Не убоюсь греха

      Когда все улеглись спать, Тони ещё долго лежал на спине с открытыми глазами. Он помнил, что должен был встретиться с Юлькой, и потому упорно боролся со сном. Только когда тишину прорезал храп Олега, Тони тихонько поднялся с кровати, пробежал на цыпочках к двери, медленно отодвинул щеколду, приоткрыл дверь и выскочил на улицу.       «В сторону мельницы идти вроде, так она говорила», — повторял про себя, бредя по вытоптанной широкой дороге Солнечной улицы. То и дело он спотыкался о камни и кочки, один раз чуть не грохнулся лицом вниз, но вовремя выставил перед собой руки и приземлился на них. Он надеялся, что шёл в правильном направлении или что, по крайней мере, выйдет к реке, сможет увидеть свет от фонаря и пойти на него. Темень была кромешная, даже звёзд сегодня не было видно из-за набежавших под вечер туч. Только вдалеке, за полями, у самого горизонта мрак сменялся синевой.       С горем пополам добравшись до окраины поселения и заприметив лопасти мельницы, возвышающимися грозными чёрными полосами на фоне более светлых облаков, он было обрадовался, что добрался без приключений, но в тот же момент внезапно залаяли собаки. Зазвенели цепи, поднялся страшный шум. От испуга Тони дал дёру. Чёрт! О псинах-то он и забыл! Благо, что они были привязаны и единственное, что могли сделать, так это поднять шум и перебудить всех соседей.       Тони бежал прямо, никуда не сворачивая, и сбавил ход только тогда, когда заметил жёлтый огонёк, выглядывающий из-за деревьев у самого берега реки. Резко сменив курс, он рысцой побежал влево, в сторону мерцающего света.       Юлька стояла, привалившись к стволу дерева, фонарь висел на ветке. Тони, не верящий, что ему удалось не попасться хозяевам окраинных домов, да ещё и место встречи найти без особого труда, воскликнул звонко:       — Юленька, я тебя нашёл!       — Тш-ш-ш, и так шуму развёл много, — она приложила палец к губам, потом открыла стеклянную створку фонаря, затушила свечу. Объяснила просто: — Увидеть могут. Теперь, наверняка, кто-то проверять вышел, что там случилось.       — Ладно-ладно, — Тони почувствовал себя виноватым. Он ведь старался идти аккуратно. Ну, чуть не упал разок, с кем не бывает, матерился изредка, когда оступался. Но он же не знал, что его облают по полной. И ведь столько домов прошёл, и ни одна падла не гавкнула! Вздохнув, он спросил: — Так, зачем ты меня позвала?       Лицо Юльки было трудно различимо в тени деревьев. Только голос выдавал её местонахождение.       — Мне совет нужен твой, Тони.       — Совет? Мой?! — от удивления шипящая интонация подскочила вверх вместе с бровями. Тони рассмеялся задушенно, одним сипом, чтобы никто их не услышал. Но когда понял, что Юлька была настроена серьёзно и ждала от него ответа, переспросил: — Ты уверена? Я же не отец Антоний. Вы же его, вроде как, во всём слушаете.       — Вот поэтому твой совет мне и нужен.       Ага. Дело начинало принимать интересный оборот.       — Я тебя внимательно слушаю, Юльчонок, — Тони расплылся в предвкушающей улыбке. — Ты же не обижаешься, что я тебя так зову?       — Нет, всё в порядке, — Юлька смолкла, собираясь с мыслями. — В общем… Ты другой. Отличаешься от них всех. И ты единственный, кто за меня заступился здесь. В общем, мне больше не с кем поговорить и не у кого спросить совета. А ты мне кажешься таким человеком, который может помочь. Только пообещай, что никому не расскажешь!       Тони было очень жаль её. Он помнил, как досталось Юльке на исповеди, и потому мог предположить, что никому здесь действительно доверять было нельзя.       — Не обещаю, что точно смогу помочь, но тайну твою не выдам, — с уверенностью сказал он.       — В общем, — Юлька выждала драматичную паузу, — мне очень нравится Костя…       — Реально он? — Тони даже не пытался скрыть своего удивления.       — Мне и так очень стыдно об этом говорить, а ты…       — Всё-всё, молчу, — перебил Тони, старательно удерживая рвущийся наружу смех. — Слушаю внимательно.       Юлька шумно вздохнула и продолжила:       — Так вот, он мне нравится, и теперь, когда отец Антоний сказал, что он может искать себе жену, все свободные женщины с ума посходили. Как они только ни пытаются ему понравиться: и одежду дарят, и воду колодезную приносят, когда он работает, и угощают блинами и оладьями всякими. Я не знаю, что мне сделать, чтобы ему понравиться, и чтобы он меня среди них всех заметил.       Тони частенько выслушивал истории Крис об её отношениях. Он был для неё той самой подружкой, которой можно было рассказать вообще обо всём: и о первом поцелуе, и о первом сексе, и о косяках своих парней. Разговаривая с Юлей сейчас, он ловил лёгкое ощущение дежавю.       Была бы она простой городской девчонкой, может, он бы и дал ей пару советов. Но здесь царили другие порядки, и Тони их толком не знал. Единственное, что он понял за эту неделю, прожив в общине, так это то, что и у женщин, и у мужчин, прав как таковых не было. У них был только отец Антоний да его воля.       — Ну, я тут тебе никак не подскажу, — Тони развёл руками, будто Юля в темноте могла увидеть этот жест, — лучше обратись к женщинам постарше. У вас же тут свои порядки, я их не знаю толком.       — Понимаешь, я не могу… — Юлька замялась.       — Почему?       — Мне пятнадцать. С половиной. И нельзя вступать в брак до шестнадцати. Я, получается, ещё не созрела для брака.       — А с Костей замутить хочется, да? — вкрадчиво уточнил Тони.       — Хочется, — согласилась Юлька и сразу же спохватилась, — только ты никому не говори! Вообще никому!       — Никому не скажу, могила я, — заверил её Тони. Больно нужны ему были чужие секреты. К тому же он прекрасно знал, чем могла обернуться Юльке её отчаянная искренность. Добрые братья и сестры не только унизят на исповеди, но ещё и с радостью плетьми изобьют за непослушание.       Тони помнил, как клинило Крис, когда ей было столько же, сколько и Юльке. Она сохла по самовлюблённому бывшему, смотрела подростковые американские сериалы и читала любовные романы на Ваттпаде вместо того, чтобы учить уроки. Было удивительно, что её оценки не опускались ниже четвёрок, потому что голова у неё была забита исключительно мыслями об отношениях и парнях. Сам Тони подобной влюбчивостью не отличался. Он не умел любить так, как о том писали в книжках, не умел доверять, потому что каждого человека считал потенциальным предателем. Зато умел дружить. Друг из него выходил хороший, как говорила Крис. Вот и сейчас он собирался поступить так, чтобы оправдать это почётное звание.       Он ни за что бы не стал осуждать Юльку. Да, ей было пятнадцать с половиной, а Костя точно был старше двадцати, но разве девочка была виновата в том, что влюбилась? Сам Тони не видел в этом никакой проблемы.       «Я с двенадцати лет трахаюсь, и ничего. Нормальным же вырос», — подумал он, но озвучивать это, конечно же, не стал.       — Ладно, подумаем, как тебе помочь, — ободрил её Тони. Он умел флиртовать, с лёгкостью привлекал внимание и мужчин, и женщин, и не определившихся, но все те способы, которыми он пользовался, вряд ли были применимы для консервативной общины. Пришлось вспоминать клише из романтических фильмов: — Для начала попробуй оказаться в такой ситуации, где тебе потребуется его помощь, так у вас будет возможность поговорить. А ещё людям очень нравится помогать другим и чувствовать себя нужными, — кажется, это он услышал из видео какого-то психолога на Ютубе. — Не стоит дарить ему подарки. Если другие женщины его задаривают, это его вряд ли удивит. Лучше попробуй его вытащить на разговор и позадавай вопросы о нём самом. Людям нравится пиз… — он вовремя осёкся, — то есть, рассказывать о себе. Отвечаю, всегда работает.       Юлька задумалась ненадолго и предложила:       — Я могу порвать свои старые порши и принести их к нему на починку. Или пояс порвать.       — Зачем?       — Как «зачем»? Он же кожевник.       Тони протянул понятливое «А-а-а». Признаться честно, ему было плевать, кем работал Костя. Он не общался с ним, а тот и не пытался первым завязать разговор. Они просто мирно сосуществовали на одной территории и только.       — Можно было просто уронить на него грязную посуду, которую вы с Любавой после трапезы убираете, — подсказал Тони, посмеиваясь, — но твой вариант тоже норм.       — И тогда я ему понравлюсь? — с надеждой спросила Юлька.       — Ну-у-у, сложно сказать. Когда речь о чувствах заходит, тут вообще нельзя знать наверняка, — Тони понятия не имел, как вообще все эти чувства зарождались. Он знал, как заполучить человека и затащить его в постель, но зачастую сам к нему не испытывал ничего, кроме ненависти. Всё, что он знал о чувствах, ему рассказывала Крис. Он просто умел внимательно слушать.       Юлька тем временем всхлипнула. Загнусавила:       — Мне он так давно нравится. Но я была слишком маленькой, даже думать об этом было нельзя. А сейчас мне шестнадцать исполнится через пять месяцев. Я уже почти взрослая. И я готова взять на себя всю ответственность за своё решение, — тут она совсем расклеилась и заплакала. Тони шагнул к ней, обнимая за плечи. Зашептал ласково: «Ну что ты? Не плакай, хорошо всё будет. А то я сейчас сам заплачу». Шутливая угроза подействовала, на удивление, очень хорошо, и Юля довольно быстро успокоилась. Она отстранилась, утёрла слёзы, извинилась, что намочила рубашку Тони и в сердцах выпалила:       — Это всё отец Антоний виноват. Если бы он не предложил Косте искать жену, то, может, я бы и подождала до своего др. Но сейчас вокруг Кости все вьются…       — Почему вокруг него все вьются? — Тони иронично фыркнул. — Он же обычный дед инсайд.       — Кто? — переспросила Юля.       — Депрессивный мужик, короче, — пояснил Тони.       Юлька, закономерно, стала защищать своего рыцаря:       — Вообще-то он красивый. А ещё добрый. В помощи не отказывает никогда. Старается не грешить, только с унынием борется. А это всяко лучше пьянства или блуда. И вообще он хороший очень. Приносил мне еды, воды и тёплой одежды, когда меня в наказание запирали в подвале.       — За что тебя запирали? — Тони не удивился. Вот ни сколько. Такие наказания были в стиле отца Антония. Ему было так жаль Юльку, что он еле удержал себя от того, чтобы снова её не обнять.       — Я тогда ещё на скотном дворе была, года два назад. По осени предложила солому в стойлах заменить на песок, он хорошим сорбентом является, нам в школе про это рассказывали. И через пару дней ударили заморозки резко. Животные примёрзли к мокрому от испражнений песку. Сдирали шкуру, когда вставали на ноги после сна. Меня тогда выпороли очень сильно и в подвал бросили. Строго-настрого запретили кормить меня и поить, а Костя приходил ко мне ночами и помогал.       — Как мало нужно для любви, — ошарашенно заключил Тони. То есть, его пока ещё жалели и наказывали не так строго? Охренеть просто! И как только, будучи ребёнком, Юлька вынесла такие издевательства? Не удивительно, что она влюбилась в того, кто был с ней добр и вёл себя по-человечески. Тони сжал руку на её плече и ободрил с улыбкой в голосе: — Просто будь собой рядом с ним. И побольше уверенности. Ты красотка. Молодая, умная, в школу рвёшься учиться. Это похвально. Я вот, вообще учился плохо. Не горжусь этим, конечно. Но что было, то было.       Юлька оторопела. С опаской и недоверием поблагодарила:       — Спасибо, мне никто такого не говорит никогда.       — А зря. Дураки они все. Строят из себя святых, а сами-то!       Тони мысленно заликовал, когда услышал:       — Да, дураки.       — Как приятно видеть здесь адекватного человека, — он вздохнул с облегчением. — Если тебе потребуется совет по части ну там всяких тыры-пыры, — Тони выделил это слово интонацией, намекая на пошлое содержание, — то смело обращайся. Помогу, чем смогу. Что смогу, то объясню. Или ты уже сама всё знаешь?       — Я ни за что об этом спрашивать не буду! Понял?! — от возмущения Юлька сбросила его руку, да ещё и больно ущипнула за предплечье в придачу. — До свадьбы ничем таким заниматься нельзя! Ты что! Да и я ещё не такая взрослая.       — То почти взрослая, то недостаточно, — Тони рассмеялся. — Ох, Юлька-Юлька. Вот скажи, надо оно тебе? Сдался тебе этот мужик.       — Я его люблю, — твёрдо сказала Юля, чтобы Тони даже не думал её переубеждать.       — Первая влюблённость, да? — он искренне сочувствовал ей, потому что помнил, как плохо было Крис, когда её бросил парень седьмом классе. То были её первые отношения, из-за чего расставание переживалось особенно остро. Крис думала, что это была любовь на всю жизнь. Так и Юля сейчас верила, что лучше жениха, чем Костя, и желать нельзя было. — Как бы он тебе сердце не разбил…       — И пусть, — прозвучало по-детски настырно.       — Ладно, жизнь-то твоя. Да и кто я такой, чтобы судить, — Тони не желал ей ничего доказывать. Какой от этого будет толк? Пусть сама себе шишки набивает, зато умнее станет.       — Спасибо тебе. Правда, спасибо. Мне здесь не с кем общаться, не к кому обратиться за советом, — жаловалась Юля, — меня тут никто не понимает. Баба Маня достала просто. Я уже не могу эту картошку чистить. Надеюсь, что когда стану старше, то смогу отсюда уехать.       Тони было радостно, что её мозги ещё не были основательно промыты. Значит, у неё ещё был шанс на нормальную жизнь.       — Надеюсь, и у меня когда-то это тоже получится, — признался полушёпотом, — только тс-с-с. Это наш с тобой секрет.       — Тебе тоже здесь не нравится? — Юлька искренне удивилась, не скрывая радости в голосе.       — Конечно! Меньше чем за неделю меня тут накачали наркотой, выпороли и обрили. Причём обрили обманом! Пиздец просто!       — Да не, обычный вторник, — Юля звонко рассмеялась, но быстро спохватилась и зафыркала в руку, чтобы никто их здесь не обнаружил. Несмотря на то, что они находились на приличном расстоянии от общины, ночью любой звук разлетался по всей округе.       На том совещание «тайного ордена противников отца Антония» было окончено. Тони проводил Юльку до дома и, только убедившись, что она была в безопасности, пошёл к себе. Глаза слипались от усталости, но ноги, на удивление, не заплетались. Он ни разу не споткнулся, пока ковылял по улице. Даже на крыльце не грохнулся. Тихо отворив дверь, он проскользнул внутрь, добежал на цыпочках до кровати, разулся прямо там, и юркнул под одеяло.       Утром его разбудил сердитый голос брата:       — Тони, ты если поссать выходишь ночью, то кроксы свои оставляй у двери.       — Оле-е-еж, ну ещё пять минуточек, умоляю.       — Нет, вставай, служба скоро, — Олег бесцеремонно стянул с него одеяло. — И что б больше по дому обутым не ходил. Понял?       — Да понял-понял, — Тони раздражённо застонал, сел, свесив ноги на пол. Никуда идти не хотелось от слова совсем. Вот бы проваляться в постели до обеда, поесть вкусно до отвала и снова лечь спать. А потом проснуться вечером, пойти на закате на речку купаться, Августа позвать с собой, чтобы снова у него на спине покататься, костёр на берегу разжечь и шашлыки пожарить. Мечта! Сказка просто.       — Тони, ты что, сидя спишь? — раздалось прямо над ухом.       Тони вздрогнул, разлепил веки. Олег склонился над ним грозовой тучей. В его взгляде читалось красноречивое: «Ты совсем обнаглел?». Костя, заправляющий свою постель, решил заделаться в советчики:       — Чтоб проще вставать было, нужно наоборот резко подниматься и долго не засиживаться. А то велик риск опять уснуть и пропустить молитву. Говорю, как человек, бывавший в подобной ситуации.       Вымученно вздохнув, Тони поднялся с кровати, подумал раздражённо: «И за что она тебя любит?» — и поплёлся на нетвёрдых ногах собираться. Сегодняшним вечером следовало лечь пораньше, чтобы завтра не выглядеть, как травленный таракан.       После утренней службы и завтрака он вместе с Августом отправился к нему домой. По пути они заглянули к Михаилу и попросили об услуге — смастерить Карлуше просторную клетку. Михаил почесал затылок, пригладил бороду и выдал срок в два дня.       «Вот это сервис», — Тони мысленно присвистнул. Жаль только, что до пятницы Карлушу придётся ловить по всей комнате. Воронёнок рос не по дням, а по часам. Того и гляди, скоро сам дверь открывать научится и если не улетит, так утопает в лес.       Тони надеялся, что из-за набежавших туч и вот-вот готового пролиться дождя никакой работы в огороде не предвидится и они с Августом будут куковать в доме, однако тот распорядился по-другому. Он зашёл в сарай и достал оттуда два жестяных ведра.       Тони без энтузиазма поинтересовался:       — Что сегодня у нас по плану?       — Красная смородина. Сегодня — красная, — Август выглядел особенно уставшим и расстроенным, отвечал с запозданием, тихо, нехотя, нескладно. По дороге к дому Тони предложил ему вспомнить их секретное приветствие кулачками, но Август был настолько рассеян, что даже банальную последовательность ударов не смог повторить. Пришлось объяснять ему всё заново.       — Класс, привет паучки мои любимые. Как же я по ним соскучился! — пошутил Тони, чтобы его развеселить, однако это особо не помогло. Август только тяжело вздохнул, отдал ему одно ведро и пошёл в огород. Тони демонстративно простонал и поплёлся следом. Лишний раз двигать руками во время сбора ягоды и тревожить больную спину не хотелось, но другого выхода, кроме как послушаться, у него не было. Ссориться с Августом он совершенно не хотел, потому старался не создавать ни ему, ни себе лишних проблем.       Август подвёл его к кустам красной смородины, увешанными налитыми гроздьями, поставил ведро на землю и принялся собирать ягоду. Тони с глухим стуком воткнул ведро рядом, но перед тем, как начать заниматься монотонным трудом, оторвал пару бусинок и закинул в рот, прижав языком к нёбу. Тонкая кожица треснула, выплеснув кислый сок на язык, и Тони скривился.       — Фе, как это вообще можно есть? — он судорожно вздрогнул всем телом. — Даже с сахаром будет невкусно.       — Тони, слушай, мне нужен твой совет, — вдруг начал Август и тотчас смолк. Очевидно было, что он не собирался продолжать тему красной смородины, а хотел поговорить о чем-то другом, очень личном, важном. И ведь ни к отцу Антонию пошёл, а к Тони! Гордость против воли затопила всё существо Тони, и он мысленно потёр руки:       «Пора открывать свою консультацию. Ха! Психологи говорили, что для этого ещё и образование нужно».       — Что такое, отец Август? — спросил вслух, очаровательно улыбнувшись и сделав акцент на слове «отец».       Август зарделся. Для Тони он был как открытая книга. Все его эмоции, особенно стыд, ярко отражались на лице, и даже если бы он хотел соврать, чтобы скрыть свои истинные помыслы, то сделал бы это совершенно бездарно. Благодаря такой его особенности, Тони чувствовал себя с ним в полной безопасности.       — Кажется, я вчера оплошал, — сознался Август, краснея ещё сильнее.       — С Любавой что ли? — непринуждённо уточнил Тони и, проследив за тем, как собирал смородину Август, принялся так же срывать грозди, а не каждую ягодку по отдельности.       — Да, с ней, — совсем затишил Август. Бедный, стеснялся-то как сильно и, наверняка, из-за какого-то пустяка!       — Ты чего? Чё случилось? — Тони по-доброму усмехнулся.       — Я её обидел. Я вчера сильно устал и на прогулке не уделил ей должного внимания. Она мне что-то рассказывала, а я прослушал, — под конец он совсем помрачнел. А Тони, наоборот, повеселел. Велика беда — прослушать другого человека. Всегда ведь можно переспросить.       — Подумаешь, прослушал пару слов, с кем не бывает? — принялся он успокаивать Августа, но тот остановил его жестом и скорбно покачал головой.       — Мы шли от церкви до конца общины. И я прослушал вообще всё, что она говорила. А когда я попытался с ней потанцевать на берегу реки, она сказала, что это глупо всё как-то.       — И что в итоге?       — Она предложила мне через пару дней ещё раз погулять, и мне нужно не ударить в грязь лицом.       — Ну вот, всё не так плохо. Значит, ты ей очень нравишься! — Тони ободряюще похлопал его по плечу. Август же схватился за голову.       — Но вчера я был ужасен! Мне так стыдно, ты не представляешь!       — Эй, — Тони мягко улыбнулся, — не надо себя винить за то, что ты устал. И тем более не нужно винить себя за то, что Любава твоя не понимает никакой романтики. Вальс на берегу реки — это же охренеть как романтично, — Тони принялся пританцовывать на месте и жмуриться, представляя всё, о чем собирался говорить дальше: — Вот вы танцуете, танцуете, придвигаетесь ближе, ещё ближе и хоба! — он сделал вид, будто бы перед ним было чьё-то невидимое лицо, притянул его к себе и звонко чмокнул. — Уже целуетесь!       — Нет, ты что! — воскликнул Август, прикрывая рот рукой.       Тони закатил глаза.       — Август, вот скажи мне, сколько тебе лет?       — Тридцать.       — Вот именно! — Тони указал на него руками, смешно вжимая голову в плечи. Зашипел не менее забавно: — Тебе тридцать лет, и ты целоваться боишься?       Август, пунцовый от смущения, глянул на него и всё-таки слабо улыбнулся. Воспитанный отцом Антонием, он всего боялся, всего стеснялся, особенно если речь заходила об отношениях. Он даже такие простые вещи, как неудавшиеся свидания, воспринимал слишком серьёзно.       — Не боюсь я, просто это как-то пока… — он замялся, подбирая слова, — ну слишком быстро это для меня.       Тони и не сомневался, что Август ответит что-то подобное. Не хватало ещё добавить излюбленное: «Это грех». Как эти сектанты вообще умудрялись жить с таким количеством правил и не сходить с ума от чувства вины за своё существование?       Тони громко вздохнул от безысходности, спросил:       — А сколько ты её вообще знаешь?       — У-у-у, — Август нахмурился, подчитывая, — наверное, больше десяти лет. Но мы очень мало общались всегда. Только на темы, связанные с верой говорили, и то, в основном, в последнее время.       — М-да, как же всё запущено, — подытожил Тони.       Некоторое время они молчали. Август продолжал собирать ягоду, не поднимая глаз от куста, а Тони нагло обсасывал гроздь за гроздью, которые должен был бросать в ведро вместо того, чтобы есть.       — И что мне теперь делать? — внезапно спросил Август и наконец посмотрел на него. Тони оторвался от внепланового обеда, вытащил изо рта зелёную голую смородиновую кисточку, медленно прожевал. Проглотил. Август и слова не сказал о том, что ему бы следовало работать, а не пузо набивать. Только глядел на него. Жалобно так. Грустно. Ведь для этого большого ребёнка произошедшее было самым настоящим горьким горем.       Тони захотелось сделать для Августа что-то хорошее, приятное, чтобы у него поднялось настроение, и он не загонялся по таким пустякам. Август уже столько раз помогал ему — то раны обработает, то у себя остаться на ночь разрешит, то на речку с ним ночью пойдёт, — а Тони ещё ничем толком и не отплатил взамен.       Идея пришла внезапно. Он вспомнил о шоколадке, которая хранилась под сенником и была оставлена на чёрный день. Видимо, настало её время. Тони ещё успеет этого шоколада наесться, когда вернётся домой, а вот Август — вряд ли. Кроме ягод в летний период, варенья да мёда, который почему-то запрещали есть и готовили исключительно к продаже или бартеру, здесь ничего из сладостей не было. Август, наверное, ни разу ни Сникерс не пробовал, ни Алёнку.       — Подожди меня, — попросил Тони, хитро улыбаясь, и побежал к себе домой. Забрав растаявшую Милку с банановой начинкой, вернулся и, прежде чем подойти к Августу и вручить шоколадку, опустил её в бочку, чтобы та затвердела.       — Во, держи! — воскликнул Тони, приблизившись к нему энергичным шагом, и протянул шоколадку в сиреневой упаковке с изображением бело-сиреневой коровы. — Она конечно, растаяла и не раз, но я её в бочку с водой холодной окунул, вроде, снова нормальная стала.       Август с опаской прикоснулся к обёртке подушечками пальцев, словно она могла ударить током, потом обхватил её сильнее и наконец забрал, поднося к лицу и внимательно разглядывая. Неужели он правда ни разу в жизни не видел шоколада, коль теперь был столь озадачен?       — А что это такое? — спросил Август, и Тони смог убедиться, что догадка оказалась верна.       — Шоколад. Поднимает настроение, — пояснил, не вдаваясь в подробности, из чего именно она состояла, чтобы Август не отказался его попробовать. Сегодня была среда, а соответственно, молочные продукты есть воспрещалось.       — Что с ней делать надо? — Август недоумевал.        Тони еле удержался, чтобы истерично не заржать. Бедный Август. Это ж надо! Действительно шоколада не видел!       — Есть, Август, есть. Отламывай и ешь, — Тони помог ему раскрыть обёртку. — Надеюсь, учить тебя есть не нужно? Это хоть умеешь?       Август отломил кусочек, понюхал его.       — Чё ты её держишь так долго? Растает же. Отломил и в рот сразу!       От такого командного тона Август перепугался и сделал, как было сказано. Он зажмурился на пару секунд, потом распахнул глаза от удивления, стал медленно пережёвывать шоколад, знакомясь с новым вкусом. Впечатлениями поделился прямо так, с набитым ртом:        — Какая фладкая!       — Нравится? — Тони довольно улыбнулся.       — Нравится.       — Из города привёз, хотел на чёрный день оставить, и, видимо, он наступил, — Тони постарался сказать это так, будто для него забота об Августе совершенно ничего не значила. Но тот, видимо, умел читать между строк или просто отличался умом и сообразительностью, потому что вмиг посерьёзнел, протянул шоколадку обратно и сказал:       — Спасибо, что поделился.       — Не-не, забирай себе, — Тони отодвинул его руки. — Я-то таких шоколадок ещё обожрусь, а вот ты, может, в первый и последний раз в жизни её ешь.       Август не смог сдержать ребяческой улыбки. Он отломил ещё один кусочек, положил на язык и прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом.       — Спасибо тебе, Тони, ты очень хороший, — Август вдруг подался вперёд и крепко его обнял. Тони поначалу впал в ступор, но потом задорно рассмеялся, обнял в ответ, уткнулся лбом в ключицу.       — Вчера хороший, сегодня очень хороший, что будет дальше? — спросил игриво.       Август не спешил давать ответ на вопрос, как и не спешил отстраняться. Он гладил Тони по спине, едва касаясь, чтобы не тревожить заживающие раны. Щекой потирался о бритую макушку, и Тони становилось до обидного смешно оттого, какой шуршащий звук издавали пеньки, оставшиеся от мягких кудрей, когда соприкасались с кожей.       — Если честно, я пока не придумал, как тебя ещё могу называть, — ответил Август тихим, проникновенным голосом, от которого у Тони побежали по шее и спине мурашки. Он прикрыл глаза, прижался теснее, наслаждаясь ощущением безопасности, которое давно не испытывал от объятий с другими людьми. Была бы его воля, он бы так на Августе целыми днями висел.       — Ладно, давай дальше смородину собирать, — Тони нехотя отстранился. — А то я ещё должен сегодня к отцу Антонию заглянуть.       — Зачем? — Август насторожился, но из кольца рук всё-таки выпустил       — Да надо переговорить о кое-чём. Так, ерунда, всё в порядке, — успокоил его Тони, подошёл к своему ведру и принялся отрывать кисти ягод, бросая их на дно ведра. После обнимашек в теле поселилась приятная расслабленность, энергичные движения сменились плавными, ленивыми. Ощущения были схожи с состоянием, которое Тони испытывал после того, как кончал: ничего не хотелось делать, только лечь и лежать. Голова пустела, напряжение с мышц спадало. Подобное состояние приносило покой и умиротворение, в чём Тони нуждался так же сильно, как в воздухе.       Собрав ведро красной смородины, с чистой совестью он направился к отцу Антонию. Ведь обещал же Олегу вчера, что попытается не создавать проблем. Актёр из Тони был плохой, но, когда дело касалось спасения собственной шкуры, он был готов играть роль повинившегося и осознавшего свою ничтожность человека. А всего-то надо было наплести чуши, мол, он искренне раскаивается во всех своих грехах и больше никогда не будет совершать их вновь. Ха! Легче лёгкого!       Отец Антоний нашёлся в огороде. Он собирал вишню и напевал под нос какую-то незнакомую Тони мелодию. Ягода с тихим звуком падала в такое же, как у Августа, ведро, выбиваясь из музыкальной пульсации.       «Уже в печёнках этот сбор ягоды сидит», — подумал Тони, еле удерживаясь от того, чтобы не скривиться. Труд на земле ему ужасно не нравился. Он не любил марать руки и одежду, до смерти боялся любую ползающую живность — пауков в особенности — и быстро утомлялся от монотонной работы. Как только эти шизики не сходили с ума от однообразности дней? Ах, да. Точно. У них и так с головой было не всё в порядке, коль они на добровольной основе бросили город ради опасной жизни вдали от цивилизации.       Тони кашлянул, привлекая внимание отца Антония. Заунывное завывание смолкло, ягода перестала биться о дно. Отец Антоний обернулся, смерил Тони оценивающим взглядом, расплылся в улыбке и сказал:       — Рад тебя видеть, Тони. Ты очень хорошо выглядишь. Тебе к лицу натуральный цвет волос. Хоть теперь на человека стал похож.       — Ага, спасибо, — отмахнулся Тони. Слушать подобные комплименты было противно, потому он решил сразу перейти к делу: — Я хотел сказать, что каюсь во всём, в чём вы меня обвиняли вчера. Я всё осознал. Виноват, реально виноват.       Отец Антоний прищурился, будто пытался понять, врал ли Тони или же говорил правду. А Тони без особого труда выносил его взгляд, не выпадая из роли раскаявшегося грешника. Ложь была для него проста в исполнении. Он часто использовал её для удовлетворения своих потребностей. Нужные слова помогали добиться необходимой реакции. Соври брату, соври клиенту, соври себе — всё одно. Главное, чтоб на плаву держаться помогало.       Уголки губ отца Антония дёрнулись в намёке на улыбку. Он пригладил седую бороду, приосанился.       «Кажется, поверил», — пронеслось в голове у Тони и следом предположение подтвердилось словами отца Антония.       — Это же замечательно, Тони! Видишь, как избавление от бесовских меток помогает проложить путь к Всевышнему? — он подошёл ближе, взял его за плечи, погладил по ним. Тони еле удержался оттого, чтобы не скривиться. Прикосновения этого мерзкого человека были ему противны. Не расколоться и не обнажить правду помогла мысль о том, что с его телом делали вещи и похуже, чем простое поглаживание. И клиенты у него бывали всякие. И садисты попадались, и извращенцы, мнящие себя собаками. Что ему какой-то свихнувшийся дед? Так, цветочки. Отец Антоний продолжил: — Сегодня же устроим торжественную церемонию отречения, а в субботу ты публично сознаешься в своих прегрешениях. Договорились?       — Чё прям при всех нужно будет перечислять, с кем я и сколько трах… то есть, вступал в половую связь? — уточнил Тони, намеренно подбирая нужные слова, чтобы в его стремлении к исправлению нельзя было усомниться.       — Желательно, конечно, — рассудил отец Антоний. — Недостаточно будет сказать, что ты сладострастник, нужно же это чем-то подтвердить. Если названия всех грехов не знаешь, то обратись к отцу Августу, он тебе поможет.       — Хорошо, обращусь, — в очередной раз соврал Тони. Конечно же, он не собирался рассказывать обо всём Августу. В субботу тот и так просветится насчёт бекграунда своего помощника. И кто знает, отвернётся ли от него после или — что будет намного хуже — начнёт унижать так же, как отец Антоний?       Терять расположение Августа очень не хотелось. Тони давно не чувствовал себя столь спокойно рядом с другим человеком. Обычно он ожидал подвоха, осечки, предательства — да чего угодно, что могло бы в очередной раз подтвердить, что все люди желали ему зла. С Августом же было не так. Его наивность и искренность не оставляли места для коварства и лжи. Если он помогал, то делал это безвозмездно. И когда Тони приходил к нему, разбитый, выпотрошенный, он не прогонял его, напротив, старался облегчить страдания, окружал заботой, вниманием, дарил ни к чему не обязывающую ласку.       Конечно, между ними случались размолвки. Но, несмотря на всю вроде бы закостенелую религиозность Августа, он шёл на диалог и не был таким же непробиваемым ослом как Олег. Август спорил с Тони, пытаясь доказать свою правоту, но, когда слышал здравый аргумент, сбавлял обороты и задумывался. Пожалуй, это было самым ценным, что он мог сделать для Тони, чтобы найти с ним общий язык. Он слушал, слышал и старался понять, почему отличный от него человек мыслит именно так, а не иначе. А всё почему?       Потому что Август умел думать. И, пожалуй, именно это отличало его от других жителей общины. Юльку Тони в расчёт не брал. Девчонке просто не повезло родиться в семье верующих, и сюда она попала явно не по своей воле.       Расставшись с отцом Антонием и оставив его наедине с кустом вишни, Тони вернулся к Августу и до самого вечера погрузился в работу. Благодаря разразившемуся к обеду дождю, огородные дела решено было отложить, однако это не значило, что Тони мог прохлаждаться: он научился варить мыло и разливал его по металлическим формам, под чутким надзором приготовил для мельника Матфея травяной чай, укрепляющий сердце…       «И поднимающий хуй», — хотел было закончить Тони, но от едкого комментария воздержался.       Потом пришёл мальчик лет пяти в сопровождении двух друзей. Повинился, что сбежал вместе с ними от кормилицы, чтобы поиграть на опушке леса, и пожаловался на боль в плече, которая началась после того, как он свалился с сосновой ветки. Август ругать его не стал. Вместо этого усадил на стул, осмотрел больное место, подозвал Тони, наказал крепко держать плачущего мальчика. Шепнул на ухо, чтобы дети не слышали:       — Вывихи вправляются так, — и, прощупывая одной рукой сустав, другой оттянул ручку ребёнка и резко вставил сустав на место. Мальчик испугался, заплакал, и сердобольный Тони принялся его успокаивать, обнимая и ласково поглаживая по голове. Ещё и Карлуша в очередной раз вылетел из ящика и принялся бегать по комнате. Совсем осмелел, видно, но зато хоть детей насмешил и делом занял. Пока они ловили воронёнка, мальчик успокоился и, наблюдая за этим зрелищем, стал посмеиваться.       К вечеру Тони вместе с Августом отправился сначала в трапезную, потом на службу, в конце которой отец Антоний сделал объявление, что всем братьям и сестрам необходимо прямо сейчас собраться на площади для проведения церемонии отречения. За весь день Тони сильно вымотался. Ему было плевать и на эту церемонию, и на отца Антония, и на остальных сектантов. Единственное, чего он желал в данный момент, так это, чтобы всё скорее закончилось и его отпустили спать.       Когда он пришёл на площадь, она стремительно заполнялась людьми. Мужчины оперативно собрали костёр не меньше метра в диаметре, подожгли его. Перед костром, спиной к церкви, встал отец Антоний. К нему подошёл Олег, что-то шепнул на ухо, и отец Антоний взял его за руку, улыбаясь, затем окинул прозрачным взглядом собравшихся, заприметил Тони и жестом подозвал его к себе. Вцепившись в его ладонь мёртвой хваткой, он громогласно запел:       — Сегодня выдался прекрасный день! Братья Олег и Антоний решили отречься от связи с греховным внешним миром. Если Олег был готов к церемонии уже довольно давно, то Антоний согласился сегодня утром. Поздравляем братьев! — он поднял их руки вверх. Остальные люди, восклицая «Слава тебе Боже наш, слава тебе!», повторили жест, огладив воздух сверху вниз в направлении Тони и Олега. Отец Антоний отпустил их ладони, ступил ближе к костру и уверенно произнёс: — Олег, отдай мне ваши печати дьявола.       Тони бросил взгляд на брата, без колебаний протягивающего отцу Антонию что-то, подозрительно похожее на обложку Тониного паспорта. Чёрную такую, с золотым изображением Эйфелевой башни. Тони пригляделся. Чёрт! Да это, определённо, была она!       — Ты что, блять, делаешь? — зашипел Тони, чтобы остановить брата-остолопа, но уже было поздно. Паспорт оказался у отца Антония. И не один, а целых два. Второй принадлежал Олегу. Отец Антоний поднял их, демонстрируя всем и заголосил:       — Вот она, сатанинская сила! Этими безобидными, как всем кажется, бумажками ваши души приучают к дьявольской печати, чтобы, когда вам поставили на чело или правую руку начертание зверя, вы ничего не заподозрили! Вы будете пить вино ярости Божьей и мучиться в огне и сере во веки веков, если не отречётесь от этой скверны. Так предайте же святому огню эти бумаги, развращающие души ваши.       Чем дольше Тони слушал этот бред, тем сильнее вытягивалось его лицо. С какой же невероятной уверенностью отец Антоний нёс всю эту чушь! И ведь остальные присутствующие ему явно верили! Никого не смущало, какие методы он использовал для поддержания своей бредовой идеи. Более того люди его поддерживали.        В который раз за эту неделю Тони сделался лишним человеком в их кругу. Видимо, только он осознавал последствия, к которым могли привести решения отца Антония. Ни брат, ни Август, ни прочие сектанты не осмеливались высказывать опасения или же банально сами не понимали, какую яму себе вырывали, во всём повинуясь духовному лидеру.       Тони схватил Олега за грудки, заглянул ему в лицо и прошипел:       — Олеж, ты чё? Совсем дебил?       Олег совершено спокойным голосом ответил:       — Если тебе страшно, то имей в виду, что его всегда можно восстановить, — он кивнул на паспорта в руке отца Антония.       — Но я не хочу его восстанавливать. Меня всё устраивает! Я не хочу платить госпошлину потом! — Тони выплёвывал слова с таким ожесточением, что брызги слюны попадали Олегу в глаза и заставляли брезгливо морщиться. — Ты реально веришь в эту чушь? Совсем ополоумел? — Тони отпустил его, отшатнулся, порывисто оглядел всех. Закричал отчаянно, хоть и прекрасно понимал, что никто не встанет на его сторону и не признает себя идиотом, ведь для этого нужно было обладать большой силой духа: — Я к вам ко всем обращаюсь! Вы творите лютую дичь! Почему вы никак не поймёте?       Обиднее всего было то, что Август стоял в первом ряду у костра, смотрел на Тони круглыми большими глазами и, очевидно, осуждал. Ну конечно! Чего ещё от него можно было ожидать? Он умел думать, но обычно этот процесс происходил с большим запозданием. Юлька тоже не рискнула бы говорить что-то против отца Антония, ей не нужны были новые синяки и шрамы. Вот и получалось, что Тони снова был один против толпы.       Как же страшно было стоять в окружении всех этих людей и открыто высказываться своё мнение! Тони храбрился, шёл прямо в напалм и осознавал это, однако остановиться уже не мог. Что-то неясное, бесплотное клокотало внутри, заставляя двигаться в самое пекло.       — Тони, остановись, пока не поздно, — холодно обратился к нему отец Антоний с приторным оскалом.       — Нет, блять, я не буду останавливаться! — он подошёл к нему, бешено сверкая глазами, ткнул пальцем в грудь. — Вы женщин смертельно больных убиваете, паспорта сжигаете, учиться детям запрещаете, а что дальше будет? Человеческие жертвоприношения? Я смотрел один фильм, он так же начинался, но там в конце всех приезжих убили. Если у вас есть планы на мою шкуру, так говорите сразу. Хватит нести этот бред про сатанинские печати.       — Тони, никто не хочет тебя убивать, не неси пургу… — Олег взял его за плечо, чтобы развернуть к себе.       — Руки убрал! — Тони со всей силы хлестанул его по предплечью. — Вы все тут поехавшие, просто поехавшие! — зарычал истошно и бросился на отца Антония. Тот не удержался на ногах, завалился набок. Тони воспользовался удачным моментом, выхватил у него из рук оба паспорта и бросился было бежать, но люди преградили ему путь, сомкнув промежутки в рядах и затолкнув его обратно внутрь круга. — Выпустите меня! Нет, я не буду сжигать свой паспорт!       — Ты зачем меня позоришь перед всеми? — громко спросил Олег, и Тони рывком обернулся.       — А ты нахуя хуйню творишь?       — Разве ты не понимаешь, что всё это делается для нашей безопасности? — Олег приблизился к нему, опустил тяжёлую руку на плечо, вонзил пальцы в выступающие кости. Тони обиженно запыхтел, понизил голос:       — Ебать тебе мозги промыли. Ахуеть просто. На какую ещё хуйню ты подпишешься, если тебя о ней попросит папочка Антоний?       — Если он не готов, то не нужно его заставлять, Олег, — снисходительно сказал тот. Август помог ему подняться, отряхнул одежду и вернулся в толпу. Отец Антоний пригладил бороду, прикрыл глаза, шумно выдохнул и объяснил: — Он должен сам решиться, иначе какой в этом смысл? — его губы растянулись в опасной улыбке. — Вот назначу ему епитимью, и помыслы сразу же прояснятся.       Тони не хотел снова терпеть порку. Воспоминания о плетях были ещё слишком свежи, к тому же заживающие раны напоминали о себе даже при простой ходьбе. Ткань тёрлась о спину, и тупая боль становилась перманентной. Садиться на стул тоже было неприятно, но терпимо. Любое движение следовало совершать аккуратно, но Тони раз за разом забывал об этом. Он ненавидел чувствовать себя больным, немощным и неповоротливым. Проще было привыкнуть к постоянному дискомфорту, чем ограничивать себя в подвижности.       Отец Антоний не оставлял ему выбора: если Тони не согласится сжечь паспорт, то получит новое наказание. А если согласится — всё будет хорошо. Очевидность правильного решения противно ущипнула за бок. Тони должен был наступить на горло гордости и здравому смыслу, чтобы спина оставалась в относительной целости.       — Ладно, — злобно буркнул он и, не оставляя себе времени для раздумий, бросил свой паспорт, а потом и паспорт Олега в разгоревшийся костёр. — Довольны, суки? — обратился ко всем и смачно сплюнул на землю.       Отец Антоний покачал головой:       — Тони, за такие слова полагается наказание, — он выждал драматичную паузу неприкрыто наслаждаясь возмущением, отразившимся на его лице. — Три плети, думаю, будет достаточно.       — Какая же вы всё-таки сволочь, — Тони истерично рассмеялся. Он только что сжёг свой паспорт ради того, чтобы оставить спину целой, а в итоге получил точно такое же наказание за простые ругательства. Надо ж было так проебаться! Не зря же существовала пословица: «Язык мой — враг мой». Жаль только, что Тони вспомнил о ней слишком поздно.       Он умоляюще посмотрел на Олега, мол, заступись за меня, пожалуйста, сделай хоть что-то полезное в конце концов, но тот лишь развёл руками и добил:       — Ты сам виноват. Я же просил тебя не творить глупостей и прислушаться к отцу Антонию. Ты обещал, что попробуешь. Сегодня я твоих стараний не увидел, — сказав это, он развернулся и пошёл прочь. Люди расступились, пропуская его. Тони бросился за ним, глупо надеясь, что успеет сбежать, но кто-то схватил его за руки, заломал их за спину и поволок в противоположную сторону. Нетрудно было догадаться, что его потащили к амбару.       На этот раз епитимию приводил в исполнение Михаил. Бил он намного больнее, чем Олег, и эти проклятые три удара ощущались как прошлые десять. Тони висел на столбе, полуголый, истошно кричал, умолял отпустить его, обещал, что больше никогда не будет никого оскорблять, но все его слова оставались пустым звуком для палача, приводящего приказ в исполнение.       Обморока, как тогда, не случилось. Видимо, стал вырабатываться так называемый иммунитет. Тони не раз убеждался, что к любому дерьму можно было привыкнуть, если оно случалось слишком часто. Он даже смог самостоятельно дойти до дома Августа, когда его освободили из наручников и помогли надеть вонючую от пота рубаху, чтобы «прикрыть срам и не вводить женщин во грех». Нужно было обработать раны, чтобы в них не попала никакая гадость. Меньше всего Тони желал загнуться в этой глуши от какой-нибудь бактерии. Нет, он не будет здесь умирать.       Он уедет отсюда. Обязательно уедет. Поговорит с Олегом, попробует достучаться до него, а если не получится, то сбежит один. Конечно, последний вариант был крайней мерой, но если так продолжится и дальше, другого выхода попросту не останется.       Перед тем как постучаться в зелёную дверь, с облупившейся краской, Тони тяжело вздохнул. Разговор ему предстоял не из лёгких. Скорее всего, Август был шокирован его поведением и, кто знал, как мог отреагировать на его визит. Он ведь ещё ни разу не видел Тони в таком жутком гневе. Да Тони и сам себе был противен. Август мог прогнать его, мог промывку мозгов устроить, как отец Антоний, однако спирт был только у лекаря. Переживай — не переживай, а деваться было некуда.       Собравшись с духом, Тони постучался и громко спросил:       — Август, можно я у тебя обработаю ранки?       Он знал, что дверь не была заперта, но проходить внутрь без приглашения не рискнул. Ему было неловко перед Августом. С одной стороны, какой толк был бояться его реакции? Он же являлся таким же сектантом, как и все остальные. Но с другой стороны, Август умел сострадать и уже не раз выручал Тони в трудную минуту.       Возможно, если они спокойно поговорят и Тони сможет себя оправдать, то Август смилостивится и не будет добивать его морально. У них уже бывали серьёзные споры, во время которых казалось, что они рассорятся к чертям собачьим, однако всё заканчивалось хорошо. Хоть бы и в этот раз прокатило.       Дверь отворилась, Август отступил в сторону, пропуская его внутрь.       — Да, конечно. Проходи, снимай рубаху, — дождавшись, пока Тони зайдёт в дом, он закрыл за ним дверь.       На столе горела, подрагивая, свеча: за окном понемногу сгущались сумерки. В воздухе витал привычный запах сухих трав, исходящий от мешков в дальнем углу. Под ногами скрипели половицы. Каркал Карлуша, радуясь приходу гостей. Всё это вселяло в Тони иррациональное спокойствие. Зарождалась глупая надежда, что тяжёлого разговора удастся избежать.       Он освободил верхнюю часть туловища от одежды, лёг на постель, подмял под голову подушку. Август взял со стола металлический чайник, в котором оставалось немного кипячёной воды, и тряпицу, использованную в прошлый раз.       — Я давно хотел спросить… — он подошёл к Тони и, обильно смочив тряпицу в воде, принялся промывать свежие раны. — Почему твоей крови касаться нельзя? Чем ты болеешь?       — Просто она ядовита. Ай сука! Как же больно, — Тони зашипел от сильного жжения. Он не хотел рассказывать Августу о ВИЧе, потому что понимал: ему либо не поверят, посчитав заболевание за вымышленное, либо предложат больше молиться, чтобы точно помогло. — Не касайся её, и будешь в безопасности.       — А как ты от этого страдаешь? Ну, от того, что у тебя кровь бесовская? — совершенно серьёзно спросил Август.       — Да не бесовская она, ядовитая. Просто… Так получилось. Если таблетки пить не буду, то проживу очень мало. Меньше десяти лет, — Тони не стал вдаваться в подробности и объяснять, что ВИЧ — это вирус иммунодефицита человека, который медленно, но уверенно убивает, что у него есть разные стадии и самая страшная из них зовётся СПИДом. Однако Август таким кратким и понятным объяснением остался удовлетворён. Он ненадолго замер, перестав касаться его спины тряпицей, и вдруг вполголоса сказал:       — Я не хочу, чтобы ты умирал. Я буду за тебя молиться, чтобы Бог от тебя не отвернулся.       Тони усмехнулся.       — Он ко мне и не поворачивался, — в сердцах бросил Тони.       Август смолк и больше разговор завязать не пытался, пока полностью не закончил с обработкой спины, промокнув края ран спиртом, а после смазав охлаждающей мазью. Тряпицу после всех манипуляций промыл в чистой воде и разложил сушиться на углу стола. Заметив напряжённый взгляд Тони, пояснил:       — Я её больше ни на ком использовать не буду. Только на тебе. Вдруг она тебе ещё понадобится, а то так бинтов не напасёшься.       — Хорошо, — согласился тот, — спасибо, что не прогнал.       — С чего ты решил, что я должен был так поступить? — удивился Август.       — Ну-у-у, я на церемонии вёл себя, как истеричка… — Тони заканчивать не стал. Он не желал обсуждать произошедшее. Коль Август не собирался его винить и стыдить, значит, и намусоливать эту тему не стоило.       — Да, я заметил, что ты был очень… очень расстроен и выражался слишком резко, — Август присел на корточки, проникновенно заглянул ему в глаза. — Что с тобой произошло? Почему ты так боялся сжигать дьявольские печати?       Тони тяжело вздохнул. По-видимому, разговора всё-таки было не избежать. Он пододвинулся к стене, освобождая место для Августа, чтобы тот тоже мог присесть на кровать. Однако Август решил умоститься на пол, уложить руки на сенник и опустить на них подбородок. Тони мысленно ухмыльнулся:       «Вечно он у ног сидит, как животинка».       — Понимаешь, паспорт — это не печать дьявола, — начал, старательно подбирая слова, чтобы человек, проживший в лесу всю сознательную жизнь, смог его понять. — Паспорт — это самый важный документ в современном мире. Без него ты никто, у тебя нет никаких прав. В городе всё не так, как у вас. Если у вас можно на работу без паспорта устроиться, то там — нет. Жильё тоже нельзя без паспорта арендовать — то есть, на какое-то количество времени заехать в чужой дом и жить там за деньги. И на самолёте без паспорта не полетаешь. Ты же знаешь, что такое самолёт? — Август кивнул. — Отлично! Вообще все необходимые для жизни в городе вещи решаются с паспортом. Но тебе этого не понять. Не обижайся, пожалуйста, просто ты действительно не жил в городе столько, сколько жил я. Там — мой дом, а твой здесь, в этой глуши, — Тони говорил мягко, не желая оскорблять Августа. Он понимал: они были из разных миров. И то, что было нормой для одного, являлось дикостью для другого. Однако, вопреки этому препятствию, у них всегда получалось находить общий язык. И Тони надеялся, что сейчас всё будет так же.       Август задумался, лениво скользя взглядом по его лицу и вдруг спросил без упрёка, скорее с сочувствием:       — Ты не хотел сжигать паспорт, потому что надеешься вернуться? Да?       Тони закусил щеку изнутри, выразил согласие во взмахе ресниц. Порой Август слишком хорошо его понимал.       — Мне бы хотелось. Я скучаю по дому, — признался Тони. — Мне плохо тут. И спине моей тоже очень плохо.       Август слабо кивнул, посмотрел на его многострадальную спину, которая уже второй раз отдувалась за острый язык Тони. Задумался ненадолго, а после проговорил с досадой:       — Тебе не идут шрамы.       Тони вздёрнул бровь и переспросил:       — Чё?       — У тебя очень красивая спина. Жалко, что она теперь вся исполосована, — объяснил Август, и Тони не смог сдержать довольной усмешки: ему очень нравилось получать комплименты. Особенно от Августа. Тот был искренним человеком и соврать не мог, в отличие от всех остальных.       — Спасибо, — поблагодарил его Тони. — Жаль, что менее больно мне от этого не стало, — он попытался приподняться, но сразу же застонал и рухнул вниз. — Блин я вообще свести лопатки не могу теперь. Так больно.       Август приободрил его, накрыв предплечье горячей ладонью и похвалив:       — Ты держишься молодцом.       Тони вздохнул устало.       — Привыкаю. К любой хуйне, как мне кажется, можно привыкнуть.       — Ну, полно тебе, не ругайся, — Август погладил его по руке, снова перевёл взгляд на спину, склонил голову набок, рассматривая. — Знаешь, твои раны на лопатках выглядят так, будто это следы от вырванных крыльев. Будто ты падший ангел.       Тони почувствовал, как от этих слов по всему телу побежали мурашки. Голос Августа был полон такой трепетной нежности, что захотелось заплакать от жалости к себе. А ещё почему-то захотелось превратиться в кота, чтобы свернуться клубочком на худощавых коленях Августа и боднуть его большую руку лбом, подлезая под неё и выпрашивая ласку. Тогда бы Тони точно стал счастлив.       — Скажешь тоже, — он смущённо фыркнул, жмурясь и обнажая в улыбке ровный ряд зубов. — А можешь… — замялся, потому что не знал, имел ли право просить ещё о чём-то.       Тони взглянул Августу в глаза и вдруг ощутил, как от волнения сердце забилось быстрее. На него никто никогда так не смотрел — со сдержанным беспокойством, обволакивающей теплотой и каким-то неясным, но упоительным чувством, название которому Тони так и не смог дать. Казалось, словно Август безмолвно говорил: «Я сделаю для тебя всё, что смогу, только попроси».       И Тони осмелился:       — Можешь, пожалуйста, меня по голове погладить, как тогда?       Август ничего не ответил, лишь сильнее навалился грудью на кровать и потянулся рукой к его голове. Провёл по коротким волосам вниз до шеи, потом скользнул ногтями вверх с лёгким нажимом, и Тони не удержался от задушенного стона. Это было чертовски приятно. Жаждущий бережных прикосновений после жестоких ударов плетью, он подобрался ближе к краю, чтобы Августу было удобнее, а тот, проследив за его реакцией, улыбнулся и повторил всё то, что сделал в первый раз.       — Нравишься ты мне, Август. Ты классный, — замурлыкал Тони. — Вроде и повёрнутый, но адекватность какая-то в тебе ещё есть, — поморщившись от боли, которую за собой повлекло поднятие руки, он заправил выбившуюся из косы прядь ему за ухо и опустил ладонь на плечо. Зашептал доверительно: — Вот скажи, если бы тебя заставили выпороть меня, ты бы поднял на меня руку?       Август ответил не раздумывая:       — Нет. Не смогу.       — Правда? — переспросил Тони с игривой интонацией, за который спрятался страх. Если бы Август согласился участвовать в его избиении, то это бы дало глубокую трещину в их дружбе — стало бы очередным предательством, которых в жизни Тони было хоть отбавляй.       — Правда, не смогу, — Август накрыл его руку на плече своей и стал поглаживать большим пальцем тыльную сторону ладони, не прекращая скользить ногтями по коже головы.       — А почему? — всё не унимался Тони. Ему было необходимо убедиться, что этому человеку можно было доверять.       Август, не торопясь с ответом, очертил кончиками пальцев ушную раковину, линию челюсти и вновь вернулся к волосам. Будто изучал, где именно его прикосновения Тони нравились больше всего.       — Потому что я должен тебя сберечь, — с непоколебимой уверенностью заключил Август. — Чего бы мне это ни стоило. А тех, кого берегут, бить нельзя, — он улыбнулся ему с такой трогательной самоотверженностью, что у Тони защипало в носу от подступивших слёз. Благо, удалось сдержаться и не заплакать. — Раньше я думал, что причинять боль во благо — это правильно, но теперь… Я смотрю на твои раны, и мои собственные раны тоже начинают болеть.       Тони, поражённый его словами, приоткрыл рот. Забота Августа отличалась от той, к которой он привык, благодаря Олегу. Брат всегда поступал так, как считал нужным и никогда не прислушивался к Тони. Он выставлял свои желания за его и искренне не понимал, отчего дома постоянно происходили скандалы. Август же, в первую очередь, думал о Тони, а не о себе. И даже веру в Бога ему не навязывал, несмотря на то, что тоже был верующим. Он на самом деле, как и сказал, берёг его, иной раз делая это во вред себе. Чего только стоили его сомнения насчёт правильности использования плетей для приобщения к Всевышнему!       Тони не знал, почему Август так относился к нему. Он привык, что за всё в этой жизни нужно было платить. И если сейчас Август не требовал с него ничего взамен, то, наверняка, потребует после. Потому Тони прямо спросил:       — Почему ты думаешь, что должен меня сберечь? Зачем тебе это?       — Потому что у тебя нет такого человека и мне хочется помочь, — Август был предельно честен, как и всегда.       — Но у меня есть Олежа…       — От которого тебя и надо беречь, — перебил Август, тяжело вздыхая.       Тони всмотрелся в него, ища подвох — хоть какой-нибудь, пускай самый маленький, — но сколько бы он ни гипнотизировал Августа пытливым прищуром, тот по-прежнему мягко улыбался и продолжал гладить его по голове. Он был таким чудесным, добрым, отзывчивым и понимающим, что Тони никак не мог поверить в искренность его намерений. Ведь любой человек идёт на жертвы ради кого-то только в том случае, если сможет получить в будущем гораздо большую выгоду.       Разве был Тони достоин того, чтобы о нём безвозмездно заботились и берегли его?       — Не знаю, чем я заслужил такое благородное отношение с твоей стороны, но спасибо, — в порыве эмоций Тони остановил его руку, притянул к губам и быстро поцеловал, как если бы брал у него благословение. — Надеюсь, что ты действительно не врёшь.       — Врать грешно, — напомнил Август.       — И правда, — Тони глупо усмехнулся. Он прикрыл глаза, замычал от удовольствия, когда Август в очередной раз поскрёб его по голове, и бесстыдно признался: — Мне нравится, когда ты так делаешь. Сразу спать хочется. Хорошо так.       Он не видел, как от этих слов лицо Августа просветлело, и как смягчился его и без того добрый взгляд.