Не убоюсь греха

      Тело ныло. Стоя на службе, Тони впервые в своей жизни пожалел о том, что был закостенелым атеистом. Будь он верующим, как все собравшиеся, мог бы помолиться Богу о том, чтобы боль унялась. Может, сработал бы эффект плацебо. Поясница и задница напоминали о себе при каждом движении. На животе расцвёл синяк. Улыбаться, как и вертеть головой, по-прежнему было тяжело и чревато, но Тони забывался и с удивительным упорством наступал на одни и те же грабли: Юлька поприветствовала его перед службой смущённой улыбкой, и он просто не мог не улыбнуться в ответ.       Олег пытался с ним поговорить о случившемся в лесу, но никакой осмысленной беседы из этого не вышло. Он выглядел, как нашкодивший пёс. Всё извинялся и извинялся за то, что потерял над собой контроль. Да, ранее он действительно так не срывался и всегда уделял внимание подготовке. Может, в этот раз пагубно сказались грибы? А может, он был очень расстроен, что план по исправлению брата не работал, и не смог удержать гнев? На все обещания и заверения, что подобного больше не повторится, Тони только отмахивался. Лицемерие его раздражало. Что толку от всех этих благих слов, если в итоге Олег рано или поздно поступит так же, как вчера? Если он позволил себе насилие один раз, то позволит и во второй, глупо было бы в этом сомневаться.       На богослужении Тони стоял вдали от брата, привалившись к стене возле входа, опустив голову, переплетя руки на груди, и нагло подрёмывал. Благо, что не храпел, а то привлёк бы к себе пару десятков осуждающих взглядов. Не то чтобы ему было какое-то дело до мнения окружающих, но выделяться не хотелось. Излишнее внимание к своей персоне его не интересовало. Как раз наоборот, он желал слиться с местностью, чтобы никто сразу его не хватился, когда он решится бежать в город.       Отец Август (как же смешно было называть его так величаво!), отведя службу и раздав всем желающим благословения, подошёл к Тони и беспокойно поинтересовался:       — Как ты себя чувствуешь?       — Средней степени паршивости, — Тони было приятно, что его состоянием интересовались. Август проявлял заботу, но в то же время был сдержан, и это не могло не располагать.       — Что я могу сделать для тебя? Чтобы тебе стало лучше?       — Ничего, — Тони безразлично пожал плечами, — со временем пройдёт. Всегда проходило, и сейчас пройдёт.       — Всегда? — Август вычленил самое опасное слово, и Тони мысленно взвыл. Надо же было так подставиться под удар!       — В смысле, что со мной всякое случалось, и что я всегда справлялся со всем сам, — Тони мелко улыбнулся, чтобы не тревожить ранку на губе.       Август кивнул. Сказал:       — Я сейчас переоденусь, подожди меня немного.       Тони порадовался, что тот не стал его допрашивать. Августа легко было обмануть или перевести тему. Безобидный мальчишка-переросток — вот кем он являлся. По сравнению с тем же отцом Антонием он был много приятнее, потому что не давил авторитетом, оказывал помощь, если она требовалась, и обладал состраданием. В то, что отец Антоний умел сочувствовать, Тони верилось с трудом.       В трапезную Август и Тони вошли вместе. Сели тоже рядом. Олег сместился куда-то в конец стола — по крайней мере, Тони его не видел. Рядом с Августом было хорошо и спокойно. Даже пресная гречка, и та казалась вкуснее. Еда здесь, конечно, была просто отвратная. За неимением другой, приходилось давиться тем, что давали. У Тони под кроватью была спрятана молочная шоколадка, которую он провёз сюда, благодаря настоящему чуду. Он затолкал её на самое дно рюкзака и по приезде вытащил и перепрятал, чтобы Олег не нашёл. Проносить шоколад не воспрещалось, но в последние месяцы брат стал негативно относиться к любым вкусностям, говоря, что они расхолаживают. Только по воскресеньям позволял есть сладкое и сам съедал пару конфет. Конечно же, Тони посылал его с этими странностями далеко и надолго и просто заказывал на скопленные деньги доставку. Курьер приходил к нему под окно, Тони спускал верёвку, и таким образом получал свои любимые Марсы, Сникерсы и Милки.       В поездку Олег запретил брать вторую сумку, из-за чего всю уходовую косметику пришлось оставить дома. Она просто не могла влезть в один рюкзак. Брали только самое необходимое. Тони еле уговорил брата положить с собой бутылку шампуня с запахом миндаля и утрамбовать сверху любимые голубые кроксы. Понятное дело, что шёлковую китайскую рубашку с рисунком дракона во всю спину пришлось оставить дома. И теперь было неизвестно, как скоро Тони снова сможет её надеть.       Больше, чем по одежде, он скучал по танцам и шитью. Он обожал создавать костюмы для выступлений, мог вечерами просиживать за изготовлением сложных изделий, например, пиджака, усеянного стразами, которые все пришивал вручную. Его никто не учил, как правильно моделировать, кроить, соединять детали, обрабатывать срезы без оверлока, втачивать потайные молнии. Никто не стоял над ним и не говорил, что делать, как было у девочек в школе на уроках труда. Он до всего дошёл сам при помощи видеоуроков из Ютуба.       Олег, бывало, просил его сшить какую-нибудь рубашку или спортивный костюм, и Тони ехал за тканью в магазинчик, где каждый консультант знал его в лицо, закупался всем необходимым и садился за работу. Ему было приятно, что брат высоко ценил его труд и был уверен в результате.       После завтрака Тони занялся очень важным и полезным делом: он решил обучать Карлушу человеческой речи. Он уселся на пол, сложив ноги по-турецки, вытащил его из ящика, посадил в ладони и стал ласково приговаривать:       — Попка-дурак, попка-дурак, а ну, повторяй, — Карлуша заинтересованно поглядывал на него то левым глазом, то правым. Многозначительно молчал. — А скажи-ка, Олег дурак.       — Тони, хватит при мне ругаться. Иначе сейчас тебе тяпку дам, и будешь грядки полоть, — пробурчал Август, не отвлекаясь от приготовления разогревающей мази. Он неторопливо толок в ступке сушёный жгучий перец и травы, названия которых Тони не запомнил.       — Ла-а-адно, — Тони закатил глаза, почесал Карлушу по шейке. Тот распушил перья, довольный, что ему уделяют неприлично много внимания, и звонко каркнул. — Что, мой хороший? Кушать хочешь?       Глядя на них, Август улыбнулся.       — Он час назад ел. Не верь ему.       Беззастенчиво нагадив Тони в ладошку, Карлуша потопал по руке вверх и, помогая себе слабенькими крыльями, взобрался на плечо.       — Фу, какой ты засранец, знал бы, что ты на меня насеришь, не брал бы тебя на руки, — скривившись, Тони вытер испачканную руку свежей соломой из ящика, поднялся с пола и пошёл до умывальника с вороном на плече.       Август рассмеялся ему вслед и даже замечания не сделал за грубые слова. Того и гляди, спустя месяц общения с Тони вообще нормальным человеком станет. Эх, был бы здесь интернет, можно было бы устроить ему такой крутой экскурс в жизнь современного человека! Интересно, как сильно бы вытянулось лицо Августа, когда с ним бы заговорила Яндекс-Алиса?       Внезапно в дверь постучали и раздался мальчишеский голос:       — Отец Август, можно?       — Можно, входи! — вместо Августа ответил Тони. В этом доме он уже чувствовал себя почти что полноправным хозяином. Если в огороде грядки поливал, значит, и гостей мог принимать.       Дверь отворилась, на пороге появился Колька.       — Отец Август, отче просит у тебя Тони забрать на пару часов. Говорит, что-то важное, срочное и не терпит отлагательств, — понятное дело, что отчитывался он только для приличия, потому что отец Антоний уже всё решил и ничьё разрешение ему не требовалось.       — А что случилось, он не сказал? — уточнил Тони, пока тщательно мыл руки и вытирал их полотенцем.       — Нет, — Колька помотал головой. — Но лучше не задерживаться. Он не любит ждать.       — Оке-е-ей. Отец Август, не скучай без меня, — Тони подошёл и пересадил нахохленного Карлушу ему на плечо. — Пусть теперь с тобой кукует.       — Чтобы он и меня испачкал? Спасибо тебе большое.       «Ого, это была попытка в сарказм?» — подумал Тони, мысленно ухмыльнувшись. Несмотря на внешнее недовольство, Август убирать птенца обратно в ящик не стал. Карлуша был спокойным, тихим, когда его желудок был полон, и проблем не создавал.       Хромая и совершенно не торопясь, Тони пошёл за Колькой. Тот уговаривал его двигаться живее, предлагал опереться на плечо, но он, гордо вздёрнув подбородок, отказывался. Ещё чего! Не будет он с растяжением связок нестись на крыльях пунктуальности к какому-то старому фанатику! Ничего, подождёт, потерпит.       Тони предполагал, что встреча состоится или на площади, или в церкви, или дома у отца Антония, но никак не… в амбаре! Дорога до него была недалёкой — всего-то площадь по прямой пересечь, — но из-за издевательски медленного шага время пути значительно увеличилось. Коля так распереживался, что стал заикаться, умоляя поторопиться. Тони даже ощутил к нему жалость, однако скорости так и не прибавил.       Когда они наконец добрались до амбара, входить внутрь Коля не стал, сказал, что ему там находиться нельзя. Что ж, ладно. У всех свои странности. Чего же там такого отец Антоний скрывал? Навалившись всем весом на раздвижную створку двери и откатив её на небольшое расстояние, Колька пропустил Тони внутрь и задвинул за ним проход, отрезав путь к побегу.       Амбар представлял собой просторное длинное помещение с высоким треугольным потолком. Свет сюда проникал сквозь два больших окна: одно было расположено над дверьми, а другое — ровно напротив в самом конце. Здесь хранились стопы стена, мешки с мукой и зерном, какие Тони видел на мельнице. У стен по обеим сторонам тянулись ряды деревянных ящиков, прикрытых крышками. Высотой они достигали до пояса и казались довольно вместительными. Как они правильно назывались и для чего именно использовались, Тони не знал. Да и не до того ему сейчас было.       В самом центре амбара высился толстый деревянный столб, увитый широким металлическим кольцом на уровне метров двух от земли, откуда свисали железные наручники. Прям средневековье какое-то. Интересно, в качестве дизайнера помещения выступал сам отец Антоний? Кстати о нём. Вместе с понурившим голову Олегом он стоял перед столбом и, завидев Тони, поднял руку в приветственном жесте.       — Мир тебе, Тони! — воскликнул улыбчиво. Однако в глазах его застыл колючий, пробирающий до костей холод. Находиться под их пристальным вниманием было очень неуютно.       — И вам не хворать, — Тони перевёл взгляд на Олега. Спросил намеренно беспечно: — А чего ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть у Михаила в мастерской? Табуретки без тебя скучают.       — Твой брат рассказал мне, что вчера произошло, — отец Антоний не позволил Олегу и рта раскрыть, опередив.       Потребовалось всего одно мгновение, чтобы Тони осыпало ледяными мурашками. Он застонал от безысходности, вцепляясь в кудри и запрокидывая голову назад. Больше всего на свете он боялся, что о его связи с братом кто-то узнает. Вчера было не до осознания этого факта, имелись проблемы посерьёзней. Боль отнимала слишком много сил и внимания, но теперь, слушая отца Антония, он понимал: случилось. Теперь человек, не заслуживающий никакого доверия, знал его самую большую и страшную тайну. Если бы дело когда-нибудь дошло до её раскрытия, Тони рассказал бы правду перво-наперво Крис. Она была достойна этого, потому что была той, кто помогал ему держаться на плаву и не скатываться в яму отчаяния и ненависти к себе. Не будь её рядом, может, и Тони бы уже не ходил по белому свету.       Она должна была узнать обо всём самой первой. Она! А не грёбанный отец Антоний! Этому деду-маразматику вообще ничего нельзя было лишнего рассказывать. Он был повёрнут на своей вере, и кто знал, как относился к подобным откровениям? Наверное, лекции хлеще, чем Олег, устраивал. И это только в лучшем случае. Недаром же на столбе висели настоящие наручники, как в какой-то темнице!       — Блять, какой же ты идиот, — процедил Тони сквозь зубы, — нахуя ты ему рассказал? Я же не жаловался! Не винил тебя ни в чём! — он заорал на Олега, что было мочи, резко опустив руки и сжав их в кулаки. В порыве ярости он перестал обращать на отца Антония внимание, будто его здесь вообще не было. Тот и так был в курсе происходящего, так чего было стыдиться и вуалировать горькую правду? — У нас же с тобой всё хорошо было, блять! Я что, плохо трахался? Тебе не нравилось? Что тебя, блять, не устраивало?! Что я вчера сделал не так?! Если я тебе надоел, то так и надо было сказать! Что, признаться в этом силёнок не хватает, да? — Тони до смерти боялся, что Олег согласится с ним. Боялся, но заткнуться не мог. Слишком сильно болело под рёбрами и слишком зудело под черепной коробкой. А ещё хотелось, чтобы Олегу было так же тяжело, и чтобы он понял, какую глупость совершил, вынеся их отношения на обозрение другому человеку.       — Ты же знаешь, что я тебя люблю и никогда бы не… — начал было оправдываться Олег, но Тони не дал ему договорить.       — Тогда нахуя меня было сюда привозить, к этим фанатикам, коль любишь сильно? Я не хотел сюда ехать! Не хотел! Ты всегда делаешь всё так, как надо тебе. А на меня ты вечно хуй кладёшь, но я же, блять, молчу об этом!       — Да когда ты молчал? — Олег мрачно усмехнулся, провёл ладонью по лицу. — Ты вечно чем-то недоволен. Сначала делаешь вид, что всё в порядке, а потом выедаешь мне мозги. Да, соглашусь, ты никогда меня не винил в том, что я с тобой спал, но ты всеми возможными способами демонстрировал, что тебе это не нравится. Я сначала не мог понять, как связаны твои истерики, беспорядочные связи и наша близость. Но отец Антоний открыл мне глаза.       Тони истерично заржал.       — Ебать колотить, я всегда знал, что у тебя айкью ниже сотки, но не думал, что ты сможешь пробить минусовую планку! Ты реально слушаешь кого угодно, но не меня, когда дело меня же и касается?       Тони ни за что бы в жизни не признался, что секс с братом был для него отвратителен. Ни за что бы не произнёс этого вслух. Иначе Олег бы точно его оставил. Точно бы нашёл кого-то лучше: кто лучше трахался, хотя Тони был уверен, что делал это ахуительно; кто умел нормально заботиться, «не выедал мозги» и поддерживал бы его в желании прийти к Богу. От одной подобной мысли ему становилось физически дурно. Хотелось расцарапать себе лицо, снять ногтями скальп — причинить достаточно боли телесной, чтобы облегчить душевную. Тони порывисто подошёл к Олегу и со всей силы толкнул его в грудь.       — Думаешь, что они смогут тебя избавить от желания ебаться с братиком? Так вот, знай, не поможет это нихуя. Сколько раз ты пытался, а потом срывался и винил в этом меня? А? Желание всё равно возьмёт верх, а я, блять, лишний раз буду страдать от твоих ебучих качелей. Почему ты не можешь просто жить и ничего не усложнять? Подумаешь, я ссорился с тобой иногда. Все ссорятся, это нормально! Но тебе же подавай тишь да гладь, да? Как же ты меня заебал в своём, блять, ебучем стремлении всё портить!       Отец Антоний молча слушал и не мешал братьям выяснять отношения. Прооравшись как следует, Тони отошёл к мешкам с мукой и упал на них спиной, не думая о том, что одежда будет испачкана. Поясницу тотчас прошило болью. Он зашипел и закрыл лицо руками. Слёз не было. В груди клокотало отчаяние, свившееся со стыдом и гневом в омерзительной оргии. Пытаясь успокоиться, Тони тяжело и шумно дышал. Когда в амбаре воцарилась тишина, отец Антоний наконец взял слово:       — Ты поступаешь очень плохо по отношению к нам всем, Тони. Ты сквернословишь, гневаешься, обижаешь родного тебе человека, оскверняешь великое таинство причастия, демонстрируя наготу и вводя во грех других людей, регулярно совращаешь брата. Думаешь, Олег мне только о вчерашнем разе рассказал?       — Это я его совращаю?! — возмутился Тони. — Да он первый нач…       — Хватит! Ты, что хотел, уже сказал! А сейчас говорить буду я, — оборвал его отец Антоний грозной интонацией. Он нахмурился, сцепил руки на животе, расправил плечи. Тони притих, воззрился на него с затаённым страхом, запыхтел. Отец Антоний удовлетворённо ухмыльнулся. — Вот теперь другое дело. Итак, Тони. Ты не раскаиваешься в вышеперечисленных грехах?       — С чего я, блять, должен? С какого ляда? — съязвил он.       — Хорошо, — отец Антоний вздохнул, — Олеж, надо бы уму разуму брата поучить. Ты же старший в семье? Тебе и приводить епитимию в исполнение.       — Что мне нужно сделать? — покорно уточнил Олег.       — Для начала десять плетей, — громко и чётко произнёс отец Антоний.       — Чё?! — Тони подскочил. — Вы меня пиздить будете? Ну ахуеть не встать. Нет, я в таких конкурсах участвовать не намерен. Хватит с меня.       Он резво зашагал к двери, похрамывая от усилившейся боли в лодыжке, но стоило ему с большим усилием отодвинуть створку и собраться было бежать отсюда со всех ног, как он чуть не врезался в чью-то широкую грудь. То был Михаил-плотник. Он что, всё это время здесь стоял и караулил, ожидая указаний? В руке он сжимал скрученную кольцами плеть. Тони даже ойкнуть не успел, как его схватили, скрутили руки за спиной и согнутого в три погибели подвели к отцу Антонию. Ударили под коленями, заставив рухнуть на пол. Потревоженная лодыжка отдалась болью.       Михаил схватил его за волосы, чтобы тот поднял голову и взглянул на отца Антония. Олег же молча наблюдал за происходящим и не вступался за брата. Только желваки ходили на щеках и жилы на шее вздувались.       Отец Антоний протянул руку, забрал плеть у Михаила. Тони взвыл, чувствуя, как к глазам подступили слёзы. Эти сумасшедшие мало того, что употребляли наркоту и пичкали ей детей, так ещё и жёсткий БДСМ практиковали. Хотелось неуместно пошутить: «Молодцы ребята, идёте в ногу со временем!» — или просто сказать какую-нибудь гадость, чтобы выплеснуть страх и обиду. Однако стало совсем не до колкостей, когда отец Антоний вручил плеть Олегу со словами:       — Искупи свой грех. Очисти себя и брата.       Тот взялся за рукоятку, опустил руку. Кожаный ремень, сплетённый из более тонких ремешков, распутался, упал на деревянный пол со звоном металлических набалдашников, прикреплённых к кисточке на концах ремешков. Размером эти железяки были не больше ногтя, походили на бусины, и наверняка получать ими было очень больно.       — Я должен сам себя выпороть? — уточнил Олег как ни в чём не бывало, будто речь шла о какой-то обыденности, хотя Тони не замечал за ним стремления к членовредительству. В постели подобные развлечения они тоже не практиковали.       — Нет, ведь это брат тебя совратил, — объяснил отец Антоний. — Тебе полагается боль духовная. Физически пусть страдает тот, кто вводил во грех.       Олег взглянул на плеть, потом на Тони. Задержался взглядом на его перекошенном ужасом лице. Пробормотал:       — Я не могу. Не могу его больше бить. Я и так виноват пред ним.       — Жалостью своей ты делаешь ему только хуже, — отец Антоний положил левую руку ему на плечо, а правой перекрестил. — Я благословляю тебя. В тебе говорит неистинное сострадание. Это твои бесы заботятся о бесах брата. Им не нужно, чтобы их изгоняли. Им хочется и дальше продолжать жить внутри вас и заставлять вас грешить. Михаил, — он кивком указал на столб, — приступай.       Получив приказ, тот без промедлений вздёрнул Тони вверх, заставив встать на ноги, стянул с него рубашку, подвёл к столбу, навалился, прижимая своим весом и не позволяя двинуться с места, заковал в наручники сначала одну руку, потом вторую и отступил назад. Тони уткнулся лбом в древесину, подёргал руки, будто это могло помочь освободиться. Больше он не мог видеть ни брата, впервые сопротивляющегося духовному лидеру общины за всё время пребывания здесь, ни самого отца Антония, и только по разговорам гадал, что происходило за спиной.       — Пусть рука твоя будет тверда, — всё напутствовал отец Антоний. — да не дрогнет пред силами Преисподней.       — Это же очень больно, — голос Олега дрогнул, — я не могу… Вчера я делал ужасные вещи, мне стыдно за них, и меньше всего я хочу делать ещё хуже. Мне же прощения не будет потом.       Тони внутренне понадеялся, что отец Антоний передумает или что Олег просто врежет ему, врежет Михаилу, освободит его и унесёт отсюда, как принцессу, на руках. Тони бы очень этого хотелось. Ему нравилось, когда его носили, как невесту, это было здорово.       Кто-то подошёл к нему, просунул руку между телом и столбом, развязал шнурок штанов и потянул их вниз со спины, оголяя ягодицы.       — Не надо, пожалуйста, — взмолился Тони, ощущая, как животный страх сдавил рёбра, не позволяя сделать вдох.       — Олег, — голос отца Антония раздался совсем близко. Значит, это он был ответственным за снятие штанов. — Своим отказом ты лучше не сделаешь. Если ты откажешься приводить епитимию в исполнение, то этим займётся Михаил.       На некоторое время воцарилось напряжённое молчание. Перспектива пострадать от руки Михаила показалась Тони намного хуже того, чтобы его выпорол брат. Олег всяко будет силу удара соизмерять и постарается минимизировать боль. Он никогда не отличался безумным желанием мучить людей, как это делал отец. Он мог наказывать Тони за серьёзные проступки и потом всегда переживал из-за того, что поступал подобным образом. Да, определённо, переживал. Иначе сейчас бы не спорил с отцом Антонием. По крайней мере, Тони очень хотелось в это верить.       — Олеж, — позвал он тихонько, — давай лучше ты. Твоя рука как-то привычнее.       — Молодчина, Тони, умный малый, — похвалил отец Антоний, отступая в сторону, чтобы не мешать. — Давай, Олежа. Не задерживай нас.       Тони услышал, как к нему кто-то подошёл, приблизился к уху, шепнул голосом Олега: «Прости», — и удалился. Затем воздух рассёк свистящий взвизг плети, и спину обожгло первым ударом. Тони замычал, до крови прокусив и так пораненную вчерашним днём губу. Глаза застлали слёзы.       — Раз! — отец Антоний начал отсчёт.       Следующий удар пришёлся накрест.       — Два!       На третьей плети Тони не смог удержаться и завопил. Кожу рассекло рядом с первым кровавым следом.       — Три!       — Пошли вы на хуй, ублюдки! — заорал он надрывно, за что тотчас получил четвёртый удар и следом пятый. — Ненавижу! Ненавижу вас всех!       На шестой раз обожгло ягодицы. Тони вжался пахом в столб, рыдая. Всё его тело было напряжено, как натянутая струна, и горело от жалящей боли, постепенно перетекающей в невыносимое жжение. Раны пульсировали, кровоточили. Казалось, что металлический привкус осел на языке, а запах крови навечно поселился в носу. Если бы только можно было заразиться ВИЧом от одного прикосновения к крови, Тони бы обмочил в ней пальцы и вымазал бы ими рожи отца Антония, и Михаила.       Последние четыре удара были нанесены быстро, друг за другом и Тони был благодарен Олегу за то, что тот не стал растягивать пытку.       — Молодец, Олежа, ты поступил правильно, — ласковым голосом похвалил отец Антоний, — теперь, братья мои, помолимся.       И он монотонно стал читать молитву, пока Тони, не осознающий, что пытка кончилась, медленно, но верно погружался в милосердную тьму.       Очнулся он уже не в амбаре, а на кровати. Перед лицом были только блестящие брёвна, пробитые между чем-то подозрительно похожим на мох. Это давало мало информации, потому что все дома в этой чёртовой общине были выстроены таким образом. Нужно было собраться с силами и повернуть голову.       Он лежал на животе, ноги обволакивало тёплым одеялом, которое обрывалось у середины бедра. Спину и ягодицы приятно холодило. Чьи-то пальцы бережно прикасались к коже, нанося что-то, что тотчас унимало боль.       Из горла вырвался слабый стон, дающий знать, что Тони очнулся.       — Чш-ш-ш, всё хорошо, — раздалось сверху. Голос хоть и был знакомым, но Тони не сразу признал, что его обладателем был Август.       — Где я? — спросил, с огромным усилием наконец поворачивая голову от стены к нему.       — У меня дома, — Август опустился перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза. Однако Тони отвёл от него взгляд, потому что заметил чьи-то ноги и руки правее. На ближайшем к кровати стуле сидел человек. Наверное, тот, кто его сюда принёс.       — Тони? Он очнулся? — спросил человек и тотчас упал на колени, оттесняя Августа, да так активно, что чуть того не завалил на спину. — Тони, слышишь меня? Прости, прости, я не хотел этого делать, — Олег взял его за руку, поднёс пальцы к губам, поцеловал. — Родной мой, мне так жаль.       Тони скривился. Меньше всего ему сейчас хотелось выслушивать извинения и видеть виноватое лицо брата, перекошенное сожалением. Если бы Олег не привёз его сюда, то ничего бы этого не было. Если бы он не рассказал всё отцу Антонию, если бы не сдался под его уговорами и вместо исполнения наказания вступился бы, защитил. Если бы… к чёрту. Что толку сожалеть о случившемся? Прошлого не исправить. Остаётся решать, как поступать с настоящим.       И сейчас Тони точно знал, что не желал находиться в настоящем рядом с Олегом. Плевать на его чувства и душевные муки. Пусть разбирается с этим сам.       — Сгинь, — обессиленно выплюнул Тони, — просто свали на хуй, чтобы я тебя не видел.       Олег на пару мгновений впал в ступор. Он приоткрыл рот, будто пытался найти, что сказать.       — Я не хочу повторять, — добавил Тони, и этого хватило, чтобы Олег скупо кивнул, поджав губы, поднялся и, попрощавшись с Августом, направился к выходу.       Стоило двери за ним закрыться, как Тони облегчённо выдохнул.       — Олег рассказал мне, что ему пришлось тебя пороть из-за сладострастия, — начал Август, возвращаясь к обработке ран. Его пальцы вновь коснулись спины, и Тони издал неясный всхлип. Класс, теперь об их с братом отношениях знал ещё и священник. Прекрасно, просто прекрасно. — Тише-тише, я почти закончил. Олег говорил, что очень считает себя виноватым. Зря ты его прогнал. Он тебе, наоборот, добра желает.       — Давай ты не будешь указывать, как мне стоит поступать. Не тебя там пороли, а меня, — огрызнулся Тони.       Август не торопился заговаривать. Он молча закончил с обработкой спины, вымыл тщательно руки. Присел на стул, где ранее сидел Олег, облокотился о стол. На просьбы укрыть хотя бы голую задницу, объяснил:       — Пока полежи так, не двигайся. Мазь впитается, и я тебя одеялом прикрою. Тут никого, кроме меня и Карлуши нет, стесняться некого. Я же лекарь, — добавил для убедительности.       — Хорошо, — Тони поёжился, попробовал двинуть рукой, ногой. — Так больно. Скажи только честно, там со спиной всё сильно плохо?       — Я встречал и похуже, — обнадёжил он.       — А шрамы будут?       — Будут, от таких ран они всегда остаются, — Август, видимо, не был знаком с понятием лжи во благо и совершенно не умел успокаивать людей.       — Блять, как же я теперь танцевать буду, — Тони заныл, ударил со злости кулаком по матрасу. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Как я устал, что мне постоянно больно. Как же устал. Устал, устал, — повторял он, как заведённый. Ему не хватало воздуха, он судорожно глотал его между словами, всхлипывал, смаргивал слёзы. — Не могу так больше, не могу. Август, ты обещал меня защитить. Ты же обещал. Мне так больно. Почему тебя не было рядом? Почему никогда никого нет рядом, когда в моей жизни происходит какой-то пиздец? Почему со мной всё это вообще происходит? Я не понимаю, — обида заволокла Тони глаза, сердце колотилось, как бешеное, пульсировало в ушах. Было страшно, что сегодняшние мучения могут повториться. Он не хотел снова испытывать боль. Не хотел чувствовать себя слабым и беспомощным, как слепой котёнок, потому что всем было известно, что делали со слепыми нежеланными котятами.       — Чш-ш-ш, — Август порывисто подскочил к нему, сел на краешек кровати, взял за руку. Подержал немного, огладил большим пальцем костяшки, потом, видимо, решив, что это несильно помогает, отпустил и переместил прикосновение к шее. Скользнул пальцами по коже в волосы, прочесал их и принялся поглаживать по голове. Тони прислушался к ощущениям и сам не заметил, как понемногу утихли рыдания, как дыхание стало успокаиваться и прояснились мысли. — Тише, я тебя в обиду не дам. Пока ты здесь, ты в безопасности.       Тони заскулил от жалости к себе, подлез под руку, требуя ласки. Она была ему жизненно необходима, чтобы собрать себя, в который раз разбитого, по кусочкам и склеить всё, как было. В груди было одиноко и пусто. Будто там разрасталась воронка в никуда, высасывающая силы и желание жить. Раньше он мог насыщать её положительными эмоциями от танцев, когда получал голодные и полные обожания взгляды толпы, или мог заниматься сексом с «постоянниками» — так он называл тех, с кем кувыркаться было настолько хорошо, что можно было обменяться контактами для повторных встреч.       Август прикасался к нему бережно, осторожно. У него были большие натруженные ладони, не утратившие способность дарить нежность. Гладили бы Тони так до конца жизни, он бы и против не был. Такое времяпрепровождение было неплохой альтернативой танцам и сексу.       Какое-то время спустя Август освоился и осмелел: стал почёсывать кожу головы, массировать, легонько оттягивать волосы, пропуская их между пальцами. Тони неприкрыто наслаждался, мурчал. Он знал, что за лаской всегда следовала боль, и потому проживал моменты затишья как следует, беря от них всё, что мог. Его жизнь, как и жизнь других людей, была полосатой. Всему хорошему рано или поздно приходил конец и наступал период страданий. Вот и сейчас, Тони собственноручно собирался ступить на тонкий лёд, задав опасный, но необходимый вопрос, крутившийся в голове с того момента, как Август упомянул о сладострастии.       — А тебе не противно? — наконец подал Тони голос. — Не противно вообще меня касаться, зная, что я с родным братом ебался?       — Что? — рука Августа замерла, накрыла затылок теплом. — Погоди… Я не очень понимаю, о чём ты…       — А разве не это тебе Олег рассказал? — Тони глянул на него изумлённо.       — Нет, — Август отнял руку от его волос, вернул себе на колени, сжал в кулак, — он сказал, что отец Антоний наказал тебя за сладострастие, а что именно там было… — он смолк. Послышался ошарашенный вздох. Тони мысленно приготовился к худшему: что от него сейчас отшатнутся, как от огня, скажут гадость или, ещё хуже, ударят. — Погоди, ты… с Олегом… Это он тебя вчера так?       — Нет, леший, — с саркастичным смешком отозвался Тони. Собравшись с силами, он перевернулся набок, чтобы видеть лицо Августа — сейчас ему было важно понимать, как тот отнесётся к услышанному. Коль отец Антоний и Олег пока не успели рассказать ему всего, у Тони была прекрасная возможность донести до Августа то, что сладострастием там даже и не пахло. Похоть, вроде, должна была удовольствие приносить, а не превращаться в мучение. Верно? Он всмотрелся в Августа, закусил щёку изнутри. Всегда делал так, когда волновался. — Да, это был Олег. Это он меня порвал, но сначала начал бить за то, что я потанцевать решил на причастии. А я же не знал, что танцевать нельзя, мне просто очень хорошо было. Олег меня отвёл в лес, и потом сделал то, что сделал. Я заслужил, знаю, потому что сам к нему полез первым с поцелуями. Но я просто хотел, чтобы он успокоился и не бил меня. Понимаешь? Когда ему даёшь секс, то он не бьёт. Да, получается, что я вчера его совратил, но мы с ним так живём уже лет семь, наверное. Он первый начал. Мне тогда двенадцать всего было. А он воспользовался тем, что я ему доверял очень сильно, и вышло… вот что вышло.       Август внимательно слушал его и молчал. С каждым озвученным словом глаза его полнились не отвращением и осуждением, а сочувствием. Но то, что он сделал дальше, поразило Тони в самое сердце: он опустился на колени перед кроватью, взял его за руку, прислонился к ней лбом.       — Мне жаль, очень жаль, что с тобой произошло всё это, — заговорил он хриплым, надрывным голосом, будто вот-вот должен был заплакать. Август выглаживал его запястье большими пальцами, вжимался в костяшки переносицей. — Олег не должен был так поступать с тобой. Ты ведь просто хотел защититься от него вчера. И тебе явно не нравилось то, что происходило, потому что ты сам говорил, что у тебя разрывы внутри. А разрывы — это больно, — Август немного отстранил его руку, заглянул в глаза. — За что тогда отец Антоний тебя наказал? Он должен был наказать Олега, так было бы честно. Это же Олег поднял на тебя руку, это же он… я не могу даже произнести вслух того, что он совершил. Это мерзко и заслуживает порицания. Я не понимаю, почему на тебя обрушилась такая кара. Пути Господни неисповедимы, но… я не понимаю, — сокрушённо повторил он и снова ткнулся лбом в его руку.       Тони измученно дёрнул уголком губ, желая улыбнуться, но, ощутив, как заныла подживающая ранка, отказался от этой затеи. Он обхватил Августа за щёку, заскользил большим пальцем по скуле в благодарность, что его не стали унижать, обвинять во грехе, добивая окончательно.       — Отец Антоний наказал его духовно, — пояснил он, — мол, пусть смотрит, как я мучаюсь и страдает.       — Что? — Август тряхнул головой, сбрасывая прикосновение, но сделал это явно ненамеренно. Скорее просто сильно удивился тому, что услышал. — Может, отче неправильно тебя понял? Что ты ему рассказал о произошедшем?       — Я? — Тони фыркнул, вздёрнув брови. — Ему всё рассказывал Олег. Мне он и слова вставить не дал. А Олег ему хер пойми, чего наговорил, коль итогом стала моя порка. Он, наверное, выставил меня в таком свете, что я теперь чуть ли не инкубом каким-то представляюсь отцу Антонию. Я хорош собой, конечно, но не настолько же.       — Я поговорю с отцом Антонием, — сказал Август таким тоном, что Тони побоялся ему перечить. — Пусть я грешу, если сомневаюсь в его решении, пусть. Но я считаю, что ты не заслужил такого наказания.       — Кто его заслуживает? — Тони потянул на себя одеяло, чтобы спрятать наготу. Спасибо, хоть спереди штаны скрывали всё самое ценное. И как только не свалились во время порки? Август, видя, как Тони корячится, пытаясь прикрыться, и шипит от боли, помог ему и снова опустился на пол, облокотившись боком о кровать и положив на неё локоть. Признался смущённо:       — Меня так же пороли, когда я младше был.       — Тебя-то за что? — удивился Тони. — Ты же само воплощение безгрешия.       Август покачал головой, густо краснея.       — Я не так безгрешен, как тебе кажется.       — Ну давай, удиви меня, расскажи мне о своих грехах, — его слова были полны яда. — Вряд ли ты мог меня переплюнуть в сладострастии, которое мне приписали.       — Я… — начал Август много тише. Видно, что он сильно стеснялся и тоже боялся осуждения со стороны другого человека. Тони были понятны его переживания. — Я предавался плотскому удовольствию. И ничего не смогло меня остановить, кроме плетей.       Тони нахмурился. Ему не нравилось говорить иносказаниями. А в случае с Августом было просто жизненно необходимо называть всё своими именами, чтобы ни его, ни себя не запутать.       — Что именно ты делал? Можешь понятнее объяснить?       — Я рукоблудничал, — пробурчал Август, отворачиваясь и садясь к Тони спиной.       — Что? Что это значит?       — Ну, трогал себя… там, — он вцепился в колени, плечи его напряглись, распрямились.       — Дрочил что ли? — на всякий случай уточнил Тони.       — Это что значит? — теперь настала очередь Августа не понимать, о чём шла речь.       — Трогал свой член и тебе становилось хорошо и приятно, — пояснил Тони. Чего стыдиться? Обычное дело, ничего удивительного.       Август спрятал лицо в ладонях. Уши его и шея запылали алой краской.       — Да. Я делал это, — неразборчиво пробормотал он.       — И всего-то? — голос у Тони подскочил вверх, выказывая разочарование. — За такую мелочь тебя пороли?       — Да, но это помогло! — Август резко развернулся, схватился за сенник.       — В смысле? Ты вообще дрочить перестал? — недоверчиво уточнил Тони.       Но вместо чёткого ответа получил размытое:       — Это грех.       Тони цокнул, закатывая глаза.       — Август, дрочить — полезно для здоровья. И в этом нет ничего грешного. А тебя за это истязали. Ты понимаешь, что это просто пиздец?       — В тебе говорят бесы, — заключил Август, сам себе кивая, будто нуждался в убеждении, что высказанное умозаключение было верно.       Тони обречённо засмеялся, зажмурившись. В какой-то момент его громкий смех перерос в рыдания.       — Почему вы все так повёрнуты на этих бесах? Ты-то куда, Август? — слезливым голосом вопрошал он.       — Потому что никто не хочет быть бесноватым. И я тоже не хочу, — тот заговорил громче то ли для того, чтобы пробиться сквозь всхлипы и стоны, то ли, чтобы у Тони не возникло желания с ним спорить.       — Как же тебя запугали. Кошмар просто.       — Я просто не хочу попасть в Ад! — вскрикнул Август, и этого оказалось достаточно, чтобы Тони враз замолчал, уставился на него испуганно, не веря, что тот вообще был способен повышать голос. Всё израненное тело окатило волной страха, и захотелось убраться отсюда, как можно скорее. Хоть в поле, хоть в лес — куда угодно! Лишь бы кругом царило спокойствие. Спустя пару мгновений ступора, Тони засуетился и, кряхтя и шипя, поднялся с кровати. Пошатываясь, двинулся в сторону двери.       Август подорвался с места, остановил его за плечи.       — Лежи, куда ты собрался! Сейчас тебе нужно отдохнуть.       — Я отдохну где-нибудь подальше от тебя, — голос у него был тих, хрип, подрагивал. Тони загнано дышал, до боли вцепился в предплечья Августа. По щекам текли слёзы, зубы стучали, как при ознобе.       — Прости, я не хотел на тебя кричать, — судя по искажённому виной лицу Августа, он на самом деле раскаивался. Ну и чёрт с ним. Какое Тони до него должно быть дело?       — Ты такой же, как они все, как отец Антоний, как Михаил. Ты поддерживаешь их. И вряд ли ты, поговорив с отцом Антонием насчёт моего наказания, не переменишь своего мнения. Он тебе пару слов скажет, и ты в них уверуешь, — с беспомощной злостью выплюнул Тони. Как бы ему ни хотелось верить, что Август всегда будет на его стороне, в реальности это было совершенно не так. Нигде в мире не было человека, готового постоять за него, а у самого Тони не хватало сил, чтобы защитить себя.       Нелюбимых котят топят, отняв от матери сразу же после рождения. За них некому постоять. И с ним произойдёт рано или поздно то же самое. Иначе быть не могло.       Встав на полупальцы и приблизившись к лицу Августа чуть ли не вплотную, он прошипел:       — Вы все говорите о любви, а потом делаете с людьми то же, что и со мной. Посмотри на мою спину. Разве так выглядит любовь?       Август отшатнулся, но Тони не отпустил его. Он шагнул следом, не сводя с него цепкого отчаянного взгляда, каким смотрят те, кому нечего терять.       — Иисус был распят за наши грехи. Он сделал это ради любви к нам, — Август попытался было его успокоить, но ему сейчас вообще не следовало рта раскрывать. Тони бестактно перебил:       — Но распяли его те, кто явно любовью не отличался! Можете издеваться над собой, надо мной, над всеми, кого хотите, блять, спасти! Но я не отрекусь от уверенности в том, что насилием нельзя искоренить насилие!       Глаза Августа расширились, рот приоткрылся. Возникла немая пауза. Тони выругался напоследок и отпустил его. Подтянул штаны, чтобы не разгуливать с голой задницей, завязал шнурок на поясе, огляделся в поисках рубахи. Она оказалась висящей на ступеньке вертикальной лестницы. Тони прошёл к ней, стянул рубаху, сунул руки в рукава, пролез головой в горловину. Когда ткань коснулась спины, заматерился.       Позади раздался умоляющий голос:       — Пожалуйста, останься. Тебе следует отлежаться, — Август смолк, послышались приближающиеся шаги. — Если хочешь, я уйду на время.       Тони слишком резко развернулся и чуть не врезался в него. Да, с координацией пока были проблемы: голова кружилась. Всё же доля здравого смысла в предложении «отлежаться» была и немалая. Но Тони не был бы собой, если бы взял и так просто с этим согласился. Иначе бы ему пришлось признать своё поражение.       — Иди хоть на все четыре стороны, мне то что, — он развёл руками.       Август кивнул, очевидно, соглашаясь.       — Я буду в огороде, если что-то понадобится — зови.       И вышел из дома, оставив ошарашенного подобным разрешением конфликта Тони один на один со своей болью и обидой.       Он ещё некоторое время стоял посреди комнаты, не понимая, что делать. Отдалённо слышал, как каркал Карлуша, как на улице скрипела дверь сарая. Где-то залаяли собаки. Тони зажмурился. Внезапно захотелось курить, жаль, что сигарет не было. Следовало успокоиться, прилечь. Да, точно, это ему обязательно поможет. Просто полежать или поспать. Август хоть и был фанатиком, но фанатиком честным. Если сказал, что пойдёт в огород, значит, там и будет и никого сюда не приведёт. Врать же ему было нельзя — грешно.       Тони вернулся в постель, улёгся на живот, укрылся, смежил веки. Крикнул Карлуше:       — Замолчи, не до тебя сейчас.       Воронёнок каркнул напоследок ещё пару раз и успокоился. Чудо, а не птица. Понятливая.       До самого вечера Тони пробыл в тревожной дрёме. Ему снились кошмары, содержание которых он не мог вспомнить по пробуждении, а потом снова провалился в вязкий сон, и так повторялось по бесконечному кругу. Он сбился со счёта сколько раз просыпался, и снова засыпал.       Когда прозвенел третий колокол, вернулся Август. Он разбудил Тони, легонько тормоша за плечо, погладил по голове, улыбнулся. От былого напряжение во взгляде не осталось и следа. Тони с трудом повернулся на бок, приподнялся на локте, спросил сипло:       — Когда обед?       — Ты спал в то время, сейчас зовут на ужин.       Тони кашлянул, сглотнул сухую слюну. Сморщился.       — Дай воды.       Август взял деревянный стакан, налил в него кипячёной и давно остывшей воды из чайника, протянул Тони. Тот с шумными глотками осушил его в один присест. Пил так жадно, что прозрачная струйка потекла по подбородку, шее и намочила ворот серой рубашки, растёкшись тёмным пятном.       Тони отставил стакан на стул, до которого было легко дотянуться, не вставая. Поблагодарил и попытался сесть. Раны на ягодицах заныли от соприкосновения с матрасом. Тони заскулил и рухнул на локоть.       — Давай ещё помажем, — доброжелательно предложил Август и, не став дожидаться согласия, потянулся за баночкой с мазью, стоявшей на столе. — Переворачивайся на живот.       Тони послушался. Зачем было перечить и возмущаться, если сейчас ему помогут унять боль? Август стянул с него одеяло до бёдер, аккуратно задрал прилипшую рубашку, на которой отпечатались кровавые следы, попросил приспустить штаны, сам не рискнул к ним прикасаться. Затем начал лёгкими, почти невесомыми прикосновениями наносить на края ран охлаждающую мазь. Тони шумно выдохнул, расслабляясь.       — Спасибо, — шепнул он, считая себя просто обязанным сказать это. Август не должен был разрешать ему оставаться в своей постели весь день, не должен был уходить из дома, только чтобы Тони остался здесь и отдохнул. Возможно, он не был так плох и всё же чем-то отличался от остальных сектантов. Отец Антоний, наверняка, вместо постельного режима после порки прописал бы ему изнуряющую работу, несмотря на боль, и приговаривал бы что-то вроде: «Труд лечит, молись и кайся». А Август отнёсся с пониманием, хоть и поссорился с ним, прежде чем уйти. Но всё же ссорой это можно было назвать с натяжкой. Вот с Олегом ссоры были жёсткими, а тут… Подумаешь, мнениями обменялись.       «Это всё обман, он просто втирается в доверие, чтобы потом сдать тебя отцу Антонию, — шептал внутренний голос, — не позволяй ему обмануть себя. Август такой же, как все. Отец Антоний его вырастил, он для него Бог, а ты — просто жалкая и мерзкая блядь. Ты правда думаешь, что он может тебе сочувствовать и вступится за тебя, если что-то случится? Всем его обещаниям грош цена. Бежать надо от него. Бежать!».       Было всё-таки в этих мыслях рациональное зерно. Горькое, противное. Слишком правдивое. Не стоило давать себе пустые надежды, чтобы потом не было так больно разочаровываться, оказавшись преданным. И только Тони подумал об этом, как сверху донеслось:       — Знаешь, я много размышлял о твоих словах. И, пока огурцы поливал, понял, что ты прав насчёт насилия. Оно действительно как-то не вяжется с учением Христа. Я пока не говорил об этом с отцом Антонием: не думаю, что ему понравится, что у меня родился подобный вопрос. Возможно, мне стоит перечитать Евангелие. Не знаю… Сомнения — это всегда плохо.       — Я не думаю, что сомнение — это плохо, — происходящее казалось Тони сном. Он не мог поверить, что тот, кто прожил в общине всю свою сознательную жизнь, был вообще способен к адекватному мировосприятию. Однако Август доказывал делом, что мог здраво мыслить, а главное, умел слушать и слышать. Это дорогого стоило. — Когда я в школе учился, моя учительница по русскому и литре всегда говорила: «Никому не доверяйте на слово, подвергайте сомнению все утверждения, что вам пытаются навязать, и тогда из сомнения родится истина». Классная была тётка. Хорошая.       — Отец Антоний говорит наоборот, — Август тяжело вздохнул. — Он говорит, что сомнения плодят безверье.       — Если ты веришь в Бога, это не значит, что нужно безоговорочно следовать всему, что тебе говорят другие верующие, как мне кажется. Олег часто мне повторял, что Бог есть любовь и что он живёт в нашем сердце. Так вот, скажи мне Август, если любовь живёт в твоём сердце, будет ли ей любо насилие? Не дум… — Тони прикусил язык, когда пальцы Августа перешли к ягодицам. Там раны были самыми болючими.       — Чш-ш-ш, потерпи, я почти закончил, — ласково приговаривал Август, успокаивая.       — Хоть подуй, для приличия, щиплет сильно, — попросил Тони в шутку и никак не ожидал, что ягодицы обдаст порывом прохладного воздуха. Стало легче, конечно, но удержать истеричный смешок не вышло. Август, однако, ничего «потешного» в этом не увидел. Кто бы сомневался. Этот ангел божий в своём искреннем желании помочь был предельно серьёзен.