Не убоюсь греха

      Еловые иголки впивались в колени и ладони. Волосы больно оттягивала грубая рука, заставляя запрокидывать голову назад. В заднице жгло, неприятно пульсировало, кожа натягивалась вокруг вдалбливающегося члена. За спиной раздавалось тяжёлое дыхание, изредка сопровождаемое бормотаньем: «Это всё ты, ты виноват».       Тони, стиснув зубы, глухо мычал. Слёзы застилали глаза и капали с ресниц на землю. В бёдра вцепились мёртвой хваткой медвежьи ладони. После них останутся синие следы, которые будут служить напоминанием о произошедшем всю следующую неделю. Кожа у Тони была нежной, синяки на ней оставались легко. Перед работой приходилось их замазывать плотным тональным стиком. Но теперь беспокоиться об этом не стоило. Работы у Тони больше не было, как и хлипкой стабильности, которую он выстраивал для себя годами.       С самого детства он понял одну важную вещь: чтобы выжить, нужно уметь приспосабливаться. И зачастую приходилось жертвовать многим, в том числе и собственным телом. Его он не щадил, позволяя другим делать с собой не самые приятные вещи, лишь бы получить из этого выгоду. Взрослые дяди могли неплохо заплатить за то, чтобы обладать им всю ночь. Но купить его любовь им было не под силу.       Тони никого из них никогда не любил. Скорее, терпел. Чаще — ненавидел. Вся его жизнь была невыносимым круговоротом из боли и ненависти. И отправной точкой, с которой начался его спуск по наклонной, была мать, оставившая их с братом на попечение отцу. Если бы эта сука была нормальной и не бухала, как свинья, то, возможно, всё было бы по-другому. Она могла бы побороться, написать заявление. Сделать хоть что-то, чтобы спасти себя и детей, но она выбрала самый лёгкий путь — жалость к себе.       Пока мать была рядом, весь гнев отца направлялся на неё. Отец работал ветеринаром в частной клинике. Лечил животных, души в них не чаял, а по вечерам, приходя домой, устраивал скандалы на пустом месте. Повод находился всегда: недостаточно хорошо вымытая тарелка, пыль на подоконнике, недосоленный суп, слишком вызывающая блузка или яркий макияж. Да что угодно! Он мог подумать, что жена ему изменяет только потому, что у неё было хорошее настроение. И пожаловаться на его поведение было некому: бабушка с дедушкой по отцовской линии рано умерли, а бабушка по материнской линии жила в глубинке, еле умела пользоваться телефоном, и мать лишний раз не хотела её тревожить. Внешнее благополучие было для неё важнее, чем то, что происходило за закрытыми дверьми.       Олег, будучи одиннадцатилетним сопляком, пытался вступаться за мать, но ничем хорошим это никогда не кончалось. Доходило до драк. Отец избивал его, избивал мать, пока Тони, забившись в угол, большими, полными ужаса глазами наблюдал за происходящим.       Он ненавидел вечера, потому что по вечерам всегда бывали скандалы. Всегда кричала и плакала мать, всегда орал и размахивал кулаками отец. И это было неплохо, правда неплохо, потому что самого Тони никто не трогал. Ему было лет семь. Он приходил со школы, делал уроки под звуки ругани. Просил Олега поиграть с ним. И Олег играл, напряжённо вслушиваясь в гомон за стеной, чтобы успеть среагировать и броситься между родителями, загородив своей тушкой мать. В полицию никто никогда не звонил. Олег боялся, что их с братом разлучат и заберут в детдом, а мать… кто бы знал, почему она не звонила. Может, думала, что всё наладится со временем, если она станет идеальной женой, чего от неё требовал муж.       Однако идеальной жены не вышло. Мать стала топить горе в алкоголе и делала это настолько успешно, что довела себя до потери человеческого лица. Понятное дело, что во время развода детей ей никто не оставил. Отец запугал тогда Олега детдомом, нарассказывал всякой жути, наобещал, мол, «теперь-то без шлюхи-матери они заживут хорошо», — иными словами, делал что угодно, лишь бы получить право на опеку. Олег и поверил, не став подтверждать показания о домашнем насилии. Даже спустя одиннадцать лет Тони так и не смог простить брату это глупое доверие.       В первые два месяца после развода действительно всё шло хорошо. Тони заканчивал второй класс, Олег — шестой. Отец строил из себя порядочного семьянина: покупал игрушки, гаджеты, если и кричал, то редко. Но понемногу всё вернулось на круги своя. Он будто прощупывал почву, узнавал, куда можно давить и с какой силой. Скандалы возобновились. Побои участились. Только теперь под раздачу, в первую очередь, попадали дети, а не жена. Она больше не жила вместе с ними, и один чёрт знал, где вообще находилась. Иногда появлялась перед школой, вылавливала Тони и Олега и с пьяной перекошенной рожей умоляла о прощении. Олег просил её уехать в родной город, к бабушке, где ей смогут оказать помощь, извинялся за то, что соврал в суде, и уверял, что сможет позаботиться о младшем брате и защитить его.       Он сам забирал Тони со школы, сам делал с ним уроки, успевая вылизывать квартиру до блеска и учиться на четвёрки и пятёрки, потому что за тройки отец порол его ремнём. Чтобы минимизировать нахождение Тони в вечернее время дома — тогда, когда возвращался отец с работы, — Олег отвёл его в школьную баскетбольную секцию. Тони там совсем не понравилось. На первой же тренировке ему попали мячом в голову да так сильно, что он вырубился. После были попытки пристроить его играть в футбол, в волейбол, заниматься карате, даже хоровое пение пробовали. Всё ему было не то, пока однажды он не увидел по телевизору шоу, где танцоры боролись за один миллион рублей. Глядя на этих талантливых людей, он пытался повторять за ними движения под музыку и воображал себя знаменитым танцором. Тогда-то Олег и смекнул. Он привёл Тони в местный дом культуры, где отдал его заниматься классическими танцами. На спортивную форму зарабатывать пришлось тоже Олегу: отец категорически был против подобных «девчачьих занятий» и, когда прознал, чем будет заниматься его ребёнок, то устроил такой скандал…       Олег был для Тони всем. Заботливый, никогда не ругающийся, помогающий с уроками, уделяющий достаточно внимания и защищающий от побоев. Он частенько брал вину за младшего на себя или утаивал его оценки и проступки в школе от отца. Иными словами, был идеальным старшим братом, на которого хотелось равняться. Жизнь понемногу начала налаживаться. В том же году, когда Тони пошёл в третий класс, в школе открыли танцевальный кружок, и помимо дома культуры, он стал ходить ещё и туда, набрав себе пять тренировок в неделю. Как только успевал не слететь с планки хорошиста, было загадкой. Олег гордился им, водил на все занятия, присутствовал на всех выступлениях. Тони был уверен, что мог рассчитывать на него. В череде неустойчивых будней, когда не знаешь, как сильно может разойтись отец, Олег был константой спокойствия, за которой Тони находился, как за каменной стеной.       Даже когда отец стал высказывать недовольство насчёт того, как много времени Тони проводил на тренировках, Олег его защищал и говорил: «Раз ребёнку нравится, то пусть ходит. Спорт всяко полезнее сидения дома». Отец же всё настаивал на поиске «более мужского» занятия и частенько использовал этот повод для того, чтобы унижать Тони и назвать его «бабой». Он не посетил ни одного концерта сына, всегда отмахивался тем, что находил более важные дела. Не купил ни единого танцевального костюма, ни единых балеток.       Олег всегда учил Тони, что не нужно никого слушать, а делать то, что нравится. Сам он пошёл заниматься рукопашным боем, потом боксом, чтобы научиться давать сдачи. Теперь, если отец поднимал на него руку, Олег не сносил терпеливо его злость. Он бросался в ответ с кулаками, используя приёмы, которым учил тренер. Поначалу получалось не очень, но с годами, когда Тони пошёл в шестой класс, а Олегу исполнилось шестнадцать, отец стал бояться проявлять агрессию. Теперь он мог, разве что, срываться на Тони, когда старшего брата не было дома.       В отличие от Олега Тони не отвечал насилием на насилие. Когда отец налетал на него, замахиваясь для удара, он просто столбенел. Не мог сдвинуться с места и закричать. Не мог отбиться. Всё его существо замирало от страха, и оставалось только надеяться, что брат скоро придёт с работы и защитит его. Потому Тони старался проводить свободное время где угодно, кроме дома, из-за чего съехал с четвёрок на тройки. Школьная библиотека, в которой он делал уроки, закрывалась в четыре, и полтора часа, чтобы сделать домашку, ему не хватало. В конце концов, он вообще перестал её выполнять и предпочитал шататься по улице с одноклассниками, которые не отличались хорошей успеваемостью. В их кругу он не чувствовал себя своим, но это было всяко лучше одиночества.       Олег больше не успевал за ним следить. Он тогда бросил школу, устроился на работу, потому что отец стал сильно ограничивать его в деньгах, говоря, что тот уже большой лоб и мог бы сам о себе заботиться. Уходил он ранним утром, а возвращался поздно вечером. Перестал посещать выступления Тони, перестал помогать с уроками. Находиться дома снова стало опасно, потому что не было рядом человека, способного заступиться. Отец выдумывал всё новые и новые поводы для издёвок: то пидором обзывал Тони за его любовь к танцам, то говорил, что он сильно похож ебливым характером на мать и закончит так же, как она; то избивал за оценки. Бил исключительно в те места, которые не были заметны под одеждой, спасибо ему и на том.       Когда Олегу удалось устроиться в бар, где он работал три дня, а два отдыхал, Тони почувствовал, как дышать стало легче. Теперь у него была небольшая двухдневная возможность отдохнуть от страха, в котором он пребывал последние полгода. Счастью его не было предела. Жизнь, казалось, начала налаживаться. Олег стал уделять ему больше внимания: они вместе могли смотреть фильмы, вместе играть в баскетбол на площадке, а иногда, по праздникам, даже ходить на всякие хоррор-квесты и играть на автоматах в торговых центрах.       Ближе человека, чем Олег, у Тони не было. Он тяжело сходился с людьми, был недоверчивым, пугливым, с одноклассниками отношения у него не очень-то ладились. Только в танцевальной секции удалось завести настоящую подругу, которая была по совместительству его партнёршей. Кристина была милой девочкой с пухлыми щёчками, признавшаяся ему в любви в четвёртом классе. Тони никогда ничего не испытывал к ней, кроме тёплых дружеских чувств, и потому ответил отказом, на что Крис отреагировала достойно: предложила остаться друзьями. Что бы ни случалось, она всегда была готова прийти ему на помощь, а Тони всегда был рад выслушать очередную историю о неудавшемся школьном романе и перемыть косточки всем, кто сделал Крис больно.       Однако о том, что разделило его жизнь на «до» и «после», он не смог рассказать даже ей.       Это произошло по весне, заканчивался шестой класс. К тому времени Тони уже не первый год мучился от ночных кошмаров. Он просыпался в холодном поту, дышал загнанно. Иногда звал на помощь, из-за чего будил и отца, и Олега. Последний никогда его за это не ругал. Только позволял Тони спуститься с двухэтажной кровати на первый уровень, лечь к себе, и сразу же крепко обнимал со спины с успокаивающим: «Спи, всё хорошо».       В тот раз всё произошло точно так же. Тони проснулся от кошмара, в котором его душил отец. Когда воздуха перестало хватать и почудилось, что наступила смерть, он открыл глаза и закашлялся, хватаясь за горло. Понятное дело, что Олег проснулся тоже. Он спокойно поднялся с кровати, помог Тони спуститься вниз, потому что от страха его ноги и руки дрожали, и по обыкновению лёг ближе к стене, обняв его со спины.       Ничего не предвещало беды, Тони уже начал было засыпать, как вдруг почувствовал, что рука брата сдвинулась с места и принялась поглаживать его по животу и груди. Было приятно, но странно. Может, Олег решил его так успокоить?       Однако это предположение тотчас разрушилось, стоило руке скользнуть ниже. Прямо в трусы с динозавриками. Глаза Тони распахнулись, он шумно вздохнул и дрожащим от испуга голосом спросил:       — Ш-ш-шт-то т-ты делаешь?       В ответ донёсся шёпот:       — Ничего. Просто хочу, чтобы тебе было хорошо.       Стоило ли говорить, что в ту ночь Тони было плохо до тошноты? Пожалуй, этот поступок он мог бы оценить по шкале паршивости как самое худшее, что вообще могло случиться. Ни уход матери, ни побои отца не могли сравниться с этим предательством. Потом уже Тони всё думал: что он сделал не так? Почему брат поступил с ним подобным образом? Почему решил, что ему нужна такая ласка? Но найти ответ на эти вопросы не мог и по сей день.       Олег в ту ночь не причинил ему физической боли, и в последующие разы тоже. Он вёл себя сдержано, не торопил, старался всеми возможными способами доставить Тони удовольствие, несмотря на его мольбы остановиться. Всё время повторял, что безмерно любит и за всю жизнь подобные чувства испытывал только к нему. Что ни одна девушка или парень не могли с ним сравниться.       Поначалу Тони сопротивлялся, плакал. Даже как-то попытался ударить Олега, но против этого шкафа смешные попытки в самооборону были безуспешны. Олег стремился доказать ему, что всё было нормально и то, что происходило между ними, было совершенно естественно.       Он знал, что Тони никому не расскажет. Знал, что тому будет стыдно. А ещё прекрасно понимал, что ему некуда будет пойти. Кроме Олега он никому не был нужен, чтобы за него вступились.       Но самым ужасным было не это. Несмотря на всё, что делал брат, Тони продолжал его любить. Олег был единственным, кто о нём заботился. Был его семьёй, в конце концов. Они вместе столько пережили. Столько горя снесли. И отречься от него Тони просто не мог. Он чувствовал, что они связаны, так какая разница, как именно эта связь будет проявляться? Главное, чтобы Олег не оставлял его, продолжал заботиться, не причинял боли и не давал в обиду, когда отец начинал ругань. Должно же было хоть что-то в жизни Тони оставаться неизменным? Теперь ради этого постоянства он был готов на всё.       Было ли ему стыдно, когда он решился сдаться и в очередную ночь сам полез Олегу в трусы? Наверное. В тот момент он не чувствовал ничего и был внутренне холоден до ужаса. Думал только о том, какую пользу сможет извлечь из подобных отношений. Олег продолжит быть «хорошим» старшим братом, отец по-прежнему будет сдерживаться, чтобы не получить тяжёлым кулаком по морде. Пусть он и был гневливым и неуравновешенным человеком, но по силе Олегу явно уступал.       Тони с детства учился выживать и считал, что был в этом хорош. В мире, где даже родному брату нельзя было доверять, он поднаторел в хитрости. Прощупывал почву не хуже отца, узнавая, как далеко может зайти в манипуляциях, которыми доводил Олега до ручки. Виноватым себя за это не чувствовал. Ночью он мог быть шёлковым, а днём закатывал истерики, если что-то не нравилось. Олег терпел. Давал всё, что Тони просил: новые танцевальные костюмы, оплату частных танцевальных школ, красивую одежду, краску для волос. Может, чувствовал себя должным, если такое слово вообще было к нему применимо, а может, на самом деле так сильно любил?       Стабильность, которой Тони так жаждал, наконец снова появилась. Однако вместе с ней пришёл и новый страх. Теперь Тони не столько боялся оказаться забитым до смерти собственным отцом, сколько боялся остаться в одиночестве. Он постоянно чувствовал себя отвергнутым. Мать ушла, когда он в ней так нуждался. Всё его детство отец никогда не проявлял любви, всячески срывал на нём свою злость, а после делал вид, будто сына не существует. И только брат единственный оставался рядом, но брал определённую плату за это. Все родные люди его предавали, и в каждом предательстве он видел виноватым себя. Будь он лучше, может, и не случилось бы ничего? Видимо, он был такого отношения достоин, коль с другими ничего подобного не происходило. У той же Крис в семье всё было тихо и гладко. Приходя к ней в гости, он чувствовал себя не в своей тарелке и не мог поверить, что такая спокойная жизнь вообще бывала.       Особенно страх одиночества обострялся в моменты близости с братом. В голове всегда билась единственная судорожная мысль: «Лучше уж так, чем быть одному». Ему думалось, что если он останется один, то не сможет справиться с самим собой, и все эти мысли, эмоции просто уничтожат его изнутри.       Когда Олег засыпал, Тони чувствовал себя вывернутым наизнанку. Он не понимал, что с ним творилось и отчего было так плохо. Казалось, что его непременно бросят. Оставят в самый неподходящий момент, если он не будет потакать желаниям Олега. И что тогда будет? Он вцеплялся в людей, как пиявка, возводил в идеал, но стоило им допустить хотя бы малейшую ошибку в его отношении — неудачно пошутить, сказать грубое слово, — как тотчас они оказывались смешаны с грязью. Олег постоянно пребывал в этом порочном круге и давно привык, что настроение Тони переменялось со скоростью света, потому сильно не обижался. Крис же доставалось меньше, может, потому что она была девчонкой и Тони всё же пытался себя контролировать, чего для Олега делать не собирался.       К нему он испытывал уничтожающе противоречивые чувства. С одной стороны, любил безмерно, потому что тот был его семьёй, а с другой — ненавидел до смерти. В периоды ненависти он причинял ему столько боли, что порой сам себя боялся, и после рядового скандала полз извиняться и умолял не бросать. Конечно же, Олег его никогда бы не бросил, но в моменте страх был настолько сильным, что не поверить в него было нельзя.       Ситуация ухудшилась, когда Тони решил, что доучиваться в школе не имеет смысла, потому что он не знал, кем хотел стать, и не видел себя в будущем успешным юристом или врачом. Он пристрастился к прогуливанию уроков с начала десятого класса, но на занятия по танцам продолжал исправно ходить три раза в неделю и старался их не пропускать. По вечерам же посещал ночные клубы, куда пускали без паспорта. Там он учился флирту, пробовал алкоголь и с огромным рвением заводил одно знакомство за другим, в результате чего случайно наткнулся на артистов драг-шоу. В тот невероятно удачный зимний день артисты собрались на мальчишник, чтобы проводить друга в последнюю холостяцкую ночь. Если бы Тони не разговорил их, то ни за что бы не смог догадаться кем они работали. По этим мужикам вообще нельзя было сказать, что ночами они переодевались в женщин и выступали на сцене.       Тематический квир-клуб, где они работали, по их словам, медленно, но уверенно загибался. Владелец недостаточно вкладывался в обустройство помещения, закрывал глаза на плохие отзывы. Программа шоу запресневела, потому что делать что-то новое и крутое для тухлой публики было скучно. И тогда Тони предложил свою кандидатуру, чтобы «разбавить» драг-номера. Он рассказал, что умеет танцевать вог, гоу-гоу, стрип-дэнс, что у него есть подходящие костюмы. Показал видеозаписи с тренировок. Умолял дать шанс и говорил, что ему этот опыт просто необходим и он согласен работать без трудового договора. Лишь бы взяли. Конечно же, и про возраст Тони тоже соврал. Кому это было нужно, если в нём видели потенциал в виде притока посетителей и возможность уклонения от налогов? Он был молод, хорош собой, ничего и никого не стеснялся, но самое главное — с радостью соглашался на любую оплату.       Это был прекрасный шанс попробовать себя на сцене и заработать первые в своей жизни деньги. Не каким-нибудь кассиром в продуктовом, как доводилось работать Олегу, а танцором! Тони должен был делать то, что ему нравилось и приносило удовольствие. Лучшего и желать было нельзя.       Однако когда он отработал первую смену и получил на руки скромные бумажки, то понял, что такой расклад его совершенно не устраивал. Если ранее он был рад одной возможности выступить за деньги, то теперь понимал, что очень погорячился. Потратив семь лет на обучение различным танцевальным стилям, разработав собственный почерк в хореографии и не собираясь останавливаться на достигнутом, он видел свою зарплату совершенно в других цифрах.       Ему хотелось большего.       Большего, чем мог дать Олег.       Тони был жаден не только до денег, но и до внимания и острых ощущений. Любил риск и опасность. Только этими способами удавалось хотя бы ненадолго заполнить поселившиеся под сердцем безнадёжность и одиночество, которое он испытывал даже тогда, когда находился среди людей. Наверное, именно поэтому он дал объявление в интернете о том, что работает стриптизёром на выезде. После выступлений нередко он мог коротать время в компании обеспеченных женщин или мужчин. Ему было плевать, какого человек пола, лишь бы кошелёк имелся да потолще. И если ему соглашались заплатить за секс, то он никогда не отказывался.       Тони нередко ночевал вне дома. Он танцевал в том квир-клубе, где находил мужчин, готовых заплатить за ночь с ним, выступал с откровенными танцами на частных вечеринках, баловался травкой, если кто-нибудь угощал, и особо не беспокоился о своей безопасности. Возвращаясь домой, он сталкивался с обозлённым Олегом и, дабы избежать конфликта, сам затаскивал его в постель. Удивительно, но это всегда срабатывало.       Жаль только, что Олег довольно быстро догадался о том, какой образ жизни Тони вёл. Конечно же, ему это не понравилось. Наверняка, он думал, что младший брат навсегда останется с ним, что будет его любовником и ни в какие отношения с другими людьми вступать не станет. Ведь Олег так старался для него, потакал всем прихотям, в постели заботился в первую очередь о нём, а не о себе. Но Тони было плевать на это. Ему всегда всего было мало. Он был, как бездонная яма, поглощающая всех, кто в неё заглядывал.       Олег пытался на него повлиять сначала разговорами, потом угрозами. Помогало это плохо, потому что чем больше запретов он выставлял, тем дольше Тони не появлялся дома, шатаясь по отелям и клубам. Олег думал, что тело брата принадлежит ему, и всячески навязывал эту мысль самому Тони, на что следовала закономерная реакция: Тони шёл по рукам, доказывая, что его тело только его и он сам волен решать, как с ним поступить.       Когда к беспорядочному сексу добавились более тяжёлые наркотики, Тони почти пропал с радаров. Отцу было плевать, он перестал интересоваться его жизнью, потому что был особенно сильно сконцентрирован на своей. У него нашли какую-то опухоль в голове, Тони в подробности тогда не вдавался, не до того ему было. Поисками брата занимался только Олег. Кажется, тогда у него появились первые седые волосы на затылке. Их было трудно заметить в хвосте, и Тони поначалу не обратил на них внимания, потому что волновало его совсем другое — выживание.       Он, как сейчас помнил: съехав из отеля из-за закончившихся денег, он добрёл до дома, тихонько провернул ключ в замочной скважине, вошёл в квартиру. Олег стоял в прихожей, переплетя руки на груди, и не сводил с него хмурого взгляда, пока Тони разувался.       — Тебя не было две ёбаных недели. Где ты, мать твою, шлялся? — спросил он с упрёком.       — Веселился, — надменным и насмешливым тоном ответил тот, и следом почувствовал, как щёку опалила пощёчина.       В тот день Олег впервые поднял на него руку. Потом, правда, на коленях просил о прощении. Это было приятное зрелище. Но факт оставался фактом. Олег больше не был его защитником. Теперь он был тем, от кого следовало бежать, но Тони, как бы ни пытался, не мог этого сделать. Он всегда возвращался к нему. Не только потому, что нуждался в деньгах, но ещё и потому, что боялся остаться один, а Олег всегда его принимал, как бы зол ни был. Только он по-настоящему нуждался в Тони, а Тони нуждался в нём. Наверное, так и выглядела та самая любовь, о которой писали в книжках, когда двух людей, вопреки всему тянуло друг к другу? И вся боль, которую они испытывали, была нормальна?       Любил ли Тони брата? Наверное. Искалеченной наивной детской любовью. Хотел ли его когда-нибудь по-настоящему, как мужчину? Нет. Только играл и манипулировал, а впоследствии даже научился получать удовольствие. В подобные моменты он по-настоящему себя ненавидел и считал больным извращенцем.       В один из очередных наркотических загулов, Тони пропал всего на три дня. Он помнил, что участвовал в оргии, что там было много алкоголя и экстази. Ещё помнил, что трахался без презерватива. А ещё там был чёрный с большим членом, и, конечно же, Тони было интересно попробовать, какого это — впихнуть в себя нечто подобное. Когда он проспался, пришёл в себя, оделся и приехал домой, то не знал, радоваться или плакать. Пока он кутил эти три дня, умер отец. Олег не смог дозвониться до Тони, чтобы сообщить об этом, потому что тот по обыкновению отключил телефон.       Похороны должны были проходить завтра. Тони на них ехать отказался, как и на работу в гейскую сауну, где должен был отплясывать на дне рождении какого-то Эдуарда. Смерть отца напрочь отбила любое желание веселиться. Несмотря на то, что с его уходом жизнь Тони обещала стать намного спокойнее, он ощутил внутри себя такую пустоту, что готов был полезть на стену, лишь бы стало легче. В поисках утешения он пару раз переспал с братом, однако это только усугубило тянущее чувство в груди. Олег выцеловывал его лицо, шептал нежно, что теперь только они остались друг у друга, а Тони всё думал, что шторы в комнате слишком аляпистые и пора бы их сменить на какие-нибудь бежевые или серые. Да, определённо, бежевые.       После похорон Олег совсем переменился. Стоило ему получить на Тони попечительство на весь последующий год, как он стал себя вести так, будто мог полностью распоряжаться его жизнью. Он запирал брата в квартире, не пускал никуда, лишь бы тот снова не «ушёл блядовать». Теперь у него не было сомнений на этот счёт, потому что во время очередного скандала по поводу ограничения свободы Тони сам во всех красках описал, как хорошо ему было с другим мужчиной и как много бабок тот отвалил ему за упоительную ночь. Олег тем вечером избил его настолько сильно, что Тони в какой-то момент всерьёз подумал: "Убьёт, убьёт ведь!". Однако страх не мешал ему, захлёбываясь кровью и истерично смеясь, повторять, что теперь Олег стал таким же, как их отец.       Таким же гневливым, неуравновешенным говном.       Ладно бы на этом неприятности закончились, так нет. Очередная напасть пришла спустя пару месяцев после смерти отца. Тони сильно заболел. У него поднялась высокая температура, которая не спадала на протяжении двух недель. Появилась боль в горле, кашель. Отсутствовал аппетит, постоянно тошнило. Поначалу братья решили, что так проявлялся грипп, но когда Тони покрылся алой пятнистой сыпью, в предполагаемой причине заболевания пришлось усомниться. Он почти не вставал с кровати, потерял в весе, и состояние его оставалось стабильно плохим. В больницу же идти отказывался: с детства боялся врачей и потому отчаянно врал, что шёл на поправку.       В один из вечеров, Олег лежал с ним в обнимку и трепетно выцеловывал изнеможденное лицо, шею, чувствительное местечко за ухом. Именно на нём он и замер губами, то прижимаясь ими сильнее, то потираясь.       - Тони, у тебя тут шишка, - пробормотал обеспокоенно и тут же потянулся пальцами к другому уху, прощупывая кожу за ним. - И здесь тоже. Не помню, чтобы они были раньше.       Тони умолчал о том, что находил подобные шишки и в подмышечных впадинах, однако Олегу хватило и этих двух, чтобы потянуться к телефону и полезть в интернет за ответом на вопрос. Оказалось, что так выглядело воспаление лимфоузлов, и это стало решающим фактором, чтобы потащить Тони в поликлинику чуть ли не силком, несмотря на все капризы и возражения. Врач выписал ему лечение, направил на анализы и отпустил домой. Олег лично проконтролировал, чтобы следующим днём Тони явился на сдачу крови в восемь утра.       С течением дней, симптомы стали ослабевать и Тони пошёл на поправку. Стоило ему расслабиться и забыть о болезни, как спустя неделю на плановом приёме у врача стало известно, что у него обнаружили ВИЧ. Где именно он им заразился, понятно не было, но очевидно, что на одной из своих "блядских вылазок", как выразился Олег. Страшнее новости о смертельном диагнозе могло быть только осознание: скольких ещё он успел перезаражать, пока спал с кем попало, не предохраняясь?       Тони плохо помнил, что почувствовал, когда ему сообщили о диагнозе. Тот день вообще смазался в памяти и превратился в дату из учебника истории, которая, вроде как, и важна, а вроде и забудется сразу же после контрольной. Предполагал ли он, что его образ жизни сможет привести к подобном исходу? Конечно. Но каждый раз, когда соглашался на секс без презерватива, думал: «Это со мной не произойдёт. Авось, пронесёт!».       Самое плохое всегда случалось с другими — опасное и беспечное убеждение, в которое Тони упорно верил, несмотря на то, как часто жизнь поворачивалась к нему задом. Итог в виде неизлечимого заболевания был предсказуем, наверное, поэтому и не вызвал шока. Сидя в кабинете врача вместе с Олегом, от которого Тони не собирался скрывать правду, он всё думал, отстранённо глядя в окно: сколько осталось жить? Месяц? Год? Два? Как же много он ещё не успел, сколько всего не попробовал! Ему недавно исполнилось семнадцать. Перед ним раскрывал когтистые лапы большой и опасный мир, зовущий изучить себя и попробовать на вкус.       Неужели отмеренное время уже подходило к концу?       Олег, каким бы идиотом ни был, смог сложить два плюс два и осознал, что тоже был болен. Ведь ему было прекрасно известно, как именно передавался ВИЧ. От отчаяния он чуть ли не зарыдал прямо в кабинете и на все попытки Тони успокоить его не реагировал. Справиться сумел только врач, который объяснил, что с таким диагнозом люди живут и очень долго. Для этого нужно было всего лишь-то встать на учёт в СПИД-центр, ежемесячно получать там препараты, которые предстояло принимать до самой смерти, и заниматься сексом с презервативом. Находясь на антиретровирусной терапии, можно было даже ребёнка зачать, и он бы родился здоровым. Врач же врать не стал бы. С этой несокрушимой уверенностью Тони и вышел за дверь.       «Болячкой больше, болячкой меньше», — твердил про себя, пока курил перед дверьми поликлиники. Если благодаря таблеткам можно было не готовиться к собственным похоронам в ближайшее время, то и переживать не имело смысла. И чего только Олег так нервничал? Подумаешь, с кем не бывает? Тони бы понял его волнение, если бы лекарства были платными, но за них платило государство. Живи и радуйся, чего страдать за зря?       — Это всё ты виноват, — повторял Олег, как заведённый, пока стоял рядом и выкуривал третью сигарету подряд. — Надо было думать головой, когда ноги раздвигал перед хер пойми кем.       А Тони только безучастно кивал, стряхивая пепел с сигареты указательным пальцем в урну.       С тех пор жизнь братьев совсем омрачилась. Тони стал регулярно принимать антиретровирусные препараты, ходил выступать исключительно на афтерпати в клуб и то под присмотром брата, который устроился туда барменом, чтобы не позволять Тони творить необдуманные поступки, и всё было бы хорошо, если бы Олег не стал читать. Кто бы мог подумать, что такое плодотворное занятие могло на него пагубно повлиять! Он нашёл в интернете сообщество ВИЧ-диссидентов, отказался пить таблетки, несмотря на положительный анализ на ВИЧ, и стал склонять к подобной жизненной позиции Тони. Потом ещё и с каким-то сектантом Костей познакомился, который начал промывать ему мозги насчёт веры в Бога. Если бы Тони знал, до чего всё это доведёт, то непременно бы бежал от Олега.       Если бы только знал…       Теперь же он сжимал в кулаках комья земли, стонал от боли, пока Олег трахал его в лесу, куда увёл с причастия. Тони уже и забыл, каково это, когда приходилось торговать своим телом за возможность не быть избитым. Возможно, сломанное ребро в нынешних полевых условиях было бы намного лучше порванной задницы, но назад повернуть уже было нельзя.       Ещё до переезда в общину Олег стал творить дичь. Иначе это Тони обозвать просто не мог. Олег стал изредка ездить в какую-то общину, возвращаясь после которой, отказывался от секса с Тони и практиковал воздержание. Не то чтобы Тони очень расстраивался, но по уязвлённому самолюбию такая смена обстоятельств била сильно. Олег же сам говорил, что не любил никого сильнее Тони. А вдруг он влюбился в кого-то другого и больше его любить не станет, и Тони останется, в конце концов один?       Хуже воздержания стали только нравоучительные речи о вреде антиретровирусной терапии. Конечно же, Тони этот бред не слушал и продолжал принимать препараты, как назначил врач. Если котелок тёк у Олега, то это не значило, что и Тони должен был дырявить свой, чтобы быть похожим на брата. И ладно бы если на этом всё прекратилось — отсутствие близости и промывка мозгов были неприятны, но терпимы, — однако Олег пробил второе дно. Он стал смывать в унитаз все таблетки. Вообще все. От кашля, изжоги, температуры. Даже от поноса. Тони приходилось прятать свои лекарства в почтовом ящике, потому что Олег его никогда не проверял.       Брат совсем съехал с катушек. Он с пеной у рта стал доказывать, что ВИЧа не существовало, что это всё один большой заговор против здоровья нации. Тони поначалу пытался спорить с ним, но когда до него дошло, что все попытки тщетны и Олег намертво погряз в этой навязчивой идее, то перестал ему перечить. Просто молча кивал и пропускал всё мимо ушей.       Иногда Олег всё-таки нарушал «обет воздержания», после чего ещё долго ходил хмурым, как туча, и… молился. Реально, вставал на колени перед кроватью и молился, чтобы Бог отпустил ему этот грех и не наказывал его с братом. Тони, когда это увидел впервые, то не сдержался — истерично заржал.       Олег, конечно же, и его пытался втянуть в религию: рассказывал о Боге, читал Евангелие вслух, учил молиться, объяснял, что их греховное влечение послано бесами, говорил про какого-то духовного лидера, который открыл ему глаза и наставил на путь истинный, но Тони, кроме того, как правильно креститься, ничего не запомнил. Не надо оно ему было. Совсем тяжко стало, когда Олег стал запрещать ему работать и демонстрировать своё полуголое тело. Конечно, Тони посылал его далеко и надолго и продолжал делать то, что нравилось, Олег же сам его учил в детстве, что поступать нужно именно так, однако ни к чему хорошему этот протест не привёл.       Тони ходил битым. Да, Олег не срывался на него, как отец, по любому поводу. Он поднимал руку только тогда, когда Тони не слушался. В остальное время был заботлив, ласков, внимателен. Он говорил, что желал ему добра, хотел, чтобы они спаслись, очистившись от содомского греха и избавившись от порочной, неправильной тяги друг к другу.       Он запирал Тони дома, закрывая дверь на нижний замок, который не открывался изнутри, а сам ходил работать, чтобы обеспечить их двоих. От скуки и безделья Тони был готов выть, потому, когда Олег сказал, что хочет свозить его на отдых в Алтайский край, он без раздумий согласился. Только в пути до него стало доходить, что что-то было не так. Олег аккуратными намёками старался ему объяснить, как следует вести себя там, куда они едут. Именно это и смутило. Нетрудно было догадаться, что они направлялись в какое-то религиозное поселение, где жили очень скучные и благочестивые люди, коль при них даже курить было нельзя. Олег отобрал у Тони последние сигареты и прямо на его глазах, смял пачку и выкинул её в окошко автомобиля, на котором они добирались до отдалённой деревеньки в качестве попутчиков.       Водитель — кажется, его звали Александром — всю дорогу делал вид, что не слышал их разговора. Глаза его были скрыты спортивными солнцезащитными очками, лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Лишь ухоженные черные с проседью усы забавно двигались, когда он жевал жвачку. Большую часть поездки он просто отмалчивался да слушал "Дорожное радио", несмотря на то, что Тони пытался обратиться к нему за поддержкой, демонстративно жалуясь на Олега: "Этот болван увёз меня на отдых, но курить мне запрещает! Нет, ну где это видано, забирать у курящего почти полную пачку сигарет! Говорит, что стыдится моего поведения! Материться запрещает! Позорю я его, ага, да-да, конечно".       Однако Александру было натурально плевать на все его возмущения:       — Курить вредно, — только и ответил он, и Тони понял, что остаток поездки лучше провести во сне.       Когда он впервые увидел Костю и Григория — мужчину с морщинистым лицом, чёрной бородой и наколками на пальцах, — то сразу понял, что ожидает его полная жопа. Эти люди выглядели так, будто вылезли из прошлого. Их одежда, бороды и стрижки были похожи на крестьянские, не то чтобы Тони особо в этом разбирался, но именно такое сравнение ему первым пришло на ум.       Как назло, Тони посадили в седло к Григорию. Этот угрюмый, очевидно, сидевший тип не внушал никакого доверия. Подобных людей он всегда избегал, даже заговаривать боялся, а тут пришлось тесно прижаться, чтобы не свалиться с лошади, и вместе ехать через бесконечный лес. Шли часы, а лошади всё шли и шли вперёд. Деревья сливались в одно зелёно-коричневое пятно. Хотелось спать. Тони не заметил, как задремал, навалившись на Григория и уложив голову ему на плечо. Тот не стал его тревожить до конца пути, только обнял себя за корпус его расслабленными руками, придерживая их за перекрестье, чтобы сонный пассажир не свалился и не расшибся.       Увидеть сборище «крестьян» в белых одеждах Тони готов не был. У него отваливались поясница, задница, ляжки с внутренней стороны, и последнее в тот момент, чего ему хотелось бы, так это осознать, что он попал в какую-то дикую секту. Ему доводилось смотреть на Ютубе видеоролики про всяких современных язычников, но он даже подумать не мог, что когда-нибудь сам окажется в их поселении.       Оказалось, что язычниками себя эти люди не считали. Судя по рассказам об Иисусе Христе, они придерживались христианства. В провожатые Тони и Олегу выделили не какого-то рядового жителя, а настоящего, чтоб его, священника. Отец Август сразу взял их в оборот, покормил, а после повёл по всей общине, дабы подыскать им «дело по душе». Уже тогда Тони ощутил, что здесь было что-то нечисто. Олег обещал, что это будет отдых, но выходило так, что им придётся работать. Очень много работать. А ещё молиться, причём не только перед едой, но и каждое утро и каждый вечер. Трудовой духовный лагерь какой-то. Иначе обозвать эту богадельню не получалось.       Только когда отец Август оставил их с Олегом наедине, Тони устроил ему допрос пристрастием и последующий скандал, когда вызнал, что они приехали сюда не на полтора месяца до конца лета, а на пмж. Ещё берестяной прописки не хватало для апогея идиотизма. Конечно же, Тони стал думать, как отсюда свалить или хотя бы добраться до города без Олега, ведь лекарственной терапии против ВИЧ у него больше не было. Прямо перед поездкой брат, чтоб его, решил проверить почтовый ящик и обнаружил заначку.       Может быть, если бы Олег потерял Тони, сбежавшего от него в тайне, то переменился бы и осознал свои ошибки? Понял бы, что нельзя заставлять безоговорочно слушаться и игнорировать его потребности? А потом сам бы вернулся в город, снова стал извиняться на коленях, целовать его, шептать, что любит и больше никогда не совершит подобной ошибки?       Ночью Тони почти не спал. Всё думал о побеге, просчитывал следующие шаги, но постоянно упирался в одно и то же препятствие: он не знал дороги. Даже если он сможет стащить рюкзак Олега и сбежать в тайне ото всех, то, оказавшись в лесу, может заблудиться. Он ни разу в жизни за грибами-то не ходил, а тут нужно было добраться до Талинки! Отец Август, любезно взявший его на поруки, недаром сказал, что сюда могли добраться только те, кому это было действительно нужно. Кто бы в такую даль в здравом уме попёрся!       Хорошо, хоть сосед по комнате достался спокойный. Даже слишком. Он был неразговорчивым, на контакт шёл плохо, отвечал через силу. Перед сном Тони пытался расспросить его, как тот сюда попал, чем занимается здесь и зачем вообще решился приехать, но не узнал ничего путного. Костя относился к тому типу людей, которые всю жизнь находились в духовных поисках, отрицали критическое мышление и рисковали оказаться под влиянием кого-то более говорливого. Олег был таким же, только тупее, потому что уверовал в самую первую религию, которую ему сунули под нос.       Со слов Кости, он перепробовал столько религий, что сам сбился со счёта, и нигде не смог найти истины. Только отец Антоний с его свершаемыми чудесами смог вселить в него доверие. Он заботился о братьях и сестрах и искренне был заинтересован в спасении каждого. Однако воодушевления в его словах, какое было у отца Августа, Тони не заметил. Скорее, Костя будто пытался убедить в этом сам себя.       — А как тебе отец Антоний помог? — спросил Тони, уже лёжа в постели. Олег пока читал евангелие за столом при свете лучинки (венец технологий!) и в их разговор не вступал.       — Он помог мне найти смысл жизни и пообещал, что я перестану мучиться от неопределённости, — Костя лежал на спине. В темноте не было видно, закрыты ли его глаза или нет.       — Что ты имеешь в виду под неопределённостью? — уточнил Тони.       — Я не видел смысла в жизни.       Тони хмыкнул. Он тоже порой смысла в жизни не видел, но когда грусть сменялась радостью, то от подобных мыслей не оставалось и следа.       — А сейчас видишь? — спросил, ожидая услышать безоговорочное «да» и следом историю о том, какой отец Антоний молодец, как он хорошо помог. Но вместо этого Костя сказал:       — Я всё ещё борюсь с этим грехом, но здесь, пожалуй, я впервые почувствовал себя нужным. Частью чего-то… большего…       И всё. Больше он не проронил ни слова. Тони в общем-то и не настаивал на продолжении беседы, однако для себя отметил: Костя на безмозглого фанатика похож не был. Несмотря на это, простить ему затаскивание в сектантскую общину Олега не мог. Конечно, Костя не тащил его силком, не зазывал целенаправленно, Олег сам принял это решение. Но ведь именно Костя рассказывал ему о том, как его собственная жизнь стала лучше после переезда сюда.       Утренний подъём для Тони стал настоящим адом. Во-первых, он не привык вставать ни свет ни заря; во-вторых, он любил принимать тёплый душ после сна; а в-третьих, начинать день без сигарет было настоящим кощунством. Костя объяснил, что здесь они моются только раз в неделю, по субботам, отчего Тони впал в отчаяние. Привыкший к чистоте и туалетной воде, он и так еле держался, чтобы не кривиться, когда чувствовал, какой аромат источался от Кости. Подумать только, скоро и от него самого будет так же вонять…       Праздник в честь приезда новеньких в общину был таким же скучным, как и её жители. Тони не ожидал от этих фанатиков чего-то, что сможет его удивить или развеселить, потому решил, что будет веселить себя сам. Он наелся до отвала, успел вздремнуть под нудные песни, восполнив недостаток сна, потом пустился в пляс на площади и устроил танцевальный флэшмоб. Даже священника подвигаться заставил.       Отец Август казался безобидным малым, искренне верующим в тот бред, что проповедовал отец Антоний. Он не знал стольких простых вещей, и если бы Тони показал ему мобильный телефон, то вызвал бы этим культурный шок. Кстати о телефоне. Олег не стал его забирать у Тони, потому что толку от этой железяки в глуши не было никакого. Отключив телефон до лучших времён, Тони спрятал его под свой сенник. На всякий случай. При побеге он очень пригодится, главное, чтобы Олега эти умные мысли не догнали, и он всё не испортил, утопив телефон в бочке.       Праздник проходил хорошо, а Тони в очередной раз мог гордиться своим умением приспосабливаться. Особенно ему понравилось болтать с местными девушками. Среди них ему больше всех приглянулась Юлька. Чем-то она напомнила Крис. Тони скучал по ней. В последний год они почти не виделись из-за Олега. Он то ли ревновал, то ли думал, что Крис поможет ему бежать. Когда она узнала, что Тони почти не выходит на улицу, то предложила свою помощь. Говорила, что следует обратиться в полицию, что происходящее — ненормально, но Тони отнекивался. Как он мог создавать брату проблемы? Олег зла ему не желал, а пытался, наоборот, защитить. Делал это, как умел, конечно, но зато не отрекался от Тони и не оставлял его.       День был бы, определённо, чудесным, если бы не разожгли костры. Тони ненавидел огонь. Отец в детстве наказывал его, удерживая маленькую нежную ладошку над свечой, и с тех пор, Тони даже спички в руки брать боялся. Олег знал об этом, но потащил его прыгать. От страха Тони заплакал, умоляя оставить его в покое. Он уже думал, что сейчас Олег сделает ему больно прямо при всех — даст подзатыльник или пощёчину, — но на помощь подоспел отец Август. Тони до этого момента считал его совершенно бесполезным. Он даже подумать не мог, что тот бросится его защищать и не станет заставлять участвовать в обряде. В конце концов, Август же был священником и должен был, наоборот, настаивать на том, чтобы обычаи соблюдались всеми безоговорочно.       Чего-чего, а поддержки с его стороны Тони точно не ожидал. Отец Август оказался человечным и, слава Богу, которого не существовало, не терпел насилия так же, как и сам Тони. Может, нахождение у него в учениках выйдет терпимым и получится даже чему-то дельному научиться? Например, приготовлению слабительного, которое можно будет подливать Олегу в еду. Хотелось бы в это верить.       В тот день Тони всё-таки смог себя пересилить и прыгнул через костёр, но не потому, что верил в чудодейственное очищение, а потому, что видеть ревнивое лицо Олега было много приятнее. О, этот убийственный взгляд и поджатые губы! Можно было вечно любоваться его плохим настроением. Тони чувствовал удовлетворение, когда знал, что Олегу тоже было плохо. Становилось легче дышать, настроение поднималось, ведь горе Тони доставалось и тому, кто был его причиной. К слову, прощения у брата он так и не попросил, потому что виноватым себя не считал, несмотря на то, что Олега всячески на это намекал. Ничего, перебесится и успокоится.       Следующий день в корне отличался от праздничного. Еда снова была однообразной и пресной — такой, как в день приезда. Запах пота, казалось, только усилился, и Тони воротил нос от каждого, с кем находился поблизости. Радовало, что сегодня как раз должны были топить бани, но до мытья ещё нужно было дожить. Курить хотелось неимоверно. Если так дело и дальше пойдёт, то он будет крутить самокрутки из крапивы, лишь бы полегчало. Может, у этого священника-лекаря найдётся какая-нибудь особая травка, которую можно будет свернуть в косячок?       Именно по этой причине Тони очень внимательно его слушал во время приготовления отвара и именно поэтому задавал наводящие вопросы. Отец Август был слишком чистым и невинным, как комнатный цветок, и явно ничего не заподозрил. В своём неведении он был невероятно мил. Тони таких людей ни разу в жизни не встречал и всё ждал какого-то подвоха. Но рабочий день постепенно подходил к концу, а отец Август, как был ангелом божьим, так им и оставался. Тони поймал себя на мысли, что ему было стыдно расстраивать и раздражать его. Как можно было такому беззащитному существу создавать проблемы? Надо порыхлить грядки? Не проблема, милый, сейчас всё будет сделано!       А ещё у отца Августа жил чудесный воронёнок. Тони души не чаял в животных и детях. Только их он по-настоящему любил, потому что они никогда не причиняли ему боли намеренно. Они были самыми искренними созданиями, существующими на планете. А Карлуша был очень искренен в желании жрать, потому что так заглатывать червей и не давиться — нужно было уметь.       День можно было бы считать сносным, если бы не пара неприятных событий. Тони узнал, что беременная жена отца Антония будет рожать без присмотра врачей. Не то чтобы ему было какое-то дело до неё, но это было бы неплохим способом свалить отсюда. Однако больше всего его шокировало то, что отец Август был уверен, что врачи творят зло. Это ж как ему мозги промыли за столько лет? Хотя, чего Тони удивлялся? Если бы его с младых ногтей так же растили в окружении сектантов, то он бы вырос точно таким же. Винить в этом Августа было бы глупо. Слишком доверчивым он был, а доверчивость — не порок, но раздражает знатно, конечно.       И ладно бы, если бы потрясения на сегодня закончились, так нет. Потом была исповедь. Такого зверства Тони даже в школе не видел, где гопники частенько мутузили ботаников просто так, потому что могли и считали, что демонстрировать силу — это круто. Он просто не мог молчать, видя, как Юлька ревёт от стыда и обиды. Он никогда не мог оставаться в стороне, когда девочек унижали. Только трусливые животные могли позволить себе причинять боль тем, кто был слабее.       Конечно же, все были настроены против него. А то как же? Он помешал вершить правосудие самому отцу Антонию, усомнившись в правильности его решения! Плевать. Что они ему сделают? Молиться больше заставят? Пальчиком пожурят? Начнут унижать, так же, как Юльку? Пусть. У Тони кожа потолще будет, с ним случались вещи и похуже.       Благо, всё закончилось мирно. Только вот, разговора с Олегом избежать не удалось. После исповеди, ужина и службы тот отвёл Тони домой и стал отчитывать, говоря, что брат его позорит, ведёт себя неприемлемо и должен заботиться, в первую очередь, о своём спасении, а не лезть к другим людям. Кости дома не было, он ушёл мыться одним из первых, потому Олег разошёлся на полную. Тони даже подумал, что сегодня на его теле появятся новые синяки, но этого, к счастью, не случилось. Закончив лекцию на тему хорошего поведения, Олег подобрел, взял два полотенца из их общего рюкзака и пошёл мыться, позвав брата с собой.       Мало того, что сектанты здесь мылись по старинке из ковшиков и корыт, так ещё и туалет у них был на улице. Тони впервые в жизни столкнулся с такими благами цивилизации. Его кишечник отказывался облегчаться не на комфортном унитазе и в компании жужжащих навозных мух. Оставалось надеяться, что организм со временем привыкнет к такому существованию и сдастся.       Баня Тони не понравилась вообще. Когда он зашёл в парную в первый раз, то подумал, что сейчас умрёт. Было так жарко и воздух был настолько горяч, что обжигал слизистую носа. Он выбежал оттуда меньше, чем через десять секунд, и Олег предложил ему подождать в предбаннике, когда температура в парной станет ниже, чтобы они всё-таки смогли погреться, а не просто помыться. Нахер такое счастье нужно было, конечно, но Тони, скрипя зубами, согласился. Олег только-только закончил чтение нотаций, и провоцировать его на новый заход совсем не хотелось.       После исповеди Тони думал, что его уже ничем не смогут удивить, но то, что случилось на следующий день, оказалось выше его понимания. Во-первых, с ним поговорил отец Антоний. Во время прогулки он долго и медитативно вызнавал у Тони подробности его жизни: спрашивал, как тот учился, где работал, нравится ли ему здесь. На что Тони по приколу отвечал такими фразами, от которых у любого человека начали бы дёргаться оба глаза сразу.       — Твой брат говорил, что ты работал в клубе. Кем ты там работал?       — Тем же, кем работают те, кто работает в клубах.       — Как у вас отношения с Олегом? Часто ссоритесь?       — Так же, как у всех людей, у которых есть братья.       — Это как?       — Так же, как у всех.       Невозмутимости отца Антония можно было позавидовать. Тони откровенно издевался над ним, не желал выходить на контакт и поддерживать беседу. Однако, когда отец Антоний перестал мучить его расспросами и повисла немая пауза, Тони аккуратно поинтересовался:       — Отец Антоний, слушайте, а я могу съездить в город?       — Зачем тебе в город? — голос отца Антония как был спокоен и ровен, так и остался.       — Мне надо там кое-что взять, — Тони не хотел признаваться, что именно взять, зная, как тут все относятся к врачам.       — Если ты будешь утаивать, что тебе нужно, то я не смогу тебе ничем помочь.       — Мне нужны таблетки, — Тони со всей серьёзностью посмотрел ему в глаза, закусил щёку изнутри, ожидая ответа.       — Нет, — отец Антоний улыбнулся, — я не могу тебе позволить. Ты парнишка умный, должен понимать, что это против веры. Врачи совершают небогоугодные вещи, грешат, возвращая людей с того света при помощи Сатаны. И все лекарства, которые они дают людям, тоже от Лукавого. Живя здесь, ты исцелишься от своей болезни, — он положил руку на плечо Тони. Добавил тише: — Если Бог смилостивится.       На этом разговор был окончен.       Вторым шокирующим событием стало причастие. Тони узнал, что отец Антоний причащает людей галлюциногенными грибами, а отец Август его в этом полностью поддерживает, не видя ничего плохого даже тогда, когда ему в отрытую говорят, что давать наркотики детям — это плохо! Более того, он сам ещё и варево волшебное готовит! Тони, конечно же, вспылил. Подобный поступок он воспринял как предательство. Август казался ему безобидным мальчишкой, запертым в теле взрослого мужчины, и он представить себе не мог, что тот был способен на подобный кошмар!       Тони почувствовал себя идиотом, когда понял, к кому стал проникаться доверием. В этом мире нельзя было доверять никому. Сколько раз жизнь тыкала его в это носом, а он всё наступал на одни и те же грабли и наступал. Что ж, настало время прозреть и трезво взглянуть на реальность.       Когда они с Августом разошлись и казан остался без присмотра, Тони ещё некоторое время боролся с желанием пойти и вытащить из воды все грибы. Жаль только, что помогло бы это вряд ли: наверняка, они уже успели завариться. Да и просматриваемость с площади была слишком хорошей. За этим занятием его могли легко застигнуть. Особенно отец Антоний, чьи окна выходили на площадь. И тогда проблем было бы не миновать. Олег бы точно разошёлся не на шутку. К тому же, если сектанты причащались регулярно, то, наверное, знали, какую дозировку нужно соблюсти, чтобы всё было хорошо.       Свой первый в жизни псилоцибиновый трип Тони запомнил навсегда. Его накрывало постепенно, в отличие от солей, изменение восприятия было похоже на эффект от травы поначалу, но чем больше времени проходило, тем страннее он себя чувствовал. Ещё и эти барабаны с однообразными песнями. Ему казалось, что голова пухла от звуков и готова была разорваться. Но потом время будто замерло, и раздражающие звуки стали разгонять кровь по венам. Тони захотелось танцевать. Без задней мысли, он поднялся и позволил телу двигаться так, как оно чувствовало. Он вспомнил, как накуренный танцевал стриптиз на закрытых вечеринках и это было восхитительно. В те моменты он чувствовал себя неимоверно хорошо и будто бы целостно. На него смотрели, им восхищались. Его хотели.       Но вот, кто-то грубо схватил его за плечо, всучил отброшенную на землю рубашку и поволок куда-то. Тони не сразу признал брата. Его фигура сливалась с окружающим миром и была похожа одновременно на траву, дома и небо. Олег волочил его мимо домов и полей, пока не привёл в лес и не метнул со всей силы на землю. Тони упал, вывернув щиколотку, до крови сцарапав ладони, локти и колени. Голова кружилась. Дышать было тяжело.       — Какого блядского хера ты творишь?! — зарычал Олег, вздёргивая его за плечи вверх, чтобы поставить Тони на колени и заставить его смотреть глаза в глаза.       — Я просто хотел потанцевать, мне просто хотелось… — тараторя, начал оправдываться он. Из головы Олега оленьей короной стали расти ветки. Они нависали над Тони, придавливали его к земле своей узловатой мощью, и он не заметил, как стал вжимать голову в плечи.       Раздался звонкий удар: Олег дал ему пощёчину такой силы, что изо рта брызнула кровь.       — Я делаю для тебя всё! Желаю тебе только самого лучшего! Забочусь о тебе, а вот чем ты мне отплачиваешь? Строишь из себя клоуна четвёртый день подряд? — орал он. — Как ты не можешь понять, что я хочу, чтобы мы с тобой стали нормальными! — Тони отчего-то стало смешно. — Ты ржёшь? Надо мной? Лучше бы над собой, потому что это не я только что танцевал стриптиз на глаз у всех братьев и сестёр! Они вообще в шоке были, когда тебя увидели полуголого!       — Ты уверен, что здесь нам точно помогут? — Тони скалился перепачканными в крови зубами. — Здесь даже детей наркотой пичкают, что-то не похоже это на нормальную веру. Не помню, чтобы на уроках основы религии в школе нам говорили: курите дурь, дети мои, только так вы приблизитесь к Богу.       Олег схватил его за волосы, поднял на ноги.       — Отец Антоний сказал, что поможет нам с содомским грехом. Я сожалею о том, что сделал это с тобой и хочу всё прекратить, — процедил Олег. Его гневные слюни попали Тони прямо в глаз, из-за чего тот снова заржал.       — Блять, ты ему рассказал, — обречённо проговорил Тони. — Нахуя? Всё же нормально было.       — Посмотри, в кого ты превратился, — Олег переместил руку ему на горло и сжал так сильно, что Тони захрипел, вцепился в его пальцы, закашлял. — Ты стал блядью. Торговал собой, танцевал голый за деньги. И Бог знает, что ещё делал… Не удивлюсь, если кололся или с животными трахался. И в этом только моя вина. Это я тебя не уберёг. Не надо было поддаваться бесовскому желанию, не надо было делать это с тобой.       — Олеж… — только и смог выкашлять Тони, и этого хватило, чтобы Олег его отпустил. Тони рухнул перед ним, жадно глотая воздух. Когда он отдышался, то поднял на брата озлобленный взгляд и мстительно добавил: — Я ещё и наркотики употреблял, прикинь? Вставляло получше, чем на этом твоём причасти, потому что сейчас я могу связно мыслить.       Сказал он это, очевидно, зря, потому что в следующее же мгновение ему прилетело с ноги в живот. Олег схватил его волосы, поднимая на ноги, вновь притянул его лицо к себе, и Тони хватило одного взгляда ему в глаза, чтобы понять: сейчас будет очень плохо. Как действовать дальше, чтобы оставить все кости целыми и остудить гнев Олега, он прекрасно знал. Нужно было всего лишь зашептать всполошено «Олежа, Олежа, хороший мой», потянуться вперёд и поцеловать. Прильнуть к нему, не позволяя себя оттолкнуть, сунуть руку ему в бельё, а дальше, как пойдёт.       В этот раз пошло не очень. Олег вдалбливался в него, не обращая внимания на просьбы сбавить темп, заламывал руки, бил по заднице, будто мало причинял боли, и неустанно винил Тони во всём. В чём конкретно не уточнял, но Тони и так понимал.       Лучше ему было вообще не появляться на свет и умереть в утробе матери. Ведь теперь он должен был чувствовать вину за то, что возымел наглость быть зачатым.       Уже после, распластавшись голышом по земле и не смея повернуться на спину, Тони с закрытыми глазами слушал, как брат, матерясь, одевался, а после ушёл, бросив его здесь одного. Оставшись наедине со своей болью, Тони завёл руку за спину, шипя, провёл пальцами между ягодицами, поднёс их к лицу и вымученно застонал. Сперма была перемешана с кровью. Олег порвал его. И теперь нужно было срочно найти хоть какие-нибудь лекарства, чтобы облегчить свою участь. Единственным человеком в общине, у кого они имелись, был отец Август. Как бы Тони ни противился, ни обижался на него за чрезмерную тупую доверчивость, но больше ему было просто не к кому пойти.       Отлежавшись хорошенько, Тони оделся, еле нашёл путь из леса к полям, «дополз» до реки. Промыл в воде все ссадины, умыл лицо и, как ни в чём не бывало пошёл на ужин, а после на службу. Олег стоял где-то у стены и делал вид, что его не знает. Всяко лучше, чем испытывать на себе его презрительный взгляд.       Каково же было удивление Тони, когда отца Августа он там не увидел. Прибежал Колька, шепнул что-то отцу Антонию на ухо и тот начал проводить службу сам.       Значит, с Августом что-то случилось? За эти четыре дня Тони уже привык, что все службы проводил только он, и потому закономерно забеспокоился. Вдруг не только ему одному во время причастия пришлось пережить настоящий пиздец? После службы Тони некоторое время ещё поколебался, решаясь идти или нет, беспокоить отца Августа или же дотерпеть до утра, но как представил, с какой болью придётся идти завтра в туалет, всё же поплёлся к нему.       Конечно же, отец Август пытался у него вызнать, кто сотворил с ним это. Тони не хотел признаваться, что виновным был родной брат. Даже если отец Антоний знает, то Августу — этому большому мальчишке, которого в данный момент язык не поворачивался назвать «отцом», — точно о подобном слышать не следовало. По крайней мере, не сейчас. Не хватало ещё того, чтобы он тоже начал Тони обвинять в случившемся.       Этого бы Тони не вынес.       Однако Август не обвинял. Его глаза были полны сострадания, а руки прикасались к ранам с такой аккуратностью, что у Тони щипало в носу, а к глазам подступали слёзы. К нему никто никогда так не прикасался. Боль для него была понятным и привычным языком, в отличие от нежности, за которой всегда следовала расплата.       Август ничего не требовал взамен. Он просто делал то, что должен был сделать лекарь, за что Тони был ему безмерно благодарен. Вот только, лекарь совсем не был обязан предлагать защиту. А ещё не обязан был обниматься с пациентами. Тони чувствовал себя пусто и горько и, когда просил об объятиях, то не рассчитывал, что ему их дадут. Он вообще не думал, что сможет пробыть у Августа дольше пяти минут. Идти домой не хотелось, видеть Олега — тем более.       Обниматься с Августом было хорошо, даже лучше, чем с Крис, когда в школьные годы Тони приходил к ней за утешением и врал, что ему было плохо после ссоры с отцом, хотя на самом деле не мог выносить мысли о том, что ночью отсасывал брату. Август был высоким, худым и на нём можно было повиснуть. А ещё у него были большие и ласковые руки. И плевать, что от него пахло потом так же, как от всех в этом трудовом лагере. Тони смог нареветься вдоволь, пользуясь случаем. Его гладили по спине, не просили перестать рыдать, потому что мужчины не плачут, и самое главное — не винили за то, что произошло.       Вымотанный кошмарным днём, Тони не заметил, как доверчиво уснул в руках человека, которого знал всего лишь несколько дней. Сказали бы ему об этом вчерашним днём, он бы поднял эти слова на смех. Когда он торговал собой и оставался ночевать у клиентов, то либо закидывался снотворным, либо вливал в себя полбутылки вина. Его тревожность не позволяла ему засыпать в постели чужих людей. Но сейчас, будь его воля, он бы вообще остался у Августа и уснул бы прямо на полу без всякого допинга, только бы домой не возвращаться. Но Август был прав, что брат станет его искать, и кто знает, насколько он будет зол, когда узнает, что Тони ночевал у другого мужчины. И плевать ему будет, что Август священник. Он же даже разбираться не станет. Пойдёт на него с кулаками, а тот и защититься не сможет, добродушная каланча.       Тони шёл с Августом по ночной улице, цепляясь за его руку. В коленях поселилась слабость, а травмированная лодыжка напоминала о себе болью при каждом шаге. Август, в конце концов, предложил ему локоть, чтобы было удобнее, и Тони с радостью согласился.       — Если будешь плохо чувствовать себя, то не приходи ко мне завтра, лучше отдохни от работы, — сказал Август, подводя его к крыльцу Костиного дома.       — А могу я просто прийти? Займусь дрессировкой Карлуши, — Тони хихикнул. Он остановился перед дверью, повернулся к Августу лицом. — Но если ты не хочешь меня видеть…       — Нет, с чего ты так решил? — праведно возмутился Август. — Приходи, конечно. Карлуша будет рад тебя видеть… и я. Тоже.       Тони ощутил, как в груди стало тепло-тепло и боль в теле словно уменьшилась.       — Я приду, обязательно. Ты теперь от меня так просто не отвяжешься, отец Август, — последние два слова он произнёс намеренно с напыщенным тоном, чем вызвал у Августа улыбку. — Ладно, я пойду. Спокойной ночи.       — Да, спокойной ночи, — Август улыбнулся на прощание и, не задерживаясь, пошёл прочь. А Тони тяжело вздохнул, разулся, отставив кроксы в сторону, чтобы о них не споткнулись по утру, и отворил дверь. Внутри было темно. Костя беззастенчиво храпел, а вот Олег сидел на кровати, как изваяние, и стоило Тони переступить порог, как он тотчас повернул голову в его сторону и шёпотом спросил:       — Где ты был?       — У отца Августа, — Тони пожал плечами, проходя к своей кровати у дальней от входа стены.       — Что ты там делал?       — Обрабатывал ссадины. Только у него есть лекарства здесь. Тони откинул одеяло, снял рубашку, штаны. Спать он любил в одном белье, так тело быстрее расслаблялось.       — Я тебя сильно… ну это… — Олег усиленно пытался подобрать подходящие слова, чтобы не сболтнуть лишнего при Косте. Вдруг тот проснётся и всё услышит?       — Да, сильно, — безразлично ответил Тони, пока кутался в одеяло, — спи давай.       — Прости, — сокрушённо прошептал Олег. — Я не хотел, не знаю, что на меня нашло. Я не должен был…       — Ага, всё, не доставай меня. Спать хочу, — Тони прикрыл глаза.       Этой ночью ему снова снились кошмары, но, просыпаясь, он не шёл к Олегу, как делал раньше. Он думал об Августе и о том, что тот его обязательно защитит. Спасёт и от плохих сновидений, и от человеческой жестокости.       Он же пообещал. А Тони почему-то хотелось ему безоговорочно верить.