Не убоюсь греха

      Август лежал на полу на старом сеннике, принесённом из сарая, и смотрел в потолок. Из-за того, что сенник был брошен между столом и кроватью, ящик с воронёнком решено было переставить в ноги — туда, где была печь. Карлуша топал по дну, как конь, несмотря на позднее время и темень в доме. Ему всё не спалось. Перед сном Август его плотно накормил, птица отчего-то тревожилась. Поди разбери, что у неё в голове.       С кровати донеслось тихое:       — Ты не спишь?       Август тяжело вздохнул, приподнялся, взглянул на Тони, чьё лицо было трудно различить в темноте.       — Нет, не спится.       После вечерней службы Тони наотрез отказался идти домой, и теперь Август прекрасно понимал почему. Олег оказался волком в овечьей шкуре, и весь образ любящего и заботливого старшего брата рухнул в одночасье. Если бы с самим Августом произошло то, что Олег вытворял с Тони, то он бы просто не смог справиться со стыдом и взмолился бы Богу о смерти. Но Тони держался и умирать не желал: в его отчаянных глазах клокотало неуёмное желание к жизни.       Август отговаривал его от похода на вечернюю службу, обещал, что замолвит за него словечко перед отцом Антонием, предлагал принести ужин домой. Но Тони в очередной раз удивил своей стойкостью: он сам сходил и на ужин, и на службу, после которой демонстративно прошёл мимо Олега, показывая средний палец. Что этот жест значил, Август не знал, но лицо у Олега вмиг потускнело. Надо бы потом спросить у Тони, интересно же…       Когда Август увидел его, полуголого, лежащего на руках у брата без сознания, то чуткое сердце его совершило болезненный кульбит. Без раздумий он указал Олегу на кровать, и тот всё понял без слов: уложил Тони на живот, приспустил штаны с израненных ягодиц, стянул со своего плеча его рубашку, заходил по комнате взад и вперёд, комкая ткань в руках. А когда Август попросил его присесть и спокойно пождать, пока он будет заниматься Тони, повесил её на лестницу и сел на стул рядом с изголовьем кровати.       Спина Тони выглядела страшно. Длинные кровавые борозды иссекли кожу крест-накрест, одна полоса накладывалась на другую, следы от металлических бусин отпечатались синюшными гроздьями. Сколько ударов он снёс? Явно больше пяти. Бедный, бедный мальчик. За что его так?       Он быстро промыл раны кипячёной водой, потом каждую обработал спиртом. Скоро придётся просить у отца Антония новую склянку, а то с Тони не напасёшься лекарств. О прижиганиях пока говорить было рано. Кровь благополучно остановилась и алые бороздки стали темнеть, постепенно стягиваясь корочкой. Тряпицу, которая использовалась для обрабатывания, Август промыл и отложил сушиться. Он помнил наказ Тони о том, что её следовало выкинуть, но она ещё могла пригодиться самому Тони.       Чтобы облегчить боль, Август решил нанести на края ран охлаждающую мазь. Видимо, придётся в ближайшее время изготовить ещё одну баночку, потому что в последние дни её расход сильно увеличился.       — Что у вас там случилось? — поинтересовался Август у Олега, пока скрупулёзно скользил пальцами, густо смазанными мазью, по покрасневшей коже вокруг самой глубокой раны. На спину Тони было больно смотреть, что уж говорить о прикосновениях. Август знал, как ныли следы от плети, как они мучительно долго заживали, и не мог поверить, что Тони заслужил подобных мук.       — Отец Антоний заставил меня выпороть его, — глухо отозвался Олег. Он наклонился вперёд, упёрся локтями в колени, закрыл ладонями нижнюю половину лица.       — За что? Неужели за произошедшее на причастии? У нас всякое бывало с людьми, все по-разному переживают первое вкушения Святаго Духа. И никогда у нас ещё за это никого не пороли, — признаться честно, чем дальше становился вчерашний день, тем сильнее Август сомневался в том, что видел. Ему казалось, что вызывающий танец Тони был всего лишь плодом разбушевавшегося воображения. Неужели всё произошло на самом деле?       — За сладострастие. И он, и я грешны в этом, — ответил Олег, и Август впал в мысленный ступор. Сладострастие и Тони никак не вязались в его голове. Тот скорее походил на мученика, чем на того, кто использовал своё тело для удовлетворения плотских потребностей. Однако отец Антоний посчитал иначе и решил, что столь жестокое наказание будет уместно. Август не имел права ему перечить, только вот мельчайшее зёрнышко сомнения уже поселилось в потаённых уголках разума. Накажи так отец Антоний самого Августа, он бы и не думал возмущаться, но видеть, как мучился Тони — этот хрупкий человечек, — было выше его сил. Чужое страдание воспринималось острее и страшнее, чем своё. Хотелось окружить Тони заботой, защитить от всех скорбей и подарить лучшую жизнь, которой он был достоин, но никак не бить!       Олег откинулся на спинку стула, потянулся рукой к голове Тони, мягко погладил по волосам. Лицо его исказилось от сожаления, и он заговорил:       — Я ненавижу себя за то, что причинил ему боль. Он так кричал. У меня сердце кровью обливалось. Но отец Антоний сказал, что так нужно сделать. Что это не я ему сострадаю, а мои бесы сострадают его бесам. Но чувства настолько сильные, что я в них теряюсь. Не понимаю, где мои, а где бесовские. Одно знаю точно: я должен был стать для него лучшим братом, а получилось так, что я только хуже всё делаю. Он у меня сложный, конечно, но я его правда очень люблю и хочу, чтобы он стал таким, как прежде.       Олег смолк, убрал руку от его волос, зажмурился, сжал пальцами переносицу. По нему было видно, что о произошедшем он действительно сожалел.       «Как же хорошо, что у Тони был такой чудесный брат», — пронеслось у Августа в голове.       Воспользовавшись воцарившимся молчанием, он решился спросить:       — Что же такого Тони совершил, что его сразу пороть стали? Почему сначала молитвы не назначили? Почему количество работы не увеличили? Я не помню такого, чтобы…       Тони издал сдавленный хрип, и Август замолчал. Олег тоже насторожился. Чтобы успеть закончить с последней длинной раной до того, как Тони полностью придёт в себя, Августу пришлось ускориться и быстро-быстро промазать покрасневшие края. Какого же было его удивление, когда первым, что сделал Тони по пробуждении, так это прогнал брата. Олег позаботился о нём, принёс сюда после наказания, пусть и не должен был, удостоверился, чтобы с ним всё было в порядке, и не заслуживал такого отношения. Чего-чего, а подобного исхода Август явно не ожидал. Но стоило ему услышать от Тони ужасающую правду об их с братом отношениях, как все внутренние возмущения о его неблагодарном поведении тотчас пристыдились и усохли.       Подобных извращений Август ни разу в жизни не встречал, и свой грех показался ему уже менее страшным. Если он и возжелал мужчину, то не позволил себе вольности в его отношении, никаким словом или делом не попрал его честь и не принизил достоинства, в отличие от Олега. Как мог родной брат совершить такое злодеяние? И почему ни разу не понёс за это телесных наказаний? Август знал, что духовные муки действительно могли быть много больнее, но в этом случае…       Всё его существо полнилось отвращением к Олегу. И как Август только мог думать хорошо о нём? Как давно он проделывал подобное с Тони? Почему оставался безнаказанным и почему отец Антоний истязал не его, а ни в чём не повинного брата?! За что Бог посылал этому хрупкому, но отважному юноше такие испытания?       Стоя на коленях перед Тони, прижимая его ладонь ко лбу, Август впервые чувствовал себя столь беспомощным перед несправедливостью, с которой столкнулся даже не он сам, а этот бедный мальчик. Отчего было так больно за другого человека, Август не понимал. Вряд ли в нём самом сидели те же бесы, что и в Олеге, чтобы можно было оправдывать сострадание их происками. Всё же Август прожил в общине всю жизнь и, по большей мере, был защищён от их пагубного влияния. Однако глядя на спину Тони, ранее не знавшую мук епитимии, он не мог избавиться от ощущения, что и его самого тоже выпороли. Если в прошлый раз вид полуобнажённого тела вызвал в нём отвратительные греховные порывы, то сейчас Август мог только внутренне выть от жалости. Значит, он ещё мог спастись, коль не растерял всю человечность и не превратился в животное как Олег.       Чего себе он не мог простить, так это того, что сорвался на Тони. Прикрикнул на него в попытке доказать собственную правоту. Повёл себя, как несмышлёное дитя. А на деле за гневным порывом скрывался самый обычный страх. Август действительно больше всего на свете боялся попасть в ад, ведь тогда бы все его благие дела пошли бы насмарку, и он бы вечно мучился после смерти в Геене огненной. Однако Тони этого понимать не жаждал. Наверное, потому что его спина болела сильнее, и собственных переживаний ему хватало за глаза? Что ему до чужих страхов и бед?       Стоило Августу выкрикнуть это проклятое: «Потому что я не хочу попасть в ад!» — как он тотчас почувствовал себя виноватым. Разве так нужно было вести себя по отношению к тому, кто нуждался в помощи и защите? Очевидно, последнее, чего Тони хотел, так это чтобы на него повышали голос после всего случившегося. Оттого Август почувствовал ещё больший стыд, когда человек, не верящий в Бога, заговорил о любви и Христе. Он не претендовал на святость, тем более не был пророком, но его слова заслуживали внимания, потому что ударили прямо под дых. Они были правдивы — до ужаса правдивы, — и что делать с этим откровением Август не понимал.       Он сбежал в огород, чтобы не натворить глупостей и не рассориться с Тони окончательно. Ещё недавно тот лежал на кровати, беспомощный, нырял тяжёлой головой под руку Августа и откровенно наслаждался лаской, а теперь его глаза были полны разочарования, слова резали по сердцу, и даже кудри из мягких завитушек превратились в удушающие лозы. Всего несколько неудачных фраз, и Тони менялся в мгновение ока, за что Август не мог его винить. Сам глупость сделал.       Сам всё испортил.       Привычная работа на земле помогла успокоиться и прийти в себя. Недаром отец Антоний говорил, что труд облагораживал, вот только, избавить от навязчивых мыслей вряд ли мог.       «Ты такой же, как они все, как отец Антоний, как Михаил», — звучало вновь и вновь, и Август не понимал, почему ему становилось обидно, когда его сравнивали с этими благочестивыми людьми. Он знал Михаила много лет и считал его образцовым семьянином, но почему тогда пошёл на поводу у Тони и позволил поселиться внутри себя сомнениям?       «Посмотри на мою спину? Разве так выглядит любовь?».       Август привык к телесным наказаниям. Для него они были обыденными, всех братьев и сестёр когда-либо секли плетьми, но видеть последствия порки на Тони было жутко. Если бы Август только мог, то забрал бы себе всю его боль. Этот мальчик не заслуживал подобного отношения. Теперь его тело навсегда было изуродовано полосами искупления.       Августу претили помыслы о том, что отец Антоний позволил произойти такой вопиющей несправедливости. Ведь отец Антоний не мог ошибаться в принятых решениях: он был пророком, знал про всех правду. Если он считал, что наказание было уместным, то, значит, Тони действительно был виновен. Но Август дозволял себе предполагать, что это было не так. Единственное оправдание, которое он мог дать отцу Антонию, звучало так: Тони врал.       «Насилием нельзя искоренить насилие!» — прорезало сознание, и Август вцепился в лицо, перепачканными землёй руками. Ему чудилось, что от противоречий разрывается на части всё тело: кости выламываются из суставов, впиваются в плоть, а внутренние органы сворачиваются в один напряжённый ком.       Какой толк был Тони врать? Он так плакал, таким отчаянным и напуганным выглядел, что в искренности его слов невозможно было усомниться. Он всего лишь нуждался в любви и заботе, как любое другое живое существо.       Август рыкнул, отнял руки от лица и взялся за лейку. Погода сегодня опять выдалась жаркая, и нужно было обязательно полить огурцы. Если давать им мало воды, то плоды их будут горькими и невкусными.       Отрешённо глядя на журчащие струйки, Август неожиданно для самого себя пришёл к интересному умозаключению: если плохо ухаживать за огурцами, не укрывать их от палящего солнца, не проветривать парник, не поливать их, не подвязывать стебли, то урожай получится скудным. Чтобы они росли лучше, не нужно их бить палкой и ломать стебли. Так, чем же тогда отличался от растений живой человек? Разве плетьми можно было взращивать в нём плоды добра?       Получается, что в таком случае Тони… был прав?       Иисус Христос стойко сносил все муки, потому что был сыном Господа Бога и страдал за грехи людей. Он был образцом жертвенности для Августа, но если бы толпа, которая ратовала за вынесение ему на суде Понтия Пилата смертельного приговора, не поддалась бесовскому влиянию и не позволила гневу завлечь умы, то Сын Божий был бы жив. Если бы люди боролись с насилием и противостояли ему, а не православной вере, которую проповедовал Иисус, то мир был бы совершенно другим.       До самого обеда Август работал в огороде и всё думал о тех выводах, к которым пришёл. Сомнения были невыносимы, но страшнее всего было то, что они считались прегрешением гораздо большим, чем семь смертных грехов. Вера в Бога подразумевала всего одно главное правило: слушаться во всём отца Антония. Повиноваться ему без лишних вопросов, исполнять его волю, следовать указаниям и ничего от него не утаивать. Только он один знал истину, и никто другой. Признавая правоту Тони, Август преступал самый страшный закон: отрекался от Бога и его провидения.       Подобное он уже совершал, когда умерла мама. После её смерти он пришёл к отцу Антонию, накричал на него, плача и обвиняя в том, что тот её не спас. Отец Антоний никак его тогда не наказал, только сжал в объятиях и прошептал, что ему очень жаль и пути Господни неисповедимы. Но это было давно, Август тогда был ребёнком. А сейчас же оправданий ему не было.       Перед обедом он зашёл домой, проверить Тони. Тот спал, как и Карлуша, и Август не решился их тревожить. Во время обеда он не отрывал взгляда от тарелки, боясь, что отец Антоний по его глазам прочитает всё, что он скрывал. Но когда трапеза закончилась, улизнуть, избежав разговора, так и не получилось. Отец Антоний, ещё не встав из-за стола, предложил прогуляться. Август перепугался так сильно, что еле поднялся на ноги из-за дрожащих коленей. Бредя к выходу на улицу, он споткнулся и чуть не упал. Его поймала Любава, которая собирала грязную посуду. Все тарелки выпали из её рук и покатились по полу с глухим деревянным стуком. Она крепко удерживала Августа за локти, не позволяя рухнуть вниз. Тот медленно поднял голову, посмотрел в голубые глаза напротив, виновато улыбнулся. Любава по-доброму усмехнулась и спросила:       — Не ушибся, отец Август?       — Нет, всё в порядке, спасибо, — смущённо поблагодарил Август и отстранился, приняв не совсем уверенное, но всё же вертикальное положение.       — Не за что, — Любава махнула рукой, — с кем не бывает, — её взгляд метнулся на пол, — ой, тарелки!       Она присела на корточки и принялась торопливо собирать грязную посуду, чтобы баба Маня не заметила оплошности и не перешла на командный тон, крича через всю трапезную что-то вроде: «Пол сегодня будешь везде мыть сама!» Август, чувствуя себя должным, бросился ей помогать. Он потянулся к ближайшей тарелке и случайно столкнулся с рукой Любавы. Вместе они дружно замерли, посмотрели друг на друга.       — Отец Август, — начала Любава, краснея, — ты обещал на празднике, что мы поговорим позже. Понимаю, ты был занят обучением Тони все эти дни, но не мог бы ты сказать, когда примерно сможешь уделить мне время?       — А-а, я… пока не знаю, — только и смог ответить Август.       — Ладно, — Любава натянула учтивую улыбку, — тогда я как-нибудь к тебе сама загляну. Можно ведь?       — Можно, — ответил Август быстрее, чем успел подумать. Час от часу не легче! Не хватало ему ещё и с сердечными делами Любавы разбираться. Что он ей скажет? Что испытал недавно греховное влечение к мужчине, а её видит только как хорошую подругу, но никак не жену? Что с недавних пор он вообще больше не имеет права называться священником, когда совершает один грех за другим и позволяет себе сомневаться в решениях отца Антония? Может, тогда бы её чувства угасли, и она бы не испытала бы боли быть отвергнутой?       — Август, чего ты такой неуклюжий сегодня? — отец Антоний подошёл к нему со спины, похлопал по плечу, заставив вздрогнуть то ли страха, то ли от неожиданности.       — Просто споткнулся, — пробормотал Август и резко встал на ноги. Собранную посуду поставил на стол, попрощался с Любавой скупым кивком и направился к выходу.       Когда он с отцом Антонием оказался на улице, тот спросил:       — Как себя чувствует Тони? Я распорядился, чтобы Олег отнёс его к тебе. Парниша слабенький, от десяти плетей в обморок упал.       Август внутренне ужаснулся. Целых десять плетей! Даже ему самому поначалу не больше пяти назначали, а тут сразу десять! Когда он обрабатывал спину Тони, то не считал количество ран, не до того было, но теперь мог по-настоящему оценить расклад дел.       — Он очнулся, — заговорил Август, следя за тем, чтобы в голосе не проскользнули обвинительные интонации, — сейчас опять спит. Боль лучше пережидать во сне, так легче будет. Спина его, конечно, сильно пострадала. Заживать будет долго.       — Таково его искупление, — отец Антоний заложил руки за спину. — Тони грешник, который не желает раскаиваться. В нём живут бесы. И чтобы от них избавиться и спасти его, мы должны поступать должным образом. Только так мы сможем ему помочь.       Отец Антоний, наверняка, был прав, ему было виднее, не то что Августу. Но что-то по-прежнему не давало покоя и билось под рёбрами. Что-то очень плохое, неправильное. Может, и бесовское. Именно оно заставило Августа произнести:       — А как его бесы проявляются? Я не замечал, чтобы он бесновался на службах, кидался на кого-то и кричал не своим голосом. Он ведёт себя, как самый обычный мальчишка.       — Думаешь, только через беснования можно понять, что человек одержим? — отец Антоний снисходительно усмехнулся. — Как же ты ещё молод и наивен, Август. Его бесы мучают его по-другому. Он сладострастник, развращает людей. Я не сомневаюсь в тебе и твоей верности Богу, но будь с Тони осторожен. Он только кажется безобидным. Когда придёт время, я поведаю тебе, какие нечестивые дела он творил. Об этом узнают все братья и сестры, но прежде Тони должен сам раскаяться в своих грехах. Искренне раскаяться.       Август не верил. Не верил, что Тони — этот светлый, но несчастный и натерпевшийся горя озорник — был способен кого-то совратить. Скорее другой человек — Олег в частности — мог воспользоваться его беззащитностью, телесной слабостью и сотворить с ним ужасные вещи. Глупо было бы, конечно, отрицать, что тело Тони пробудило в Августе желание, но в этом была вина исключительно самого Августа. Ведь Тони ни словом, ни делом не пытался его соблазнить, не вводил во грех намеренно. Он просто танцевал, потому что не знал о запрете на подобные действия.       А потом пришёл совершенно разбитый, с содранными коленями и руками, треснутой губой и попросил о помощи. Ему было больно и одиноко, он плакал и искал тепла, как слепой щенок. И Август в тот момент готов был сделать для него всё что угодно, только бы глаза его не были полны слёз. Ни о каком развращении с его стороны и речи идти не могло!       — Хорошо, я буду с ним осторожен, — Август решил, что возмущаться и доказывать обратное не имело смысла. Может, он действительно видел не всё и не всё понимал, в отличие от отца Антония. Может, стоило просто подождать, чтобы убедиться в его правоте?       — Молодчина, Август, — похвалил тот. — Мы обязательно спасём Тони. Это будет сложно, но я верю, что у нас получится.       — Я ещё хотел спросить, — Август вспомнил о том, как вчера Тони не желал возвращаться домой, — можно ли его на время отселить в другой дом? Он говорил, что не хочет…       — Мало ли, что он говорил, — перебил отец Антоний жёстко, из-за чего Август прикусил язык и вжал голову в плечи. — Я поселил их вместе с братом потому, что так нужно. Ты не знаешь всего, потому не лезь туда, куда не надо.       Август почувствовал себя маленьким нашкодившим ребёнком, которого отчитывали за непослушание.       — Хорошо, отец Антоний. Простите меня за излишнее любопытство.       — Бог простит, — он приосанился, разгладил бороду. — Как ты себя чувствуешь после вчерашнего? Поправился?       Август снова споткнулся. На этот раз не на ровном месте, а о камень. Что ему следовало ответить? Рассказать правду? Август не страшился епитимии, вынес бы всеобщее осуждение, но отец Антоний мог снова наказать Тони. Или, что было бы ещё хуже, разлучил бы их и переопределил его в помощники к кому-то другому. Нет. Август пообещал, что позаботится о нём и не даст в обиду, значит, обещание выполнит. Олегу никто так и не связал рук, никто не бросил его в сырой подвал. Он разгуливал на свободе и мог в какой угодно момент снова опорочить Тони, не сдержав порочного влечения. Почему отец Антоний поселил их в одном доме, Август искренне недоумевал. Хорошо, что хоть Костю с ними оставил. При нём Олег явно не смог бы причинить Тони вред, коль увёл его с причастия в лес — туда, где бы их никто не увидел и не смог им помешать.       Август видел сегодня тело Тони, и оно не вызвало в нём никаких греховных порывов. Значит, и бороться с ними он мог самостоятельно — без советов отца Антония. Потом расскажет на исповеди о рукоблудии, и дело с концом. Многие мужчины в этом каялись, не всем же быть святыми. Он пусть и священник, но тоже мужчина, тоже может оступиться. Главное, защитить Тони. Если они будут вместе каждый день, и Август с него глаз не спустит, будет провожать до дома по вечерам, следить за тем, чтобы Тони никуда не отлучался с таинств, то, возможно, сможет спасти его от брата.       — Со мной всё в порядке. Простите, что вчера так вышло. Живот весь день болел, а потом совсем плохо стало, — ответил Август, явственно ощущая, как от вранья сердце вмиг потяжелело, будто невидимая рука навесила на него ещё один грузик.       — Рад это слышать, — если отец Антоний и знал правду, благодаря общению с Богом, то сейчас вида не подавал. Казалось, что он правда поверил Августу. — Кстати, о чём ты хотел поговорить с Любавой позднее? Я стал невольным свидетелем вашего разговора в трапезной.       Нет, в этот раз Август не споткнулся. Если бы он спотыкался на каждом неприятном вопросе, то это выглядело бы слишком подозрительно. Он просто тяжело вздохнул и возвёл глаза к небу, мысленно вопрошая: «Почему этот кошмар не заканчивается?». Ропать на Бога было нельзя, это считалось грехом, но Август уже столько согрешил за последние сутки, что ропот был жалким овечьим блеянием по сравнению с тем, насколько силён был волчий рык сомнений в голове.       — Она подарила мне венок на празднике, — ответил Август честно, помня о том, что отец Антоний являлся свидетелем этого события.       — Это же прекрасно! — тот приобнял Августа за плечо, ободряюще сжал. — Любава хорошая девушка. Нетронутая. Мало таких, которые в её возрасте ни разу не возлежали с мужчиной. Она берегла себя для мужа. Чистая, светлая душа. Ты с ней будешь счастлив.       — Вы так думаете?       — Я не думаю. Я знаю, — отец Антоний остановил его, развернул к себе, всмотрелся в глаза. — Я уверен, что ты давно готов к тому, чтобы заводить семью. Бог повелел первым людям на земле плодиться и размножаться, и потому нужно следовать его наставлению. Но ты и так это прекрасно знаешь.       — Я ничего к Любаве не чувствую, — признался Август с сожалением. — Она хорошая, правда, и красивая, но я её не то чтобы люблю. Отношусь к ней так же, как ко всем. Как к той же бабе Мане.       — Мальчик мой, просто у тебя никогда не было отношений с женщиной, поэтому тебя посещают такие мысли. Всё в порядке. Вам нужно больше проводить времени вместе, чтобы узнать друг друга лучше. Животная страсть не является основополагающей в браке. Не нужно к ней стремиться.       — Да, я понял, — Август вздохнул. Если отец Антоний говорил, что так и должно было быть, значит, не стоило рубить сгоряча и отвергать чувства Любы в ближайшее время. Может, и в правду следовало прислушаться к его совету? Дать и себе, и ей шанс? Вот только, стоило Августу представить себя мужем Любавы, подумать о том, как они вместе ложатся в кровать, и он вставляет в неё свою плоть, а после у них рождаются дети, как на кончике языка собиралась ощутимая горечь. Хотелось ли ему этого на самом деле? Не то чтобы, но коль отец Антоний говорил, что нужно было плодиться…       Распрощавшись с ним до ужина и вечерней службы, Август отправился домой. Тони по-прежнему спал. На лбу у него выступила испарина. Дышал он часто и тихонько постанывал во сне то ли от боли, то ли от кошмаров. Август заботливо подоткнул ему одеяло, погладил по голове, шепнул:       — Я рядом, всё хорошо. Я же пообещал, что не дам тебя в обиду. Помнишь?       И Тони, услышав его сквозь вязкий сон, понемногу успокоился и мирно засопел. Дыхание его выровнялось, напряжение ушло с лица. В этот же момент Август ощутил невероятный прилив нежности и счастья. Он заулыбался, продолжая гладить Тони по волосам и не понимая, откуда взялась столь глупая радость.       До третьего колокола Август проработал в огороде, чтобы не тревожить Тони, и только перед самым ужином решился его разбудить. Из-за того, что Тони провёл во сне весь день, он был полон энергии и по приходе со службы пусть и завалился сразу в постель, но уснуть не мог до сих пор. Завтра ему предстояло вернуться домой, и, конечно же, Август станет сильнее переживать о том, не случится ли там с Тони ничего плохого: не потащит ли его Олег, пока все будут спать, в лес, чтобы совершить очередное злодеяние, и не поднимет ли на него руку?       Но пока у них была в запасе целая ночь. Ночь полная спокойствия и безопасности, где Тони ничего не угрожало.       — Август, а давай прогуляемся до речки? — предложил тот заговорщицким шёпотом. Очевидно, он не думал о том, что завтра нужно будет рано вставать на службу и что Август должен быть отдохнувшим, чтобы не путаться в словах и не клевать носом перед очагом в церкви.       — Зачем тебе на речку? — проворчал он устало.       — Хочется. Тут и речка-то в двух шагах. Прогуляемся и сразу же назад, — принялся канючить Тони, — ну, пожалуйста, Август. Пожалуйста, пожалуйста. Мне одному скучно идти, да и нога болит. У меня и так день сегодня был несладкий. Очень хочу на речку.       — Ладно-ладно, — Август поднялся с пола, собрал распущенные волосы в хвост, подвязал их шнурком. Перед сном он сбегал в сарай, где в тайне от Тони переоделся в белую пижаму, сшитую и подаренную Любавой. Крой вещей вообще не отличался от белой одежды для таинств, разве что штанины были шире. — Давай, поднимайся. Сходим, но только быстро.       Тони издал победный клич, звучащий как некое «Йес-с-с!», с кряхтеньем встал с кровати, направился к двери и, обувшись в кроксы, сразу же вышел на улицу. Сон очевидно, пошёл ему на пользу, и вот, он уже, несмотря на ноющую боль, передвигался так резво, что Август за ним еле не поспевал. Прихватив с собой коробок спичек, Август заглянул в сарай, взял там стеклянный фонарь, поджёг свечу внутри, закрыл тонкую прозрачную дверцу и, предложив Тони локоть, повёл его через огород к берегу реки.       Они шли медленно, и Тони совсем не смотрел под ноги, рискуя неудачно наступить на травмированную ногу или споткнуться. Запрокинув голову, он разглядывал звёздное августовское небо. Сегодня не было облаков, и тёмный купол от края до края был усеян мерцающими точками.       — Я такого неба никогда не видел! — произнёс с восхищением Тони. — Просто невероятно. Звёзды такие яркие! Их так много!       Август остановился, посмотрел вверх. Хмыкнул. Ничего необычного он не увидел. Небо, как небо. Такое частенько летом бывало.       — Да, красиво, — согласился без особого восторга.       — В городе такого не увидишь, — пояснил Тони, — но зато там есть ночные огни.       — Это что такое?       — Это когда зажигаются вывески клубов, кафе, магазинов, какие-нибудь гирлянды, висящие над улочками, фонарики, неон. Тоже очень красиво, — щебетал он. Голос его был негромким, хрипловатым. Приятным. В нём не осталось и следа от тех душераздирающих слезливых интонаций, которыми был полон весь сегодняшний день. — Если бы ты мог отсюда хотя бы раз в город приехать и там остаться на ночь, то я обязательно провёл бы тебя по центральным улицам после полуночи. Тебе бы очень понравилось.       Август поймал себя на мысли, что ему действительно хотелось бы увидеть то, о чём говорил Тони. Пока он плохо представлял, что такое неоны и гирлянды. Он почти не помнил своё детство, проведённое в городе, и понятия не имел, как тот выглядел по ночам. С мамой они жили на самой окраине и когда вечером шли с церковных служб, то добирались до дома по тёмным пустырям и мрачным, неосвещённым дворам.       — Я был бы рад как-нибудь вживую лицезреть то, что ты описываешь, — признался Август, на всякий случай оглянувшись по сторонам, будто хотел убедиться, что его никто не подслушивал. — Может быть, придёт время, и ты покажешь мне все эти фонарики и горящие вывески, что бы это ни значило. Они прям огнём горят? — спросил совершенно серьёзно, и никак не ожидал в ответ услышать смех.       — Ох, Август–Август. Какое же ты чудо, — Тони, сдавленно хихикая, уткнулся ему в плечо.       — Да что я опять не так сказал?       — Понимаешь, вывески зажигаются при помощи электричества. Они просто светятся, но не горят. В них и на них нет огня. Никто их не поджигает. Ты ни разу электрические фонарики не видел?       — У нас только такие, со свечкой. Но я видел электрические лампочки, когда совсем маленьким был и в городе жил. Меня мама учила их вкручивать в люстру на кухне, когда старая лампочка лопнула, — будучи ребёнком, он так сильно испугался внезапного хлопка и последующей темноты, что запомнил этот момент на всю оставшуюся жизнь.       — Уже что-то! — Тони обрадовался. — А телефоны хоть сенсорные видел?       — Только спутниковый, который есть у отца Антония. Он такой маленький, чёрный, кнопочный, с антенной. Другие телефоны здесь не работают.       — Это я уже понял, — Тони прискорбно вздохнул. — А у остальных людей есть спутниковые телефоны тут?       Август замотал головой.       — Нет, воспрещается.       — Так вот, как Костя связывался с Олегом… Через отца Антония.       — Да, только он даёт разрешения на звонки, — подтвердил его догадку Август.       — А как вы в лесу ориентируетесь? Как до Талинки добираетесь? У вас, наверное, карты какие-то есть, да? И компас ещё я видел. Да?       От такого количества вопросов Август растерялся.       — Карт у нас нет. Все знают, что Талинка на западе, вот туда и надо по компасу идти.       — А пешком до туда сколько по времени?       Только здесь Август стал догадываться, к чему Тони вёл. Ему нужны были таблетки, которые можно было достать только в городе, вот он и готовился, наверное, к вылазке. Если он уйдёт, то никогда уже не сможет спастись. Город его окончательно развратит и вымостит прямую дорогу в ад. Август же ему подобной участи не желал.       — Тони, ты зачем спрашиваешь? — он остановился, посветил на него фонарём.       Тони очаровательно улыбнулся, наклонил голову набок, пожал плечами.       — Просто интересно.       — Врёшь, — Август сощурился.       — Отец Август, — он приосанился, заговорил с напускной важностью, — как я могу вам, священнику, врать? Это же грех.       Тони откровенно паясничал. Вот ничему его жизнь не учила! Действительно, наказания на него действовали так же плохо, как на огурцы. Только утром получил десять плетей, а ночью уже про побег вызнаёт без страха и стеснения. Где это видано?       — Я тебя сейчас точно крапивой отхлестаю за твои издёвки, — Август понизил голос, постарался придать лицу грозное выражение.       — Но тебе же нравится, иначе бы ты меня не терпел, — убеждённо заключил Тони и двинулся дальше, оставляя ошарашенного Августа стоять позади.       — Намучаюсь же я ещё с тобой, — пробурчал тот и двинулся следом. Они почти дошли до реки, трава под ногами давно сменилась оттёсанными водой камушками, что скреблись друг о друга при каждом шаге.       Дойдя до кромки воды, Тони снял с себя рубашку и следом стал бороться с узелком на штанах. Август закономерно поинтересовался:       — Ты что удумал?       — Как что? — Тони посмотрел на него, как на дурака. — Купаться. Я воняю.       — Нормально от тебя пахнет, — Август правда не чувствовал никакого неприятного запаха и не понимал, как Тони пришёл к подобному выводу.       — Нет, от меня несёт за три версты. Я мылся нормально в последний раз в субботу. А когда я в городе жил, то принимал душ утром и вечером. Дай хоть просто искупнусь, а потом ты мне ещё раз спину обработаешь, — он наконец развязал шнурок и одним движением стянул штаны, избавившись от них вместе с кроксами. — Не хочешь со мной?       Август увидел его в тусклом свете фонаря и потерял дар речи. Глаза против воли скользнули вниз к его стопам и двинулись выше, впитывая в память каждый изгиб. Волос у Тони не было нигде. Даже в паху. Его кожа казалась такой же гладкой и шелковистой, как лепестки пионов.       Он был красив. Невероятно красив. Нагой, бесстыжий, в ночи он казался воплощением то ли ангела, то ли дьявола. Глядя на него, Август невольно вспоминал слова отца Антония о том, что Тони «творил нечестивые дела», и теперь допускал возможность, что это действительно могло быть так. К нему хотелось прикоснуться, провести пальцами по рёбрам, очертить ключицы, заскользить подушечками по шее в волосы, чтобы Тони снова мурчал так же, как днём, когда Август гладил его по голове. Интересно, было бы ему приятно?       Август вовремя остановил ход будоражащих мыслей, зажмурившись. Значит, вот как действовали бесы Тони? Разжигали доселе неизведанные желания и соблазняли нарушить границу дозволенного? Если бы сам Август не был жалким грешником, то, наверняка, не ощутил бы их влияния. Неужели в нём самом сидели такие же исчадия ада, как в Олеге, и он был совершенным глупцом, коль утром тешил себя мыслью, что жизнь вдали от цивилизации защищала от скверны? Справляться с грехом в окружении братьев и сестёр было действительно легче, но ведь оттого бесы не становились слабее.       Как же он умудрился проглядеть тот момент, когда его душа стала разлагаться? Когда всё пошло не так? Это, определённо, началось до Тони, ещё за много лет до встречи с ним. И Август, кажется, знал, что случилось в прошлом — в юности, — из-за чего теперь его тело пылало порочным огнём.       Знал, но сознаться в этом даже мысленно не мог и по сей день.       Разве имел он право после такого называться священником и верить, что когда-нибудь Бог заговорит с ним так же, как с отцом Антонием? Отец Антоний, вот, никогда не грешил и потому легко противостоял дьяволу. На него следовало равняться, и Август старался изо всех сил. Правда, очень старался. Он был грязным человеком и пусть не воплощал свои желания в жизнь, тщательно скрывая их под рясой, но легче оттого не становилось.       Он не хотел уподобляться Олегу, не хотел причинять Тони боль и осквернять его не то что греховными действиями, даже помыслами. Сидели в нём бесы, или нет было не столь важно, потому что решение о том, бороться ли с собой или сдаться, оставалось исключительно за Августом.       Он пообещал, что Тони будет в безопасности. А обещания следовало сдерживать. Если Август окажется слаб духом и опорочит его прекрасное тело, то незамедлительно сам себе отрубит руки и выколет глаза. Это будет достойной платой за чужие страдания.       Пауза затянулась. Тони намеренно кашлянул, привлекая к себе внимание, и Август вздрогнул, стремительно отводя глаза. Он почувствовал, что в пах стала приливать кровь, как тогда, на причастии.       — Н-нет. Я тебя здесь подожду, а ты иди купайся, — подрагивающим от волнения голосом ответил Август и, поставив фонарь на камни, присел рядом, ненавязчиво прикрыв низ живота скрещёнными руками.       — Ну, как хочешь, — Тони махнул на него рукой и зашагал в воду. Речушка хоть и была неглубокой, но берег у неё круто уходил вниз. Конечно же, Август забыл предупредить об этом, и потому Тони на втором шаге сразу же погрузился по бёдра и вскрикнул, перепуганный. Он резко обернулся к Августу и настойчиво предложил: — А давай всё-таки вместе пойдём, а?       — Ты сам хочешь, сам и иди.       — Я боюсь. Вдруг меня рыба укусит? — Тони выбрался из тёмной воды, подошёл ближе. Августу потребовалась вся сила воли, чтобы смотреть ему в глаза, а не туда, куда смотреть не следовало.       — Никто тебя кусать не будет.       — Август, ну пожалуйста, мне реально страшно. А если я плавать не умею? Вдруг утону? — всё не унимался Тони.       Август пораздумывал, взвешивая все за и против. Отец Антоний говорил, что по неосторожности можно даже в луже утонуть, а тут целая речка. Ладно уж, от одного ночного купания с него не убудет, заодно и холодная вода поможет справиться с греховным желанием.       Вздохнув, Август поднялся и, как был в одежде, так и пошёл в воду.       — Э-э-э! Погоди, ты чё! — Тони перехватил его за руки и дёрнул обратно на берег, не позволив намочить штанины. — Нормальные люди вообще-то раздеваются перед тем, как купаться. Я, конечно, помню про ваши эти особые порядки, но сейчас же нас никто не видит. Тут темно, я тебя тоже толком не вижу. Мы же оба мужчины в конце концов. Затуши свечу, если стесняешься.       Август окончательно смутился. Мало того, что ему предстояло раздеться перед другим человеком, да ещё и не перед каким-то братом из общины, а перед самим Тони! Перед тем, кто вызывал в нём губительное желание! А если Тони всё поймёт по красноречивой реакции его глупого тела? Как потом оправдываться? Это же такой позор будет! Август на месте со стыда сгорит и даже соврать ничего не сможет!       — Чё ты как девственница ломаешься? — Тони усмехнулся. — Может, тебе помочь?       — Нет! — Август выставил руки вперёд и отшатнулся. Наверное, не стоило говорить Тони, что он и вправду был девственником? — Нет, я сам.       Задув свечу, он повернулся к Тони спиной, быстро стянул сначала порши, потом штаны, рубаху, прикрывавшую всё постыдное до середины бедра, скинул в последнюю очередь и бросился в воду со всех ног. Когда его скрыло по грудь и тело привыкло к прохладе, он облегчённо выдохнул, радуясь, что всё обошлось. Тони ничего не заметил, только рассмеялся над ним и на этот раз решил заходить в холодную воду медленно, осторожно, прощупывая ногами дно, чтобы не получить неприятный сюрприз в виде резкого погружения по шею. Добираясь до Августа, он шипел от боли из-за соприкосновения ран с водой, но упёрто продолжал заходить на глубину. Когда Тони поравнялся с ним, то ухватился за его плечо и, зажав нос рукой, окунулся с головой, чтобы намочить волосы. Знал бы Август, что тот хотел помыться, то взял бы для него душистое розовое мыло. Ему бы, наверное, понравилось.       В лунном свете Тони был ещё более прекрасен, чем в отсветах скудного пламени фонаря. Его кожа сияла, капельки воды на ней поблёскивали не хуже звёзд.       — А как часто ты голову моешь? — вдруг спросил Тони ни с того ни с сего, чем разрушил всю поэтичность момента.       — Ну, раз в неделю где-то. А что? — Август не понимал, зачем вообще было обсуждать эту тему.       — А не чешется, не? Просто у тебя волосы длинные такие, их заплетать, наверное, прикольно. Я бы тебе что-нибудь наворотил, меня подруга учила косы плести. Я на ней тренировался сколько лет. Но если ты голову так редко моешь, то к твоим волосам страшно прикасаться, — пояснил Тони.       Август оскорбился.       — Это ещё почему? Все так делают. У нас не моют утром и вечером, на это нет времени. Это же каждый раз нужно баню топить. Так дров не напасёшься.       — Какой кошмар, — Тони цокнул. — Я здесь не выживу. Люблю, когда тело чистое, а не… вот так, короче.       — Ничего, привыкнешь.       — Ах привыкну, значит? — возмутился Тони и шутливо толкнул его в плечо. — Ну я тебе сейчас покажу, грязнуля!       Он ударил руками по поверхности воды, рассеивая брызги. Август в долгу не остался и окатил его внушительной волной, из-за чего Тони вскрикнул и стал быстро-быстро «отбиваться» водными залпами. Волосы у Августа тут же намокли, но он этого не заметил, поглощённый забавой.       В какой-то момент, когда он закрылся руками от брызг и стал протирать глаза, Тони пропал. Август беспокойно заозирался по сторонам, но так нигде его и не нашёл. Он уже собрался было нырять и искать захлебнувшегося Тони, представляя, как потом будет отчитывать его за неосторожность, как вдруг позади раздался всплеск, и следом Тони запрыгнул на него, обхватывая ногами за талию и окольцовывая руками плечи. Видно, его израненной спине пришлось совсем несладко, потому что ухо Августа оглушило слюнявым шипением. Однако хватки Тони не ослабил. Вместо этого он прокричал, совсем не заботился о том, что его могли услышать другие братья и сестры:       — Покатай меня, большая черепаха! — и оглушительно рассмеялся.       Он прижался к Августу всем телом, стиснув конечностями, а тот даже шелохнуться не смог. Впал в ступор, ощущая спиной не только грудь и живот Тони, но ещё и его естество. От осознания, что оно касалось поясницы, стало так стыдно, что, будь сейчас вечер, Август заалел бы не хуже заката. Он впервые в жизни чувствовал другого человека так близко и откровенно, и впервые в жизни его так беззастенчиво обнимали, дышали в ухо и просили покатать. Наверное, об этом говорил отец Антоний, предупреждая, что с Тони следовало быть осторожным? Неужели именно так выглядели те «развращения»?       — Ну, держи меня, а то я сейчас свалюсь! — вскрикнул Тони, и Август, не в силах сопротивляться приказу, без раздумий схватил его под коленями, плотно стиснув предплечьями гладкие горячие бедра.       Тони не обжигал, скорее согревал в холодной воде, делясь теплом. Стоило перехватить его под ногами, как он тут же ослабил хватку, уложил подбородок на плечо и весь обмяк. Август чуть наклонился вперёд, чтобы ему было удобнее лежать, и медленно зашагал против течения, заходя глубже. Он чувствовал, как Тони снова напрягся, насторожился — видно, боялся свалиться — но, когда понял, что держат его крепко и отпускать не собираются, полностью доверился.       Не было это похоже на развращение. Да, Тони был голым. Да, прижимался своим телом к телу Августа, но не делал ничего такого, что могло бы приравниваться к смертному греху и назваться похотью. Он вёл себя, как дурашливый мальчишка, и Август в который раз убеждался, что-либо отец Антоний был не прав, либо Тони пока скрывал от него ту свою жуткую сторону, которой следовало опасаться.       — Август, а, Август, — вкрадчиво начал он, и у того даже мысли не возникло поправить это намеренно фамильярное обращение. Слишком сильно он был сконцентрирован на том, чтобы не упустить момент соблазнения и вовремя его пресечь. — А у вас тут русалки водятся?       — Русалки? — Август плохо представлял себе, о чём шла речь. — А кто это?       Тони не стал одаривать его удивлённым: «Реально не знаешь?», — а просто пояснил.       — Это такие существа, у которых вместо ног хвост, а верхняя часть туловища человеческая.       — Бесовщина какая, — Август огляделся по сторонам, испугавшись, что бесы могли их услышать и наслать какое-нибудь жуткое наваждение. Где это видано, чтобы у человека рыбий хвост был?       — Ты прям как старый дед, бу-бу-бу да бу-бу-бу, — Тони дёрнул его за ухо, рассмеялся. — Знаешь хоть сказку Андерсена про русалочку?       Август сказки очень любил, но про какого-то непонятного Андерсена не слышал. Былины знал наизусть, множество притч мог пересказать. Бывало, рассказывал их, чтобы отвлечь детишек во время болезненных, но необходимых лекарских процедур. Иногда сам придумывал сказки на ходу, если дети капризничали и говорили, что хотят услышать что-нибудь новое. Как правило, в его личных историях главными героями становились простые люди, которых Бог удостаивал чуда. То про девочку, заблудившуюся в лесу, но выбравшуюся из чащи благодаря молитве расскажет, то про воскресение родителей у мальчика-сироты. Жаль, что это были только сказки. Хотел бы Август, чтобы и его мама сейчас была жива, но Бог распорядился иначе.       — Нет, я не знаю эту сказку, — ответил задумчиво. Он немного подкинул Тони вверх, чтобы и держать его было проще, и тому было сидеть удобнее.       — Тогда слушай, — Тони церемониться не стал, видимо, считая теперь своим долгом посвящать Августа в те вещи, что ему не были ведомы. — Жила-была на свете русалочка. Точнее в море. Море-то ты хоть знаешь, что такое? — взял паузу, дождался немногословного «угу». — Ну так вот. Однажды в море вышел корабль принца, но случился сильный шторм, и корабль пошёл ко дну. Русалочка спасла жизнь тонущему принцу и без памяти в него влюбилась. Ей так хотелось быть с ним, что она решила обратиться к морской ведьме. Та даровала ей ноги, но взамен забрала её дивный голосок и предупредила, что каждый шаг по суше для русалочки будет равен шагу по острым кинжалам. Но русалочка согласилась, представляешь?       — И смогла быть с принцем?       — Не-е-е, — Тони тяжело вздохнул, — принц выбрал другую и женился на ней.       — А что стало с русалочкой?       — Она погибла. Ведьма предложила ей убить принца, чтобы отменить сделку, но русалочка не смогла этого сделать. Она его очень любила, и ей была невыносима мысль, что он умрёт.       — Какая грустная сказка, — заключил Август прискорбно. Он неторопливо ходил по речному дну, пока Тони с невероятной наглостью использовал его в качестве средства передвижения.       — Да, грустная, поэтому и люблю её. Прямо, как в жизни. В жизни тоже всё грустно.       — Но Бог посылает нам не только скорби, просто мы иногда слишком сильно погружаемся в плохое и не замечаем хорошее, — Август знал, что Тони не любил говорить о вере, но сам он не видел смысла в жизни без неё. Она была неотъемлемой частью его существования. Отбери у него веру — кем он станет?       — Конечно, Бог посылает… — забубнел Тони ему в плечо, чтобы заглушить звук, чем послал по спине, груди и рукам мурашки. Август вздрогнул и тотчас нарочно кашлянул, скрывая тем самым реакцию тела. Ему казалось, что Тони мог её непременно заметить и всё понять.       — Знаю, что ты ни в кого не веришь, но хоть мне поверь, — Август скосил на него глаза, чуть повернул голову. Лицо Тони было близко, дыхание щекотало холодком влажную кожу на шее. — Не будет вечно плохо. Рано или поздно станет легче. В противном случае, я всегда рядом. Можешь на меня положиться. Сделаю всё, что в моих силах.       Тони сжал руки крепче, уткнулся лбом ему в основание шеи и, будто вот-вот готов был в который раз за сегодня заплакать, проговорил:       — Спасибо, ты реально классный. Очень-очень классный.       Уже дома, вытирая волосы мокрым полотенцем, Август всё не мог перестать улыбаться от неясного счастья, переполнявшего через край. Всё же веселье Тони было заразительным, как и его грусть. Если он плакал, у Августа сердце сжималось и хотелось зареветь вместе с ним.       — Помажешь раны той крутой мазью? Которая холодит? — спросил Тони, когда стал укладываться на кровать с четверенек. Волосы он вытер так тщательно, как только смог, но они по-прежнему оставались влажными. Пришлось немного подтопить печку, чтобы ни Тони, ни сам Август не простыли.       — Конечно помажу. Снимай рубашку, — Август повесил полотенце на спинку стула, переставил его ближе к печи. Полотенце Тони положил на сидение, чтобы тоже просохло.       Тони стянул рубашку, повесил на изголовье, приспустил штаны, улёгся на живот. Свеча, стоящая на столе, бросала подрагивающие тёплые тени на его спину. Август взял баночку с мазью, обмакнул пальцы и стал аккуратными, еле ощутимыми прикосновениями наносить её на края ран. Тони застонал и следом протянул:       — Какой ка-а-айф.       Август, к своему стыду, отреагировал на его действия не самым должным образом. Он ощутил, как в паху стало скапливаться напряжение. Ещё немного, и Тони бы заметил стыдливо топорщуюся ткань, а Август умер бы от позора. Вот-вот самая его страшная тайна оказалась бы раскрыта! Толком не соображая от страха, он резво развернулся к столу и задул свечу.       — Мы же ещё не закончили… — непонимающе начал было Тони.       — Я и без света справлюсь, — обнадёжил Август, и только сейчас понял, какую яму себе вырыл. Теперь ему придётся гораздо хуже, потому что, не видя ран, он должен будет скользить пальцами по всей спине и ягодицам, двигаться полностью наощупь, чтобы понять, где мазать.       Плоть вопреки здравому смыслу поднялась, как по команде, и натянула штаны. Август мысленно чертыхнулся и даже не стал читать молитву следом, чтобы попросить прощения у Бога за неозвученное сквернословие. Дрожащими пальцами он коснулся поясницы Тони, пробежался по ней лёгкими прикосновениями подушечек, нашёл рану и повёл руку вверх, повторяя контур отпечатавшейся плети. Потом перешёл ко второй ране, к третьей и так незаметно для самого себя дошёл до конца. Справиться с задачей вышло намного легче, чем казалось изначально.       И всё-таки кожа у Тони была невероятно приятной наощупь. Скользя пальцами по здоровым её участкам, Август наслаждался теплотой и гладкостью. Сам он отсутствием волос похвастаться не мог. Все ноги, руки, грудь и пах были заросшими, как у других мужчин. А Тони даже здесь отличился. Неужели у него просто не росли волосы? Подумав, что в подобном вопросе не было ничего ужасного, Август его озвучил:       — Слушай, а почему у тебя вообще волос нет? Всё же тебе девятнадцать, уже должны быть.       — Я их эпилирую. На лазер ходил одно время, но не доходил. Теперь изредка воском пользуюсь, выдёргиваю одиноких бойцов, — Тони зевнул. — Ты там уже закончил, да?       — Да-да, пусть немного впитается, — Август втёр остатки мази ему куда-то в бок, вытер пальцы влажным полотенцем и улёгся на пол. Возбуждение понемногу стало утихать, и оставалось только порадоваться, что в этот раз удалось справиться с ним достойно, не согрешив. Укрывшись тонким покрывалом — одеяло он оставил Тони, — Август уточнил: — То есть волосы ты выдергиваешь намеренно? Зачем? — он решил умолчать о том, что вообще-то как-либо изменять свою внешность было грешно, потому что заведомо знал, как Тони на подобное изречение отреагирует.       — Мне не нравятся волосы на своём теле, я не считаю это секси.       — Секси? Что это значит?       — Ну-у-у, это типа сексуально привлекательный, наверное. Не знаю, — он помолчал немного, хмыкнул. — Я вообще только после знакомства с тобой стал задумываться о смысле слов, которые говорю.       — Я всё ещё не понял, — сокрушился Август и виновато усмехнулся.       — Ну, к примеру, смотришь на человека и думаешь: «Блин, он мне очень нравится, прям мой типаж».       — Ты не упрощаешь мне понимание.       Тони рассмеялся. Свесив руку с кровати, не нарочно коснулся плеча Августа.       — Так, попробую на твоём языке. Секси — это когда тебе хочется женщину сразу замуж позвать. Вот настолько она красивая. Или тебя могут привлекать её формы. Бёдра там, талия, грудь. Они тоже могут быть секси, потому что нравятся тебе. Короче, всё, что тебя в человеке привлекает, может быть секси. Вот, например, я считаю, что твои длинные волосы — секси. Вообще длинные волосы у мужчин — это очень даже секси.       Август заалел. Ему никогда не делали подобных комплиментов. Никто не говорил ему, что его волосы могли быть привлекательной чертой.       — Спасибо, — смущённо отозвался он.       — Не за что, только ты их мой почаще, чем раз в неделю.       Август зевнул, сонно моргнул и решил, что полемику на эту тему продолжать не будет. Вместо этого он сказал:       — Тогда я считаю, что ты очень секси кормишь Карлушу.       Тони уткнулся лицом в подушку и заржал. Август почувствовал себя дураком. Вот, кто его за язык тянул?       — Спасибо за комплимент, — всё ещё смеясь, поблагодарил Тони. — Ты только так ни при ком больше не говори.       — А почему?       — Просто не говори, и всё. И мой голову почаще.