Не убоюсь греха

      Август не выспался. Он поздно лёг, спал на прохудившемся сеннике, расстеленном на полу рядом с кроватью. Карлуша потребовал кормёжки раньше третьих петухов, Тони разговаривал во сне, умоляя что-то «не делать» и «не трогать его», а под утро и вовсе свалился прямо на Августа. Извинялся потом тоже долго, не давая додремать положенные полчаса. Что б ещё когда-либо Август соглашался с ним спать в одной комнате! Да ни за что! Лучше в лесу под сосной или с медведями в берлоге!       После службы и завтрака он вручил Тони жестяное ведро и, игнорируя все наигранные возмущения, послал собирать чёрную смородину, пока сам занялся приготовлением отвара для Анастасии и обезболивающей мази для Тони. Карлуша сегодня решил отличиться: стал с невероятным усердием пытаться покинуть ящик. Конечно, он делал это и раньше, но такой прыти и уверенности Август за ним не замечал. Воронёнок, наверное, посчитал, что набрался достаточно сил и решил снова учиться летать. Август то и дело отвлекался на то, чтобы поймать его и посадить обратно. Видно, настала пора мастерить подрастающему птенцу клетку. Надо будет на обеде подойти к Михаилу и попросить об этой услуге. А то ведь Карлуша с такой прытью все поверхности изгадит, пока будет разгуливать по дому как хозяин. На птичьих правах, правда, но как хозяин.       Через некоторое время Тони вернулся в дом с половиной набранного ведра, поставил его со звонким стуком рядом с дверью и сел за стол, поморщившись от соприкосновения ран на ягодицах с твёрдой поверхностью.       — Я не могу больше в компании пауков находиться! — пожаловался с напускной слезливостью. — Ты не предупредил меня, что они и в смородине могут быть.       — Они же тебя не укусят, чего их бояться? — Август пододвинул ему бутыль с отваром. — Отнесёшь Анастасии?       — Я не хочу в их доме появляться, — Тони передёрнул плечами, скривился.       Август, без труда рассудив, что к чему, поспешил его успокоить:       — Не бойся, отца Антония сейчас дома нет, он ушёл в поля работать. Сейчас дома только жена его.       — Ладно-ладно, отнесу, — Тони тяжко вздохнул, растёкся по стулу, запрокинув голову. Карлуша в этот момент выпорхнул из ящика и плюхнулся на его вытянутую ногу. Тони вскрикнул, дёрнулся, сбросив воронёнка на пол, а когда осознал, что мог таким неосознанным действием причинить боль хрупкому существу, метнулся к нему, взял на руки и засюсюкал: — Ты мой маленький, ты мой хороший. Прости-прости-прости. Я не хотел. Чё ты так меня пугаешь-то?       — Он сегодня какой-то шибко активный, — недовольно пробурчал Август. В подтверждение его слов Карлуша загоготал. Он подставил шейку под пальцы Тони, позволяя себя чесать. Зажмурился довольно, нахохлился.       Вдруг в дверь постучались и следом раздался звонкий женский голос:       — Отец Август, ты дома?       То пришла Любава. Август занервничал, засуетился. На щеках проступил румянец волнения. Когтистые пальцы страха пересчитали каждый позвонок. Август забрал Карлушу из рук Тони, усадил в ящик, затем всучил ему бутыль с отваром и подтолкнул к двери, мол, давай, иди. На крыльце Тони, ясное дело, столкнулся с Любавой и многозначительно протянул: «Поня-я-ятно всё с вами». Что ему там было понятно, Август не стал уточнять.       Выпроводив его от греха подальше и впустив Любаву в дом, он неловко улыбнулся, поднял с пола ведро со смородиной и предложил ей:       — Будешь?       Однако Любава отказалась, села за стол, дождалась, когда Август сядет напротив.       — Я пришла, как мы с тобой договаривались, — начала без долгих предисловий и любезностей. — Отец Август, я давно уже хотела сказать тебе, что у меня есть к тебе чувства. И теперь я готова к тому, чтобы раскрыть их.       Августу подумалось, будто всё это происходило сейчас во сне или вовсе не с ним — что он просто наблюдал со стороны. Ему никогда не признавались в чувствах, и он не знал, как нужно вести себя в такой ситуации. Что нужно было говорить? Что обещать? Что предлагать? Любава была с ним честна и ждала от него того же, а Август даже слова от волнения вымолвить не мог.       Любава нравилась ему, но не порождала в сердце тех невероятных чувств, о которых он слыхал от бабы Мани, когда она рассказывала о своём первом муже. Однако отец Антоний был уверен, что для брака наличие страстных ураганов не было необходимостью. В отличие от бабы Мани, которая все три раза, что была замужем, разводилась, он жил с Анастасией уже не один десяток лет и что-то да знал о любви.       — Я не юная девочка, не хочу ходить вокруг да около, потому скажи, как есть. Что ты чувствуешь ко мне? — всё продолжала Любава. Видеть её столь бесстрашной было непривычно. Обыкновенно кроткая, молчаливая, теперь она совершенно не походила на саму себя. — У нас с тобой есть шанс построить семью?       Август вспомнил слова отца Антония о том, что нетронутая никем Любава хорошо подходила на роль благочестивой жены. Вспомнил он и всю её заботу, внимательность, помощь в быту, однако это не помогло задушить на корню чувство, будто бы он совершал большую ошибку, собираясь ответить на её вопрос «Да». Стоило ли вообще соглашаться на отношения, если всё, что он испытывал к Любаве, больше походило на меланхолическую благодарность за её труд? Чем дольше он думал об этом, тем больше сомнений порождалось. Потому, безжалостно наступив им на горло, Август произнёс:       — Думаю, шанс есть.       Любава тотчас расцвела. Лицо её преобразилось: пухлые розовые губы растянулись в улыбке, голубые глаза словно стали ещё ярче.       — Я рада, это слышать. Признаюсь, я грезила о тебе с того самого дня, как увидела тебя, — её веснушчатые щёки покрылись румянцем. — Мне потребовался не один год, чтобы это осознать. Я бы, может, и раньше тебе рассказала, но отец Антоний не позволял. Говорил, что ещё не время.       Август удивился:       — Он знал?       — Именно он меня и подтолкнул к осознанию, — Любава порывисто протянула к нему руку, обхватила огромную ладонь своей маленькой ладошкой. — Если бы не он, то мои чувства оставались бы для меня загадкой.       Август задумчиво уставился на их сцепленные руки. Хмыкнул.       — Вот, значит, как.       Получалось, что отец Антоний знал всё наперёд и намеренно утаивал это от Августа? Но почему? Разве не ему — своему приближённому — он доверял больше всех в общине? Или же на то была воля божья — чтобы Август оставался в неведении? Гадать об этом можно было вечно. Не стоило тратить силы на пустое занятие.       Август ощутил, как в груди заветвилась, подобно могучему дубу, противная детская обида на отца Антония и Любаву, с которой тот всё обсудил за спиной Августа, а с ним самим — нет. Ведь это он был его самым любимым учеником, он проводил службы и подготавливал таинства, он ездил в село и вёз с собой деньги. Он, а не Любава, какой бы хорошей и расчудесной она ни была.       — А ты? — спросила она, когда молчание затянулось. — Что ты ко мне чувствуешь?       Август не решился врать. Наверное, не стоило обманывать будущую… жену. Как же эта пусть и мысленно произнесённая фраза неприятно царапнула череп изнутри!       «Жена», — громыхнуло приговором в голове, и Август явственно ощутил, на что себя обрекал. Брак не виделся ему благом. Может, он и хотел бы иметь ребёнка, но, вот, становиться чьим-то мужем, определённо, нет. Близость с женщиной его ужасала, если не отвращала. Будь они просто друзьями, живущими под одной крышей и справляющимися с общим бытом, то было бы другое дело! Но ведь Любава ждала от него явно не этого.       Ей нужна была его любовь, будь она не ладна. А Август не хотел от Любавы ни-че-го.       — Я тоже пока не осознал до конца, — заговорил он, пряча глаза. — Отец Антоний считает, что это нормально — не понимать своих чувств, особенно, когда не было опыта отношений. А у меня его не было.       — У меня тоже отношений не было. Здорово, что новое мы будем пробовать вместе, — Любава ободряюще сжала его руку сильнее и погладила большим пальцем по тыльной стороне ладони. Они держались за руки так долго, что те вспотели. Август еле удерживал себя от того, чтобы не забрать руку назад и не вытереть её о штаны. Ему не нравилось касаться Любавы, несмотря на всю её рябую красоту и прекрасные голубые глаза. Она вообще не нравилась ему как женщина, и теперь с каждым мигом, проведённым вместе, он проникался к ней всё большим отвращением.       Однако вины Любавы в этом не было. Она ничего плохого не сделала, нет. Не человек выбирал, кого ему любить, а Бог распоряжался его судьбой. Отчего же тогда сердцу Августа было так тоскливо и горько рядом с ней, если отец Антоний считал, что Любава была прекрасным вариантом для женитьбы? Неужели всему виной были бесы, которые намеренно смущали разум Августа и заставляли плоть бунтовать при виде обнажённых ступней, костлявых коленей и узких бёдер в свете фонаря? В таком случае брак с Любавой был просто необходим для исцеления! Так и Августу, и ничего не ведающему Тони удалось бы спастись! Но для этого следовало принять единственно верное решение.       — Ладно, отец Август, не буду тебя отвлекать, — Любава наконец оборвала прикосновение и поднялась из-за стола. — Давай ещё после службы с тобой встретимся? Прогуляемся. Закат встретим.       Решив, что исцеление следовало начать, как можно скорее, Август ответил:       — Конечно, почему бы и нет.       Любава радостно улыбнулась, встала из-за стола и пошла обуваться. Перед тем, как уйти, уже стоя на пороге и держась за ручку закрытой входной двери, она спросила:       — Могу я тебя обнять?       Август замялся. Обнимать её он совершенно не хотел. Всё его существо противилось какой-либо близости с этой женщиной. Объяснить подобную неприязнь он мог только бесовскими проделками. Чтобы не обижать Любаву и не выставлять себя совершенным дураком, Август согласился. Он расположил ладони у неё на плечах, даже не думая, спускаться ниже лопаток, но притянуть её к себе так и не решился. Любава сама ступила ближе и стиснула его рёбра руками, спрятав лицо у него на груди. Ростом она была ниже Тони и могла ощущать ухом удары сердца Августа. Обнимать её было неудобно. Казалось, сожми чуть сильнее и треснет, как глиняная кружка, упавшая на пол.       «Это всё бесы, это всё они меня одолевают», — думал Август, пытаясь расслабиться и насладиться теплом тела Любавы, однако, чем сильнее он старался, тем больше деревенел.       Внезапно дверь распахнулась, и в дом шагнул Тони. Увидев обнимающихся, он замер на пару мгновений, в которые успел оценить ситуацию, ухмыльнулся и присвистнул. Любава поспешно отодвинулась, смутившись. На её светлой и тонкой коже проявлялись пунцовые пятна. Натянуто улыбнувшись, она попрощалась сначала с Августом, потом с Тони и не вышла, а сбежала на улицу.       — Ну нифигасе ты, конечно, — сказал Тони, стоило двери закрыться. — Шашни крутишь. Во, даёшь! Я думал, что ты невинный ангелок, а ты вон чё. Ну, рассказывай, что у вас тут было. Что это за женщина? Мне всё-всё интересно про вас с ней знать!       Он поднял с пола ведро со смородиной, уселся на стул, втянув от боли воздух сквозь зубы, поставил ведро между ног и принялся закидывать в рот ягодку за ягодкой, не сводя с Августа весёлого взгляда.       — Это была Любава. Моя будущая жена, скорее всего, — обречённо заключил Август, затем подошёл к Тони, взял с подоконника плошку, отсыпал себе смородины и тоже сел за стол по другую сторону.       — Ого-го, вот те раз! Я уж думал, ты девственником помрёшь.       — Нет, целибат — это грех, — Август покачал головой. — Нужно плодиться и размножаться.       Тони засмеялся так сильно, что подавился. Благо, откашлялся сам и продолжил дальше уминать смородину за обе щёки, говоря:       — Как же это кринжово звучит. Но да ладно. Когда свадьба?       Август пожал плечами, закинул горсть ягод в рот.       — Пока не знаю, я не думал об этом.       — Ты хоть с женщиной себя вести умеешь? — Тони бросил на него недоверчивый взгляд.       — А нужно как-то по-особенному уметь? — удивился Август.       — Ну, ухаживать за ней знаешь как?       — Она же не маленькая, сама за собой поухаживает, — Август не понял, почему Тони снова заржал. — Что я опять не так сказал?       Отсмеявшись, тот принялся объяснять:       — Понимаешь, нужно о женщине заботиться, цветы дарить, подарки всякие. Внимательным к ней быть, короче, выслушивать её переживания. Причём не надо сразу бежать и пытаться решить все её проблемы, о которых она рассказывает. Женщина сама всё решит, ей главное быть услышанной, получить поддержку и внимание. Вот и всё. Я тебе плохого не посоветую. Меня слушай, и всё чики-пуки будет у тебя. С Любой своей будь ласков, делай комплименты. К примеру, скажи ей, что у неё очень красивые глаза. Или милые веснушки.       Тони всё говорил и говорил, а Август, казалось, уже и забыл, с чего тот начал. На его голову свалилось столько советов, что мозги пухнуть начали. Отец Антоний никогда не рассказывал ему таких подробностей об отношениях между мужчиной и женщиной. Наверное, у Тони было много опыта. Городские ведь не отличались особой праведностью. Он, наверняка, пока жил там, строил отношения с девушками направо и налево и потому всяко знал о женщинах больше.       — Мда-а, за вороном ухаживать проще. Мне нужно, наверное, всё, что ты сейчас сказал, куда-то записать, — задумчиво забормотал Август, поднимаясь с места и направляясь к лестнице. — Где-то у меня был блокнот с карандашом. Кажется, на чердак его запихнул вместе учебниками и прочим хламом…       — Да погоди ты, — Тони поставил ведро на пол, подскочил к Августу, ухватил за локоть, останавливая. — Падажи. Успокойся. Не надо ничего записывать. Лучше потренируйся на мне. Практика лучше теории.       Тони встал перед ним на расстоянии вытянутой руки и принялся жеманно накручивать кудрявую прядку на палец.       — Что мне нужно сделать? — уточнил Август.       — Комплимент мне сделай, — ответил Тони высоким, девчачьим голосом. Вот же додумался, озорник!       Август оглядел его с ног до головы, не зная, с чего начать. Тони был милейшим созданием. Каждая часть его тела вызывала у Августа настоящий трепет обожания. Наверное, эти чувства тоже порождали в нём бесы. Им было не на руку, что в скором времени Август отречётся от греха и вступит в брак. Вот они и тревожили голову извращёнными помыслами.       Август задержал взгляд на волосах Тони. Они у него были особенно хороши. Кудрявые, приятные наощупь, поблёскивающие на солнце золотистыми бликами. Их хотелось трогать, расчёсывать пятернёй. Особенно хотелось гладить Тони по голове, чтобы он прикрывал глаза доверчиво и лез под руку, ласкаясь.       «Господи помилуй», — мысленно взмолился Август, чтобы исчадия ада оставили его наконец в покое.       — Ну, отец Август, — Тони не скрывал издёвки в «девчачьем» голосе, — я жду комплимента.       — У тебя кудри заворачиваются, как стружка от осины, — выдал Август первое, что пришло на ум.       — Тебе они нравятся? — «девушка» склонила голову набок, прикусила указательный палец, улыбаясь.       — Да, — честно ответил Август.       — Тогда говори: мне нравятся твои кудри, и всё, — ненадолго выйдя из образа, поправил Тони своим голосом и снова превратился в ужимистую «воображулю». — А ещё что?       Август огладил взглядом его лицо.       — Мне нравится твоя улыбка.       Тони глуповато улыбнулся. Сделал он это, видимо, против воли, потому что, когда понял, что лыбится, тотчас придал лицу серьёзное выражение, стал собой и, шагнув к Августу, по-дружески толкнул его в плечо.       — Вот, видишь, как быстро научился? Это же совсем не сложно? — дождался кивка. — Ну вот. А ещё знаешь, что можешь сделать для неё? Ты можешь её пригласить на танец!       — Но я же не умею, — стушевался Август.       — Сейчас научишься. Пошли.       Тони взял его за руку и потащил на выход. За последние дни Август так привык к его прикосновениям, что даже не вздрогнул. Возможно, и с Любавой будет так же: нужно будет просто привыкнуть к ней.       Тони повёл его через огород и сад прямо к реке, однако до берега доходить не стал. Остановился на поляне, встал напротив Августа. Тот воззрился на него, как на сумасшедшего, и спросил:       — А как мы без музыки танцевать будем? Кто нам будет играть?       — Как кто? — Тони повёл рукой в воздухе. — Ветер. Слышишь? Давай, закрой глаза и прислушайся. Музыка нас повсюду окружает. Нужно быть глухим, чтобы этого не замечать. А ты не глухой.       Август повиновался. Тони шагнул ближе, обхватил его ладони своими. Август хотел было открыть глаза, чтобы понять, что тот хочет сделать, но Тони шепнул:       — Не надо. Расслабься и слушай, — он потряс кисти Августа. Вновь повторил: — Расслабляйся, у тебя очень зажатые плечи.       — Нормальные у меня плечи.       — Цыц, слушай, а не говори, — Тони и сам умолк, чтобы не мешать звучанию «музыки». Руки Августу тоже потрясывать перестал, но так и не отпустил.       Август прислушался. Справа доносилось птичье пение, слева журчала река. Отдалённо слышался шум листвы — то была ранетка, растущая на границе сада. Даже щучка тихо шуршала кругом.       — Слышишь? — спросил Тони.       И Август, по-настоящему удивлённый тем, какой звучащей красоты не замечал ранее, согласился.       — Да, слышу.       Тони качнул его руки вправо, потом влево. Двигал ими мерно, сливаясь с бегом воды, движением растений, подвластных ветру. Отшагнул спиной, потом снова сделал шаг навстречу. Шепнул: «Повторяй», — и продолжил шагать то вперёд, то назад. Он отпустил руки Августа только для того, чтобы перехватить правой рукой его правую руку и при движении навстречу поднять их, образовав окошко, в которое можно было бы заглянуть, если бы Август открыл глаза.       — Что ты делаешь? — спросил тот, улыбаясь.       — Учу с тобой элемент из вальса. Уже можешь смотреть.       Август разлепил веки, посмотрел на Тони, сощурившись от яркого солнца. Тот начал считать:       — Раз, два, три. Раз, два, три. Правая нога шаг вперёд на полупальцах на раз… Август, полупальцы — это носочки. Левая приставить на два. Три — опуститься на пятки. И ещё раз.       Он повторял один и тот же элемент так долго, пока Август не начал исполнять его уверенно и перестал запинаться. Только после Тони показал ему вращение под рукой, будучи в роли «девушки». К самому сложному он перешёл под конец: принялся объяснять, как держать партнёршу в танце, как правильно вытягивать левую руку, в которой будет лежать её рука, какими ногами, как и куда шагать. Он двигался с Августом по невидимому квадрату. Тони уверял, что это был самый простой вариант. Августу же было страшно представить, как выглядел усложнённый, потому что ему и четырёх углов хватало, чтобы запутаться. А в венском вальсе, как оказалось, вообще танцевали по кругу.       Тони был терпеливым учителем. Несмотря на то, что он изредка морщился от боли, когда поднимал руки или сводил лопатки, всё его внимание устремлялось к партнёру по танцам. Он не ругался, когда Август ошибался, когда наступал ему на пальцы, и только подбадривал, говоря, что у него прекрасно получается. От похвалы Август смелел и пьянел. Обычно её приходилось выслуживать, а тут, несмотря на совсем не идеальный танец, его осыпали приятными словами с ног до головы.       Только тогда, когда Август стал вести Тони в вальсе, а не наоборот, тренировку решено было закончить и вернуться к работе. Смородина сама себя собрать не могла. Набранные с горкой три ведра спелой ягоды Август вместе с Тони отнёс в трапезную: ещё после утренней службы он пообещал бабе Мане, что посодействует в приготовлении компота. Она бы долго обижалась, если бы обещание не было выполнено, и Август не собирался её расстраивать.       На обратном пути им повстречались Оксана с сыном Колькой. Неся на плечах коромысла, они вместе шли за водой. В какой-то момент Оксана вдруг согнулась, хватаясь за живот, и упала на колени. Пустые вёдра грохнулись на землю с глухим стуком, коромысло перевесило вправо. Август и Тони, не сговариваясь, подбежали и стали помогать Кольке поднимать маму. Та была бледная-бледная, худая-худая, что даже не пришлось прикладывать усилий, чтобы поставить её на ноги.       — Всё в порядке, просто живот разболелся, — она принялась больше успокаивать перепугавшегося сына, чем Августа и Тони. — У меня ж всегда так. Сейчас пройдёт, — Оксана через силу улыбнулась. Губы у неё были сухими, покрытые белёсой коркой. Видно, совсем не пила воды. Да и когда ела в последний раз понятно не было. Нужно будет потом спросить у Кольки наедине, а то при матери вряд ли признается.       — Мам, у тебя участились приступы, может, попросим у отца Августа ещё обезболивающего? — предложил Колька осторожно, зная, что мама обыкновенно отказывалась от помощи. Видно считала: коль Бог послал ей такой крест, нести его следовало с достоинством, без чужой помощи. Только тогда, когда становилось совсем невмоготу, она приходила к Августу за обезболивающими отварами и очень себя за то винила.       — У меня ещё есть бутылёк. Я его берегу до худших дней, — болезненно морщась, ответила Оксана.       — Нет необходимости так делать. Я приготовлю тебе ещё, — заверил её Август. Он понимал, что дело было действительно плохо, и потому решил, что самоуправство с его стороны сейчас будет как нельзя кстати. — Возражения не принимаются. Как только приготовлю, так сразу принесу. А сейчас иди отдыхать. Даю тебе послабление. Я, конечно, не отец Антоний, но право имею.       Оксана, покачиваясь на слабых ногах, водрузила на плечи коромысло, поблагодарила за помощь, отправила Кольку за водой в одиночку, а сама медленным, скрюченным шагом поплелась домой, отказавшись от сопровождения. Август ещё некоторое время смотрел ей вслед, дабы убедиться, что она точно сможет дойти сама. Болезная, она изо всех сил храбрилась и не терпела жалости, проявляемой к ней другими людьми.       — Что с его мамой? — поинтересовался Тони, не сводя напряжённого взгляда с удаляющейся фигурки Оксаны.       — У неё боли внизу живота последние три-четыре года, — Август развернулся и неторопливо пошёл к своему домишке, находившемуся совсем неподалёку. Тони двинулся следом. — Чего я только ни пробовал, но никакое лечение не помогает. Она, вроде, к нам из-за этого и приехала. Только благодаря отцу Антонию и жива до сих пор. Ей врачи поставили какой-то диагноз якобы страшный. Не помню названия… — он задумался, почесал висок. — Что-то с речным животным связанное…       — Рак что ли?       Август пожал плечами.       — Да, наверное, он.       — Как ты можешь так спокойно о раке говорить? — возмутился Тони, обгоняя его и заглядывая в глаза. — Ты в курсе, что от этого заболевания медленно и мучительно умирают? Его на ранних стадиях можно вылечить химиотерапией. Конечно, у людей волосы от неё выпадают, зато раковые клетки можно уничтожить и человек будет дальше жить. Между прочим, именно врачи, которых вы так не любите, людей и спасают, — Тони поднял указательный палец, жестом приказывая молчать Августу, уже было открывшему рот, чтобы спорить. — Ты мне можешь любую хрень нести про то, что они посланники Сатаны и прочее, но ты с ними не общался и в больницу не ходил. Ты не знаешь, что там происходит и веришь на слово всему, что тебе говорит отец Антоний. А я там был. И меня там спасли.       Слова Тони оправдывали грешников, и это пугало. Август замотал головой, отчаянно не желая с ним соглашаться.       — Но врачи заключают договор с дьяволом и продлевают жизнь с его помощью, — проговорил он уверенно.       — Какой же это бред. Врачи — это люди науки.       — Наука от дьявола, — Август бездумно повторил слова отца Антония. Если бы он знал наперёд, какой эффект на Тони это произведёт, то лучше бы промолчал.       — То есть, ты позволишь умереть матери мальчика только потому, что наука от дьявола? — подойдя вплотную, Тони зашипел ему в лицо, скаля зубы. — Он останется сиротой. По вине всех вас. Ты же знаешь, что значит расти без матери. И желаешь такой же участи ему? — он ещё некоторое время пытал его взглядом, дышал раздражённо, громко, челюсти стиснув. Не дождавшись от Августа никакого осмысленного ответа, заключил обречённо: — Какой же ты всё-таки идиот…       Август обиделся. По-настоящему обиделся. Почему-то слышать от Тони подобные оскорбления было намного болезненнее, чем терпеть порицания всей общиной на исповедях. Август всего лишь хотел спасти свою душу и помочь спастись другим людям. Он просто делал то, что делать было правильно. И если везти Оксану к врачам было неправильно, то, значит, Бог распорядится так, как посчитает нужным. Разве мог Август идти против самого Всевышнего?       Конечно, ему было жаль Кольку. И себя в детстве ему тоже было жалко. Однако все испытания следовало с достоинством сносить, не роптать и не отчаиваться, иначе о спасении души можно было забыть.       — Прости его, Боже, ибо не ведает он, что творит, — Август перекрестился, с укором глядя на Тони. А тот рассмеялся горько, с силой провёл ладонями по лицу, и ядовито добавил:       — Конечно, я не ведаю, зато ты всё знаешь. В лесу сидишь, мира не видел, но чужие судьбы решаешь. Не многовато ли на себя берёшь, отец Август?       — Я делаю всё, что в моих силах! — вскрикнул Август неожиданно для самого себя. — И в моих силах облегчить её боль.       — Чем ты её облегчишь?! — Тони тоже перешёл на повышенный тон. — При последних стадиях рака, а я не сомневаюсь, что вы дотянули до последней, людям наркотики дают регулярно, чтобы легче было. А ты собрался травками боль унять? Совсем ёбнулся? — он ударил его в грудь раскрытыми ладонями да так сильно, что тот отшатнулся. — Август, включай мозг хоть иногда! Против рака ты бессилен.       Ссоры насылали бесы. Это они заставляли гневаться, драться и причинять другим людям боль. Тони поддался греху, не ведавший этих тонкостей, и теперь хотел вовлечь во грех и Августа. А тот, не желая идти у него на поводу, поднял руки в примирительном жесте, улыбнулся со всей дружелюбностью, на которую сейчас был способен, и заговорил много тише:       — Я не хочу с тобой ссориться. Давай мы закончим этот разговор.       Тони снова истерично рассмеялся.       — Убегаешь от проблемы, да-да, молодец. Пусть женщина мучается. Вместо того чтобы с отцом Антонием твоим поговорить и попросить раздобыть более сильные лекарства, ты сейчас просто пойдёшь готовить очередное бесполезное варево. Давай, удачи. Я в этом участвовать не собираюсь. Лучше сам пойду к нему и обо всём расскажу. Мне терять нечего. Что он со мной сделает? А? Выпорет? Пусть попробует!       Закончив гневную тираду, Тони резко развернулся и направился через площадь прямо в сторону дома отца Антония. Август крикнул ему вслед, дабы остановить от совершения необдуманных поступков:       — Тони!       — Только попробуй, блять! — Тони обернулся, показал ему средний палец. Август, хоть и не знал, что это значило, но почувствовал неясную обиду, как при оскорблении «идиот», которое Тони бросил в него ранее. — Фанатик. Глупый и трусливый фанатик, вот кто ты.       — Я не трус! — Август побежал за ним, ухватил за плечо, развернул к себе. — Если тебя отец Антоний накажет, не приходи ко мне потом за утешением!       — Больно надо, — последнее слово Тони всё-таки смог оставить за собой. Вырвавшись из хватки, он продолжил путь на эшафот, а Август, тяжело топая, отправился на скотный двор за молоком. Как только он вернулся домой с позаимствованной крынкой, то сразу же принялся за приготовление отвара. Он истолок конопляные корни в ступке, отварил их, разбавил мутную жидкость молоком, процедил и перелил в бутылку. Прихватив её с собой, направился к Оксане. Времени на то, чтобы размышлять о ссоре с Тони, намеренно себе не оставил, занявшись делами. Нечего было позволять обиде шириться и полниться. Потом они обязательно переговорят, помирятся, и всё у них будет хорошо. Тони ведь не был злым. Он был острым на язык, дерзким, но не злым. Возмущаться-то начал из-за того, что другому человеку было плохо. Не за себя ведь переживал, а за Оксану. Значит, вскоре одумается, когда побеседует с отцом Антонием и поймёт, что конопляный отвар поможет ей. Да, так оно и будет.       Открыл Августу встревоженный Колька. Он походил на воробья — был таким же взлохмаченным и шустрым. Даже волосы и те соответствовали цвету оперенья. Его мама лежала на кровати у дальней стены, взмокшая и плачущая. Платка на её голове не было, тёмные сальные волосы разметались по подушке. От одного взгляда на неё Августу стало не по себе.       В доме царила гнетущая обстановка. Шторы на всех окнах были задёрнуты, кроме одного узкого окошка возле двери. Однако света от него было достаточно, чтобы без труда увидеть мельчайшие детали, такие как капли пота на висках Оксаны. Откуда-то доносился неприятный неясный запах, но отчего именно он исходил, Август пока понять не мог.       — Отец Август, — Оксана попыталась было встать, но не смогла. Очередной приступ боли придавил её к постели, заставив остаться в наиболее удобном положении — на спине с согнутыми коленями. Она схватилась за живот, задышала шумно, страдающе постанывая на каждом выдохе.       — Я принёс тебе отвара. Он должен унять боль, — успокаивающе проговорил Август, разуваясь. Тихой поступью он приблизился к столу, взял пустую кружку, налил в неё тёплого отвара, разбавил молоком и, оставив бутыль с крынкой на столе, поднёс кружку Оксане. — Выпей, легче станет. И больше не береги лекарство, сделаю тебе столько, сколько будет нужно.       Он помог ей приподняться, приблизил кружку к губам. Оксана вцепилась в неё костлявыми холодными руками, обхватила край тонкими губами и принялась понемногу пить. Глотала она с усилием, морщась от горечи, но осушить кружку до дна смогла, отдав после ту Августу.       — Спасибо, — поблагодарила, укладываясь обратно. Боль снова скрутила её так, что всё худенькое тело выгнулось изломанно, перевернулось на бок, и Август смог заметить кровавое пятно, растёкшееся на серой юбке под бёдрами. Он знал, что у женщин бывали «дни немощи» и вида крови не боялся. Более того, когда у девочек шла первая кровь, это считалось настоящим праздником, ознаменовывающим первым шагом на пути к становлению женщиной. Об этом сообщалось всем братьям и сестрам, чтобы каждый мог поздравить девочку и принести ей дар, который пригодится в будущем хозяйстве, когда она станет чьей-то женой.       Если же к возрасту замужества — шестнадцати годам — кровь у девушки ни разу не шла, это считалось дурным знаком. Горе наслали, конечно же, бесы, и следовало их бороть молитвой. Ещё ни разу не случалось такого, чтобы Бог в подобном случае не помог.       Август хотел было отвести глаза от кровавого пятна, чтобы не смущаться самому и не смущать Оксану — вряд ли она бы хотела, чтобы её так бесстыдно разглядывали, особенно в таком печальном положении, — как внезапно в нос ударил тошнотворный запах. Августа замутило. Он знал, что кровь так не пахла. Так воняло испорченное мясо.       Гнилое мясо.       Заподозрив неладное, он обернулся к Кольке и твёрдо сказал:       — Иди пока погуляй, мне с мамой твоей переговорить нужно.       Парнишка понимающе кивнул, не сводя с Августа до ужаса понимающего взгляда, и поспешно вышел за дверь. Рано ему пришлось повзрослеть, рано. Август порой видел в нем себя и просто не мог оставаться равнодушным к его жизни. Он знал, как чувствовал себя Колька. Знал эту невыносимую беспомощность, которую испытывал ребёнок, понимающий, что ничем не может помочь самому родному и любимому человеку на всём белом свете — своей маме.       — Отец Август, ты можешь идти, — слабым голосом взмолилась Оксана. — Я сейчас полежу немного и мне легче станет, вот уви…       — Оксан, — перебил Август, — у тебя кровь на юбке.       Она попыталась прикрыться рукой, однако стоило ей услышать следующий вопрос, как все её конечности замерли:       — У тебя наладился цикл дней немощи? — Август знал о том, что кровь у женщин должна была идти регулярно примерно раз в месяц и если цикл сбивался — кровь долго не приходила или не останавливалась более восьми дней, — то это могло повлечь за собой либо беременность, либо дурные последствия. Знал он и о том, что у Оксаны бывали кровотечения. В такие дни он готовил ей кровоостанавливающие сборы и просил отчитываться о симптомах. Он всегда был внимателен к женщинам и их здоровью. Так его учил отец Антоний. Он говорил: «Здоровая женщина сможет родить и быть счастливой, а нездоровая — будет обузой». Меньше всего Август желал им такой незавидной участи. Женщин он чтил и заботился о них в силу своих возможностей: никогда не отказывал в помощи, готовил для них лекарства самыми первыми в очереди. В отличие от отца Антония, он не мог ни одну из них назвать обузой. Ведь они для него были, в первую очередь, матерями.       Оксана перевернулась на другой бок, чтобы скрыть пятно от его глаз, и ответила:       — Нет. Не восстанавливается цикл. Только хуже становится. Кровь вообще не прекращает идти.       — Я же просил тебя сообщать о таком. Почему не сказала?       — Не хотела тревожить. Думала, что справлюсь. Но теперь уже не уверена, что смогу. Добавилось ещё кое-что, — она смолкла, посмотрела на Августа измученно, будто просила по одному её взгляду догадаться о том, что хотела сказать, но, видно стыдилась. Собравшись с духом, всё же призналась: — Запах. Раньше его не было. Или был, просто не такой сильный. Не знаю.       Значит, Августу не показалось. Дело действительно было плохо. Будь бы он женщиной, то мог бы осмотреть Оксану для лучшего понимания ситуации и назначил бы новое лечение. Однако мужчинам смотреть на то, что у женщин было между ног, как и женщинам смотреть на мужское естество, воспрещалось. Исключениями друг для друга становились только супруги. Оксана супругой Августа не была, потому для осмотра следовало бы вызвать повитуху, чьё звание с достоинством несла баба Маня.       — Мне страшно, отец Август, — вновь заговорила Оксана, чем отвлекла его от размышлений. — Очень страшно. Я чувствую, что со мной происходит что-то ужасное. Наверное, дни мои к концу подходят.       — Не говори такого, — Август опустился на корточки, взял её за руку, сжал, дабы выказать поддержку. — Я верю, что ты ещё долго проживёшь, что сына вырастишь и женишь его.       — Нет, — Оксана прикрыла глаза, смаргивая набежавшую слезу, — нет, отец Август. Посмотри, — она задрала юбку до середины бедра свободной рукой. В нос Августа ударил тошнотворный запах. К горлу подступил рвотный позыв, который, к счастью, удалось сдержать. Но не это было самым ужасным. Ноги Оксаны были раздутыми, чересчур широкими, относительно костлявых рук, и походили на толстые брёвнышки. Выглядело это по-настоящему жутко. — Видишь, какие отёки? Раньше этого тоже не было.       — Я спрошу у отца Антония, как тебе помочь. Он точно знает ответ и точно тебе поможет, — заверил Август, — ты только не хорони себя раньше времени.       — Знаешь, о чём я сейчас всё чаще задумываюсь? — Оксана попыталась было прикрыть ноги. Любое движение давалось ей с огромным трудом, и Август, видя это, решительно ухватился за подол юбки и опустил его, не задумываясь о том, что сделал что-то неприличное, случайно докоснувшись бедра Оксаны кончиками пальцев. Та улыбнулась благодарно, прикрыла глаза. Видимо, начало действовать лекарство, снимая напряжение с тела. Речь Оксаны замедлилась, стала ещё тише, чем была: — Я думаю, бывает, о том, что зря не осталась лечиться в городе. Я никому об этом не рассказывала, только тебе говорю. Только ты один будешь знать. Врачи были правы, когда дали мне не больше пяти лет при отсутствии лечения. А я не поверила им, что была так серьёзно больна. Думала, вера меня спасёт. А оно вот как вышло. Надо было соглашаться на лечение. Может, и до свадьбы Коленьки бы дожила. Он же у меня совсем один останется. Как он без меня будет?       — Не останется, будешь ещё на его свадьбе гулять, — успокаивал её Август, поглаживая по предплечью.       — Может, мне всё же вернуться в город за лекарствами? Вдруг ещё не поздно?       Август молчал, не зная, что ответить. Здоровье Оксаны действительно ухудшилось за последние месяцы. Она мучилась от болей, кровотечений и, судя по отвратительному запаху, внутри у неё всё было воспалено и гнило. И как только Оксана всё это терпела и намеренно не обращала внимания на то, что с телом происходили такие разрушительные изменения? Август плохо представлял, как выглядела женская «вагина», о которой говорил Тони, однако теперь мог предположить, что скорее всего, кровь шла именно оттуда и именно там у Оксаны всё разлагалось. Впрочем, Август мог ошибаться, потому что никогда этой самой «вагины» не видел. Признаться честно, он до определённого возраста вообще думал, что у женщин устроено всё было так же, как у мужчин.       Оксана просила о лекарствах. Она была уверена, что жить ей оставалось недолго, и подтверждением тому служила гниль, осевшая у Августа в носу. Теперь-то он понимал, насколько её болезнь была запущена и как нельзя хорошо осознавал, что его отваров действительно не хватало, чтобы исцелить Оксану. Оставалось надеяться либо на чудо Божье, которое могло и не случиться, либо обратиться за помощью к тем, кто точно смог бы помочь — к врачам. Август знал о них не только со слов Тони и Оксаны. Иногда братья и сестры рассказывали о своих исцелениях в городских больницах. Потом, правда, каялись, что принимали помощь от приспешников Сатаны, но зато они оставались живы! Может, врачи и продавали свои души ради получения тайны жизни и склоняли к греху своих пациентов, но зато могли вытащить с того света умирающих людей.       Если бы Августу предложили отдать свою душу во спасение многих, он бы, наверное, тоже отказался от Рая. Видя страдания Оксаны, он был готов оступиться и взять всю ответственность за её лечение в больнице на себя: сам бы привёз её в город, сам бы передал врачам и после сам бы просил прощения у Всевышнего. Август бы выстоял. Вымолил. Искреннее раскаяние непременно помогло бы ему. К тому же душа его уже была отравлена. Ему нечего было терять, в отличие от Оксаны, у которой рос любящий сынишка.       — Я поговорю с отцом Антонием насчёт городских лекарств, — пообещал Август и поднялся с корточек, — а ты пока отдыхай. Поспи. Не надо тебе работать сегодня.       — Спасибо, отец Август. Ты хороший человек, — пробормотала еле ворочающимся языком Оксана. Она даже не смогла разлепить век и махнуть рукой, чтобы попрощаться. Не став ей больше надоедать и мешать погружаться в дрёму, Август тихонько вышел за дверь и скорым шагом направился к отцу Антонию. Он чуть ли не бежал — так сильно спешил, словно боялся не успеть. Словно у Оксаны и в самом деле оставались жалкие часы. Минуты. Секунды.       Найти отца Антония оказалось нелегко. Ни дома, ни в поле его не было. Анастасия ушла к подругам прясть и тоже не знала, куда он подевался. Случайно встретить его, вышедшего из амбара и неторопливо идущего через площадь, было невероятной удачей. Август подбежал к нему и, как был запыхавшийся, так и начал говорить, тяжело дыша:       — Отец Антоний, мне нужно с вами посоветоваться.       — Что случилось, Август? — спросил он, останавливаясь, и деловито завёл руки за спину.       — Оксане становится всё хуже. Вы можете убедиться в этом сами, что я не выдумываю, — издалека начал Август, потому что до сих пор плохо представлял, как можно было просить благословение на грех, несмотря на то что он уже стоял здесь, уже говорил и уже был готов жертвовать своим спасением во благо Оксаны.       Отец Антоний вздохнул.       — Я верю тебе, Август. Я сейчас как раз намеревался зайти к ней. Не ты один мне сегодня об этом сообщил.       Видно, то был Тони. От мысли о нём под рёбрами болезненно затянуло. Тони был прав. В очередной раз прав, а Август на него опять накричал. Кто из них после этого был праведником? Хоть бы с Тони ничего плохого не случилось. Он ушёл к отцу Антонию в таком воинственном и гневном настроении, что страшно было представить, какой разговор между ними произошёл и как за это поплатился Тони. А ведь Август ещё сдуру ляпнул, чтобы тот не вздумал приходить к нему после наказаний. Действительно идиот, иначе себя назвать он сейчас не мог. Нужно будет потом найти Тони, чтобы убедиться, что с ним всё было в порядке. Однако то, что отец Антоний вышел из амбара — места, где обычно наказывали провинившихся, — вселяло весомые сомнения насчёт его сохранности. Редко когда кого-то били плетьми каждый день без продыху. Оставалось надеяться, что на этот раз епитимия была более щадящей.       Август отвёл взгляд от лица отца Антония, уставился на амбар. Как же страшно ему сейчас было просить о лекарствах! Большие сильные ладони вспотели, похолодели, как у маленького мальчишки, по спине заскребло когтями тревожное ожидание. Но вот, Август собрался с силами, и заговорил, запинаясь:       — Я что хотел… это… Я был у Оксаны. Она совсем плоха. Кажется, изнутри разлагается. Если вы мне не верите, то пусть баба Маня осмотрит её. Она вам то же самое скажет. И Оксана… то есть я. Да, я. Я слышал, что в городе есть лекарства очень сильные, которые помогут ей облегчить боль и, возможно, даже вылечить насовсем. Я подумал, что мы, то есть, я мог бы…       — Это не обсуждается, — отец Антоний перебил его не только словами, но и резким жестом рукой, из-за чего Август неосознанно отшагнул назад. — Мы не используем никаких городских лекарств.       — Но мы же будем использовать их во благо! — Август понятия не имел, откуда в нём взялось столько смелости, чтобы открыто спорить с отцом Антонием. — И весь грех я возьму на себя. Я их применю на ней. Я привезу её в больницу. Пусть буду во всём виноват я, но не она. Не она же тогда согрешит.       — Мы не будем их использовать, — вновь повторил отец Антоний. Лицо его нахмурилось, подёрнулось тенью властной строгости, от которой обычно Август впадал в трепет. Однако сейчас только подбородок вздёрнул выше да зубы стиснул. Речь шла о жизни Оксаны, о жизни измученной матери и её сыне, который мог остаться сиротой. Таким же сиротой, как был сам Август. — Мы будем молиться за неё. Если Господь Бог решит, что следует её исцелить, то пошлёт чудо.       «Так же, как послал моей матери», — подумал обиженно Август, однако вслух этого озвучивать не стал. Вместо этого сказал:       — Разве мы не можем помочь ей в ожидании чуда? Почему?       — Потому что грех пользоваться тем, что производится в лабораториях, врачи и учёные грешат, являя на свет то, что под силу только Богу. Им помогает дьявол. Они губят себя и других людей. Мы можем применять только дары природы, — пояснил отец Антоний с холодной улыбкой, от которой по всему телу пробежал озноб. Взяв Августа за плечи и перекрестив его, он положил ладонь ему на лоб и спросил тоном, не терпящим возражений: — Ты меня услышал?       — Да, отче, — шепнул Август, хотя всё его существо мысленно вопило: «Так нельзя поступать!». Оксана заслуживала избавления от болезни. Она не отлынивала от работы, как бы плохо ни было, растила сына в любви и заботе, молилась, исповедовалась — вела примерный образ жизни. Кто, как не она, заслуживал божьей милости?       — Я проведаю сегодня Оксану, — пообещал отец Антоний, отпуская Августа. — Освобожу её от работы. Попрошу за неё Бога. Приготовлю более сильное лекарство, если конопляный отвар стал хуже помогать. Мы поставим её на ноги. Или ты мне не веришь?       — Верю, — буркнул Август.       — Вот и замечательно, — отец Антоний обошёл его и двинулся по направлению к дому Оксаны. Вдруг он остановился, обернулся к Августу и добавил, прежде чем продолжить путь: — Забери Тони со столба. Я думал, что следует его подольше там оставить, но коль ты уже здесь, то займись им.       Августу не потребовалось пояснений, чтобы всё понять и покрыться холодным потом от ужаса. Скупо кивнув, он развернулся и, еле сдерживая себя, чтобы не перейти на бег, устремился к дверям амбара. Навалившись на тяжёлую створку и отодвинув её в сторону, Август протиснулся внутрь да так и замер. Он не сразу признал, что обритый наголо человек, стоящий у столба и закованный в наручники, был никем иным как Тони. Его прекрасные красно-каштановые кудри валялись безжизненными ошмётками на полу вокруг него. Теперь Август не сможет запустить пальцы ему в волосы, не сможет насладиться их шелковистостью, поглаживая его по голове. Радовало, что Тони хотя бы был одет, значит, сегодня плетей смог избежать.       Подойдя ближе, Август вполголоса сказал:       — Тони, мне очень жаль.       — Отстань от меня, — огрызнулся тот, не поднимая головы. Он висел в цепях, как безвольное чучело, которое ставили в поле, чтобы отгонять птиц. Видеть его таким было жутко.       — Я говорил с отцом Антонием насчёт Оксаны, — Август сделал ещё один шаг навстречу, в надежде, что Тони посмотрит на него и сверкнёт истошными глазами, полными неуёмного желания жить.       — И? — Тони так и не шелохнулся.       — Я сказал ему о том, что Оксане нужны более серьёзные лекарства.       — И?       — Он сказал, что это грех, — сокрушился Август.       — Ожидаемо, — голос Тони же не выразил никакого изумления.       — Но я не согласен с ним, — понизив голос, произнес Август.       Тут-то Тони и двинулся. Он медленно поднял голову, взглянул на него недоверчиво. На щеках отпечатались дорожки от слёз, веки припухли, белки глаз покрылись алой сеточкой капилляров.       — А вот тут удивил.       Август порывисто обхватил его лицо ладонями, бережно утирая солёную влагу большими пальцами, и забормотал:       — Я считаю, что если человеку плохо и в моих силах ему помочь, то пусть я буду грешить, но зато помогу и избавлю его от боли. До того, как я сходил к Оксане, я был уверен, что поступаю правильно, но после того, как я увидел, что с ней случилось, мне стало совестно. Отец Антоний сказал, что будет молиться Богу за неё и что приготовит более сильное лекарство. Мне хочется верить, что это поможет. Правда хочется. Но я помню, что моей маме он помочь не смог, хотя обещал мне всё то же самое. Не то чтобы я ему не доверял, но…       — Но чувствуешь, что тебя где-то наёбывают, — закончил за него Тони.       — Ты мог бы так некрасиво не выражаться, конечно, но суть изложил верно, — согласился Август.       — Беру свои слова назад. Ты не глупый, отец Август. Просто наивный. Даже жалко тебя, — Тони криво улыбнулся, фыркнул.       Август, впрочем, не обиделся. Только кивнул, то ли соглашаясь, то ли просто принимая его умозаключение к сведению. Он действительно не мог разобраться, прав ли был Тони, потому решил, что лучше просто не продолжать обсуждение этой темы.       — Я просто подумал, что должен был тебе об этом сказать, — этой фразой Август и поставил точку в разговоре. — Давай-ка тебя освободим. Плечи, поди, затекли?       — Я их вообще уже не чувствую, — признался Тони так жалобно, что у Августа сердце сжалось.       — Погоди немого, — он подошёл к ряду сусеков, взял с крышки одного из них тёмный железный ключик и вернулся к столбу. Открыл замок сначала на одном наручнике, потом на другом. Тони сразу же схватился за запястья и заныл, сквозь сжатые зубы. Август, не спрашивая разрешения, совершенно бесцеремонно взял его за руки и принялся разминать покрасневшие запястья, потому что был уверен, что лучше знал, как унять боль после таких наказаний. Тони зашипел.       — За что тебя так? — шёпотом спросил Август, будто хотел успокоить и без того успокоившегося Тони.       — За то, что назвал отца Антония бездушной ебаниной.       — Ну, полно тебе ругаться.       — Я потом покаюсь, не переживай, — Тони осклабился, — а ещё я тоже просил за Оксану. Отец Антоний вообще непробиваемый мужик. Обрил меня даже, падла. Ещё какую-то дичь нёс про мой образ жиз… А, неважно. Забей.       — Ну всё-всё, тише-тише, мой хороший, всё уже закончилось, — Август стал мять его плечи. Старался сильно не сжимать, однако от неприятных ощущений Тони всё-таки кривился.       — Я правда хороший? — переспросил он, чем заставил Августа впасть в ступор. Неужели он так обратился к Тони? Странно, и ведь не заметил даже. — Мне важно это услышать сейчас. Пожалуйста, скажи.       Август вздохнул, положил руки ему на шею. Короткие волосы на затылке кольнули пальцы.       — Ты хороший человек, Тони. Не всегда я тебя понимаю, не всегда веду себя достойно по отношению к тебе, но это не делает тебя плохим. Прости за то, что повысил на тебя голос сегодня.       Тони закатил глаза, махнул рукой.       — Мелочи. Забей.       — Не могу забить.       Август погладил его по голове, цокнул недовольно.       — Зря тебя обрили. Кудри у тебя были чудесные.       — Зна-аю, не дави на больное, — Тони вдруг замер, всмотрелся в его лицо, прищурившись. — Погоди-ка, что это я от тебя слышу? — он вмиг оживился, губы его растянулись в довольной улыбке. — Критика в адрес отца Антония?       Пойманный на слове, Август побагровел, одёрнул руки, шагнул назад. Оглянулся по сторонам на всякий случай. Не слышал ли кто ещё?       — Неправда. Я его не критиковал.       — А вот и правда! — Тони тряхнул головой по привычке и зачесал «волосы» назад. — Да блин… Ладно, пошли, скоро уже обед должен быть. Не хочу его снова пропустить.       Август любезно предложил Тони локоть, и они двинулись прочь из амбара.       Остаток дня прошёл без приключений, слава Всевышнему. Уже вечером, отведя службу, Август сменил рясу на повседневные брюки и рубаху в комнатке для подготовки к богослужениям и собрался было идти домой, как вдруг увидел Любаву, стоящую возле входа и терпеливо ожидающую, судя по всему, его самого. Точно, он ведь обещал ей прогулку сегодня! И как только мог забыть.       Любава улыбнулась ему. У Августа робко дёрнулся уголок губ.       — Пойдём на речку? — предложила она, и тот молчаливо кивнул.       Держа Любаву за руку и нерасторопно шагая по дороге, он всё думал: «Главное не забыть, как в вальсе этом танцевать», — и совсем не замечал, что губы у Любавы выглядели намного ярче обычного, а глаза были чуть подведены угольком.