Не убоюсь греха

        Наступление воскресенья — дня, когда Иисус Христос воскрес из мёртвых — ознаменовывалось причастием. Жители Антонийской общины проходили это таинство регулярно. Так каждый мог соединиться с Богом во Христе и впустить в себя Дух Святой. Все знали, что причастие помогало спастись и обрести жизнь вечную, и были уверены: благодаря ему они становились защищёнными от вселения бесов.       После утренней службы и трапезы отец Антоний подозвал к себе Тони и предложил прогуляться, пообещав Августу, что скоро вернёт его и заодно зайдёт познакомиться с воронёнком. Отец Антоний всегда устраивал с новенькими такие беседы наедине. Это было нерушимым, негласным правилом. Наверное, он отчитает Тони из-за его вчерашней выходки на исповеди. Может, и наказание какое назначит. Но в основном просто будет говорить с ним о жизни, как делал это с каждым человеком, кто сюда приезжал.       Август, не торопясь, пришёл домой, принял ребятишек, которые прибежали к нему за зубным порошком по поручению родителей. Собрал малины на вечер, пересыпал в большую железную миску с рисунком цветка на дне, и только он вымыл руки и вытер их полотенцем, как в дверь постучали. Пришёл отец Антоний с Тони.       — Привёл я твоего помощника в целости и сохранности, — отец Антоний улыбнулся, пропуская Тони вперёд и заходя в дом следом. Разулся, огляделся по-хозяйски. В руке он сжимал небольшой холщовый мешок. — Ну что, показывай своего ворона.       Август засуетился. Нечасто к нему заходил отец Антоний, а потому хотелось показаться в лучшем свете, как бы глупо это ни звучало. Подняв ящик с пола и поставив его на стол, Август отодвинулся, освобождая место, куда сразу же прошёл отец Антоний. Он склонился над ящиком, умилённо охнул и ласково заговорил:       — Это кто тут такой славный? Чудо Божье какое! Как назвал? — обратился уже к Августу.       — Карлуша.       Отец Антоний одобрительно хмыкнул.       — Хорошее имя. Карлуша, — повторил он, потянувшись к воронёнку рукой. Тот шугнулся в угол, вжался в него всем тельцем, запрокинул голову, приоткрыл клюв опасно, нахохлился. Загоготал. Сначала тихо, но чем ближе становились пальцы, тем громче он начинал каркать. — Боевой какой, — отец Антоний усмехнулся, покачал головой, — чего боишься? Меня? Я тебе больно не сделаю.       Воронёнок смолк, правда, клюв не закрыл. По-птичьи повернул голову, словно примерялся, куда лучше клюнуть приближающуюся опасность. Однако драки с пальцами так и не случилось: отец Антоний убрал руку, не став мучить разнервничавшегося Карлушу.       — Хорошая птица будет. Верная, — заключил отец Антоний, переводя взгляд на Августа.       — Думаете, ему лучше будет остаться со мной?       — Не думаю. Знаю, — поправил он. — Привяжется к тебе птица. Береги её. Заботься.       — Хорошо, — Август склонил голову, соглашаясь. Карлуша звонко каркнул, обращая на себя всё внимание.       — Вот видишь, птица согласна, — отец Антоний усмехнулся и протянул Августу мешок, — это к причастию. Начнём после обеда. Подготовь отвар.       — Будет сделано, отче, — Август с благоговением взял мешок. Размером он был в две ладони, по весу лёгким.       — Трудись, — отец Антоний одарил его довольной улыбкой, посмотрел на Тони, — приятно было с тобой поговорить. Надеюсь, что мы друг друга поняли.       — Ага, — немногословно отозвался тот, переплетая руки на груди. Будто отгораживался этим жестом от отца Антония, демонстрировал, что не желает открывать ему своё сердце и доверять не собирается.       Когда он остался с Августом один на один, то сразу же переменился: стоило двери захлопнуться, как Тони расслабленно плюхнулся на стул, выдохнул облегчённо и даже хохотнул. Взял ящик со стола, поставил к себе на колени и без страха залез в него рукой, чтобы почесать Карлушу по шейке. Воронёнок тряхнул головой, подставил то место, где было приятнее всего, и распушил перья. Губы Тони тронула нежная улыбка. Доброе сердце его тянулось к добрым делам, и Август не мог от того не радоваться. Однако покоя не давало ему несоответствие жизненных убеждений Тони его поступкам. Человек, не желающий верить в Бога, не должен был бросаться на защиту плачущей девушки, не должен был заботиться о птенце и почёсывать его так бережно. В конце концов, не должен был выполнять все поручения Августа без ропота! Разве мог быть человек хорошим, если не пускал в свою душу благодать и всячески её отрицал?       — Отец Антоний ваш, конечно, мутный тип, — заговорил Тони, когда вернул ящик обратно на пол, рядом со стулом. Он поставил локоть на стол, навалился боком и подпёр ладонью голову. Взгляд его метнулся к миске с малиной. — Можно?       Август разрешил. Отчего ж нельзя? Закончится если, так он ещё сходит наберёт. Или поручит это дело Тони, тогда будет честно.       — Мутный тип? — переспросил Август, продолжая как истукан стоять с мешком в руке. — Что ты имеешь в виду?       — То и имею. Говорит одно, а в глазах другое прячет. Не понимаю его, — Тони закинул в рот две ягодки, прожевал и изумлённо приподнял брови. — Вау! Какая сладкая!       — Отец Антоний знает много больше, чем ты себе можешь представить, — Август был убеждён в этом. — Он прозорлив, недаром же стал гласом Божьим.       — Может, он и знает обо мне нечто, что ему рассказал Олег, — Тони задумался, лицо его стало серьёзным. Он закусил губу, забарабанил пальцами по столу. — Вопрос только в том, что именно мой братец рассказал.       — Почему ты так этого боишься? Отец Антоний не желает тебе зла, — Август тоже закинул в рот пару ягод.       — Потому что есть такие вещи, которые не стоит рассказывать всяким мутным типам. А мой брат не отличается большим умом и сообразительностью и мог сболтнуть лишнего. Разве у тебя нет никаких секретов? Чего-то очень сокровенного, о чём не хочется никому говорить?       — Нет, — ответил Август, не раздумывая, — зачем мне секреты. Они плодят сомнения и становятся благодатной почвой для греха.       Тони замер с ягодой у рта, глаза его округлились.       — Ты реально прям как ангел, что ли?       — Какой же я ангел, — Август смутился, щёки его покрылись румянцем. Такое сравнение ему пришлось по душе, хоть и мало имело общего с реальностью. — Просто у меня действительно нет ничего, что я хотел бы скрыть.       — А если бы появилось?       — Не знаю, — честно ответил Август, пожав плечами. — Думаю, если бы я решил что-то скрыть, то сильно бы переживал из-за этого. Потому что это, наверняка, было бы что-то греховное, и я бы этого греха стыдился.       — Как же ты живёшь с таким чувством стыда постоянно? Изматывает? — Тони уплетал малину за обе щёки и, казалось, что вёл эту беседу только для того, чтобы успеть наесться, пока его не загрузили работой.       — Я никогда не задумывался об этом, — Август посмотрел в окно. На стекле сидела муха. Она то билась о стекло, будто это могло помочь миновать прозрачную преграду, то замирала, потирая задние лапки. Она, очевидно, хотела выбраться на свободу. Улица была прямо перед ней, но сколько бы она ни пыталась, всё было тщетно.       А ведь Тони был прав. Август не помнил дня, когда бы не переживал за каждый совершённый и несовершённый поступок. Он привык жить в постоянном страхе и контроле над собой, потому даже представить себе не мог, как могло быть по-другому и могло ли.       — А разве ты не думаешь о каждом своём действии? — спросил он наконец. — Разве не спрашиваешь себя, правильно ли я тут поступил, причинил ли боль другому?       — Ну блин, — Тони почесал нос, потёр ладони друг о друга, будто пытаясь избавиться от липкого сока на подушечках пальцев, — я не стрессую насчёт этого постоянно. Просто живу. Если поступаю неправильно и делаю другому больно, то извиняюсь. А то, как ты себя контролируешь, выглядит жутко.       — Мой контроль поможет мне спастись.       Тони махнул на него рукой.       — Бог с тобой, спасайся, я что, против что ли?       — Не упоминай имя Господа Бога нашего всуе, — проскандировал Август, выпрямившись, как потянувшийся к солнцу цветок.       — Вот Богу твоему, я уверен, чхать на то, что я его всуе упомянул. Из-за такой мелочности начинаешь забывать, что вообще-то ваша вера про любовь к ближнему. Пока замечания все выслушаешь, уже и забудешь, что всех любить надо.       — Просто, постарайся так не делать, пожалуйста, — Август не хотел вступать с ним в полемику, которая могла увенчаться ссорой. Сегодняшний день не стоило омрачать злобой.       — Как скажешь, конечно, но я бы на твоём месте… ай, ладно, забей, — Тони поднялся, — знаешь, что? Давай заведём с тобой какой-нибудь секрет? Что-нибудь безобидное, что будет только между нами?       Август насторожился.       — Зачем?       — Хочу тебе показать, что в секретах нет ничего страшного.       — Ты меня соблазняешь? — Август тоже поднялся, не сводя с него напряжённого взгляда.       Тони плутовато улыбнулся, тряхнул кудрями, зачесал их пятернёй назад.       — Я ещё не начал, — и рассмеялся заливисто, а Август невольно засмотрелся. У Тони сощурились глаза, обнажились ровные белые зубы. Когда он смеялся, то был особенно красив.       — И какой секрет ты мне хочешь предложить? — Август не заметил, как уголки собственных губ дёрнулись, расползаясь в стороны. Веселье Тони было заразительным, даже если он говорил в это время о чём-то опасном и неправильном.       — Как насчёт нашего с тобой личного секретного приветствия? Это будет только наше приветствие. Только мы его будем знать? — Тони одной ладонью опёрся о стол, а другую протянул Августу. — Давай сюда руку.       — Зачем? — спросил Август, однако сделал, как просили. — Зачем нам какое-то приветствие?       — Как понять «зачем»? Это же круто. У тебя будет со мной личное приветствие, как в зарубежных фильмах. Я так со всеми своими друзьями делаю. С каждым, с кем часто общаюсь, обязательно придумываю приветствие. Смотри, — Тони сжал кулак, — повторяй за мной.       Август тоже сжал кулак. Тони врезался в его костяшки своими, потом ударил кулаком сверху, снизу, раскрыл ладонь — Август повторил — хлопнул по ней. Сложил козу из пальцев, и, пока Август сосредоточенно запоминал, как сгибать пальцы, с высоким и умилительным «Утю-тю-тю» попытался его забодать, целясь в грудь. Однако Август не растерялся: перехватил его за запястье и со всей серьёзностью сказал:       — Думаю, это лишнее.       Тони фыркнул, согласился, что перестарался, но стоило Августу его отпустить, как снова накинулся на него уже с двумя «козами». Пришлось бегать от Тони по всей тесной комнатке, лишь бы не быть защекоченным. Тони от своей шалости был просто в диком восторге.       Когда он загнал Августа в угол под лестницей, тот вцепился в его руки, обхватив худенькие запястья, вздёрнул их вверх, чтобы защититься и пресечь все попытки поползновений к себе, но Тони, вытянул шею, юркнул головой под их поднятые руки, потянул их вниз со всей силы, и сквозь рубашку куснул Августа за локоть. Тот вскрикнул, оттолкнул Тони от себя, воззрился на него, как на двуглавую корову.       — Ты меня только что укусил? — ошарашено прошептал Август.       — На войне все средства хороши! — Тони снова сложил пальцы в «козу» и встал в стойку, словно готовился нападать.       Август покачал головой, перекрестился, пробормотал невнятно: «Ты сам напросился», — схватил полотенце с крючка возле умывальника и выскочил из дома. Тони рванул за ним, но уже через пару минут сам убегал от него, сверкая пятками, потому что Август настигал его с длиннющим стеблем крапивы, который сорвал полотенцем. Тони не смеялся, ржал, как конь, прыгая между грядками, Август еле за ним поспевал. Он сам не заметил, как тоже стал глупо похихикивать. Смешки усиливались, когда ему удавалось почти что добраться до Тони, но в самый последний момент тот ускользал как змея. В какой-то момент Тони неудачно наступил на деревяшку, ограждающую грядку с луком, и упал на колени, замарав в земле одежду и руки.       — Всё-всё! — взмолился он. — Не надо меня ей бить.       Август остановился, откинул крапиву в сторону и подбежал к нему.       — Ты как? Цел? Не ушибся? Ногу не повредил? — он заваливал Тони обеспокоенными вопросами, пока помогал ему подняться.       — Да норм всё, оступился просто, — Тони на пробу сделал пару шагов, удостоверился, что всё точно в порядке и принялся отряхивать перепачканные колени. — Блин, я реально испугался. Думал, ты меня ей хлестать будешь.       — Я бы никогда ничего подобного не сделал, — убеждённо сказал Август. — Никогда тебе боли не причиню. Веришь мне?       Тони внимательно посмотрел ему в глаза, криво усмехнулся.       — Все вы так говорите.       — А я не все! — Август шагнул ближе в неясном то ли детском, то ли праведном порыве доказать обратное.       Тони долго всматривался в его серьёзное лицо, почти не моргая. Потом вдруг поднял руку, будто хотел коснуться его щеки, медленно сложил пальцы в «козу» и низким страшным голосом заговорил:       — Идёт коза рогатая!       — Вообще у тебя ничего святого нет, — раздосадовался Август и легонько хлопнул его по лбу. Совсем не больно, шутливо. — Пойдём к причастию готовиться, егоза. Надо отвар делать.       Сборку костра на площади и установку треноги Август свесил на Тони, чья одежда уже и так была испачкана, а сам пошёл за половником и казаном, которые хранились у отца Антония в сарае. Казан был широким и тяжёлым. Чтобы переместить его в центр площади, нужно было катить как колесо. Август прекрасно справился без сторонней помощи. Ещё бы, он проделывал этот трюк еженедельно! Даже зимой приготовление отвара проходило на улице, а потом уже он разливался по кружкам, раздавался братьям и сестрам, и те причащались в церкви.       Вместе Август и Тони водрузили казан на треногу и натаскали в него воды. Ради Тони он даже позаимствовал коромысло у Анастасии, лишь бы тот перестал упрашивать о том, чтобы попробовать поносить воду, «как крестьянин».       Разведя костёр на месте праздничного пепелища, Август присел на траву рядом и подозвал Тони. Казан стоял на треноге над огнём и крышкой закрыт не был, потому ждать закипания воды нужно было долго.       — Можешь пока отдохнуть, — сказал улыбчиво, — все дела мы сделали, осталось только затушить костёр после того, как вода закипит, и добавить в неё «Дара Божьего».       — Это что такое? — Тони плюхнулся на траву, откинулся на спину, завёл руки за голову. Перепачкался он, конечно, хорошо. Даже щеку сажей измазал.       — У тебя грязь тут… — Август указал на свою щеку, чтобы Тони понял, где нужно тереть.       Тони с нажимом провёл ладонями по лицу, однако это совсем не помогло, и Август, пораздумав, сам потянулся к чёрной полосе. От одной возможности прикоснуться кожа к коже по спине побежали мурашки. Интересно, если держать Тони за руки не было неприятно, то повторится ли то же самое, если мазнуть пальцем по его щеке? Не попробовав, не узнаешь.       Прижавшись четырьмя пальцами к его шее и основанию челюсти, Август, слегка надавливая, принялся оттирать большим пальцем сажу. Тони пристально и настороженно смотрел ему в глаза, словно ожидал чего-то, вот только чего…       — Больно? Если больно, то скажи, — на всякий случай уточнил Август, смутившись его взгляда.       — Нет, спасибо, — Тони улыбнулся. — Разве может быть больно от такой мелочи? Глупости какие.       Август совсем стушевался. Он чувствовал, как покраснели кончики ушей и мысленно порадовался, что те сейчас были скрыты излюбленной косынкой. Тони же носить их категорически отказывался. Ему нужны были шляпы, которые в Антонийской общине не пользовались спросом. Можно было, конечно, попробовать сплести ему шляпу из соломы. Наверное, принцип плетения был такой же, что и для корзин. Вот только, пока эта шляпа будет готова, Тони рискует схлопотать солнечный удар.       Оттерев грязь с его лица, Август сложил руки на согнутые колени и отвернулся, задумавшись. Из всех братьев и сестёр лучше всех плела корзины Любава. Вот только, теперь к ней обращаться было не самым лучшим решением. Август старался вообще о ней не думать с того момента, как она подарила ему венок на празднике. На исповеди даже в её сторону не смотрел, боясь поймать обиженный взгляд. Она точно была на него обижена. Август сам на себя бы обиделся, если б сам поступил так с собой.       Жалко, что теперь одежду придётся стирать самостоятельно. Раньше он мог отдавать грязные вещи Любаве, и она вместе со всеми женщинами раз в две недели по субботам стирала их в бане. У Августа было всего двое рабочих штанов и четыре рубахи помимо праздничной одежды и рясы. Что ж, он и сам мог с ними справиться.       — Ты так и не ответил, что такое «Дар Божий», — напомнил Тони, чем отвлёк его от размышлений.       Август взял мешок, лежащий на земле неподалёку, развязал и достал маленький гриб с коричневой шляпкой и длинной ножкой, посиневшей у основания.       — Мы называем эти грибы «Даром Божьим», потому что они помогают приблизиться к Богу через Святой Дух. В каждом животном, в каждом растении и всём, что тебя окружает, есть его частичка. Где-то больше, где-то меньше. В этих же грибах его столько, что хватит для того чтобы Святой дух увидеть. Он очистит тебя, дарует благодать.       — Погоди-погоди, — Тони сел, замотал руками, прося таким жестом, чтобы Август смолк. — То есть, вы жрёте галлюциногенные грибы и думаете, что с вами Бог говорит?       — Бог не с каждым заговаривает во время причастия, но да, такие случаи бывали.       — Август, ты сам себя слышишь? — Тони схватил его за плечо. Август скосил глаза на его руку. — Вы тут наркоту употребляете. Ты вообще знаешь, что такое наркотики?       — Ну… — Август не знал. Правда не знал. — Это что-то связанное с котами?       — Ты сейчас шутишь или реально не знаешь? — Тони смолк, шокировано приоткрыл рот от осознания. Глаза его округлились, брови скрылись под кудрями. — Ты реально не знаешь, — заключил пониженным голосом. Рука его по-прежнему цепко сжималась на плече Августа, однако сбрасывать её не хотелось. Она была тёплой, сжимала несильно. Наверное, даже приятно. — Наркотики — это такие вещества, которые изменяют сознание. От них может появиться зависимость сильная, причём сильнее, чем от алкоголя. Люди становятся готовыми на всё, лишь бы получить дозу. А вы тут грибами балуетесь и верите, что галлюны — это хорошо. Только не говори, пожалуйста, что вы ещё и детей причащаете этим.       — Конечно, причащаем. Я сам причащался лет с десяти.       — Охренеть, — Тони отпустил его плечо, отодвинулся, как от прокажённого. Августу вмиг стало неуютно. — Охренеть просто. Нет, я понимаю, когда взрослые люди принимают, реально понимаю и не осуждаю, но, блять, дети? — он вцепился пальцами в волосы, сжал их у корней. — Я просто в ахуе, отец Август. Вы что творите-то?       Август его гнева не понимал. Более того — обиделся. Он спрятал гриб обратно в мешок и отложил тот подальше от Тони. Если отец Антоний говорил, что пить отвар из грибов было правильно и разрешал его пить всем, значит, всё было в порядке. Опасения Тони были напрасны.       — Тебе не следует так при мне выражаться, я же просил, — начал Август было праведно возмущаться, как Тони его прервал. Он вскочил на ноги, заметался взад и вперёд.       — Нет, ну это просто какой-то звиздец. И как только это заведение цветёт и пахнет? Почему на вас никто не подал в суд? Отец Август, ну ты-то куда? — Тони рычал, всплёскивал руками, ноздри его раздувались от гнева. — Ты мне показался самым адекватным из всех, реально. Может быть, я выдал тебе слишком большой кредит доверия и многого от тебя хочу? Может, я просто идиот, который пытается добиться адекватности от тех, кто принимает грибы с десяти лет? Не знаю! — на последних словах его голос подскочил вверх и истерично зазвенел. Тони рухнул обратно на траву, уставился на огонь. Замолчал. Август тоже не спешил заговаривать, поражённый такой гневной тирадой. Слова Тони были похожи на речи ушедших, и это пугало. Они так же критиковали таинства, так же сомневались в верности учения отца Антония. Однако Тони, в отличие от них, изначально в Бога не верил. Он ещё не должен был поддаться соблазну разочарования в вере. Значит, оставалась надежда, что он сможет уверовать. Главное, запастись терпением.       — Я тебя прощаю. За все твои слова. Верю, что ты не хотел меня задеть и просто удивлён нашими порядками, — через какое-то время сказал Август, решив, что худой мир всяко лучше войны.       — Спасибо, — хмуро отозвался Тони, не сводя сосредоточенного взгляда с потрескивающих языков пламени.       — Вот и славно, — Август заслышал звуки кипения, поднялся, взял заранее приготовленное ведро с водой и залил костёр. Затем высыпал всё содержимое мешка в воду, размешал половником и положил тот в пустое ведро       — Класс, грибной чай, — хмыкнул Тони, пронаблюдав за действиями Августа. — Я ещё ни разу грибы не пробовал. Надеюсь, не схлопочу бэдтрип.       — С тобой всё будет хорошо, — Август не был в этом уверен, однако всё-таки решил его обнадёжить. А то вдруг вообще откажется причащаться и придётся в него силой вливать отвар?       Притащив плетёное полотно из того же сарая и прикрыв им казан, Август отпустил Тони на весь оставшийся день, напомнив, что после обеда, нужно будет прийти на площадь переодетым в белое и причаститься. Напоследок окликнул его и попросил всё-таки надеть косынку, потому что причастие будет проходить на улице и опасность от солнца не следовало недооценивать. Тони с понурым видом согласился и пошёл прочь.       Август же направился домой и занялся стиркой, потому что чистые вещи закончились. Он уже и забыл каково это, пользоваться стиральной доской. Отстирав рубахи и штаны душистым розовым мылом и развесив их сушиться на верёвки, натянутые между домом и сараем, Август принялся поливать огород. Из-за жары влага из земли быстро испарялась и поливать грядки нужно было чуть ли не ежедневно. Когда с поливом было закончено, он заполнил пустые бочки водой с реки и стал собираться к причастию. Переоделся в белые вещи, переплёл косу. Волосы были чистыми после вчерашнего мытья, пушились и приятно пахли мылом.       По звону колокола он пошёл на обед, после которого все братья и сестры собрались на площади. Мужчины притащили барабаны, в которые играли на празднике, расселись на земле. Костя принёс бубен с колотушкой. Каждое причастие сопровождалось исполнением песнопений под непрерывный ритм. По словам отца Антония, это помогало настроиться на общение со Всевышним.       Август нашёл взглядом Тони, убедился, что тот на месте — переодетый и с белой новенькой косынкой на голове, — и внутренне выдохнул. К причастию многие покрыли голову. Если во время праздника погода была пасмурная, а во время исповеди солнце то и дело скрывалось за облаками, то сегодня оно тепла не жалело. Причастие проходило долго, почти до самого вечера, и потому следовало обезопасить себя от солнечного удара.       Август подошёл к казану, поднял плетёное полотно, поставил его на землю и облокотил о треногу. Отвар почти остыл. Зимой его пили горячим, а летом, наоборот, холодным.       Отец Антоний подошёл к казану, принюхался, помешал половником, одарил Августа одобрительной улыбкой.       — Братья и сестры мои, — громогласно начал он, — да очистятся души наши от скверны! Блажен будет тот, кто вкусит Духа Святаго.       Люди стали подходить по очереди к казану, принимать из рук Августа половник и выпивать его до конца. Детям Август давал половину половника, как учил отец Антоний. К счастью, заставлять Тони причащаться не пришлось. Он без заминок и лишних слов выпил всё до последней капли, утёр рот рукавом, и уже причастившийся Олег увёл его в сторону, чтобы не мешать остальным. Люди рассаживались на траве группками или парами, как им было удобно. Кто-то вообще ложился.       Заиграли барабаны, Костя ударил в бубен. Ритм был ровным, медленным. Раз удар, два, три… Когда последний человек причастился, очередь дошла и до Августа. Он испил отвара, опустил поварёшку в казан и направился к примеченному свободному месту на траве, как раз напротив Тони с Олегом. Отец Антоний не причащался. Ему больше это не было нужно. Он и так мог творить чудеса и общаться с Богом. И Святой Дух он видел без помощи причастия. Сев рядом с женой, он шепнул ей что-то на ухо, и Анастасия запела: «Тело Христово примите, источника бессмертия вкусите». Постепенно к ней присоединились остальные, пропевая одну и ту же фразу из раза в раз. Барабаны ускорились, подстроившись под темп голосов.       Спустя некоторое время Август стал ощущать, как его тело стало заполняться Святым Духом. Сначала тот достиг стоп, потом коленей, бёдер, и резко отозвался в голове. Каждая мышца расслабилась, мысли улетучились. Изменялось восприятие: запахи стали сильнее, цвета насыщеннее. Окружающий мир будто бы начинал дышать, колебаться, и то в очередной раз подтверждало, что Святой Дух пронизывал всё живое и неживое. Только причащаясь можно было увидеть его движение.       Барабаны стучали неимоверно громко. Августу казалось, что они перекрывали смешанный хор, били по ушам, проникали сквозь рёбра, сплетались с сердцем бешеным боем. Дыхание становилось прерывистым, поверхностным, и Август бросал все силы на то, чтобы успокоить его. Он считал до четырёх на каждом вдохе, задерживал дыхание на четыре счёта и на столько же счётов выдыхал. Святой дух испытывал его. В такие моменты важно было сохранять спокойствие и продолжать молиться. Иначе благодать причинила бы ему неимоверные страдания. И вместо духовного подъёма и единения со Всевышним, он ощутил бы себя так, будто бы провалился в настоящий Ад. Недаром отец Антоний говорил, что причащаться нужно в хорошем настроении, отпустив все заботы и обиды. Именно поэтому все братья и сестры исповедовались по субботам.       Когда песнопения ненадолго стихли, Тони поднялся с земли, привлекая к себе всеобщее внимание, пошатнулся. Тряхнул головой, плечом, рукой, ногой. Делал он это в такт ударов, потому Август предположил, что Тони снова решил потанцевать. Его тело словно настраивалось на ритм и выбирало, с чего лучше начать цепочку движений. И вот, он топнул ногой, сместил корпус в сторону, вскинул руки вверх, сбросил косынку, и… началось.       Этот танец отличался от тех, что Тони демонстрировал на празднике. Он активно двигал бёдрами, извивался весь, оглаживал себя, и выглядело это довольно странно. Но когда он снял рубаху и его живот стал идти волнами, Август вообще забыл, как дышать от изумления. Бёдра Тони рисовали быстрые восьмёрки, поочерёдно то поднимаясь, то опускаясь. Руки его вращались в запястьях, нежные, завораживающие. На губах, как в прошлый раз, расцвела невозможная улыбка. А ещё глаза. Горящие огнём, они разжигали жар в груди Августа и сводили его с ума. Казалось, что весь мир пропал и остался только Тони. Только его сумасшедший и откровенный танец.       Время замерло. Дыхание остановилось. На мгновение Августу показалось, что он умер. И последнее, что он увидел, перед смертью, был огненный юноша, который точно станет его погибелью, возьмёт за руку и, смеясь, поведёт в Геену Огненную. Иначе как можно было объяснить, что, когда Август смог сделать вдох, случилось немыслимое. Смерть миновала, наступила новая жизнь, но принесла она не радость, а страх, потому что внизу живота зародился грех: плоть — ненавистная плоть — стала наполняться кровью.       Не ожидав от своего тела такой реакции, Август растерялся. Он не понимал, почему это произошло, и как Святой Дух мог позволить случиться подобному! Неужели это было очередным испытанием? Август знал, как справляться с подобными состояниями. Блюсти благочестие ему помогали молитвы. А если противостоять греховному желанию не удавалось, и Август сдавался, назначались телесные наказания. Вот, и сейчас он, наклонившись вперёд и обняв колени руками, чтобы скрыть восставшее естество от чужих глаз, начал бормотать молитву с закрытыми глазами. Мгновения тянулись неимоверно долго, внизу живота болело всё сильнее. Хотелось вдавиться пахом во что-нибудь мягкое, но достаточно упругое, чтобы унять распирание. Но делать это было строго нельзя, следовало перетерпеть! Иначе Август бы согрешил, и потом бы пришлось каяться в рукоблудии при всех. Как же будет стыдно!       «Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!» — шептал он без устали, повторяя эти слова снова и снова.       Запели песнопения. Барабаны сменили ритм. Август же продолжил молиться отстранённо от всех. Он жмурился, силясь погрузиться во тьму, упрашивая Бога о милости. Однако перед глазами всё стоял образ полуголого Тони, скользящего ладонями по своей груди. Нигде от него не было спасения. Августу казалось, что он слышал его дыхание, чувствовал горячий воздух на своей коже.       Тони был манким. Тянул к себе руки, звал за собой. Улыбался, смеялся. Зачёсывал двумя руками кудри назад, позволяя любоваться подтянутым торсом. Тони не был таким худым, как представлялось Августу ранее. У него были заметны аккуратные мускулы на руках, имелся пресс, узкая, будто девичья, талия. Сложён он был гармонично относительно роста. Однако Августа смутило то, что у Тони вообще не было растительности ни в подмышечных впадинах, ни на груди. Даже дорожки волос внизу живота и той не было. Гладкая кожа прельщала, хотелось до неё дотронуться, провести ладонью, чтобы убедиться в правдивости увиденного…       Август замотал головой, отказываясь от бесовских мыслей. Он вдавил лицо в ладони со всей силы, лишь бы не видеть, не видеть, не видеть… А Тони всё плясал, запечатлённый на веках с обратной стороны, и смеялся над ним.       Сколько длилось это наваждение, Август не знал. Ему было так плохо и так страшно, что он не мог сдвинуться с места. Как сидел в скрюченной позе, уткнувшись лбом в колени, так и продолжил. Звуки начали искажаться. Барабанный бой стал отдаваться эхом в висках, а между ударами слышались смешки Тони. В какой-то момент Август почувствовал, что его спины что-то или кто-то коснулся. Прикосновение зазмеилось вверх, рассыпая мурашки по всему телу. Август вскинулся, огляделся. Мир шёл кругом. Белые одежды братьев и сестёр стали срастаться с травой, словно были её частью, лица исказились ужасающими гримасами. Август обернулся, чтобы увидеть того, кто его тронул, но никого не нашёл. Вместо этого он заприметил двух парней, уходящих прочь. Не сразу до него дошло, что это были Олег и Тони.       «Почему они не дождались конца причастия вместе со всеми, почему не остались на обсуждение?» — думалось ему, но концентрироваться на размышлениях он не мог. Нужно было спасаться от жутких видений. Ему почудилось, будто небо окрасилось в красный, кровавый цвет. Кто-то закричал. Щёки опалило жаром, как от огня.       Август вскочил. Перед глазами всё замельтешило. Начала обильно выделяться слюна. Замутило. Зажав рот рукой, он, путаясь в ногах, пошёл туда, где точно был бы в безопасности — домой.       Как дошёл, сам не помнил. Очнулся уже на кровати, ощущая на языке желчный привкус. Неужто вырвало прямо по дороге? Святой Дух посчитал его недостойным? Но ведь Август не коснулся себя, молился отчаянно, сопротивлялся. Так почему? Почему Святой Дух его покинул? Может, не было никаких испытаний свыше? Может, грешная плоть не унималась по той простой причине, что в душе Августа была скрытая червоточина, о которой он не подозревал? Может, Тони ему был послан именно для этого, чтобы обличить скрытые помыслы, которые ожили, стоило им увидеть живое воплощение распутности?       Чем больше Август думал, тем сильнее становились головные боли. Он взвыл, повернулся на живот, уткнувшись лицом в подушку, и тотчас охнул, когда в паху стало приятно. Снова раздался смех Тони, прокатился заливистым эхом по комнате. Испугавшись до дрожи в конечностях, Август повернул голову набок, оглядел дом. Никого не было. Тогда откуда смех мог взяться? Смешки раздались снова, у самого затылка, и Август застонал от беспомощности.       «Давай, — шептал голос, подозрительно похожий на голос Тони, — поддайся. Будет хорошо».       Но Август только голову спрятал под подушку, словно это могло помочь избавиться от заманчивых речей. Вдруг всё прекратилось. Стало тихо, как перед бурей. Август было обрадовался, что смог выстоять перед бесовскими искушениями, но перед глазами вновь вспыхнул образ танцующего Тони, только на этот раз на нём совсем не было одежды. Август не смотрел туда, куда не следовало, однако это плохо помогло унять беснующуюся плоть. Ему хватило вида оголённых ключиц и плеч, чтобы почувствовать, как в паху всё взбунтовалось.       Инстинктивно он толкнулся бёдрами в кровать, ещё, и ещё, пока не излился себе в штаны. Осознание совершённого греха запаздывало, потому что образ Тони в мгновение ока исчез и можно было наконец расслабиться. Август выбрался из-под подушки, удобнее улёгся. Сила понемногу покидала руки, ноги, голова пустела, и он позволил себе провалиться в тревожную дрёму.       Он пропустил обсуждение духовного опыта после причастия и ужин. Когда перед вечерней службой к нему прибежал Колька, посланный от отца Антония, пришлось изворачиваться, лишь бы не наговорить ничего лишнего. Ссылаясь на плохое самочувствие, Август попросил передать отцу Антонию, что провести службу сегодня не сможет, но утром явится обязательно. Колька отнёсся с пониманием, пообещал, что помолится за него Богу. За такую милость тот был готов ему в ноги упасть и расцеловать их.       Стоило Кольке покинуть дом, а Августу окончательно проснуться, ощутить себя в ясном уме и обнаружить пятно на штанах, прикрытое рубахой, как тотчас накатило осознание. Как теперь он будет вести службы, коль опорочил сам себя? Каким примером он будет братьям и сестрам, если не смог справиться с такой мелочью как рукоблудие? Как теперь в глаза смотреть им будет? Что о нём подумают люди, когда узнают? Что скажут? Перестанут ли ему доверять своё спасение, ведь с таким провожатым можно с лёгкостью свернуть не на ту дорогу?       Но самым страшным было не это, а причина, по которой свершился грех. Август возжелал другого человека. И ладно бы женщину. Так нет! Мужчину! Своего помощника, за которого нёс ответственность! Мужеложство было грехом, Бог уничтожил за это Содом и Гоморру, и что теперь будет с Августом, если он не найдёт в себе силы признаться во грехе? И как он будет дальше общаться с Тони. Не повторится ли тот стыд, что произошёл на причастии? И сможет ли Август причащаться дальше? Не отвергнет ли его Святой Дух? Об этом, определённо, стоило поговорить с отцом Антонием. Но не сегодня. Нет. От одной мысли, что придётся произносить вслух такой ужас, Августа бросило в дрожь.       Ещё в подростковом возрасте, когда бесы начали его искушать рукоблудием, отец Антоний назначал ему епитимии. Сначала то были молитвы и поклоны, потом строгие посты, но ни то, ни другое не помогало и пришлось перейти к телесным наказаниям. Он приводил Августа в амбар, заставлял раздеться и лечь на землю. Клал ему на пах деревяшку, чтобы прикрыть нежные органы, и наносил плетью удары по бёдрам и низу живота, пока кожа не превращалась в кровавое месиво. Было больно не только во время наказания, но и после, когда раны медленно и мучительно стягивались во время заживления. Однако это помогло. Контролировать свою плоть стало намного легче. И вплоть до сегодняшнего дня Август мог с уверенностью говорить, что заставить его согрешить не могло ничто и никто. Он хранил чистоту для будущей жены и считал себя чистым. А теперь…       Теперь ему всё чудилось, что весь он источает смрад, что душа его отравлена и излечить язвы не поможет даже молитва, коль Святой Дух оставил его. Может, Август слишком возгордился, считая себя безгрешным и радуясь получению сана? Может, таков его крест? Пусть так, он будет нести его, преодолевая все соблазны. Он справится. Он сильный. Если придётся, переживёт тридцать три плети по животу и бёдрам. Более того, сам о них попросит. Но ни за что не позволит себе пасть и утянуть за собой Тони. Тот был ни в чём не виноват. Его путь к спасению только начинался.       Внезапно раздалось звонкое карканье. Точно. Нужно было покормить Карлушу. Если сам Август мог обойтись без ужина, то заставлять птенца голодать было нельзя. Только благодаря заботе о нём, Августу удалось хоть ненадолго забыться и почувствовать себя так, будто всё было в порядке. Будто завтрашний день ничем не будет отличаться от предыдущих.       Когда Карлуша был накормлен, Август встал на колени перед кроватью, упёрся локтями в сенник, сцепил пальцы в замок и уткнулся в них лбом. Прикрыл глаза, зашептал «Отче наш», как вдруг в дверь постучали. Наверное, пришёл отец Антоний, чтобы его проведать.       Вот и настал час расплаты. Август был уверен, что отцу Антонию будет достаточно взглянуть на него, чтобы всё понять. Наверное, оно и к лучшему. Чем раньше грех Августа обличится в слова, тем лучше будет для него же самого. Он обязательно попросит перевести Тони к кому-нибудь другому, чтобы защитить его, сберечь. Нельзя было, чтобы ни в чем неповинный человек страдал из-за чужих грязных помыслов.       — Отец Август, — донеслось снаружи, — вы ещё не спите?       Август подскочил, как ошпаренный. Сердце забилось бешено, кроша рёбра, ладони стали влажными. На негнущихся ногах он подошёл к двери, приоткрыл её, и тотчас его словно окатило ледяной водой.       На пороге в закатных лучах стоял Тони. Выглядел он, мягко говоря, потрёпано. Губы были припухшими, на нижней губе свежей кровяной корочкой запеклась трещина. В волосах у него запутались какие-то колючки, листья, иголки, будто его головой возили по лесной земле.       — Отец Август, могу я войти? — голос Тони был непривычно хрипловат.       Август медленно кивнул, отошёл в сторону. Тони проскользнул мимо него, прихрамывая на правую ногу. Август закрыл дверь, повернулся к ней спиной.       — Что с тобой случилось? — спросил встревоженно.       Тони усмехнулся. Ничего не ответил. Сел на кровать, сразу же заваливаясь набок и морщась.       — Грибы мне не понравились, — угрюмо заключил он, и Август поначалу даже не понял, о чём шла речь.       — Ты про причастие?       — Ага, — Тони улыбнулся и тотчас схватился за нижнюю губу. — Блять, опять.       Август проигнорировал бранное слово.       — Что с тобой случилось? — спросил он взволнованно, враз забыв о собственных душевных терзаниях. Сейчас перед ним был человек, нуждающийся в помощи. И это было намного важнее, чем то, какие чувства может пробуждать этот человек в душе Августа.       Тони вымученно улыбнулся.       — Да так, упал просто.       Август дураком не был. Тони был похож скорее на побитого, чем на случайно упавшего. Вот только, кто осмелился с ним сделать подобное?       — Тони, — начал Август, подходя ближе и присаживаясь на корточки рядом с кроватью. — Расскажи мне, я клянусь, что не дам тебя в обиду, — глаза у Тони были красные, выплаканные. Губа снова кровила. — Давай тебе ранку обработаем? И ногу твою посмотрим. Я заметил, что тебе идти тяжело.       — У тебя есть нормальные лекарства? — спросил он и тяжело сглотнул. Только сейчас Август заметил, что у него на шее была красно-синяя полоса. Неужели его кто-то… Господи. — Не твои травы эти, а какая-нибудь перекись, хлоргексидин. Что-нибудь обезболивающее.       — Есть спирт. Для настоек его использую. И раны им прижигаю, если они нестрашные, — Август решил грамотно умолчать о том, что иногда, в тяжёлых случаях, прижигать их приходилось калёным железом. Одежда у Тони кровью, вроде, пропитана не была, значит, от этой участи его Бог уберёг.       — Класс, давай.       Август взял с полки склянку, из коробочки рядом вытащил кусок бинта. Свернул его, промокнул спиртом и вернулся к Тони. Приблизился к его лицу, прикоснулся легонько к кровившей губе. Тони зашипел, зажмурился то ли от паров спирта, то ли от боли.       — Продолжай, — шепнул упрямо, и Август послушался. Когда закончил с губой, спросил:       — Ещё раны есть?       — Колени, но там просто ссадины, — Тони отмахнулся, — ничего серьёзного.       — Давай посмотрим, — Август потянул его штанину вверх, Тони попытался было его остановить, но не успел. — И это ты называешь просто ссадинами? — Колено было стёрто в кровь, где-то глубоко под кожу вошла грязь. Очевидно, что Тони пытался промыть рану, но без пинцета до конца управиться не смог. Август перевёл взгляд на его растерянное лицо. — Надо вычищать. Сможешь потерпеть? — это был не вопрос, а скорее утверждение, и Тони ничего не оставалось, как кивнуть.       Август достал с полки свёрток с лекарскими инструментами, вооружился тонким пинцетом, уселся на колени перед кроватью и хотел уже было зацепить самую толстую занозу, как сверху раздалось:       — Только ты старайся моей крови не касаться? Хорошо? Следи, чтоб она тебе на кожу не попадала. А потом прокали пинцет обязательно. И тряпку, которой обрабатываешь раны, выкинь.       Август кивнул. Инструменты он и так всегда обрабатывал после манипуляций, потому это указание его совсем не смутило. А вот просьба не прикасаться к крови и выкинуть после бинт его очень удивила. С подобным он сталкивался впервые, однако, услышав серьёзный тон, решил послушаться, несмотря на то, что берёг бинты как зеницу ока. Вдруг кровь Тони обладала какими-то особенностями и могла навредить кому-то? Всякое бывало в жизни, и болезней встречалось много. Лучше не рисковать.       Август принялся аккуратно вынимать обломанные еловые иголки, острые занозы, похожие на частички высохшей коры, и следом обрабатывал место удаления спиртом. Сначала на одном колене, потом на другом. Ладони и локти у Тони тоже оказались сцарапаны, хоть и в меньшей степени, однако их тоже пришлось пройти с пинцетом и спиртом. Когда Август закончил с ранами, то занялся правой ногой, привлёкшей его внимание припухлостью и покраснением на лодыжке. При надавливании на неё Тони матерился, за что Август даже не думал его ругать. Вывиха не было, однако растяжение точно имелось. Обработав щиколотку охлаждающей мазью, Август плотно забинтовал её, ограничивая подвижность; успокоил, что ничего страшного нет и после, уточнив у Тони, беспокоит ли его ещё что-то, получил запинающийся ответ:       — У тебя есть что-нибудь, чтобы… можно было… слизистую обработать? Тоже от ран, может, есть что-то обезболивающее?       Август протянул ему стеклянную баночку, которой обработал голеностоп. Затем поднялся с пола, обтёр пинцет спиртом, взял с подоконника спичечный коробок, свечку в глиняной подставке, поджёг и прокалил хорошенько пинцет. Бинт отложил на край стола, чтобы не забыть выкинуть.       — Хочешь губу изнутри помазать? — уточнил Август, убирая простерилизованный пинцет обратно в свёрток и возвращая его на полку. Свечу оставил гореть: за окном стремительно темнело.       — Д-да…губу, — Тони отвёл взгляд.       — Давай помогу?       — Нет! — воскликнул Тони испуганно и резко принял сидячее положение, тотчас скривившись и зашипев. — Нет, я сам. Я всё сделаю сам. Я скоро вернусь.       — Аккуратнее на ногу наступай, не торопись, — спохватился Август. — Куда ты?       — Хочу в туалет, скоро вернусь, — пробурчал тот на пути к двери.       — Мазь-то оставь, зачем она там тебе?       Но Тони уже выскользнул наружу, оставив его без ответа. Август устало провёл рукой по лицу, присел на кровать с тяжким вздохом. Он всё думал, кто мог учинить такое зверство с Тони, да ещё и после причастия? У кого поднялась рука обидеть этого чудесного юношу с добрым сердцем и острым языком? Неужто Юлин отец так решил с ним поквитаться за то, что Тони вступился за его дочь на исповеди? В любом случае подобное поведение было недопустимо и должно было порицаться и наказываться.       Тони не было долго. Август уже начал переживать и хотел было пойти его проведать, как вдруг дверь распахнулась и в дом вошёл отец Антоний. Без приглашения и стука, как он это делал всегда.       — Коля сказал, что ты себя плохо чувствуешь, — с порога начал он, — что случилось?       Август, как сидел на кровати, так и продолжил: страх сковал его колени, не позволяя их разогнуть. Отец Антоний точно вот-вот догадается о случившемся на причастии или, что было бы ещё хуже, уже был в курсе и пришёл его отчитать. Вдруг глас Божий ему рассказал? Тогда замалчивать и утаивать, дабы собраться с силами, было нельзя! Но и говорить о своём грехе, рискуя быть услышанным Тони, что должен был вернуться с минуты на минуту, тоже не хотелось. Не стоило ему знать, что он послужил искушением для кого-то, хоть и делал на причастии то, что делать запрещалось. И так ему, бедному, досталось от кого-то. Куда ещё больше? Лучше всё-таки поговорить об этом с отцом Антонием потом. И желательно наедине, коль теперь в общине появились люди, желающие Тони зла. Вдруг они признание Августа направят не против него, а против Тони? Нет, так не должно было быть!       С этими мыслями Август и ответил:       — Мне стало немного дурно после обеда. Может, съел что-то не то, — лгать он не любил, но сейчас другого выхода не видел. Ничего, замолит потом этот грех, исповедается. А раскаяться, так он уже раскаялся.       Отец Антоний сочувствующе хмыкнул.       — Беречь себя надо, Август, чего ж ты так? — он помахал Карлуше, что с молчаливой напряжённостью наблюдал за ним. — И тебе доброго вечера, — поздоровался он с воронёнком.       — Мне уже лучше, правда, — заверил его Август, — завтра я точно смогу провести утреннюю службу. Вы можете на меня рассчитывать.       — Если вдруг станет хуже — сообщи мне, — приказал отец Антоний и направился к выходу, — я попрошу за тебя Бога.       — Спасибо, отче! Я вас не подведу! — воскликнул Август ему вслед.       Дверь закрылась. Дом погрузился в тишину. Август ссутулился, уронил лицо в ладони и тихонько взвыл. Сердце заныло от очередного греха. Да что же такое? Если так дальше пойдёт, то и до беснования недалеко будет.       Послышались медленные лёгкие шаги на крыльце, и следом за звуком появился Тони. Он сжимал баночку в одной руке, а другой придерживался за косяк двери. Передвигался он осторожно, как Август сказал. Доковыляв до стола и поставив на него баночку с глухим стуком, поблагодарил и собрался было уйти, как Август его остановил.       — Тони, иди сюда, — он похлопал по кровати, поднялся, уступая ему место. Сам сел на ближайший стул. — Нужно поговорить.       Притихший, Тони прошёл к кровати, сел от Августа подальше, в изножье. Скривился. Завалился вбок, выставив перед собой локоть. Зашипел от боли. И, в конце концов, просто лёг набок, лицом к Августу.       — О чём ты хотел поговорить? — уточнил скучающе, только больно эта интонация наигранной вышла.       — Кто это сделал с тобой? — прямо спросил Август. — Клянусь, я не оставлю этого человека безнаказанным. Он должен нести ответственность за свои поступки.       Тони приподнял голову, чтобы взглянуть Августу в глаза. Тот быстро понял, что тянуться взглядом так высоко неудобно, и снова оказался на полу лицом к лицу с Тони.       — Он тебе угрожал? — Август продолжил заваливать его расспросами. — Тебе не стоит бояться. Я тебя от него защищу. Слышишь?       — Нет, — тихо ответил Тони, пряча взгляд под веками, — нет, не защитишь. Не надо тебе в это лезть. Я сам как-нибудь, справлюсь. Не в первой.       Слушая спокойный, ровный голос Тони, Август не выдержал. Сердце его сжалось от боли и сожаления.       — Тони, — зашептал он ласково, — нельзя же так. Нельзя, чтобы с тобой так поступали. Как можно тебя обижать? — ресницы у Тони дрогнули, распахнулись. В глазах застыли слёзы. Август продолжил: — Это раньше ты справлялся сам, а теперь у тебя есть я. Есть братья и сестры. Мы своих в обиду не дадим. А ты наш.       — Не надо, Август. Я… не хочу впутывать кого-то ещё в свои проблемы. Не хочу, чтобы тебе ещё досталось. Ты вообще комнатный цветок, по сравнению со мной, куда тебе в такое болото лезть?       Август пропустил мимо ушей отсутствие пресловутого «отец» перед собственным именем. Раньше он гордился этим саном, а теперь он стал для него невыносим. И было что-то правильное в том, что Тони обратился к нему так просто, по-человечески.       — Я помогу тебе. Назови имя. Только имя. Я не прошу тебя рассказывать, что было.       Тони сглотнул, сморщился.       — Мне сделали очень больно, — вдруг начал он, и Август замер, — меня избили, а потом… потом было ещё хуже, но я сам виноват. У меня, кажется, внутри разрывы. А все мои лекарства, которые я брал с собой, Олег выбросил. Он не верит, что они работают. А мне без этих лекарств не жить, понимаешь?       Август слушал его смутное повествование, и вопросов с каждым словом рождалось всё больше и больше.       — Разрывы?.. — переспросил он. — Где? Где внутри? И Какие лекарства тебе нужны, может, я смогу их приготовить?       Тони фыркнул.       — Ох, Август–Август, какое же ты дитё, даже жалко тебя портить.       — Я не дитё, мне тридцать в этом году будет, в октябре.       Тони рассмеялся ему в лицо.       — Целых тридцать годиков, ты уже такой большой.       — Ну хватит, не издевайся, — Август против воли улыбнулся. — Лучше объясни, что ты имеешь в виду. Я хочу тебя понять. И помочь.       Тони немного помолчал, вглядываясь ему в глаза, из-за чего Август почувствовал себя неловко, словно с его лицом было что-то не так и все окружающие это видели, рассматривали беззастенчиво, но ничего ему не говорили.       — Разрыв у меня в заднице, — наконец сказал Тони, нисколько не краснея, — потому что если в неё что-то совать на сухую, то разрыв будет обеспечен, — глаза Августа округлились от удивления и ужаса одновременно. — Как ты можешь догадаться, в меня кое-что сунули. И теперь мне очень больно. Заживают такие травмы долго. Потому вот эту мазь, — он слабо кивнул в сторону стола, — я у тебя забираю насовсем. Иначе мне совсем плохо будет.       — Кому вообще придёт голову что-то в людей совать? — забубнел Август рассерженно, понимая теперь, почему Тони не позволил помочь с обработкой слизистой. Он бы и сам не стал браться, смутившись. Августу было трудно представить, как нужно ненавидеть человека, чтобы так с ним поступить. Ему доводилось читать жития мучеников и великомучеников в юном возрасте. Подобные рассказы всегда его пугали и заставляли проникаться отвращением к тем, кто мучил святых. Подобная жестокость не должна была существовать, однако именно от неё пострадал Иисус Христос. Вопреки всеобъемлющей божественной любви, она плодилась из века в век и не утрачивала силы.       — Это делают для того, чтобы получить удовольствие. Но всё дело в том, что удовольствие получает только тот, кто вставляет, — Тони умалчивал о том, что именно вставляют. Делал он это то ли намеренно, то ли неосознанно, Август не знал и рискнул спросить:       — Что вставляет?       Тони посмотрел на него с нескрываемым состраданием.       — Вот это я, конечно, секс-просвет тебе сейчас устраиваю.       — Не говори со мной загадками, я не могу знать всего, но это не значит, что я не пойму.       Вздохнув, Тони сдался:       — Член, Август. Член. Его вставляют туда, откуда человек ходит по-большому в туалет. Это если речь о мужчине. А если о женщине, то у неё для этого есть специальное отверстие. Называется вагиной, об этом-то ты хоть знаешь?       Август покраснел как помидор. С ним никто подобные беседы не вёл, и, конечно же, он ничего о подобных вещах не знал. Зато теперь ему представилась отличная возможность восполнить пробелы.       — Всё, что ты мне сейчас рассказываешь, я слышу впервые, и я не уверен, можно ли об этом вообще говорить, — признался он. «Близость между мужчиной и женщиной» была для него настолько аморфным понятием, что он даже толком представить себе не мог, как это выглядело. Признаться честно, он думал, что дети у жены появляются сами, если с ней в одной кровати спать и целоваться. А о том, чтобы вставлять в неё свой член, он даже помыслить не мог!       — Как же ты жил до встречи со мной вообще? — Тони усмехнулся. И откуда только силы были на веселье? — Считай, заново тебе мир открываю, — он замолчал, улыбка медленно сошла с его лица. — Так вот… мне ещё нужны таблетки, которые я принимал всегда, пока жил в городе. Я думал, что смогу уезжать отсюда, чтобы пополнять запасы медикаментов, но, как оказалось, сделать это очень трудно. А ещё я узнал, что вы тут вообще таблетками не лечитесь и считаете их чем-то очень плохим. Но беда в том, что мне они правда помогали, а теперь их нет. И сделать их ты не сможешь.       — Почему ты так уверен? — оскорбился Август. — Я много чего могу.       Тони положил ему ладонь на плечо, в попытке остудить пыл. Август уставился на его руку, ощущая, как от неё распространяется палящее тепло, пробирающееся под рубаху и обволакивающее кожу.       — Нет, это лекарство ты сделать точно не сможешь, — с обречённостью в голосе проговорил Тони. — Его можно только в городе достать. Мне туда нужно попасть, понимаешь? Тогда я и от человека, который мне причинил боль, избавлюсь, и смогу достать медикаменты. Если я останусь здесь, то мне конец, понимаешь?       — Просто назови мне имя, и этот человек будет наказан, зачем уходить? Здесь хорошо, — Август накрыл его лежащую на плече ладонь своей, обещая этим прикосновением, что теперь всё будет в порядке, что он не даст Тони в обиду. — А лекарства, если они так важны, то, наверное, можно будет достать. Надо поговорить с отцом Антонием, он поймёт.       — Я уже говорил с ним сегодня и затронул эту тему. Он ответил отказом. Я понимаю, что ты скорее его послушаешь, чем меня, но… — голос Тони дрогнул, из уголка глаза скатилась слеза и впиталась в белый пододеяльник. — Просто попробуй понять, что то, что хорошо для тебя, не может быть хорошо для всех остальных.       — Я тебя не понимаю, — Август огладил его костяшки большим пальцем, сжал ладонь сильнее, всмотрелся пытливо в глаза.       — И не надо, — Тони горько улыбнулся. — Просто пообещай, что никому не скажешь о том, что я тебе рассказал. Никому. Вообще. Отцу Антонию тем более. Это моя жизнь, и только мне её жить и ей распоряжаться. Пусть это останется нашим с тобой секретом, хорошо? Ещё одним маленьким безобидным секретом?       Тони говорил так проникновенно, смотрел так жалостливо, что Август просто не мог ни согласиться. Если так подумать, то ничего страшного он не сделает, если сохранит чужой секрет в тайне. Это же не его личный секрет, значит, он не должен им распоряжаться. Пусть он согрешит, решив пойти у Тони на поводу и поступить вразрез учению отца Антония, считающего, что любые секреты развращают. Пусть возьмёт на себя этот грех.       Лишь бы глаза Тони не были полны слёз.       — Хорошо, — согласился Август, чувствуя, как ещё одна язва выжигается на его душе. — Я никому не скажу. Но пообещай мне: если тот, кто причинил тебе боль, снова сделает это, то ты назовёшь мне его имя. И я клянусь, что он поплатится.       Тони слабо кивнул.       — Спасибо, что не прогнал и помог разобраться со всем… этим.       — Как бы я мог? — Август почувствовал, как к горлу подступил ком. Он был человеком тонко чувствующим, умеющим сопереживать. И горе Тони воспринималось им так же остро, как собственное. — Мне жаль, что тебе пришлось пережить этот кошмар. Если я могу сделать для тебя ещё что-то, то я сделаю, только скажи.       Новая слезинка потекла по виску Тони, и Август бережно утёр её пальцем. Как можно было вообще причинять боль этому созданию? О нём хотелось заботиться, оберегать, а не сжимать пальцы на тонкой шее, придушивая. Да покарает Бог того, кто посмел это сделать!       — Можешь… меня обнять? — неловко попросил Тони, но увидев переменившийся взгляд Августа, тотчас взял слова назад. — Хотя не надо. Глупость ляпнул. Прости.       — Нет-нет, всё хорошо, — Август поднял руки в успокаивающем жесте. Он не ожидал, что Тони попросит о такой малости. Впрочем, он никогда не просил больше, чем Август мог дать. Августу доводилось обниматься, пусть он это и не очень любил. Во время обмена эмоциями его могли заключить в объятия и это не вызывало в нём никакого отторжения, но в обычной жизни приходилось трудно. Сердце всегда от волнения начинало биться быстрее, тело деревенело. От тесного прикосновения к другому человеку его будто бы ошпаривало кипятком. Чужое тепло ощущалось невыносимым. Но Тони требовалась помощь, и Август пообещал, что окажет её.       Он помог ему встать на ноги, обнял под лопатками, не рискуя прижимать его к себе и удерживаясь от него на шатком расстоянии. Тони придвинулся сам. Он обвил его шею, повиснув на ней, прижался всем телом и… зарыдал.       От слишком откровенной близости Август поначалу испугался и впал в ступор, подумав, что грешная плоть снова может дать о себе знать, да ещё и в самый неподходящий момент, но, когда он услышал первые всхлипы, оцепенение пропало.       — Тише-тише, — зашептал Август ему в кудри, отчего-то очень вкусно пахнущие незнакомым ароматом. Держать Тони не было неприятно, напротив, очень даже уютно. И обнимать его было удобно. Подбородок Августа как раз ложился ему на макушку, и мягкие кудряшки щекотали шею. Жар тела не обжигал, а согревал.       На пробу Август огладил Тони по спине. Возмущения не последовало, и Август повторил действие. Он уткнулся ему в волосы, зажмурился, чувствуя, что сам готов был вот-вот заплакать, не в силах выносить осознания, что такой хрупкий мальчик был вынужден сносить отвратительное отношение к себе. Над ним издевались, порочили честь, а он, то ли запуганный, то ли слишком самоуверенный, не хотел называть имя мучителя. Как Август сможет его защитить, если не знает, кто виновен? Сумеет ли вовремя прийти на помощь? Никто не должен был обращаться с Тони подобным образом.       Никто и никогда.       И Август сделает всё, чтобы так оно и оставалось.       Следовательно, и планы теперь менялись. Август больше не мог рассказать отцу Антонию о том, что именно откровенный танец Тони пробудил в нем желание. Мог разве что признать в рукоблудии, но никак не в содомском грехе. Иначе Тони от него могли перевести в другое место, где он больше не сможет его защитить. И там никто не будет знать о том, что Тони в опасности, потому что тот, будучи гордым дурачиной, никому не расскажет об этом. С ним было трудно сходиться, трудно завоёвывать доверие, и Август не знал, каким чудом ему это удалось и почему Тони выбрал именно его, чтобы поделиться горем. Он не рассказал о случившемся даже брату, иначе Олег бы уже рвал и метал, поставил бы всю общину на уши, ища виновного. Может, Тони было стыдно говорить ему о подобном? А может, опять с ним рассорился?       Вот и получалось, что пока Тони будет здесь, под присмотром Августа, то будет в безопасности. Но если останется один… Страшно было представить, что может с ним случиться.       «Маленькая тайна рождает большую ложь», — как некстати вспомнились слова отца Антония. Знал бы он в какую по счёту за сегодняшний день тайну влез Август, точно бы в нем разочаровался.       Они ещё долго стояли обнявшись, пока Тони не затих. Август баюкал его в своих руках, окружал теплом и не заметил, как Тони начал дремать стоя. До Августа это дошло только тогда, когда он позвал его, а тот не ответил.       — Эй, Тони, — Август умилённо улыбнулся, чувствуя, как в груди зарождается росток спокойствия, — просыпайся, твой брат тебя, наверное, уже ищет. Время позднее. Домой пора. Я тебя провожу, никому в обиду не дам.       — Ещё пять минуточек, — пробурчал Тони куда-то ему в грудь. Он без зазрения совести навалился на Августа всем телом, благо весил не так много и держать его было легко.       — Не заставляй тебя нести до дома на плече. Олег не поймёт.       Тони отодвинулся, взглянул на Августа сонно, зевнул.       — Не хочу домой. Мне там плохо.       — Я не могу тебя оставить у себя. Тогда ещё хуже станет, потому что придётся отчитываться перед твоим братом, почему ты домой не вернулся. Вот, бери, — Август всучил ему мазь, — пойдём, провожу тебя, соню.       Тони, впрочем, не стал сопротивляться. Сжал мазь в кулаке и направился к выходу. Август последовал за ним.