Август изредка бросал на него взгляд и мысленно цокал: Тони подрёмывал стоя, пока старший брат этого не видел, потому что находился позади. Олег же, напротив, старался изо всех сил соблюдать все правила и подавать Тони пример. Он, если и пытался зевнуть, то делал это с закрытым ртом. Интересно, во сколько они обычно вставали, пока жили в городе, коль подъём в четыре утра был для них таким великим подвигом?       После завтрака, на котором давали гречку, все разбрелись по своим делам. Отец Антоний сказал, что, сегодня церковный колокол прозвенит в полдень, а не в обед, и все должны будут собраться в трапезной, где начнётся празднество. Август занялся огородом, прополол грядки от сорняков, собрал огурцы и помидоры, которые отнёс к столу. Каждый человек нёс что-то, что самостоятельно готовил к празднику. Август готовить не очень любил, потому решил ограничиться свежими овощами, коих у него было в избытке. Он нарезал их, красиво выложил на деревянном блюде и на том закончил.       Когда зазвонил колокол, перед тем, как уйти, Август накормил воронёнка, сменил ему сено, переоделся в белые одежды, подпоясался белым плетёным кушаком и направился в трапезную, предвкушая чудесный день. Виновники торжества уже прибыли и сидели по левую руку от отца Антония, разделённые с ним законным местом Августа. Туда он и прошёл. Сев за стол, он поздоровался с отцом Антонием, похвалил братьев, что те не опоздали на службу и принялся ждать начала застолья. Пустые тарелки уже были расставлены, потому не пришлось идти за ними на кухню. В центре столов теснились различные яства, чайники с травяным чаем, крынки с киселём из костяники и простой водой. Женщины, заходившие в трапезную, несли с собой всё, что приготовили за утро, и ставили блюда туда, где оставалось место. Баба Маня со своими помощницами уже сидела за левым столом, близ жены отца Антония Анастасии. Сегодня они не стояли на раздаче, потому что подготовили всё, что должны были, до прихода людей. Готовить им помогали все женщины общины, а значит, нужно было всего лишь расставить тарелки, разложить столовые приборы да сварить кисель.       Август огляделся. Все были такими нарядными и счастливыми, что он не смог сдержать улыбки. Трапезную заполнил гул весёлых голосов. Непоседливые детишки тянулись к вкусностям, не в силах дождаться, когда им уже позволят есть, за что родители по-доброму ругались на них и отводили их руки в сторону от еды. Сегодня отец Антоний разрешил скоромную пищу, несмотря на пятницу. Ведь по праздникам можно было есть совершенно всё. Если он что-то разрешал вопреки правилам, значит, это переставало считаться грехом на определённое время.       Тони, сидящий слева от Августа, чем-то походил на тех детей, что никак не могли дождаться начала празднества. Он с голодными глазами разглядывал блюда, облизывался, как вдруг увидел сметанный торт и воскликнул с восхищением:       — Это домашний торт, Олеж! — он легко толкнул его в плечо. — Как же я обожаю домашние торты!       — Вот видишь, не так уж здесь и плохо, — ответил брат, поворачивая к нему голову и ненадолго зависая взглядом на лице. Следом он потянулся к его волосам, зарылся в них пальцами, прочесал и положил ладонь на плечо.       Тони мелко улыбнулся, не сводя пристального взгляда с торта, и ответил:       — Это мы ещё посмотрим.       После чего Олег тяжело вздохнул и убрал руку к себе на колено. Кажется, отношения между братьями стали чуточку лучше относительно вчерашнего дня. Август не мог не порадоваться за них.       — Братья и сестры! — громко обратился ко всем отец Антоний, вставая из-за стола. Все голоса разом стихли. — Да благословит Господь Бог пищу и питие наше! Сегодня особенный день! День воскресения Олега и Антония, что решили оставить греховную жизнь. И мы должны, как заповедовал Святой Дух через апостола Павла, оказать им гостеприимство. Так окажите им тёплый приём! Покажите всё благородство и добродушие, которые взрастили в душе своей. Веселитесь, братья и сестры мои! Веселитесь! Во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Аминь, — он перекрестил столы, освящая еду. Люди перекрестились следом и забормотали хором молитвы, которые читали перед едой. Отец Антоний опустился на стул, широко и довольно улыбаясь.       Стоило молитве стихнуть, как трапезная вновь заполнилась отвлечёнными разговорами. Август наложил себе салата из свежих овощей, шашлыка из курицы, картофеля в сливочном масле с зеленью, налил чая и принялся за еду. Тони же решил основательно пройтись по десертам: первым делом потянулся к тому самому торту, потом в ход пошли медовые пряники и пирожки со сладкой морковкой. Не наевшись, он зачерпнул половником сливочного пудинга и отрезал ещё кусочек торта, на этот раз — клубничного. За его счастливыми глазами и загребущими руками можно было наблюдать бесконечно. Он так жадно ел, что не заметил, как вымазал нос в креме. Убрать его помог Олег, посмеиваясь над неаккуратностью Тони. Сам же он отдавал предпочтение мясу и к сладкому был равнодушен. Губы у него блестели от жира, как и пальцы.       А вот Август сладкое очень любил, но старался не позволять его себе, чтобы не чревоугодничать. Даже несмотря на праздник и разрешение есть всё, что угодно, он не думал, что стоит поощрять навязчивое желание съесть хотя бы маленький кусочек торта или ложечку малинового варенья. Последнее он просто обожал, и теперь косился в его сторону, лелея мечты о том, каким вкусным оно могло быть. От отца Антония это, конечно же, не укрылось:       — Август, — позвал он заговорщицким шёпотом, — я же вижу, как ты смотришь на варенье. Съешь его, сегодня можно.       Но, даже получив разрешение, Август отрицательно качнул головой.       — Я думаю, что мне стоит больше воспитывать в себе волю, — ответил он, отодвинув пустую тарелку от себя и взяв кружку.       Отец Антоний хмыкнул, одобрительно кивнул. Поставив локти на стол и опустив подбородок на кулаки, он окинул внимательным взглядом трапезную, отметил, что многие уже закончили с едой и просто беседовали, потому обратился ко всем:       — Братья и сестры, как насчёт музыки? — ответом ему стали одобрительные «Да!» и согласные кивки. Костя выбежал на улицу и вскоре вернулся с гитарой, которую привёз из города. Люди поддержали его громкими аплодисментами, вытащили табуретку из угла помещения, поставили рядом с Анастасией. Та поднялась из-за стола, поклонилась, смущённо улыбаясь, и, когда Костя сел рядом и спросил, что нужно играть, ответила что-то совсем тихо — так, что ничего не удалось разобрать. Однако Костя понятливо закивал, поставил пальцы на гриф и стал перебирать струны. Анастасия опустилась обратно, на своё место, расслабленно откинулась на спинку стула, прикрыла глаза и запела любимую песню Августа «Под небом голубым».       Все замерли, вслушиваясь в слова первого куплета, а когда зазвучал припев, стали тихонько подпевать:       «Одно, как жёлтый огнегривый лев,       Другое вол, исполненный очей,       С ними золотой орёл небесный,       Чей так светел взор незабываемый».       Август заметил, что Тони облокотился на Олега, уложил голову ему на плечо и прикрыл глаза. Олег принялся поглаживать его по плечу, немного покачиваясь из стороны в сторону в такт песни. Август улыбнулся, глядя на них. Наверное, это молитвы так благоприятно подействовали на них, коль теперь братья не переругивались, а были столь спокойны. Однако отец Антоний радость Августа не разделил. Он бросил на них предосудительный взгляд, но ничего говорить не стал.       Когда песня закончилась, люди захлопали в ладоши, засвистели. Анастасия заулыбалась, шепнула что-то Косте, и он заиграл следующую песню. На этот раз мелодия была быстрее и веселее, однако содержание по-прежнему относило к духовным мотивам. То была история об апостоле Андрее, который спрашивал у Христа, как научиться ходить по воде.       Анастасия пела почти без перерывов больше часа. Тони, лёжа на плече брата, задремал, и Август не решился его будить. Видно, после раннего подъёма ему было жизненно необходимо восполнить недостаток сна. Голос Анастасии был чарующим, успокаивающим, вот Тони и убаюкался, особенно после такого плотного обеда.       Сославшись на усталость, Анастасия извинилась и, помолившись по окончании трапезы, оставила братьев и сестёр. Отец Антоний проводил её взволнованным взглядом, и стоило хлопнуть входной двери, как он предложил:       — Предлагаю перебраться на площадь и устроить танцы.        Засидевшиеся люди с радостью поддержали идею. Сегодня не было так жарко, как вчера, солнце было скрыто за облаками, к вечеру должен был пойти дождь. Накрыв столы тканью, чтобы после вернуться и продолжить застолье, братья и сестры прочитали молитву и дружной гурьбой направились на улицу. Отец Антоний же извинился, что не сможет присоединиться ко всем, и пошёл домой, к жене, оставив Августа за главного. Олег, разбудил Тони, но тот совсем не горел желанием уходить куда-то отсюда, потому просто повис у него на шее, как маленький ребёнок, и Олег буквально поволок его на площадь, удерживая за худенькую талию и посмеиваясь над ним — таким сонным и забавным.       Четверо мужчин приволокли самодельные барабаны, Коля с мамой принесли деревянные дудочки и опустились на траву рядом с Костей, который наигрывал что-то тихонько на гитаре, будто проверял, помнили ли его пальцы мотив. Остальные люди расселись в большой широкий круг, образовав своеобразную сцену, куда мог выйти любой желающий.       Олег с братом ушли от Августа далеко, и он мог наблюдать за ними с противоположной стороны круга. Тони опустился на траву, упёрся руками позади себя, чтобы удерживать корпус в сидячем положении, и принялся лениво, без какого-либо азарта наблюдать за происходящим. Казалось, что кроме сладостей, его совершенно ничего не интересовало. Ни музыка, ни танцы, в которых тот вроде бы был хорош, по словам Олега, не вызывали в нём того восторга, что испытывал Август. Праздники проходили редко, потому относиться к сегодняшнему дню столь безучастно он просто не мог! Может, Тони поймёт это позже, когда проживёт в общине хотя бы месяц?       Коля с Мамой заиграли на самодельных дудочках, мужчины забили в барабаны, Костя ударил по струнам гитары. Мелодия была простая, незатейливая, состояла из множества повторов, но зато мотивчик был лёгким, запоминающимся и весёлым. В центр стали выходить из круга люди. Кто-то танцевал в одиночку и чувствовал себя замечательно, кто-то отдавал предпочтение скачкам в парах на манер польки. Август танцевал редко. У него это очень плохо получалось. Он двигался несуразно, рвано, не мог связать одно движение с другим, терял равновесие и потому предпочитал наблюдать, как веселятся другие.       Через некоторое время дудочки понемногу умолкли, гитара тоже стихла. Остался только один безудержный бой барабанов. Братья и сестры затряслись в ритм, причём это музыкальная лихорадка стала передаваться даже тем, кто сидел в кругу и не присоединялся к танцующим в центре. Они не могли удержаться и не двигать руками, плечами, головой и ногами. Девушка сбоку от Августа отстукивала ритм ладошкой по земле, сидя на коленях и наклонившись корпусом вперёд, будто была готова подняться в следующее мгновение и пуститься в пляс.       Вдруг среди танцующих Август заметил кудрявую красно-каштановую макушку. Вновь ему вспомнились слова Олега о том, что Тони умел танцевать, и потому он стал пристально наблюдать за ним. Ему было жутко интересно, на что тот был способен и действительно ли был так хорош, как о нём отзывался брат.       Август мало видел танцев. Все его знания об этом ограничивались такими вот празднествами, где братья и сестры танцевали, как умели. Потому он совсем не был готов к тому, что смог лицезреть далее.       Тони совершенно растворился в звуке барабанов. Он двигался по всему кругу, вращался, вскидывал руки, бешено перебирал ногами. В какие-то моменты он останавливался, и его плечи и грудная клетка начинали сильно трястись взад и вперёд, притом всё остальное тело будто каменело. Затем Тони откланялся назад, пока не зависал в таком положении, что его макушка смотрела точно в землю, а спина изгибалась дугой. Весь вес он переносил на колени, выводя их вперёд сильнее. Как он удерживался в таком неустойчивом положении и не падал, оставалось загадкой.       Август следил за ним, затаив дыхание и, кажется, приоткрыв рот. Ничего подобного он в жизни не видел. Тони был талантлив, этого нельзя было отрицать. То, как он резво передвигался, как легко прыгал, как изгибался всем телом и как умело сочетал быстрые движения ног с руками, получая от танца истинное удовольствие, — всё это было невероятно притягательным. Особенно Августа зачаровала его широкая счастливая улыбка, которую он дарил всем зрителям без исключения. Она будто намертво прилипла к его лицу.       Вот, Тони подбежал к Юльке, что-то у неё спросил. Та заулыбалась, закивала, и он, протянул ей руку, чтобы в следующее мгновение закружить в танце. Тони крепко держал её за талию и скакал с ней галопом по всей ширине круга. Когда Юлька освоилась и стала двигаться увереннее и резвее, он начал совершать повороты в подскоках. От такого быстрого вращения долго Юлька не продержалась и просто повисла у него на шее, звонко смеясь и умоляя остановиться. Тони засмеялся тоже, и Август мог поклясться, что смех этот был искренним. А ещё очень заразительным. Он не заметил, как его собственные губы тронула улыбка.       Отпустив Юльку отдыхать на траву, куда она с радостью плюхнулась, Тони вернулся в круг. Барабаны стихли, им на смену пришла гитара и дудочки. На этот раз мелодия была медленной, лиричной, и Тони тотчас переменился в движениях. В руках появилась плавность, они стали похожи на крылья. Ноги его почти не перемещались с одной точки. Единственное, что он делал, так это переносил вес с одной ноги на другую, мелко переступая. И бёдра поочерёдно поднимались и опускались, рисуя мягкие восьмёрки.       Август не мог отвести от них взгляда. Смотрел жадно, забыв обо всём на свете, и не понимал, почему его обуревали доселе незнакомые чувства. В груди становилось тесно, бросало то в жар, то в холод. Наверное, это были бесовские проделки. Иначе как можно было объяснить необузданную тягу к рассматриванию чужих ног? Он не знал, почему пожирал их глазами, не понимал, почему ускорялось дыхание и сердце начинало биться особенно громко, что удары отдавались в ушах.       Тони мог быть взрывным в танце, мог гореть, как огонь в кострах, которые будут жечь сегодняшним вечером, а мог, как сейчас, становиться спокойным, чувственным, похожим на течение воды в близлежащей речке. И этот контраст перемежался с той металлической силой и уверенностью, что он продемонстрировал в парном танце.       Тони был разным, сочетал в себе несочетаемое и был в этом великолепен. Когда вновь заиграли барабаны, а гитарный бой стал жёстче, он задвигался дёргано, руки и ноги его вторили грубому ритму. Теперь бедра были недвижны, корпус словно одеревенел, вся сила ушла в ноги, что ловко переступали с невидимой точки на точку. Руки же помогали ногам, дополняя их движения скупыми взмахами.       Вдруг Тони встал в стойку на руке и плече, задрав ноги к верху, и Август не сдержался и зааплодировал. Кто-то из круга поддержал его и тоже захлопал, потом ещё один, ещё и ещё. Людей в центре становилось всё меньше и меньше, они стремительно уступали место тому безумцу, что решил встать на руки и начать крутить ноги вокруг своей оси, распугивая всех танцующих. Он отталкивался руками от земли, пока его разведённые в стороны ноги совершали обороты. Сначала они крутились в самом верху, потом резко спустились ниже, почти коснувшись земли, и Тони продолжил вертеться, переступая с ладони на ладонь. Люди, наблюдая за ним, не могли сдержать восторженных криков и свистов. А его, казалось, всё это только сильнее раззадоривало. Прекратив вращение и опустившись на колени, он рывком поднялся на ноги без помощи рук и продолжил пружиняще танцевать, будто совсем не устал и не выполнял только что сложнейшие трюки, какие Август в жизни не видывал.       Когда музыка стихла, Тони закончил танцевать, и толпа разразилась овациями. Тони, тяжело дышащий, раскрасневшийся, поклонился на все четыре стороны и крикнул музыкантам, чтобы они продолжали играть, потому что веселье только начиналось. Он поманил к себе братьев и сестёр, чтобы те вернулись на «танцевальную площадку» и, повернувшись к Августу боком — не самый лучший угол обзора, конечно, — стал показывать комбинацию из простых движений, которую мог повторить каждый. Август оставалось только диву даваться, наблюдая, как разрозненная толпа, организовавшись в шахматные ряды, за довольно небольшой промежуток времени превращалась в единый живой организм, слаженно танцующий. Они все делали одно и то же, в точности повторяя за Тони каждое движение, и в какой-то момент Август почувствовал непреодолимое желание присоединиться к ним, но стыд за собственную неловкость и скованность, всё ещё брал верх. Куда он пойдёт, после такого-то выступления Тони? Тот поди засмеёт его, и будет тогда совсем невесело.       — Отец Август! — раздался чей-то звонкий оклик. — Давай к нам! Чего ты там сидишь?       Август оглянулся по сторонам и понял: он остался последним, кто продолжал сидеть на траве. К танцу присоединилась даже баба Маня, а дед Матфей вообще бодро отплясывал в первом ряду, энергично двигая руками. Олег тоже танцевал, и, на удивление, справлялся довольно неплохо. Он смотрел на брата и дотошно, со всей старательностью повторял каждое движение, что тот совершал.       Наслаждались танцем все, кроме Августа, который просто наблюдал со стороны и не чувствовал себя обделённым. Если только чуть-чуть.       — Отец Август! Вставай! — крикнул Тони и, не дождавшись никаких попыток к подъёму с земли, подбежал к нему, схватил за руку и потянул на себя. Август, не ожидавший такого напора, поначалу отдёрнул руку обратно, заставив Тони резко наклониться вперёд. Его лицо приблизилось, и Август смог разглядеть блестящие капельки пота, стекающие по вискам. В зелёных глазах поселилась чарующая улыбка. По пересохшим от частого дыхания губам скользнул влажный язык. Август бы и хотел что-то сказать в ответ, но не смог. Он открыл было рот, чтобы воспротивиться, но Тони рывком потянул его на себя, заставляя подняться, и засмеялся. — Давай, пойдём танцевать.       — Я не умею, — стыдливо признался тот.       — И не надо уметь. Надо просто веселиться. Повторяй за мной и ни о чём не думай, — Тони было плевать на неуверенность Августа, он просто потащил его в первые ряды танцующей толпы, а потом вернулся на своё место. Глянул на братьев и сестёр через плечо и прокричал: — Готовы? И раз, раз, два, три, поехали! Левая рука, правая рука, хлопнули, повернулись, три хлопка! В сторону левая рука, правая, прыжок, поворот три хлопка! И ещё раз!       Поначалу Август совсем не успевал. Вроде, и понимал, что нужно сделать, а руки с ногами слушаться не хотели. Но спустя повторений десять, что-то, да стало получаться. Жалко, что к этому времени Тони решил сменить комбинацию, и пришлось учить новую, которая снова не получалась.       Чем дольше Август танцевал, тем увереннее становился. Он смотрел на других, понимал, что не он один ошибается, а значит, ничего страшного в этом нет. Тони давал возможность хорошенько проучить все движения, напоминал вслух, что за чем следует, и Август сам не заметил, как вовлёкся в процесс. Тело его по-прежнему было зажатым, но руки стали сильнее отрываться от тела, ноги зашагали твёрже.       Когда Тони скомандовал, что теперь они повторят все комбинации от начала и до конца, Август запереживал, потому что уже забыл, с чего они вообще начинали. Но Тони напомнил, изредка выкрикивая подбадривающие речёвки: «Молодцы!», «Круто!», «Не останавливайтесь, просто двигайтесь дальше!».       Увлечённый танцем, что наконец начал получаться, Август не заметил, как к ним подошёл отец Антоний. Видимо, он увидел, что происходило на площади в окно и решил разобраться, что происходит. Под его изучающим взглядом, Август стушевался, но Тони — этот сумасшедший юноша — плевать хотел на отца Антония. Вместо того, чтобы остановиться, он крикнул:       — А ну ещё раз! С самого начала! Давайте, вы хорошо справляетесь!       И люди послушали его. Отец Антоний же ничего не сделал, чтобы прервать происходящее. Он всего лишь наблюдал, а когда музыка стихла и люди, умаявшиеся, попадали на траву, захлопал в ладоши и похвалил:       — Ай да парень! Заводной какой! Прыткий!       Тони усмехнулся, нарочито поклонился.       — Жаль, что вы к нам не присоединились.       — Я бы с радостью, — отец Антоний положил руку на сердце, — но, боюсь, жене моё присутствие требовалось больше.       — Что с ней случилось? — вклинился Август, прислушавшись к разговору.       — Ничего страшного, не переживай, — успокоил его отец Антоний, — ребёнок отнимает у неё много сил. Ей нужно больше отдыхать.       — Я могу приготовить ей целебный отвар, — вызвался Август, желая хоть чем-то быть полезным. После танца он тяжело дышал, пот катился по его лбу, вискам. Он промокнул лицо рукавом рубахи.       — Ничего не нужно, я уже позаботился о ней, — заверил отец Антоний. — Сейчас она спит, думаю, через пару часов её разбужу, и она снова присоединится к празднеству.       Август кивнул. Коль отец Антоний говорил, что волноваться было не о чём, значит, всё действительно было в порядке. Тони незаметно улизнул к брату, лёг на траву рядом с ним, шепнул ему что-то на ухо и звонко рассмеялся. Олег, откинувшись на локти и вытянув ноги, закатил глаза, но всё-таки усмехнулся. Кажется, отношения между ними налаживались. Август был рад за них и всем сердцем надеялся, что до конца праздника они снова не рассорятся.       — Давайте костры соберём! — скомандовал Михаил, и мужчины, нехотя поднявшись, пошли за хворостом и поленьями. Олег что-то сказал Тони и направился за остальными, чтобы помочь.       Тони, оставшийся один, огляделся по сторонам, очевидно, думая, чем бы себя занять. Казалось, энергии в нём совсем не убавилось. Пока остальные отдыхали после танцев, он уже был готов к новым забавам, и теперь выискивал кого-то, с кем можно было скоротать время до разжигания костров. Взгляд его устремился к Юльке, с которой он танцевал. Тони махнул ей, улыбнулся широко. Она сидела в группке женщин и слушала их разговоры. Сама говорила мало — стеснялась. На приветливый жест ответила смущённой улыбкой и кивком позволила подойти ближе.       Следующие полчаса Тони провёл в женском кругу, что стало для Августа большой неожиданностью. Не принято было, чтобы мужчины вот так общались с женщинами. До двенадцати лет мальчики и девочки ещё могли играть вместе, ходить в лес за грибами и ягодами, чем обычно только отроки и занимались, но после, становясь старше, должны были сторониться друг друга и общаться преимущественно с людьми своего пола во избежание греха. Конечно, этот запрет ни разу не был озвучен отцом Антонием, скорее, он появился спустя годы существования общины, чтобы облегчить содержание душ в чистоте.       Однако Тони, очевидно, этого не знал и потому решил вклиниться в оживлённую женскую беседу. Но ещё более удивительным стало то, что женщины его не прогнали! Поначалу они отнеслись к нему с опаской, но спустя некоторое время вновь стали вести себя, как ни в чём не бывало. То ли Тони слишком хорошо умел располагать к себе людей, если сам того хотел, то ли причиной такого доверительного отношения к нему было влияние бесов, что могло распространяться на других, Августу известно не было. Радовало, что ничего непотребного он не вытворял. Только болтал без умолку и хохотал. Даже цветы ушёл собирать вместе с ними, а, вернувшись, сел учиться плести венки. Наверняка, ему рассказали о давней праздничной традиции: девушки плели венок и дарили его понравившемуся парню, чтобы продемонстрировать свою симпатию. Августу ни разу не дарили венок. Впрочем, он и не расстраивался, ведь совершенно не горел желанием обзаводиться головной болью из-за дел сердечных.       Какого же было его изумление, когда к нему подошла Любава и надела на голову венок из полевых цветов. Август растерялся, не зная, что ответить. Женщина смотрела на него синими глазами выжидающе, молчала и не собиралась заговаривать первой. Август почувствовал себя дураком. Что он мог ей ответить? Что не разделяет её чувств и не хочет связывать с ней свою жизнь? Но тогда ведь она расстроится и праздник для неё будет испорчен! Послал же Бог испытание…       За спиной Любавы мужчины заканчивали таскать ветки и поленья для костров. Август наблюдал за ними, будто кто-то из них мог ему подсказать, как следует поступить. Он насчитал пять костров: один большущий — полсажени в высоту, — располагался в самом центре, а остальные, что были значительно меньше, чтобы через них было удобно прыгать, окружали его по углам импровизированного квадрата.       Молчание затягивалось. Михаил даже успел поджечь самый большой костёр, и Август не придумал ничего лучше, как указать на него рукой и сказать:       — Первый костёр подожгли.       Любава обернулась, посмотрела туда, куда он указал рукой, и вновь вернула взгляд к нему. Август мысленно взвыл и повернул голову направо.       Отец Антоний наблюдал за ним. Он сидел на траве и не сводил взгляда с пары, очевидно, тоже ожидая ответа Августа. А тот растерялся ещё больше, когда вернул голову назад и столкнулся с непонимающим пронзительно синим взглядом. Губы Любавы дрогнули, сомкнулись в тонкую полоску, подбородок сморщился. Глаза наполнились влагой, что норовила перекатиться через края век и побежать по щекам горячими слезами.       — Я… — начал было Август, но, не найдя в себе сил для честного ответа, пробормотал, — поговорим позже, Люб.       И ретировался к кострам, куда стали подходить остальные братья и сестры. Ему совершенно не хотелось думать о том, что скажет отец Антоний насчёт Любавы, и как он сам потом будет выкручиваться перед ней. Благо, костры уже горели, а барабаны снова играли. Десятки людей взялись за руки, встали на безопасном расстоянии вокруг центрального огня, взвивающегося высоко в небо, и побежали в хороводе. Август с радостью позволил завлечь себя в бешеный бег, надеясь, что это поможет ему забыться.       Венок слетел с него на третьем круге, но поднимать его он не стал, иначе пришлось бы остановиться. Те, кто больше не мог бежать, выпадали из круга, без возможности продолжить забаву. А тот, кто продержится дольше всех, оказывался победителем. В качестве приза его подкидывали на руках тридцать три раза и давали испить крови Христовой.       На двадцать первом круге больше половины выбыло из игры. Лёгкие у Августа горели от бешеных вздохов, ноги переставали слушаться, однако он старался изо всех сил, не жалея себя. За руки больше никто не держался из-за больших промежутков между людьми, и оставаться на ногах сделалось тяжелее. Голова кружилась, перед глазами всё плыло. Желудок сдавливало подступающим спазмом. А барабаны всё неслись и неслись лошадиным топотом вперёд, будто насмехаясь над всеми, кто пытался их обогнать.       Август пробежал ещё семь кругов, прежде чем упал в траву, тяжело дыша и хрипя. Придя в себя, он приподнялся на локтях и посчитал, сколько ещё братьев и сестёр держались, борясь за победу. Стоит ли говорить, что он почти не удивился, увидев среди оставшихся Тони? Тот, казалось, вообще не прикладывал никаких усилий, чтобы бежать четвёртый десяток кругов с гордо вздёрнутым носом. И голова у него будто бы совсем не кружилась, и дыхание будто бы совсем не сбилось. Только щёки порозовели.       Олег подошёл к Августу и сел рядом с ним. Какое-то время они молча наблюдали за соревнованием.       — Я поспорил с ним, что он не сможет продержаться до конца, — наконец признался Олег. — Теперь жалею об этом.       Август рассмеялся. Тони, видимо, был прирождённым борцом, коль так отчаянно сражался за победу. Из круга выбыли почти все. Остались только Тони и Колька. Август пропустил мгновение, когда последний оступился, приземлился набок и Тони оказался безоговорочным победителем.       — С ним нельзя спорить, — довольно посмеиваясь, заключил Олег, поднялся на ноги и направился к нему, чтобы быть в числе тех, кто будет его подбрасывать. Самые крепкие мужчины окружили упавшего навзничь Тони и, не дав ему опомниться, подняли на руки и подкинули. Тот завопил, умоляя оставить его в покое, а все братья и сестры от этого зрелища только засмеялись. Уж больно смешно он кричал и повизгивал, подлетая вверх.       Когда его опустили на землю, он, держась за Олега, пошёл было прочь от костров, но к нему уже подбежали с крынкой крови Христовой и заставили пить. Тони поначалу отнекивался, но стоило ему распробовать питьё, как он вцепился пальцами в крынку, пытаясь вырвать её из рук бабы Мани, однако больше пары глотков ему сделать не позволили. Утерев рот белым рукавом, на котором тотчас проступили бордовые капли, Тони счастливо улыбнулся, глаза его блаженно прикрылись, и он основательно навалился на Олега, да так, что тому пришлось придерживать его за талию.       Отец Антоний прошёл между кострами, встал у центрального и громогласно произнёс:       — Подобно Неопалимой Купине, в образе которой Бог явился Моисею, каждый из вас должен очиститься огнём, чтобы приблизиться к спасению. Да не опалит вас великое пламя!       И, подавая пример остальным, первым ринулся к одному из четырёх маленьких костров, перепрыгивая его. Пока те, кто продержался дольше всего в хороводе, отдыхали, остальные последовали за отцом Антонием. Девушки, хохоча, бежали по двое, крепко держась за руки, Михаил-плотник поднял жену на руки и побежал вместе с ней. Анна вцепилась в его плечи, зажмурилась и не издала ни звука, пролетая над огненной бездной.       Август наблюдал за другими, забывшись. Он отдыхал, наслаждаясь прохладой приближающегося дождя, и не заметил, как к нему подошла Любава.       — Отец Август, — позвала она, натянув учтивую улыбку, — не хочешь вместе прыгнуть через костёр?       Август поднял к ней глаза, еле подавил желание обречённо вздохнуть. Простой прыжок его ни к чему не обязывал, потому на него можно было и согласиться. Если бы это могло уменьшить болезненность от его отказа принимать чужую любовь, то он прыгал бы так хоть целый день.       — Да, почему бы и нет? — он поднялся, протянул Любаве руку. Она вложила в его ладонь пальцы, сжала ощутимо. Август невольно покрылся противными мурашками.       Дождавшись своей очереди, Август с Любавой разбежались и оттолкнулись от земли, проносясь над огнём. На мгновение ему показалось, что время замерло. Он чувствовал жар, слышал, как гулко билось сердце. Пальцы Любавы со всей силы сжимали его руку. Полёт показался ему неимоверно долгим, а тело ощущалось лёгким, словно за спиной у него выросли ангельские крылья.       Но вот, пятки коснулись земли, и чудо прекратилось. Август посмотрел на веснушчатое лицо Любавы, улыбнулся ей и расцепил их руки, пряча свои ладони за спиной.       — Было здорово, — сказал он напоследок и… снова сбежал от неё на другой конец площади. Там он стал свидетелем неприятного события: Олег, грубо схватив Тони за локоть, тащил его к ближайшему костру, приговаривая: «Все должны прыгнуть. И ты тоже прыгнешь». А Тони кричал, просил других о помощи, говоря, что ему страшно и он не хочет поджариться, как «корндог», но брат не слушал его. Впрочем, как и остальные. Все просто стояли и смотрели, не пытаясь помочь. Конфликт дошёл до того, что Тони заревел, как маленький ребёнок, сел на землю, упёрся стопами, чтобы замедлить приближение к самому большому своему страху, и заголосил пуще прежнего.       У Августа сердце сжалось от созерцания этой картины, и он решительно подошёл к Олегу, остановив его за плечо. Видимо, Олег желал показаться перед отцом Антонием в лучшем свете и не хотел ослушиваться его ни в чём. А так как он нёс ответственность не только за свою жизнь, но и за жизнь брата, то считал, что Тони обязан поступать так же. Но беда была в том, что заставлять насильно идти к Богу, было нельзя. Какой тогда в этом толк? Если Тони сам не захочет, то не нужно его тащить. Можно только направлять. Он живёт здесь только второй день и справляется вполне неплохо для человека, которого сюда привезли против воли. Так пусть всё идёт своим чередом, и он осваивается постепенно, а не бросается с обрыва в ледяную воду.       — Если Тони сильно боится, то не стоит тащить его силком. Ещё будет возможность наверстать упущенное, — сказал Август убеждённо, твёрдо глядя Олегу в глаза. Тот сжал челюсти, подержал Тони ещё немного и нехотя отпустил.       — Как скажешь, отец Август, — скрипя зубами, он отступил назад, избавляясь от хватки на плече, развернулся и направился к костру в одиночку.       Август посмотрел на Тони, что продолжал рыдать, не успев ещё понять, что теперь его не заставят делать то, чего он не хочет.       — Ты чего? — обратился Август к нему ласково и присел на корточки. — Хватит слёзы попусту лить. Я тебя в обиду не дам, — он протянул ему руку, улыбнулся. — Давай, вставай.       Тони глянул на него исподлобья. Шмыгнул носом. Закусил насупленную губу. Он был похож на обиженного мальчонку, который упал и разбил коленку. Вот только, колени у него были целыми и возрастом он на ребёнка мало походил. Сколько ему было? Шестнадцать?       — Ну же, Тони, нечего на земле валяться, — Август поднялся на ноги, оставляя руку вытянутой, чтобы Тони мог за неё ухватиться.       Однако тот помощью не воспользовался. Он встал сам, утёр глаза и щёки, отряхнул одежду. Помогло это плохо, потому что пятно от травы на пятой точке засело в ткани намертво. Теперь придётся выводить его во время стирки.       — Спасибо, что заступился, — пробурчал Тони. — Но в следующий раз дай мне разобраться самому. Не надо влезать в мои отношения с братом.       Август поднял руки в примирительном жесте.       — Я не знал, прости меня. Обещаю, в следующий раз не буду вам мешать. Ссорьтесь сколько душе угодно.       — И будем, — вот опять Тони был похож на ребёнка. Его упёртость и нежелание выглядеть слабым в чужих глазах забавляли.       — Почему ты боишься прыгать через костёр? — спросил Август, переводя тему.       — Потому что не хочу, чтобы моя жопа загорелась. Что здесь непонятного? Лучше уж шугаринг, чем огонь, — пробурчал Тони, изворачиваясь и рассматривая ту самую «жопу». — Блин, ещё и пятно посадил.       — Можно уксусом залить или содой. Потом в кипяток… — принялся объяснять Август, но Тони даже слушать его не стал.       — Ладно, разберусь как-нибудь. Не проблема. Просто сгружу это на Олега… Снова… Он же виноват.       Он оторвался от разглядывания пятой точки, распрямился и бросил взгляд в сторону костра, через который прыгнул брат. Олег стоял там, по другую сторону, и пристально смотрел на Тони с Августом.       — А знаешь, что… — неторопливо начал Тони, будто раздумывал, стоило ли говорить следующие слова, — а давай прыгнем через костёр. Вместе с тобой, — он посмотрел на Августа и решительно протянул руку. — Один я прыгать не буду. Ты же, вроде как, должен мне помогать на пути к спасению?       Август опешил от такой смены настроения, но всё-таки за руку его взял. И что только творилось в голове у этого шебутного юноши? Что послужило причиной такого его решения? Хотел бы Август знать, но спрашивать об этом напрямую не стал: знал, что ему не ответят или ответят нечестно.       У Тони были узкие тёплые ладони. Кожа на них не была покрыта трудовыми мозолями. Даже жалко было, что в скором времени его утончённые руки огрубеют.       Вместе с ним Август встал перед костром, отшагав на достаточное расстояние для разбега.       — Ты точно готов? — уточнил он, пытливо глядя на профиль Тони. Кончик его аккуратного носа был чуть вздёрнут вверх, что придавало его лицу особенную мягкость, граничащую с женственностью. Август у мужчин таких носов не встречал, только у девушек, и то не более пары раз.       — Уверен, — Тони так и не посмотрел на него в ответ, только крепче пальцы сжал. — На счёт три? Хорошо?       — Хорошо, — заверил Август и отставил ногу назад, чтобы оттолкнуться ей перед тем, как сорваться с места. — Раз… два… три!       И они побежали вперёд. Прыжок вышел настолько мощным и длинным, что Август с Тони не смогли приземлиться на ноги. Они вместе упали на колени, еле успев расцепить руки и выставив их перед собой. Тони отдышался, потом обернулся, посмотрел на огонь. На лице его отразилось неверие, что он всё-таки смог это сделать.       — Охренеть, — выдохнул он и пересёкся взглядом с Августом. — Мы не поджарились.       — Конечно, — Август улыбнулся ему со всей теплотой, на которую был способен. — Ты молодец, что осмелился. Признаюсь, я не думал, что ты решишься.       — Во мне много сюрпризов, отец Август, — он заливисто рассмеялся, поднимаясь с земли и помогая подняться и ему, хотя о помощи тот не просил.       Встав на ноги, Август огляделся по сторонам. Олег стоял, скрестив руки на груди, и хмуро смотрел на брата, но подходить к нему не торопился. Не прошло и дня, как между братьями опять пробежала жирная чёрная кошка.       После прыжков через костёр вся община устремилась к реке. Люди прямо в одежде заходили в воду и окунались, пока отец Антоний стоял на берегу, возведя руки к небу и читая молитву. Он освящал воду, чтобы каждый, кто в ней находился, был очищен от скверны.       В реку тащить Тони не пришлось. Он побежал туда вперёд всех и уже начал было снимать рубашку, как его догнал всполошившийся Август:       — Нельзя никому показывать обнажённое тело! Иди в воду прямо в одежде! — воскликнул он, часто дыша от волнения. Не хватало ещё, чтобы Тони вытворил такое непотребство прямо перед отцом Антонием!       — Реально? — Тони впал в ступор на пару секунд. Он держался за края рубахи, оголив живот и грудь, и Август от греха подальше сам взялся за неё и дёрнул вниз. Тони позволил прикрыть срам, растерянно подняв руки. Впрочем, пристыженным он не выглядел. Разве что, удивлённым. — А как вы моетесь тогда?       — В общей бане, но в бане раздеваться можно, там же все одного пола, — для Августа это было ясно, как день. Он никак не мог привыкнуть, что такие простые вещи для Тони становились настоящим открытием.       — Странные вы, — заключил Тони, но пошёл в воду в одежде, как было сказано. Всё же после таких потных забав искупаться было просто необходимо, ведь до завтрашней бани ещё нужно было дожить. Август выдохнул, радуясь, что с Тони не возникло лишних проблем.       После купания все разбежались по домам, чтобы переодеться, и встретились вновь в трапезной. Застолье продолжилось, как и пение духовных песен фальшивым хором. К празднующим присоединилась и Анастасия. Сон пошёл ей на пользу, она сказала, что теперь чувствует себя значительно лучше.       Пока все сидели за столами, на улице начался настоящий ливень. Хмурое небо громыхало, сверкали молнии, но люди не прекращали веселиться, несмотря на гул ударяющихся капель о шиферную крышу. Более того, когда дождь закончился, все вышли на улицу, где стали бегать по мокрой траве и звонко смеяться без особой причины. Тони, наблюдая за этим действом со стороны, не скрывал недоумения. Он дёрнул Августа за рукав, заставив наклониться, и спросил шёпотом, что стало причиной такого необычного поведения братьев и сестёр. Видимо, с Олегом, стоящим каменным изваянием за его спиной, он не спешил мириться и потому все вопросы задавал исключительно Августу.       — Они обмениваются эмоциями, — начал объяснять тот. — К примеру, если кто-то в общине испытывает сильные переживания, то может передать их другому, чтобы разделить горе. Вместе справляться легче, как говорит отец Антоний. То же касается и радости, и веселья, и счастья. Именно это сейчас и делают братья и сестры.       — То есть, они ржут, как лошади, и прыгают, как лошади, потому что передают друг другу счастье? Я правильно понял? — уточнил Тони, переплетая руки на груди и изгибая бровь недоверчиво.       — Ты выразился очень некрасиво, но суть понял верно.       К ним подбежали смеющиеся женщины. Они потянули руки к Августу и Тони. И если Август почувствовал непреодолимое желание улыбнуться ответ и броситься в общий круговорот, то Тони попятился назад.       — Не бойся, — крикнул ему Август, увлекаемый в гущу людей, — просто расслабься и позволь радости заполнить себя. Это здорово!       Что происходило с Тони дальше, он уже не видел. Теперь его ничего не заботило. Краски будто бы вмиг стали ярче, свежий воздух стал ещё свежее. Дышать стало так легко! Ноги несли его вперёд. Он прыгал, падал в мокрую траву, ловил счастливые взгляды, широко, до боли в щеках улыбался в ответ и смеялся, глядя в глаза братьев и сестёр. Ему казалось, что его смех являлся продолжением их смеха. Что все они связаны одной нитью, которую нельзя разорвать.       Всё его существо заполнилось безудержной радостью до предела. Он был счастлив за Олега и Тони, счастлив, что они будут спасены и что он сам совершит праведное дело, которое обязательно ему зачтётся. Ведь, чем больше людей он поможет спасти, тем легче ему самому будет попасть в Рай.       Августа хватали за руки, притягивали ближе, смеялись в лицо, оглушая. Он почти не замечал прикосновений, которые обычно нервировали, и сам не избегал их, касаясь чужих лиц, шей, плеч, предплечий и кистей. В какой-то момент он заметил смеющегося Тони поблизости и потянулся к нему. Он обхватил его лицо большими тёплыми ладонями, заглянул в улыбающиеся глаза.       Тони был прекрасен. У него была белоснежная улыбка, в глазах мерцали озорные искры. И смех его был похож на перезвон колокольчиков — высокий, звонкий и полётный. Он зажмурился и доверчиво запрокинул голову, открывая шею. Грудь его сотрясалась от хохота. Однако Август смеяться перестал. Он мягко удерживал его расслабленную голову, скользнув пальцами к затылку, и не мог вздохнуть от внезапно охвативших чувств.       Август не понимал, что с ним происходило. Он ощутил неимоверно сильное желание обнять Тони, прижать его худенькое тельце к себе. Пообещать ему, что всё будет хорошо, что здесь бесы не будут его одолевать. Но позволить себе подобную вольность Август не мог, потому просто прижался лбом к его лбу, шепнул: «Я рад за тебя!», — глубоко вздохнул и отстранился, позволяя утянуть себя в сторону другому человеку.       Безудержное веселье завершилось вечерней службой и проповедью отца Антония. Он поздравил Олега и Тони с обретением новой семьи, напомнил о том, как важно относиться друг к другу с любовью и заботой, и распустил всех по домам. Август шёл из церкви чуть ли не вприпрыжку. Настроение у него было превосходным.       В голове то и дело всплывал образ Тони. Было в нём что-то необычайно притягательное. Его манера держаться, внешний вид, голос, взгляд… Казалось, что всё это было неземным, вопреки бесовским меткам на ногтях и красным прядям в кудрях. Август даже поймал себя на мысли, что красный цвет Тони невероятно шёл. А его чёрные ногти были почти незаметны, если не сводить взгляда с его лица.       Август зашёл в дом, и не успел он прикрыть за собой дверь, как воронёнок сразу же возмущённо закаркал. Его оставили одного на целый день! Не кормили, не приглядывали за ним. В отместку он раскидал по всему столу солому, нагадил на голую древесину ящика и, собственно, на сам стол.       — Ах ты, проказник, — шутливо пожурил его Август, собирая солому в кулак и раздумывая о том, что ящик следовало бы переставить на пол, что он в итоге и сделал.       Прибрав за птенцом и хорошенько его накормив, Август переоделся в пижаму и лёг спать. На его губах блуждала мечтательная улыбка, а все мысли стремились к Тони. Он вспоминал его невероятные танцы, его нос, перепачканный в сметанном креме, звонкий приятный смех, лучащиеся весельем глаза и его шею… Тонкую, почти что женскую, но с выступающим кадыком. Кожа на ней блестела от пота, но неприятного запаха Август не чувствовал. Когда он скользнул пальцами ему на затылок, то ощутил основанием ладоней бешеный ритм сердца Тони. Кровь билась в артериях, чумная, отравленная. Опасная. Август чувствовал это, правда, чувствовал. Внутри Тони скрывались бесы и следовало быть острожным, чтобы не поддаться на их уловки.       Что именно они могли сделать, Август не знал, да и не хотел знать. Главное, спасти Тони, не дать ему попасть в Геенну огненную.       Он так и заснул, бережно перебирая сегодняшние воспоминания, оглаживая каждую призрачную страничку подушечками пальцев.