Не убоюсь греха

      Тони влетел в дом отца Антония без стука и приглашения. Его встретили лишь глухая тишина и недоеденное яблоко, одиноко лежащее на краю стола. Приметив по правую руку дверь, Тони решительным шагом направился к ней и заглянул в соседнюю комнату, которая, к сожалению, совсем не оправдала его ожиданий. Отца Антония тут тоже не было. Комнатка представляла из себя небольшую, даже крохотную библиотеку. Если бы Тони зашёл внутрь и вытянул руки в стороны, то пальцы бы его упёрлись в стеллажи, стоящие у каждой стены. Полки начинались у самого пола и тянулись до потолка. Чтобы достать до верха, нужно было вставать на невысокую табуретку, задвинутую в уголок, дабы не мешалась, и то Тони не был уверен, что ему бы хватило роста. Отец Антоний был выше его на полголовы, наверное, ему было нормально.        «Удивительно, он читать умеет», — подумал Тони, разглядывая разноцветные корешки. В этот же момент с улицы донёсся звук скрипнувшей двери, отвлёкший от попыток прочитать какое-то длинное и сложное название, выведенное золотыми, тонкими, длинными буквами на красном толстенном корешке.       Тони выскочил на улицу, огляделся по сторонам и, никого не увидев, решил обойти дом вокруг: звук точно раздавался где-то поблизости. Справа от дома обнаружился сарай. У Августа тот больше походил на покосившийся шкаф, где снаружи под косым навесом стояла поленница дров. У отца Антония же сарай выглядел, как полноценный крепкий, правда, почерневший домишко. Поленницы Тони не увидел, наверное, она находилась на внутренней стороны двора. Два застеклённых окошка выходили на площадь, а дверь, пусть и была открыта нараспашку и покачивалась от редких порывов ветра, но располагалась сбоку - прямо напротив библиотечной пристройки - и потому невозможно было увидеть, что происходило внутри.       Тони уверенно подошёл ко входу, перешагнул порог и, повернув голову вправо, увидел отца Антония, сидящего под окнами за гончарным кругом. Он делал что-то очень похожее на крынку.       Сарай был обустроен умно. На стене возле двери висели рабочие инструменты: пила, вилы, косы, лопаты, грабли. Ружьё. У двух других стен — напротив окон и напротив двери — высились ряды ровно сколоченных полок. Они были забиты какими-то вещами, которые Тони не стал рассматривать. Его внимание привлекли однотипные ящики с трёхлитровыми банками, которые хранились на нижних полках и преимущественно были накрыты коричневой материей, кроме тех, что были удалены от окон. Банки были заполнены странной белой субстанцией, совершенно непохожей ни на соленья, ни на варенья. Смутная догадка о том, что это было, дёрнула хвостом, повиляла задницей и убежала в неизвестном направлении, когда отец Антоний оторвался от работы и обратился к Тони:       — Что-то случилось? Ты выглядишь встревоженным.       — Отец Антоний, вы совсем охренели? — начал тот, не гнушаясь выражений, которые точно были неприятны слуху одухотворённых сектантов.       — И тебе добрый день, Тони, — отец Антоний и бровью не повёл, только к работе вернулся, чтобы снять крынку с круга и переместить сушиться на широкий подоконник. Затем он будто бы намеренно повернулся к Тони спиной и принялся тщательно вытирать руки влажной тряпицей. Не иначе как хотел молчаливо, но достойно поставить его на место, остудив пыл. Однако Тони остужаться и не думал. Он подошёл ближе и процедил:       — У вас женщина умирает от рака, а вы ей лечиться не даёте.       Отец Антоний сначала глянул на него через плечо, потом повернулся всем телом. Завёл руки за спину, усмехнулся. Предложил дружелюбно:       — Пойдём, прогуляемся. Поговорим.       И двинулся мимо Тони, не дожидаясь его решения. Когда он вышел на улицу, Тони позволил себе зарычать, оскалившись, вцепиться в волосы, и резко выдохнуть, чтобы успокоиться. Только после этого нехитрого ритуала он двинулся следом, бегом догоняя отца Антония. Когда они поравнялись у начала площади, тот важно заговорил:       — Как я понимаю, речь идёт об Оксане. Пойми, она сама выбрала отказ от лечения в больнице, — его голос звучал снисходительно, будто Тони был маленьким ребёнком и по-другому понимать не умел. Тони же ребёнком не был и чётко знал, чего хотел добиться. Он хотел помочь бедной женщине, потому что она мучилась от болей и, возможно, должна была вскоре умереть.       — Да-да, она сама выбрала, только вот, вы всячески её на это настраивали!       — Человек сам принимает решения, не я им руковожу, — отец Антоний улыбнулся, и Тони ощутил явственное желание треснуть его по морде, пусть людей бить и не любил. Ему претила физическая агрессия, но, когда дело доходило до отца Антония, всё чаще казалось, что рано или поздно своими принципами придётся поступиться. Отец Антоний продолжил играть в дурачка: — Разве я могу кого-то заставить?       — Можете, — Тони истерично усмехнулся.       Отец Антоний хмыкнул, пожал плечами.       — Твоё право так считать.       Они обходили площадь по кругу. Тони поначалу думал, что отец Антоний свернёт на улицу, ведущую в конец поселения, однако они двинулись по площади дальше. Название у той улицы, конечно, было очуметь какое оригинальное. Улица Солнечная. Интересно, это отец Антоний талантом отличился или кто-то другой? Да не, точно Антоний.       Подросшая трава шумно шуршала под ногами, разбавляя напряжённое молчание. Август говорил, что её косили раз в две недели всей общиной. Сейчас в ней утопали лодыжки, а значит, подходило время к очередному покосу. Впервые в жизни Тони будет размахивать острющей косой, рискуя рассечь себе ноги. Однако беспокоиться об этом было рано.       Отец Антоний не спешил заговаривать первым, потому Тони решил взять инициативу в свои руки, предложив:       — Отпустите Оксану в город, а я её сопровожу.       — Нет, — отец Антоний отрицательно качнул головой.       — Правильно, пусть женщина умирает, — съязвил Тони.       — Все мы когда-нибудь умрём, — принялся философствовать отец Антоний. — Так вечно было, так вечно будет. Мы не имеем права роптать.       Тони внутренне зарычал от его непробиваемой искренней убеждённости, граничащей с редкостной тупостью.       — Но вы же её намеренно губите! Вы знаете о том, что она больна и не даёте ей необходимого лечения! — воскликнул он, отчаянно ища взгляд отца Антония, который по-прежнему упрямо смотрел перед собой и не собирался поворачивать головы к Тони. — Тоже мне пророк, — выплюнул презрительно. — Хуёвый из вас святой, знаете ли.       В отличие от Августа, отец Антоний не стал делать ему замечания за сквернословие. Вместо этого он со снисходительной улыбкой сказал:       — Ты судишь обо мне, исходя из своей картины мира. Я тебя не виню. Ты пока находишься на уровне развития маленького ребёнка и просто не можешь понять некоторых вещей. Это даже хорошо. Есть шанс спасти тебя.       — Это я ещё ребёнок? — возмутился Тони.       — А кто ты? Девятнадцать годков, а всё от брата отлепиться не можешь, — отец Антоний бархатисто рассмеялся. Несмотря на возраст, глубокие морщины на лбу и залысину, обрамлённую седыми волосами, голос у него звучал довольно молодо и даже приятно, если не вдумываться в смысл сказанного.       — Вы не понимаете, — Тони, сам не зная почему, принялся его разубеждать, — он моя семья, в конце концов. Единственный родной человек. Мамы нет, отец умер. Олег для меня очень важен. Я его люблю. Как брата, конечно.       — Разве братья делают друг с другом то, что вы делаете с Олегом? — только сейчас отец Антоний взглянул на него с осуждающим прищуром. — Ты говоришь, что любишь его, но какой любовью? Хватаешься за него, как утопающий, потому что понимаешь в глубине души, что тонуть одному — страшно. Пытаешься привязать его к себе плотскими удовольствиями просто потому, что боишься остаться без него в этой порочной темноте. И разве после этого ты не ребёнок, нуждающийся в заботе старших и их защите?       Тони опешил. Его словно ударили под дых, но только не кулаком, а словом. Болезненным, жестоким, хоть и звучащим ласково. Отец Антоний умел удивлять. Теперь у Тони язык не поворачивался назвать его тупым. Это был расчётливый и опасный человек, который замечал и принимал к сведению намного больше, чем следовало бы. Наверное, Олег рассказывал ему о том, как Тони раз за разом возвращался домой после «блядских вылазок» и как извинялся после, отсасывая так, что у Олега пальцы на ногах поджимались. Иначе Тони просто не мог объяснить, с чего отец Антоний взял, что он боялся остаться один.       Конечно, Тони боялся одиночества, однако он никому об этом никогда не говорил. Он трахался с Олегом, надеясь, что таким образом сможет привязать его к себе наверняка. Это всегда работало. Многие, с кем он спал, привязывались к нему именно благодаря сексу и искали новых встреч. Тони знал, что был хорош в этом. Близость всегда являлась для него способом получить желаемое, будь то деньги или клятва верности. Простой и понятный физиологический процесс. Потный, вонючий и жаркий, как маршрутка летом. Именно поэтому Тони терпеть не мог любовные романы. То, как в них описывались чувства и секс, казалось ему до плачевного смешным. Стивен Кинг ему нравился куда больше.       Тони многое держал в себе, несмотря на то, что частенько ссорился с братом. Если бы у него отсутствовал всякий контроль, то Олег бы давно сбежал от него. Ненависть выплёскивалась из Тони дозированными порциями, он понимал, когда следовало остановиться. Также он прекрасно знал, чего говорить стоило, а чего нет. Он мог рассказать Олегу о сексе с другим мужиком, чтобы позлить его и вызвать приступ ревности, но никогда бы не позволил себе унижаться, говоря: «Я сплю с тобой только потому, что хочу удержать тебя у себя». Олег не был столь умён, чтобы понять это без слов. Получалось, что отец Антоний сделал такой вывод по одному рассказу Олега об их с Тони жизни.       Чёрт, этот мужик был реально головастым. Единственное, что Тони мог ему противопоставить, чтобы выгородить себя, было отрицание собственной слабости. Ещё чего! Будет он признаваться, что одиночества не может выносить!       — Я ни в чьей заботе не нуждаюсь, — процедил низко, с металлическими нотками. — Если бы я захотел, то в любой бы момент ушёл от Олега. Я так уже делал и не раз.       — Коль делал и не раз, зачем тогда возвращался? — подловил отец Антоний.       Тони мысленно обматерил его, но вслух сказал:       — Потому что он моя семья. А семью, говорят, надо беречь. Семейные ценности там, все дела.       — А может ты так поступал, потому что никто не заботился о тебе так же, как он? — отец Антоний хитро улыбнулся уголком губ, и Тони понял, что слова для парирования исчерпались. Этот противный дед, будь он неладен, был прав. Клиенты неплохо платили Тони за секс, но им было совершенно плевать на него самого. Чаще они делились своими проблемами, свешивали их на его плечи и уходили с лёгким сердцем. А Тони чувствовал себя выпотрошенным, грязным и совершенно убитым. В такие моменты неплохо спасали наркотики. От них повышалось настроение, появлялась эйфория и бешеная энергия, которая толкала на новые знакомства и эксперименты. Но потом действие психостимулятора прекращалось, и на душе снова становилось гадко. Хотелось разворошить себе грудную клетку, причинить ещё больше боли, лишь бы душевные страдания уменьшились. Обычно Тони возвращался домой именно в такие моменты. Он знал: если никого не будет рядом, то он совершит что-то страшное и непоправимое. А Олег всегда его ждал и, как бы сильно ни ругался, потом крепко обнимал, зарывался лицом ему в кудри и говорил, что любит его. — Ты маленький, Тони. Маленький и непослушный мальчик. А на таких бесы слетаются, как мухи на мёд. Вот тебя и терзают.       — Никто меня не терзает, — буркнул Тони, лишь бы не показывать отцу Антонию, что тот попал прямо в цель. От этого «маленький» в груди всё сжалось. Стало себя так жалко, что в носу противно защипало.       Ведь он действительно был просто маленьким мальчиком, с которым жизнь обошлась не самым лучшим образом, а он просто крутился, как мог. Выживал, подстраивался под новые условия, учился жертвовать своим телом во благо уверенности в завтрашнем дне. Порой ему казалось, что он походил на рыбу, выброшенную прибоем на берег. Она билась, трепыхалась изо всех сил, только бы добраться до воды. А волны дразнили шумом и брызгами, не дотягиваясь даже до кончика склизкого хвоста.       — Я же знаю, что ты танцевал за деньги развратные танцы, — продолжал отец Антоний, останавливаясь и внимательно всматриваясь в него. — И что занимался прелюбодеянием не только с братом, но и другими людьми. Себя продавал. Разве от хорошей жизни пойдёшь на такое?       — Нормальная жизнь у меня была, — теперь Тони упирался больше для приличия и для того, чтобы удержать подступающие слёзы. Он понимал: если согласится с отцом Антонием, если позволит дать себе слабину, то разрыдается прямо на месте. Нечасто ему доводилось жаловаться кому-то на жизнь, тем более было невозможно представить, чтобы кто-то другой буквально побуждал его проникнуться сочувствием к самому себе.       — Так ли? С детства жил в страхе скандалов с отцом, был нелюбим. Отчаявшихся людей всегда проще вовлечь во грех. Вот и тебя вовлекли, — отец Антоний взял его за плечи. — Ты думаешь, что помощь тебе не нужна, всё храбришься. И это похвально. Но теперь у тебя есть братья и сестры. Мы поможем тебе справиться с грехом, покажем, как можно жить счастливо. Будешь нас слушать, и тебя будет ожидать Царствие небесное.       Тони скосил глаза на его руку, оскалился.       — Мне плевать на ваше Царствие хуесное. Вы меня не знаете. Не знаете мою жизнь. Олег вам мог наговорить чего угодно, но он тоже ко мне в голову залезть не может. И вы тоже не пытайтесь. Я это не люблю.       — Так расскажи мне о себе сам. Я же не в первый раз прошу тебя об этом.       — Хотите узнать обо мне? — губы Тони искривились в надломанной улыбке. — Я вам расскажу. Меня зовут Тони, мне девятнадцать, и я ненавижу таких, как вы. Кто имеет какую-никакую власть, пользуется ей по полной и вредит людям. Вам ли говорить мне о праведности?       — Конечно, твоим бесам не нравится слышать правду, вот они и обманывают тебя, — отец Антоний отпустил его, усмехнулся. — Нет у меня власти, Тони, и никогда не было. Людям всего лишь нужен пастырь, они всегда ищут того, за кем пойдут. Моё дело заботиться о них, и только.       — Херово вы справляетесь со своими обязанностями.       — Они со мной, потому что жаждут вечной жизни. И для того, чтобы они спаслись, я готов сделать для них всё, — отец Антоний вздёрнул подбородок, завёл руки за спину. От его важного вида захотелось сунуть два пальца в рот и намеренно издать неприличный звук.       — Так достаньте для Оксаны лекарства, — Тони вздёрнул бровь, переплёл руки на груди. Он не собирался отступать, чего бы ему это ни стоило.       — Ты не понимаешь, — голос отца Антония стал ещё мягче и ласковее. — Я сделаю всё, чтобы спасся их дух.       Какой же тварью он всё-таки был. У Тони на таких типов была чуйка с детства, спасибо папаше. И в этот раз чуйка сработала отлично. Отец Антоний с улыбкой говорил о том, что был готов умертвить любого, лишь бы претворить в жизнь свою сумасшедшую идею спасения души.       — Вот же вы сволочь. Просто бездушная ебанина, — вырвалось у Тони, однако винить себя за это он не стал.       — Не суди да не судим будешь, — отец Антоний перекрестился. — Думаешь, мирские ценности помогут спасти бессмертный дух?       — Лекарства — это не ценность. Это необходимость. Женщина мучается, — отчеканил Тони, не скрывая презрения к этой седой скотине.       — Она мучается за свои грехи, — лицо отца Антония было по-прежнему полно одухотворённости и не выражало никакого недовольства. Будто слова Тони его вообще не задевали!       — Да похуй мне, как вы это для себя объясняете. Ещё, блять, и в Бога верите. Любви учите. А сами свою паству обрекаете на страдания.       — Что ж, Тони. Не готов ты пока меня слышать, — отец Антоний вздохнул, — придётся спуститься на твою ступень развития, чтобы мы с тобой нашли общий язык. Предлагаю тебе соглашение.       — Какое? — Тони постарался произнести это как можно безразличнее.       — Я должен убедиться, что ты просишь об Оксане из чистых побуждений, а не потому, что так тебя науськивают бесы.       — И как вы в этом убедитесь?       — Если ты отречёшься от своих демонических меток, я тебе поверю, — отец Антоний улыбнулся на смятенный взгляд Тони и лишь осторожно провёл по своей залысине. Тот сглотнул, хлопнул глазами. То есть, ему нужно было избавиться от любимых красно-коричневых кудрей ради того, чтобы отец Антоний достал Оксане лекарства? Тони любил свои волосы. Очень любил. Но если ради спасения жизни или облегчения предсмертного состояния другого человека нужно было с ними расстаться, он готов был пойти эту жертву. Волосы не зубы — отрастут. Зато Оксане больше не будет больно.       Потому Тони смело спросил:       — Бритва хоть у вас есть?       — Электрической нет, только клинковая. Устроит?       — Устроит, — Тони уверенно кивнул вдобавок, чтобы отец Антоний даже не думал в нём сомневаться. А тот лишь улыбнулся довольно, развернулся на сто восемьдесят и направился вместе с Тони домой, где забрал из сарая клинковую бритву, а после размеренным шагом двинулся в сторону амбара — высокого большого здания с красной крышей, стоящего, как и избушка Августа, на границе площади и улицы, только с противоположной стороны.       Открыв перед Тони дверь и запустив его, приободрённого напускной решительностью, внутрь, отец Антоний зашёл следом и не стал задвигать створку обратно, чтобы в помещение проникало больше света.       — К столбу и руки вверх, — скомандовал он, и Тони почувствовал, как все органы сжались от страха. Ему доводилось практиковать бандаж с клиентами. Это было весело и неплохо так будоражило. Но сейчас добровольно висеть в наручниках он хотел меньше всего: воспоминания о прошлом опыте были ещё слишком свежи и неприятно стягивали спину подживающими полосами.       Однако другого выхода, кроме как послушаться, у Тони не было. Не он здесь придумывал правила. Подойдя к столбу и подняв руки, он позволил заковать запястья в широкие холодные браслеты и повис на них, опустив голову и уставившись себе под ноги. Отец Антоний вытащил острое лезвие из рукоятки-футляра бритвы, поднёс его к волосам, отрезал красную прядь близко к корням и бросил на дощатый пол. Кудряшка упала среди бесчисленного множества соломинок, очевидно, выпавших их снопов сена, которые перетаскивали сюда с полей.       — Есть у меня ещё одно условие, — вдруг сказал отец Антоний, и Тони приподнял голову то ли от нарастающей тревоги, то ли от того, что хотел взглянуть в его бесстыжие глаза.       — А вы умеете вести переговоры, сначала в наручники заковали, а потом мелкий шрифт прочитать даёте, — проворчал ядовито, маскируя этим тоном страх. Тони был сейчас совершенно беззащитен: он не мог убежать, не мог закрыться руками, если отец Антоний решит его бить, разве что мог попробовать защищаться ногами, но в конечном итоге бы выбился из сил и сдался.       — Я буду задавать тебе вопросы, а ты должен будешь честно на них отвечать, — объяснил отец Антоний. — Если обманешь — я это пойму. Ты же не глупый мальчик, врать мне не будешь. Ведь так?       Тони закусил щёку изнутри. Не нравилось ему это условие, ой как не нравилось. Отец Антоний никогда ничего не делал просто так и, если сейчас решил поступить именно таким образом, это значило, что он преследовал какую-то определённую цель, не ведомую никому, кроме него самого. Однако же, что могло страшного случиться, если Тони будет просто отвечать на безобидные вопросы? Стоило ли волноваться зазря и накручивать себя? Наверное, нет. Тони понятия не имел, о чём отец Антоний хотел спрашивать, но смутно догадывался, что, скорее всего, тот будет вызнавать всё о его жизни. Такое уже было в первые дни после приезда в общину, но тогда Тони удалось избежать откровений, уходя от разговора всеми возможными путями, какими бы некультурными и хамскими они ни были.       — Ладно, врать не буду, — согласился Тони и снова опустил голову.       Отец Антоний прочитал молитву, заставил повторить её, дотошно следя за произношением непонятных слов, и только потом задал первый вопрос:       — Итак, расскажи мне сколько людей ты ввёл во грех своим телом, — он принялся оттягивать прядку за прядкой и нещадно срезать их под корень.       — Типа со сколькими я переспал? — уточнил Тони. — Да я откуда знаю. Много было.       — Раскаиваешься ли ты в этом?       Тони фыркнул.       — А чё мне каяться? Они сами мне деньги платили, сами секса искали. Я-то тут причём?       — А притом, что соглашался, — мягко, но уверенно припечатал отец Антоний. Волосы всё падали и падали вниз смешными спиральками, а Тони всё смотрел на них с грустью и думал: «Ради Оксаны, я делаю это ради Оксаны, ничего новые отрастут». Отец Антони повторил: — Так, сколько?       — Я реально не помню, — Тони задумался. Он никогда не считал. Знал только, что из постоянных клиентов у него было человек семь. А сколько ещё было случайных связей? Тройничков? Оргий? По большей части всё это происходило под наркотой или алкоголем, и воспоминания о тех связях походили на кусок вонючего сыра с крупными дырками. Вроде, суть произошедшего оставалась, а количество членов на свою задницу или количество дырок на свой член — нет. — Ну, пусть будет человек пятьдесят. Не знаю, может, больше было.       — Пятьдесят человек! — в изумлённом голосе отца Антония явственно засквозило осуждение. — Тебе должно быть стыдно за это. В первом послании к Коринфянам говорится: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники».       — А вы моя мама, чтобы меня стыдить? — Тони воззрился на него, оскалился криво. — Какая вам разница, с кем я трахался? Или вам интересно узнать подробности, чтобы потом надрачивать на это? У вас же интернета здесь нет, порнуху не посмотришь. Что хотите услышать? Что интересует? Мужчины? Женщины? Может, трансы? Знаете, как это интересно, когда сверху сиськи, а снизу хуй?       Однако отец Антоний никак не отреагировал на провокации, только продолжил цитировать писание, будто его совершенно не смутило услышанное. Август бы со стыда сгорел. Лицо бы у него стало красным, как помидор, глаза бы суетливо забегали. А ещё он бы, наверняка, взмолился о том, чтобы Тони заткнулся. Но потом, при случае, обязательно бы переспросил то, чего не понял. Например, что значило слово «трансы».       — В книге Левит сказано: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость», — говорил отец Антоний. — Ты занимался мерзкими вещами, Тони, и склонял к этому брата.       — Вы будете мне так всю библию наизусть рассказывать? — Тони рассмеялся. «Еврейские сказки» всегда казались ему нудными и глупыми. Особенно, когда в них так откровенно несли бред. Тони прекрасно знал, что любовь между людьми одного пола была нормальна. Учёные давно доказали, что в этом не было никакого отклонения, и в МКБ диагноза «гомосексуализм» больше не числилось. Лет в двенадцать Тони столько статей на эту тему перечитал, что был уверен: при случае сможет аргументами заткнуть за пояс любого гомофоба. Однако он и представить не мог, что ему доведётся иметь дело с религиозными фанатиками. Эти люди были непробиваемы и доказывать им что-то, идущее вразрез с их верой, было бессмысленно. Он смог убедиться в этом на примере Олега. Тот был похож на упрямого козла, когда пытался доказать ему, что нельзя показывать никому своё обнажённое тело, и на все вопросы из разряда «почему?» отвечал: «Потому что это грех».       — Твоё сладострастие сведёт тебя в Геену Огненную, если ты не встанешь на путь исправления, — всё нудил и нудил отец Антоний, не прекращая срезать любимые кудри. — Ты слаб, потому бесы мучают тебя. Услышь меня, и это для тебя станет большим шагом к укреплению духа.       — Да мне похую, — Тони чувствовал, как раздражение стремительно перерастало в гнев, и всеми силами удерживал себя от того, чтобы не укусить отца Антония за руку от переизбытка ненависти к нему. — Меня всё устраивает. Мне нравится трахаться за деньги. Нравится! И с мужчинами трахаться тоже нравится! — воскликнул отчаянно, будто это могло помочь достучаться до отца Антония и объяснить ему, что все его слова для Тони не значили ровным счётом ничего.       — Так ли? — отец Антоний заговорил намеренно тише, заставляя прислушиваться и невольно успокаиваться. — Почему же тогда ты пытаешься доказать это с пеной у рта?       — Потому что меня бесит то, что вы несёте дичь.       — «Бесит», — отец Антоний вздёрнул указательный палец к потолку, на пару мгновений остановив стрижку, — вот ты сам и сознался, что с бесами водишься, — он ухватил очередную прядь, сильно оттянул да так, что Тони зашипел. — Каждый человек поддаётся соблазнам. Вопрос в том, куда эти соблазны приведут? Сейчас ты ложишься с мужчиной, а завтра возляжешь со скотом. У похоти нет границ.       — Я не извращенец, чтобы со скотом возлежать, — прорычал Тони, жмурясь от боли. Ему казалось, что отец Антоний просто вырвет эту многострадальную прядку без использования бритвы. Но тот наконец смилостивился, отрезав её. По ощущениям Тони, четверть головы ему уже обезволосили. Конечно же, на крутую стрижку можно было не рассчитывать. Даже ёжик, и тот будет неровным. Благо, что Тони пока жил в лесу и никто его, кроме сектантов, не видел.       — Ошибаешься Тони, — отец Антоний тяжко вздохнул, будто устал объяснять, почему именно тот был грешником. — Ты вожделеешь мужчин — а это извращение. Более того, вожделеешь собственного брата.       От возмущения Тони приоткрыл рот и выпучил глаза. У него действительно вставал на Олега, и вставал не раз. Олег умел хорошо трахаться, знал, что нравилось брату и всегда выкладывался на полную. Иногда использовал секс в качестве наказания: вёл себя грубо и причинял Тони боль, как было в воскресенье во время причастия. Но когда в их отношениях царили мир и покой, Олег был внимателен и нежен.       В прошлом Тони винил себя за то, кончал во время секса с братом. В такие моменты он ненавидел себя и считал, что поступал просто отвратительно, получая удовольствие от неправильной и, как бы сказал Август, порочной связи. Однако с годами стало легче. В последний год Тони всё чаще стал ловить себя на мысли, что не чувствовал вообще ничего, когда трахался с Олегом. Просто получал физическую разрядку и только. И если бы ему сказали, что Олег больше никогда с ним не будет заниматься сексом, Тони вообще бы не расстроился. У него было много различных партнёров. Он не был обделён как женским, так и мужским вниманием. Беда заключалась в другом. Если бы Олег перестал его хотеть, то точно бы бросил его на произвол судьбы, Тони был в этом уверен. Он знал, что являлся сложным человеком, что обладал скверным характером, и потому прекрасно понимал: люди не захотят терпеть его истерики и излишнюю эмоциональность вечно и рано или поздно уйдут из его жизни. Оставался один-единственный вариант, как можно было удерживать их — завлечь доступностью тела.       — Я Олега не вожделею, просто всё выходит так, как выходит, — ответил честно, и в тот же мгновение почувствовал, как на сердце стало легче. Будь между ними с Олегом всё, как между нормальными братьями, он не имел бы права жаловаться на жизнь. Он был бы счастлив, если бы его не оставляла уверенность, что Олег будет с ним, несмотря на отсутствие секса.       И только Тони позволил себе немного расслабиться, как отец Антоний продолжил издеваться:       — Как же? Зачем тогда первым его начинаешь упрашивать о грехе?       — В самый первый раз всё начал он. Он. Не я. Он, — принялся оправдываться Тони. — Я же ребёнком был, у меня даже мысли не было о чём-то таком.       — Если бы ты его не соблазнял, то он бы и не начал. Сам же к нему в постель ложился, обнажённый, одно бельё на тебе было, — откуда отец Антоний знал такие подробности, было очевидно. Всё это рассказал ему Олег. Безмозглый, доверчивый, тупоголовый осёл! Вроде, природа обделила умом его, а страдал от этого Тони. Отец Антоний же всё не унимался, смакуя события того страшного времени — времени, когда последний человек, которому доверял Тони, предал его: — А потом ты и вовсе сам полез к брату. Сам его целовал, сам трогал его плоть. Разве не помнишь? А вот, Олег хорошо помнит, — Тони хмыкнул, его догадка оказалась верна. — Мужеложник, блудник, отвернувшийся от Бога. Вот, кто ты, Тони. Погрязший во грехе развратник. Ты ужасен.       У Тони засвербело в носу, задрожала нижняя губа. Любая критика всегда воспринималась им особенно остро и болезненно. Особенно, когда его в открытую оскорбляли и заставляли сомневаться в том, что с ним всё было в порядке. Тони знал, что его ориентация — не была болезнью. В любой другой ситуации он бы смог отстоять свою честь и выйти из спора с гордо поднятой головой, но сейчас… Отец Антоний знал про него слишком много и намеренно использовал эти знания, чтобы вывернуть всё таким образом, будто Тони был виновен во всём плохом, что происходило с ним с детства. Шаткое духовное равновесие, к которому он смог чудом прийти к девятнадцати годам, стало крениться вбок, соскальзывая на пол вместе с отрезанными волосами.       Может, если бы в глубине души Тони не считал себя извращенцем, способным кончить от рук брата, то и слова отца Антония не задели бы его. Они попали прямо в самое больное место, вывернули рёбра наизнанку, и Тони ощутил, как к горлу подступил ком, а глаза заволокла пелена слёз. Он тотчас опустил голову, чтобы отец Антоний не увидел, что смог задеть его.       — Перестаньте… — прошептал слабо, чтобы скрыть дрожащий голос.       Но отец Антоний даже не думал останавливаться:       — Ты отвратительный, мерзкий человек, — говорил он до противного ласково. — Но если ты захочешь исправиться, то я буду рад тебе помочь. Ещё не всё потеряно. И от болезни своей исцелишься, если Бога обретёшь. Он милостивый, он не оставит тебя.       — Ни за что я не обращусь к вам за помощью. И в Бога ни за что не уверую, — Тони шумно шмыгнул носом, всхлипнул тихонько.       — Не плюй в колодец, Тони, — отец Антоний приподнял его за подбородок, увидел слёзы и вздёрнул брови. — Что с тобой? Ты плачешь? Так тяжело расставаться с бесовскими метками?       — Не тяжело.       — Или больно правду слышать? — Тони закусил губу, не в силах сказать что-то против, и отец Антоний всё понял. — Значит, больно.       — Если бы я вас оскорблял, вам бы тоже было больно, — обиженно пробурчал Тони.       — Что мне на оскорбления обижаться, если они неправдивы. Моя совесть чиста, я ничего плохого не делал. А вот ты… — отец Антоний сильнее сжал его подбородок, приблизился к его лицу, цепко вглядываясь. — В глазах у тебя огонь Сатанинский плещется. Видно, не можешь ты от Лукавого отречься. Безвольный щенок, — последнее оскорбление прозвучало особенно нежно, жаль только, что менее болезненным оно не стало.       — Отрекаюсь, — заупрямился Тони. Он помнил, ради чего терпел всё это. И сколько бы отец Антоний не путал его и не испытывал, Тони не отступился бы от своих принципов: жизнь другого человека была важнее гордости и волос.       — А плачешь тогда почему? Бесы не отпускают? — отец Антоний улыбнулся.       — Отрекаюсь! — повторил Тони, восклицая.       — А гневаешься зачем? — спокойно осадил отец Антоний.       Где-то далеко раздался петушиный крик. И таким громким он показался Тони, таким истошным. Словно это кричал он сам.       — Отрекаюсь, — твёрдо повторил в третий и последний раз.       — А грехи свои признаёшь? Признаёшься, что ты предал Бога и вовлекал во грех других людей?       Тони не считал, что заставлял других трахаться с собой. Люди сами платили ему за секс. Сами искали тепла или удовлетворения физических потребностей. Спрос на подобные услуги был, есть и будет. Разве то была вина Тони?       Именно это противоречие не позволило ему смиренно согласиться со всеми обвинениями.       — Если я скажу: «Да», — то для Оксаны лекарства достанете?       С губ отца Антония сорвался смешок, потом ещё один и ещё, пока он не засмеялся во весь голос, раскатисто и довольно. Тони, смущённый его реакцией, замер, предчувствуя надвигающуюся опасность. Вдоволь нахохотавшись, отец Антоний сказал:       — Разве я обещал это?       У Тони всё внутри похолодело. То есть, он отдал свои волосы и выслушивал оскорбления просто так?       — Вы же сказали, что если я отрекусь от своих меток, то вы раздобудете для неё лекарства!       — Ты, наверное, неправильно меня понял, — отец Антоний, как ни в чём не бывало, продолжил его обривать. Большая часть волос валялась на полу, оставалось только срезать кудри на затылке. — Я сказал: если ты отречёшься от своих бесовских меток, то я поверю тебе, что ты правда хочешь помочь Оксане, а не во грех её ввести, — отец Антоний снова коротко рассмеялся. — Думал, сможешь меня провести?       Тони выругался сокрушённо. Он был обижен и зол, в первую очередь, не на отца Антония, а на самого себя. Ведь это он сам позволил полоумному деду собой верховодить. Если бы Тони был более внимательным и не поддался бы эмоциям после ссоры с Августом, то, может, и волосы его сейчас были бы на месте.       — Но вы же обещали. Я же ради неё пошёл на это, — выдавил из себя Тони сквозь более несдерживаемые рыдания.       — А надо бы ради себя. В отличие от Оксаны, ты одной ногой в могиле. Вот, умрёшь ты сейчас, — отец Антоний вздёрнул его голову вверх, больно удерживая за остатки волос на затылке, и приставил острое лезвие к шее, — куда ты попадёшь, как думаешь? — Тони судорожно задышал, всё его тело замерло от страха. Отец Антоний же только брови изогнул, выжидающе. Он подталкивал Тони к ответу, однако тот смог лишь испуганно зажмуриться, готовясь умереть прямо сейчас. Кто знал, чего можно было ожидать от религиозного фанатика? Умирать Тони не боялся, он прожил насыщенную жизнь. А вот, ожидать смерти, было намного хуже. Отец Антоний вздохнул и объяснил: — В ад ты попадёшь. А Оксана, если со дня на день уйдёт из жизни, то попадёт в рай. Тебе не за неё переживать нужно, а за себя, — он отнял бритву от шеи Тони, — надеюсь, ты меня услышал.       Добрив затылок, отец Антоний прочитал молитву, перекрестил Тони, положив в конце крестного знамения ладонь ему на лоб, и с сочувствием произнёс:       — Ну вот и всё. А слёз-то было, — он погладил Тони по щеке, успокаивая. А тот всё плакал и плакал, сдавлено, неслышно, будучи не в силах остановиться. — Мы с тобой на этом не закончим, ты же смышлёный, всё понимаешь. Бесов из тебя изгонять надо.       — Отпустите меня, пожалуйста, — прошептал Тони опустошённо.       — Боятся они силы божьей, вон как дрожишь, — отец Антоний сделал вид, что не услышал его.       — Мне надо к отцу Августу. Я должен ему помочь с огородом, — Тони придумал первое, что пришло в голову, лишь бы его отпустили. Висеть на столбе он больше не мог. Чем дольше он здесь находился, тем больше ему верилось в то, что отец Антоний был прав насчёт его: что Тони был неправильным, поломанным, мерзким, грязным и к тому же глупым, коль не понял, что никто не собирался менять его волосы на лекарства для Оксаны. Надо ж было так попасться!       Отец Антоний отнял руку от его лица, беззвучно усмехнулся, развернулся и пошёл к выходу. Тони, догадавшись о том, что сейчас случится, крикнул ему вслед испуганно:       — Куда вы?       — Повиси пока здесь один, — отец Антоний глянул на него через плечо. — Подумай о нашем с тобой разговоре. Я верю, что ты примешь верное решение.       Страх охватил всё существо Тони. Больше всего он боялся оставаться в одиночестве, потому что тогда его же мысли начинали его пожирать заживо. А что могло с ним произойти сейчас, даже представить было жутко, не то что встретиться лицом к лицу. Ненависть к себе усилится в разы, и Тони будет готов содрать себе наручниками кожу, пытаясь освободиться, словно это могло помочь спрятаться от самого себя.       — Как долго мне здесь висеть? — спросил он, не замечая, как от животного ужаса перестали течь слёзы.       — Столько, сколько потребуется, — с улыбкой ответил отец Антоний и шагнул за порог.       — А если я в туалет захочу?! — истошно завопил Тони, лишь бы тот остановился и не уходил. Сейчас он был рад и такой противной компании. Только бы не оставаться одному.       Только бы не оставаться…       — Ты же тут один будешь, — намекнул отец Антоний с мерзким смешком и задвинул дверь.       Мысли, ждавшие этого момента, завертелись, сорвавшись с цепи, загудели, как пчелы, и Тони взвыл.        «Правильно, всё этот дед говорит, ты мерзкий извращенец», — твердил внутренний голос.       — Нет, нет… — шептал Тони, зажмурившись. Сейчас бы сигаретку, полегчало бы. Со всей силы он ударился спиной о столб, чтобы отвлечься. Подживающие раны отозвались спасительной болью.        «И наказывали тебя заслужено. Ты заслужил! С теми, кто не заслуживает, так не поступают!» — голос змеиным языком лизал уши, основательно сгущая краски. — «Может, и твоя ориентация — тоже болезнь? Может, ты бы и не стал таким, если бы не Олег?»       — Нет, это не болезнь, я же знаю, — пробормотал Тони себе под нос. Конечно же, он понимал, что родился таким и не был ни в чём виноват. Он перечитал столько статей в интернете на эту тему, столько видеороликов психологов и психотерапевтов пересмотрел на Ютубе, за столькими телеграмм-каналами с ЛГБТ тематикой следил, что никаких сомнений в правильности влечения к людям своего пола у него не оставалось. С медицинской точки зрения, с ним всё было в порядке: никаких сексуальных отклонений у него не было. И если бы не случилось той злополучной ночи с Олегом, то о своей ориентации Тони бы просто узнал позднее и при совершенно других обстоятельствах.       Если он и был виновен в чём-то, так только в том, что продолжал любить Олега, несмотря на всё, что между ними происходило. Тони, бывало, шутил, что инцест — дело семейное, старался держаться молодцом. Не признавался даже самому себе, какой сильный вред раз за разом наносила ему близость с братом. Он же был сильным. Он обязательно справится. Всегда справлялся, значит, и тут переживёт.       Тони был готов к чему угодно, начиная разговор с отцом Антонием, но только не к тому, что совершенно чужой человек начнёт корить его за то, о чём Тони, будь его воля, вообще бы никому никогда не рассказал. Стыд, вина, отчаяние смешались в один гудящий клубок. Даже железная уверенность в нормальности собственной ориентации пошатнулась в сторону уничтожающих мыслей: «А вдруг я себе это придумал?». В мире, где таких, как он, общество отвергало, заставляя прятаться по шкафам и сливаться с чужой одёжкой, нужно было проявлять удивительную смелость, чтобы спать с теми, с кем спать хотелось. В жизни Тони были периоды — тяжёлые и мучительные, — когда он не понимал, кто он есть, и кто ему вообще нравится. Из-за давления окружающих ему приходилось скрывать ориентацию от одноклассников, и даже Крис узнала о его вкусах только тогда, когда он бросил школу и стал работать в клубе. Рассказывать о себе правду другим людям было страшно, ведь можно было нарваться на агрессию, а постоянно врать им, чтобы играть роль гетеро, жутко изматывало.       Тони был уверен, что давно прошёл этот этап и больше не желал к нему возвращаться. Однако то, что происходило в его голове сейчас, до ужаса походило на переживания, испытанные в подростковом возрасте. Они душили своей абсурдностью и в то же время ложной правдивостью. И как только отец Антоний сумел посеять в его голове сомнения? Тони не считал себя внушаемым человеком, скорее, наоборот, очень недоверчивым. Как так вышло, что теперь он всерьёз задумывался о том, то отец Антоний мог быть прав?       Тони застонал жалобно и опустил голову. Ему нужно было отсюда бежать: раздобыть компас, научиться ориентироваться по нему, стащить рюкзак Олега, наполнить его съестным в дорогу, забрать у Августа фонарь, спички, своровать ружьё у отца Антония, чтобы отстреливаться от диких зверей, и отправиться пешком через лес на запад. Рано или поздно он бы вышел к дороге или поселению. Конечно, был велик риск заблудиться, у Тони совершенно не было опыта выживания в лесу, особенно в такой глуши. Но если подобные пытки продолжатся, то лучше угодить в пасть волку, чем постоянно им подвергаться. По-другому эти епитимии Тони назвать не мог.       В следующее мгновение кто-то вошёл. Наверное, отец Антоний забыл бритву. А может, под дверью всё это время дежурил Михаил, как в тот раз? Хотя с чего бы ему там взяться, если отец Антоний не успел его предупредить о приходе Тони?       Неизвестный подошёл ближе, остановился. Очевидно, он ждал, чтобы Тони поднял на него глаза, однако тот не собирался: лицо, наверняка, было заплакано, нос раскраснелся, из ноздрей стекали сопли. Тони так сильно боялся шевелиться, что даже не мог втянуть со звонким шмыганьем раздражающую влагу. Вдруг тогда неизвестный сделает что-то… что-то очень плохое. Ударит, например. Или продолжит унижать. Ох, нет. Пусть лучше бьёт!       Но вместо удара раздалось:        «Тони, мне очень жаль».       Август явился как никогда вовремя. Не хватало ещё, чтобы он увидел, в каком состоянии сейчас пребывал Тони. Он же сам сказал, чтобы Тони не вздумал приходить к нему и жаловаться.       Тони и не будет.       Он же сильный.       Но когда он услышал, что Август обратился к отцу Антонию, чтобы помочь Оксане, а потом ещё и усомнился в правильности решения полоумного деда, услышав отказ, Тони взглянул на него, совершенно забыв, что лицо было заплакано. Август сразу же обхватил его щеки ладонями, принялся вытирать их, и в груди Тони зародилось тепло. Он почувствовал себя в абсолютной безопасности, пусть и был до сих пор прикован к столбу.       Рядом с Августом было хорошо. Несмотря на его наивность, он правда был классным. Добрый, терпеливый, честный, заботливый, он сильно отличался от отца Антония. И конечно же, отличался в лучшую сторону. Достаточно было вспомнить прошлую ночь, когда Август согласился идти на реку после изнуряющего дня. Он не был обязан соглашаться и не должен был идти купаться вместе с Тони только потому, что тот попросил. Однако он пошёл, да ещё и на спине его покатал. За что Август был так добр к нему? Неужели потому, что действительно умел любить людей той самой чистой самоотверженной любовью, о которой твердил с напускной набожностью отец Антоний?       Август размял Тони запястья и плечи, помог дойти до трапезной, принёс ему порцию картошки с жареной рыбой. Вился вокруг, как беспокойная мамаша, чем очень веселил Тони. Ему было приятно, что о нем заботились просто так и не требовали ничего взамен. Крис была такой же, и Тони, не отдавая себе отчёта, сравнивал их.       А ещё он сравнивал Августа с Олегом. Август воплощал собой образ надёжного человека, которому можно было довериться. Он не раз доказывал делом, что не желал Тони зла, в отличие от того же Олега, который, прикрываясь их общим благом, поступал как последний эгоист. Тони был уверен: если бы его страшим братом был Август, то той ужасной ночи никогда бы не случилось. Август бы ни за что не позволил произойти чему-то подобному.       После обеда, в течение которого Тони приходилось стойко сносить десятки любопытных взглядов, устремлённых к его обритой голове — ещё бы, таких классных кудрей лишился, — к нему подошла Юлька. В полупустом зале она собирала грязную посуду и, когда Тони уже хотел было встать из-за стола и двинуться за Августом, ожидающим его возле дверей, ненароком тронула его за плечо и прошептала быстро:       — Мне нужно поговорить с тобой.       — О, Юленька, ты как? — начал Тони, доброжелательно улыбаясь. Он помнил, что произошло с ней на исповеди и как сильно её унижали остальные сектанты, потому интересовался её состоянием не формально, а искренне.       Однако Юлька в подробности вдаваться не стала:       — Нормально всё. Я не могу с тобой долго общаться сейчас. Могут подумать и обо мне, и о тебе не то, — она медленно собирала посуду со стола и говорила, не глядя на Тони, чтобы никто не придавал значения тому, с кем именно она общалась. — Давай вечером, после службы, когда все спать лягут, встретимся на речке за пределами общины? Идти нужно будет в сторону мельницы. Тебя не должны заметить. Пожалуйста, мне очень нужна твоя помощь.       — Если вопрос такой серьёзный, то конечно, — без раздумий ответил Тони. — А как я тебя найду? В темноте-то?       — Я фонарь зажгу, увидишь, — Юлька подняла стопку тарелок с ложками и деревянными стаканами на самом верху, составленными друг в друга, и унеслась в кухню. На том разговор был окончен.       Уже вечером, отстояв вечернюю службу, Тони попытался было напроситься к Августу с ночёвкой, но тот вежливо отказал, объяснив это тем, что отец Антоний будет недоволен. Расстроившись, Тони распрощался с ним и направился к себе домой, готовясь к худшему. Ему предстоял разговор с Олегом. Тот гипнотизировал его взглядом и на обеде, и на ужине, и на службе, но подойти так и не решился. Инициативу пришлось не то что бы брать в свои руки, скорее Тони был вынужден идти на контакт первым.       Олег ожидал его возле дома на завалинке. Видимо, не хотел, чтобы Костя становился невольным свидетелем их разборок. Встретившись с Тони взглядом, он поднялся, сжал руки в кулаки.       — Прости мен… — начал было, но Тони прервал его жестом.       — Похуй мне. Я спать хочу.       — Прошу, поговори со мной, не беги, — Олег преградил ему путь собой, остановив его за плечи. — Что случилось с твоими волосами?       — Мне с тобой разговаривать не о чём. Сделай одолжение, съебись, — Тони дёрнулся, попытался вырваться, но хватка у этого шкафа была слишком крепкой.       — Тони, прости меня за то, что я сглупил. Прости, что порол тебя. Я не хотел, — повинился Олег, смотря на него щенячьими глазами, под которыми залегли тёмные круги. Неужели спал плохо, потому что совесть мучила?       Тони устало вздохнул, цокнул. Отрешённо проговорил:       — Да-да, я помню. Отец Антоний тебя заставил, а ты не смог сопротивляться.       — Прости меня, — Олег вдруг рухнул на колени, сжал руки Тони, поднёс их к губам и стал сухо целовать. Наблюдать за его пресмыканием было безумно приятно, однако не хотелось, чтобы чужие люди становились свидетелем того, что принадлежало по праву только Тони и никому больше. — Мне правда очень и очень жаль. Я хотел как лучше. И я не думал, что он потребует от нас такого жестокого искупления. Я не видел ранее, чтобы такие наказания здесь применялись. Я правда не знал. Я думал, что он просто поговорит с тобой, и всё.       Тони погладил его по голове, намеренно растрепал пучок русых волос, чтобы побесить. Он знал, что Олег во всём любил порядок. Конечно же, это распространялось и на волосы. Они всегда были собраны либо в хвост, либо в аккуратный пучок, и распускал их Олег только перед сном. За последний год они отросли до лопаток, и Тони бы соврал, если бы сказал, что эта длина ему не шла. Олег с каждым месяцем всё больше и больше походил то ли на викинга, то ли Тора из фильмов Марвел. Жаль только, что мозгов у него было намного меньше, чем у того же Тора.       — Ладно, верю тебе, — Тони потянул его наверх за плечи, но Олег не поддался. — Какой же ты у меня болван. Отыгралась же на тебе природа. Всё твоё айкью к моему присоединила, вот и вышло, что в нашей семье только у меня голова варит.       — Прости…       — Ну, хватит, поднимайся давай. Не позорься.       Олег встал, отряхнул серые штаны от земли, воззрился на Тони с такой вселенской печалью, что сердце сжалось. Всё-таки каким бы идиотом он ни был, а любовь к нему невозможно было искоренить.       — Что мне сделать, чтобы загладить свою вину? — спросил Олег.       Тони не спешил отвечать. Единственное, чего он хотел, так это уехать отсюда и желательно после написать заявление в полицию о том, что здесь творится. Для него было дикостью, что люди, одурманенные сказками о вечной жизни, приезжали сюда добровольно и отказывались не только от благ цивилизации, но и от медицинской помощи. Если бы он мог, то сам бы отвёз Оксану в город в тайне ото всех, но тогда бы ему пришлось взять на себя ответственность не только за свою жизнь, но и за жизнь слабой и изнеможённой женщины. Готов ли он был к такому риску? Наверное, нет. Он уже попытался помочь Оксане, и вот что из этого вышло. От него было бы гораздо больше толку, если бы он вернулся в город, потому Тони, положив ладони Олегу на грудь и проникновенно заглянув в глаза, попросил:       — Увези меня отсюда, Олеж.       Тот зажмурился, сжал двумя пальцами переносицу, потёр, снова посмотрел на Тони. Покачал головой.       — Не могу пока, — отшагнул назад, отнимая возможность касаться себя. Тони закусил щёку изнутри. Ему не нравилось, когда Олег избегал его ласки. Подобное отношение больно било по самолюбию и порождало навязчивые мысли, что Тони ему надоел, стал противен. Олег развёл руками и продолжил: — Скажи, неужели мы с тобой так долго боролись, чтобы потом просто враз сдаться?       — Ты боролся, не я, — повторил Тони фразу, которая, казалось, уже отпечататься должна была на языке.       Олег, активно жестикулируя, стал доказывать ему очередную дребедень:       — Пойми, я хочу, чтобы ты был в порядке. А то, что мы делали с тобой, ни к чему хорошему не привело. Наш ВИЧ — наша кара, и мы сможем от него избавиться, если вместе придём к Богу. Только вместе мы справимся, понимаешь? — он поколебался немного и положил ладонь Тони на плечо, похлопал. «Раньше по шее гладил и затылок чесал», — подумал Тони то ли с сожалением, то ли со злой иронией. Он и сам не понял. Ему нравилась ласка. Как кот, он был готов лезть под добрую руку, лишь бы почесали за ушком. А Олег, наверное, пытался вести себя отлично от того, как вёл раньше, и не понимал, что теперь можно было делать в отношении Тони, а чего нельзя. От поглаживаний по голове инцеста ведь не случится. Однако озвучивать это Тони не стал, потому Олег всё говорил и говорил: — Я всегда желал для тебя самого лучшего и давал больше, чем мог. И сейчас хочу того же. Пожалуйста, давай с тобой хотя бы попробуем исправиться. Просто попробуем. А если совсем не получится, то я заберу тебя назад.       — Что-то я не хочу пробовать после того, как меня отпиздили, — Тони саркастично усмехнулся, переплёл руки на груди, посмотрел направо, в сторону тёмно-коричневых бочек с водой. Им было много лет, краска с них облупилась, обнажив железо. Уродливое, ржавеющее и умирающее. И с ним здесь случится то же самое. Он либо загнётся от СПИДа рано или поздно, либо вздёрнется от скуки.       — Может, отец Антоний считал, что это было необходимостью? — предположил Олег, и Тони звонко хлопнул себя по лбу. Каким же всё-таки идиотом был его брат! Олег же принялся убеждать его в обратном, однако, чем больше говорил, тем сильнее себя закапывал: — Он никогда ничего просто так не делает. Он человек знающий, чужие души насквозь видит. И мою душу насквозь увидел, когда я к нему приехал впервые. Я тогда в таком отчаянии был. Костя звонил мне и рассказывал, что здесь наконец нашёл покой, расхваливал общину, отца Антония. Я ему поначалу не очень поверил, но когда приехал сюда, когда сам пообщался с отцом Антонием, то понял, почему Косте здесь понравилось. Отец Антоний действительно является отцом для братьев и сестёр. Он дал мне то, чего у меня никогда не было. Он стал моим духовным отцом, понимаешь? Это так здорово, иметь родителя, которому не плевать на тебя, который о тебе заботится. Здорово, когда тебе говорят, как нужно жить, как правильно поступать.       Тони обречённо простонал, по привычке хотел было вцепить в волосы, но получилось лишь сжать обритую черепушку со всей силы и запрокинуть голову назад, уставившись в небо. В вышине плыли кудрявые белоснежные облака. Чёрт, даже у них были кудри, а у Тони теперь нет.       Вернув голову в привычное положение и отняв от неё руки, Тони взглянул на Олега с сочувствием. Ему действительно было жаль, что тот искал в других старших мужчинах отца. Если у Тони был Олег — тот, кто заботился о нём, как настоящий родитель, — то у Олега не было никого. Тони бы хотел обозвать его ребёнком и пристыдить за это, но разве он мог? Он сам был привязан к Олегу так же, как тот привязался к отцу Антонию.       Тяжело вздохнув, Тони сказал:       — Отец Антоний не такой хороший, как ты о нём думаешь. Он женщину, больную раком, убивает, потому что лечения ей должного не даёт.       — Бог от всех болезней может спасти, если верить. И её спасёт, если она того заслуживает, — убеждённо заключил Олег.       — Да блять, Олеж. Опять двадцать пять, — Тони подбоченился одной рукой, другой прикрыл глаза, сжав виски большим и средним пальцами.       — Тони, милый, ну разве ты не хочешь, чтобы мы с тобой зажили, как нормальные братья? — Олег отвёл его руку от лица, заглянул в глаза с нескрываемой надеждой. — Женимся, заведём семьи, наши дети будут вместе расти. Разве ты этого не хочешь?       Тони всматривался в него с полминуты, а потом вдруг рассмеялся, складываясь чуть ли не пополам и хватаясь за живот. Как же сильно промыли мозги Олегу. Когда-то он обещал, что будет до самой смерти с Тони, что никого больше не полюбит так, как его. А теперь заявлял, что готов был найти себе жену и даже зачать с ней детей. Значит, слова его ничего не стоили. А Тони был идиотом не меньшим, если доверился им.       Разве Олег не понимал, какую боль причинял ему, говоря о женитьбе? Тони не был против того, чтобы переспать с женщиной, напротив, очень даже за. Но никакой другой человек не мог заменить ему брата. Ни за чьими вниманием и любовью Тони не гонялся так отчаянно. Секс с другими людьми был для него способом заработать денег, повеселиться, и не порождал никаких глубоких чувств. Секс же с Олегом растил в нём ненависть и к себе, и к брату, но зато помогал удерживать того рядом. Отступиться от этого значило бы то, что придётся потерять Олега. А к таким переменам Тони готов не был. Ни за что и никогда.       — Ну окей, найдёшь ты себе жену, у тебя появятся дети. И что, счастлив будешь? — Тони сощурился, шагнул к нему, положил ладонь на шею. — И не будешь меня вспоминать? Я же лучше любой бабы.       — Лучше, — согласил Олег, — но мы не должны продолжать…       — Ты же ко мне прибежишь в итоге, так зачем устраивать эти американские горки. Сам себе жизнь усложняешь.       — Я всегда буду рядом с тобой, ты прав, — Олег опустил глаза. — Но я не хочу делать тебе больно и плохо.       — Ты уже делаешь, когда отстраняешься. Я хочу, чтобы у нас всё было, как прежде.       — А я хочу, чтобы ты снова стал таким, каким был до…       — До того, когда мы переспали в первый раз? Нравилось, когда я был милым мальчиком и не умел говорить правду в лицо? — Тони зло оскалился, одёрнул руку. Вечно в нём что-то кого-то не устраивало. Почему его не могли любить таким, какой он был? Он и так, по его мнению, из кожи вон лез, чтобы Олег от него не бежал. Даже в эту глушь поехал ради него. Мог ведь отказаться или сбежать из Талинки, где они заночевали перед дорогой через лес. Мог! Если бы захотел. — Давай, ищи себе жену. Пожалуйста. Кто запрещает? Найди себе такую, чтоб молчала постоянно и не пиздела лишнего. Тут таких женщин много.       — Ты злишься, потому что в тебе злятся бесы. Но мы с тобой выстоим. Избавишься от бесов — избавишься от извращений, к которым тебя тянет.       — Так говоришь, будто тебя к ним не тянет, — Тони оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что вокруг никого не было и их не могли увидеть, и грубо притянул лицо Олега к себе, кусаче целуя. Тот поначалу пытался оттолкнуть Тони, но в конце концов сдался, отвечая на поцелуй. Тони резко отстранился, ткнул пальцем ему в грудь и прошипел: — Вот, видишь.       — Не делай так больше, — Олег тяжело дышал, глаза его опасно потемнели, но Тони не испугался. Самое страшное в его жизни уже случилось. А страшнее предательства для него не было ничего.       — Чё, правда глаза колет? Не получается натянуть на себя костюмчик гетераста? — Тони хищно улыбнулся. — Если ты всё-таки женишься, то знай: я тебе этого никогда не прощу. Не смей тогда больше в моей жизни появляться. Просто свали нахуй, сделай одолжение.       — Почему ты так не хочешь, чтобы мы с тобой стали нормальными и обзавелись семьями? Так будет правильно.       — Почему?! — переспросил Тони подскочившим вверх голосом. — Ты реально не понимаешь? Во-первых, поступать так будет очень хуёво по отношению к женщине, она не виновата, что тебя на хуи тянет. А во-вторых, ты… — Тони осёкся, думая, стоило ли говорить правду или нет. Олег ускользал от него, их отношения становились всё более шаткими и неустойчивыми, благодаря одному старому козлу. Если он сейчас промолчит и не озвучит то, что боялся произносить вслух, то будет до конца жизни винить себя в этом. А если всё-таки расскажет, то рискует стать намного уязвимее. Это была палка о двух концах. Тони выбирал между гильотиной и топором, прекрасно понимая, что и то, и другое приведёт к отсечению головы.       — А во-вторых… — подтолкнул Олег вполголоса. Тони сжал губы в плотную полоску, скомкал ткань штанов по бокам в кулаки.       — А во-вторых, ты найдёшь другого человека, о ком пообещаешь заботиться до конца её жизни. Ты же мне об этом пиздел, а потом жене своей будешь.       — Почему ты думаешь, что я перестану заботиться о тебе, если у меня появится жена?       — Блять, не тупи, пожалуйста! У тебя появится семья, дети. Они будут требовать много времени.       — Думаешь, я не найду время для тебя? — уголки губ у Олега дрогнули, потянулись в стороны. Этот идиот ещё и улыбаться вздумал? — Давай так поступим. Отец Антоний говорит, что нужно быть честными друг с другом. Так знай, я сейчас с тобой предельно честен. Если ты боишься, что я о тебе забуду, то знай: я бы мог это сделать давным-давно. Но не сделал, потому что люблю тебя. Мы с тобой с самого детства вместе, и я действительно ещё не встречал человека, о котором мне хотелось так заботиться так же, как о тебе. Ты мне нужен, потому что ты моя семья, последний родной человек. И роднее тебя никого и никогда у меня не будет. Ни жена, ни дети, не займут твоего места. Всё, что я делаю, я делаю ради твоего счастья. Всегда делал. Помнишь, как покупал тебе танцевальные костюмы, как подарил машинку швейную, о которой ты долго просил? — Тони помнил. Ему тогда пришлось отсасывать Олегу каждый день на протяжении трёх недель. Зато помимо машинки ему ещё и три метра голубой бязи перепало. — А помнишь, как пришёл вместо отца в школу и защищал тебя перед классухой? Или когда повёл тебя в ресторан после того, как ты выиграл региональный конкурс? — да, и после этого ресторана Тони ожидала очередная «отработка». Как же здорово Олег прикрывался добрыми делами, совершенно игнорируя тот факт, что никогда ничего не делал безвозмездно. Однако, озвучивать это Тони не решился — не хотел запускать новый виток разговора. Из-за отца Антония у него почти не осталось сил для ругани и, разреши ему Август остаться у себя на ночь, Тони бы ни за что не пошёл сегодня к Олегу и не стал бы выяснять отношения. Потому он скупо ответил:       — Помню.       — Разве бы я делал всё это, если бы тебя не любил? — Олег взял его за плечи. Улыбнулся тепло. — Мы с тобой вместе прошли через ужас, какого другим людям не пожелаешь. Вместе и будем идти дальше.       Верилось в это Тони плохо. Его всегда все бросали. Видимо, он просто был не достоин любви. Всю жизнь ищущий её, жаждущий чужого тепла, он был жалок в своём стремлении быть кому-то нужным.       На сердце стало совсем паршиво. Захотелось плюнуть Олегу в лицо и свалить к Августу. Тот бы его вряд ли прогнал, если бы Тони вновь предстал перед ним сопливый и заплаканный. И ведь даже не пришлось бы выдавливать из себя слезинки. Тони был на грани того, чтобы в который раз за сегодня зарыдать. Сколько это могло продолжаться? Почему чёрная полоса в его жизни затянулась так надолго? Может, Тони когда-то повернул не туда и теперь никаких белых полос вообще не предусматривалось, потому что чёрная стала не поперечной, а продольной?       — Нам не обязательно с тобой заниматься извращениями, чтобы доказывать так свою любовь, — произнёс Олег, не сводя с него серьёзного взгляда. — Ты понимаешь?       — Что-то в прошлом ты считал по-другому, — буркнул Тони, отворачиваясь.       — Мне стыдно за это. Очень стыдно. Я должен был бороться с влечением, а поступил в итоге так, что и себе жизнь загубил, и тебе, — в голосе Олега было столько горечи и сожаления, однако Тони не удивился. Олег умел извиняться, делал это виртуозно. Только вот, веры ему теперь не было от слова совсем.       — То есть, если мы с тобой не будем ебаться, то ты меня не бросишь? — спросил Тони прямо, вернув взгляд к его глазам.       — Нет, конечно! Я бы так никогда не поступил. Я бы тебя не бросил!       Тони сощурился.       — Не пиздишь?       — Не пизжу, — Олег мотнул головой. — Пожалуйста, Тони, просто хотя бы попробуй прислушаться к отцу Антонию. Не провоцируй. Не языкать, и тогда тебе никто больно делать не будет, — он замолчал на пару секунд, решаясь на что-то, и вдруг обнял Тони, прижимая его голову к своей груди. — Пожалуйста, Антошка, ради нас. Вдруг это поможет? А если не поможет, то просто уедем. Обещаю тебе.       — Если ещё раз меня Антошкой назовёшь, — Тони с силой отстранился, разъерепенившись не хуже голодного Карлуши, — я тебе сиську отгрызу.       — Прости, — Олег еле удержал смешок. Он ведь прекрасно знал, что Тони не нравилось, когда его называли Антоном или Антошкой, потому что так к нему всегда обращались родители, но упорно продолжал бесить такими обращениями! — Ну, так что, попробуешь ради нас?       Тони не верил, что отец Антоний сможет ему помочь. Скорее замучает до смерти, чем спасёт от вымышленных бесов. От разговоров с ним Тони становилось только хуже. Если бы не Август с его ласковым «мой хороший», то кто знает, как бы долго Тони мучился от ненависти к себе после бритья головы.       Однако вопреки всем сомнениям, Тони кивнул, соглашаясь.       — Ладно, попробую. Только ради того, чтобы отец Антоний от меня отъебался и больше не пиздил.       Спустя пару недель он обязательно станет упрашивать Олега уехать домой. И будет зудеть настолько усердно, что брату не останется ничего, кроме как согласиться. Главное, что теперь Олег не был столь категоричен насчёт уезда, как это было раньше. В четверг он отказывался наотрез от того, чтобы отпустить Тони домой, а теперь в случае чего сам обещал увезти его обратно. Продвижения были, и это не могло не радовать. У Тони даже настроение улучшилось. Он улыбнулся, огляделся вокруг.       — В принципе, — вздохнул полной грудью, — здесь не так уж плохо. Красиво, воздух свежий. И работа мне выпала хорошая. Август классный, — при мысли о нём в теле снова расцвело то приятное состояние расслабленности, которое он испытал, когда Август вытирал ему слёзы. Всё же хорошим тот был человеком. Безопасным.       — Ты об отце Августе? — уточнил Олег.       Тони кивнул.       — Да, о нём. Он терпеливый, объясняет всё про травы свои очень понятно. Я не чувствую себя идиотом, по крайней мере. Ещё он заботливый, — говоря о нём, он не замечал, как расплывался в улыбке. — Наивный, правда, но это даже хорошо. Главное, что добрый. Даже разрешил переночевать у него вчера. Я домой идти не хотел, рожу твою видеть не мог, — он в шутку дал Олегу щелбан, широко улыбнулся. Олег же его веселья разделять не стал: лицо его приняло сосредоточенное выражение, губы поджались недовольно.       — Ты же больше у него оставаться не будешь? — спросил, приобнимая за плечо и ощутимо сжимая на нём пальцы — не до боли, но если бы Тони захотел отстраниться, то не смог бы этого сделать.       — Теперь не буду. Мы же с тобой всё обсудили.       — Хорошо. Это хорошо, — Олег повёл его в дом. Тони сопротивляться не стал.