Не убоюсь греха

      Опьянённый удачным обретением компаса, Тони весь четверг пробыл в размышлениях о том, как достать деньги и договор о передаче прав собственности на квартиру. Август — этот ангел Божий, честное слово, — проговорился, что отец Антоний давал ему деньги при выезде во внешний мир, а значит, теперь Тони мог не предполагать, а быть полностью уверенным в том, что отец Антоний хранил наличные у себя. Он рассудил, что логично будет начать поиски с его дома, но проблема заключалась в том, что он не знал, как проникнуть туда, чтобы остаться незамеченным. В этот четверг Анастасия находилась дома довольно долго. Тони смог проследить за ней благодаря Августу, который решил сделать из него мальчика на побегушках.       Разнося лекарства по домам, Тони перед отправлением к каждому «заказчику» забегал к Анастасии и уточнял, где живёт тот или иной человек. Объяснил свой поступок просто: он ещё не знал всех братьев и сестёр и, соответственно, понятия не имел, в каких домах они жили. Анастасия хоть и улыбалась ему, но, когда Тони пришёл к ней в седьмой раз, попросила больше её не тревожить и сказала, что скоро уйдёт к подруге. А тут и Август подоспел с очередным поручением: обыск пришлось отложить.       Вечером того же дня он вернулся в Костин дом, но сделал это не потому, что решил помириться с Олегом. Он с ним даже разговаривать не стал, намеренно игнорируя все его попытки начать диалог. Тони нужно было сбежать ночью незамеченным, чтобы запастись продуктами в дорогу. Проще всего это было провернуть с Олегом, чем с Августом. С последним они теперь, вроде как, спали в одной постели. Тони это очень нравилось, однако встать с кровати таким образом, чтобы не разбудить Августа, было просто невозможно. Рисковать не хотелось, потому Тони был вынужден покинуть его, пожелав удачи на свидании, и побрёл к Косте.       Когда брат захрапел, как медведь, а Костя засопел, как суслик, Тони тихонько поднялся с кровати, как мышка, обулся и вышел на улицу, сжимая в руке без спроса заимствованные у Августа свечу и коробок спичек. Он зажёг её только тогда, когда добрался до трапезной и зашёл внутрь. Там он стащил из настенных шкафчиков кухоньки сухари, потом вышел на улицу, нашёл тяжёлую деревянную дверь погреба, снял с неё доску, служившую в качестве засова, спустился в холодный погреб, взял сыра, вяленого мяса, сложил всё в чистое полотенце, найденное на той же кухне, завязал бечёвкой и отнёс в сарайку возле Костиного дома. Запихал узелок вместе с компасом в самый дальний угол, прикрыл сушёными стеблями малины, которые использовались в общине в качестве опоры для вьющихся растений.       В пятницу Тони из кожи вон лез, чтобы не вызвать у Августа подозрений. Без шутливых возмущений рыхлил грядки, таскал питьевую воду с колодца, делал травяные скрутки для богослужений; толок корень дягиля в ступке, помогая Августу в приготовлении лекарства для понижения давления — его баба Маня попросила. Самым тяжёлым заданием стала поимка бегающего по полу Карлуши, чтобы поместить его в новую просторную клетку с обтёсанными вертикальными прутиками. Пришлось ловить его при помощи полотенца, потому что на руки он идти категорически отказывался, будто чувствовал, что его хотят посадить под замок.       Тони настолько старался во всём угодить Августу, что даже пол вымыл, дабы убрать все продукты жизнедеятельности воронёнка. Август, правда, долго смеялся над ним, когда увидел, как Тони отжимал тряпку, стараясь прикасаться к ней одними кончиками пальцев. Дома он мыл пол только при помощи самоотжимающейся швабры, а к вонючему грязному куску ткани, называемой половой тряпкой, даже прикасаться боялся поначалу. Однако, пришлось себя пересилить и не только взять её в руки, но ещё и окунуть в ледяную воду, отжать и начать собирать грязь и какашки Карлуши с пола.       «Глаза боятся — руки делают», — мысленно ободрял себя Тони. Как же плохо ему здесь было без благ цивилизации, гелей для душа, кремов, парфюма, масок для лица, ванны и шипящих бомбочек! Как только он доберётся до дома, то первым делом залезет в ванну с пеной, пахнущей шоколадом, и просидит там минимум три часа. Потом натрётся кофейным скрабом и обязательно сунет в рот отбеливающие полоски для зубов!       Идти за деньгами и документами Тони решил во время вечерней службы, когда все — в том числе и отец Антоний с женой — соберутся в церкви. Если встать рядом с выходом, то получится незаметно улизнуть. Мало ли, вдруг ему в туалет потребовалось? Не будут же за ним следить?       Придя в церковь после ужина, Тони, как и хотел, встал у самых дверей и облокотился о стену, поморщившись от боли в спине. Август окурил помещение своими дурманящими травами — теперь Тони был уверен, что наркота содержалась и в них, — начал проводить службу. Не успел он дойти и до третьей молитвы, как вдруг в гуще людей по правую сторону от входа поднялся шум. Сначала раздался женский крик, а после заохали, зашептались, заговорили. Колька завопил:       — Отец Антоний, маме плохо стало! Помогите!       Люди уложили Оксану близ очага, Колька упал на колени, уложил на них мамину голову. Он что-то шептал, успокаивая её, но, видимо, Оксане было настолько больно, что она ничего не слышала и не видела. Она подтянула ноги к груди, повернулась на бок, завыла. Колька не выдержал — заплакал. Отец Антоний подошёл к ним, присел на корточки, положил Оксане ладонь на лоб и принялся читать молитвы.       Смотреть на страдания умирающей женщины Тони не мог. Он понимал — ей осталось недолго. И вместо того, чтобы облегчить её участь обезболивающим, полоумный дед Антоний изгалялся над ней, читая бесполезные молитвы. Страшнее всего было то, что остальные братья и сестры не видели в этом ничего плохого. Более того — поддерживали его! Вера делала из них послушных овец, а отец Антоний становился для них пастухом, слепым и глухим в своём невежестве. Он уверенно вёл их вперёд, не видя дороги и не слыша того, что происходило кругом. Если он шёл прямо к пропасти, то овцы продолжали следовать за ним до конца — до того момента, когда все они сделают последний шаг и сорвутся вниз.       Тони, к своему сожалению, ничем не мог помочь. Зато мог воспользоваться всеобщим замешательством и втайне слинять. Обстоятельства складывались в его пользу. Чтобы упустить такой шанс, нужно было быть совершенным глупцом.       Тони осторожно попятился к двери, навалился на створку и выскользнул из церкви. То и дело оглядываясь, он устремился к дому отцу Антония. Благо, что тот находился рядом с церковью и дорога до него заняла смешные полминуты. Не мешкая, Тони шмыгнул внутрь и огляделся. Пара секунд ему потребовалась на то, чтобы решить, с чего начать поиски, прежде чем он сорвался с места и бросился к полкам, висящим на стенах. Не обнаружив среди плошек, склянок и прочей утвари ничего похожего на документы, метнулся к печи, заглянул за неё. Разочарованно выругался. Бросился к сундуку, перерыл вещи.       В комнате не было ни денег, ни договоров передачи имущества. Тони жалобно посмотрел на дверь библиотеки. Нет, у него не хватит времени, чтобы всё там обыскать. Пусть пристройка и была небольшой, но книг в ней хранилось прилично. Отец Антоний в силу своей шизанутости вполне мог хранить деньги между страницами.       Тони помотал головой. Он и так рисковал своей спиной, находясь здесь втайне от хозяина дома. Это ведь не Григорий, отец Антоний не будет журить пальчиком: он сразу же десять плетей назначит. От одной мысли о наказании Тони весь покрылся противными колючками, передёрнул плечами. У него было слишком мало времени. План побега из общины представлялся в голове простым и понятным. На деле же всё оказалось намного сложнее.       Тони опустился на пол и принялся ползать на коленках, простукивая доски и пытаясь подцепить каждую на стыках, чтобы приподнять. Вдруг там мог быть тайник? В кино такое случалось, так почему не могло произойти в реальной жизни? Добравшись до двуспальной кровати, Тони нырнул головой под свисающее до пола покрывало из овечьей шерсти и врезался подбородком в выступающую над полом доску. Он взвыл от боли, схватился за подбородок, попятился назад. Приподняв покрывало, чтобы разглядеть, обо что же он ударился, снова наклонился, потирая ушибленное место.       Под кроватью лежала лестница. Тони задумался: зачем отец Антоний хранил лестницу дома, если для этих целей прекрасно подходил сарай? Интуитивно метнув взгляд наверх, он удивился ещё больше. В углу рядом с входной дверью находился люк на чердак. Тони и не замечал его раньше. Было странно, что места для лестницы под люком было предостаточно. Она могла бы стоять там постоянно и не мешать ни уборке дома, ни передвижению по комнате. Зачем же её прятали, да ещё и под кровать?       «Туда нам надо», — прозвучал в голове голос Тугарина змея из мультфильма про Алёшу Поповича, и Тони смачно выматерился. Забраться на чердак было, конечно же, быстрее, чем рыться в библиотеке. Время поджимало, и тратить драгоценные минуты на сомнения не следовало. Тони резко и шумно выдохнул, ухватил деревянную лестницу с жалостливыми, но воинственными матами вытащил из-под кровати и понёс её к люку. Привалил к стене, забрался на пятую ступень — потолки здесь были невысокие, — толкнул люк вверх и влез на чердак.       Свет вечереющего розоватого неба проникал сюда сквозь застеклённое прямоугольное окошко, выходящее на площадь, и этого вполне хватало, чтобы оглядеться.       У одной стены лежал свёрнутый ковёр и две пары лыж с палками, а у другой в ряд выстроились внушительного размера сундуки. Тони подошёл к ближайшему из них, порадовался отсутствию замков, поднял крышку и обомлел. Сундук был длинным, шириной с локоть, высотой до колена и был доверху забит лекарствами и шприцами. Да-да! Городскими лекарствами, которыми отец Антоний запрещал пользоваться!       Тони взял упаковку с надписью «Fentanyl», аккуратно открыл коробочку, вытащил ампулы с прозрачным раствором, пересчитал их. Из пяти ампул в желобках лежали только две. Остальные, видимо, были использованы. Тони проверил срок годности сначала на этой упаковке, потом на паре других, предполагая, что ими уже нельзя пользоваться, однако ни одна из них не оказалась просрочена. Значит, запас медикаментов регулярно обновлялся, причём втайне от всех жителей. Неужели это делал сам отец Антоний? Но почему? Зачем ему нужны были лекарства, если он проповедовал полный отказ от современной медицины? Не он ли запрещал принимать Тони антиретровирусную терапию? Не он ли позволял жене рожать без присмотра врачей?       Тони принялся изучать инструкцию от коробочки с двумя ампулами, чтобы понять, для чего этот препарат применялся, как вдруг с улицы донёсся голос отца Антония:       — Несите её домой, я скоро к ней приду!       Тони, перепуганный, рванул к окошку и увидел, как из церкви шёл Михаил с Оксаной на руках, а следом за ним и отец Антоний. Колька бежал позади и слёзно умолял позволить ему быть рядом с мамой. Отец Антоний обернулся, выставил ладонь, преграждая путь, и грозно отчеканил:       — Нет, ты останешься здесь.       Колька остановился, будучи не в силах противоречить такому строгому тону, а отец Антоний резко свернул в сторону и направился прямо к своему дому. Тони сорвался с места, бросился к лестнице, не спустился — а почти что спрыгнул вниз и забежал в пристройку. Только привалившись спиной к стеллажам, зашипев от боли и широко раскрыв рот, чтобы дышать тише, он понял, что не успел закрыть сундук, опустить крышку люка и спрятать лестницу под кровать. Однако самой большой ошибкой стало то, что в руке он по-прежнему сжимал коробочку с двумя ампулами. Решив, что хуже уже быть не может, он спрятал её под резинку трусов за неимением карманов.       Входная дверь распахнулась, в дом вошёл отец Антоний. Тони зажмурился, молясь сразу всем Богам, каких только придумали люди, чтобы тот не стал заходить в пристройку. Шаги в комнате резко затихли. В эти краткие мгновениях ужасающей тишины Тони успел умереть, как минимум, трижды. Он уже видел, как отец Антоний, тяжело ступая по дощатому полу, распахивает дверь в библиотеку, как встречается с ним взглядом, обличает в воровстве и назначает жестокую епитимью с ударами по кистям рук и предплечьям. Тони чувствовал, как наяву, ожоги от плети на нежных руках. Память, словно издеваясь, подкидывала воспоминания об уроках истории, где учительница рассказывала, что на Руси ворам вообще отсекали два пальца на левой руке и левое ухо.       Когда шаги возобновились и раздался звук, похожий на взбирание по лестнице, Тони подуспокоился. Он слушал, как отец Антоний ходил по чердаку, как шуршал будто бы обёрткой от шприца: здешние дома не обладали хорошей звукоизоляцией.       Время тянулось медленно, а сжавшееся от страха сердце билось слишком быстро. Тони еле стоял на трясущихся ногах, готовый вот-вот сползти по стенке на пол, содрав все корочки на ранах, но стоило отцу Антонию спуститься в комнату, пройти к выходу и хлопнуть сначала дверью в сени, а после и входной, как конечности разом окрепли. Тело стало собранным, готовым для забега на короткие дистанции. Тони не сомневался, что придётся бежать. Наверняка, его уже хватились. Нельзя было пропадать надолго, это бы вызвало ненужные подозрения.       Приоткрыв дверь библиотеки и высунув голову, он оглядел комнату. Отца Антония здесь, к счастью, не было. Нагнувшись, Тони подкрался к окну и выглянул у самого низа, чтобы его никто не заметил. Август сгонял, точнее, тактично упрашивал любопытных людей вернуться на службу и одновременно успокаивал рыдающего Кольку, поглаживая его по дрожащему плечу. Медленно он увёл его в церковь вместе с остальными, и Тони, дождавшись, пока на площади не останется никого, выскользнул за дверь и бросился следом. Он зашёл одним из последних и смог без труда затеряться в толпе.       Вроде бы, его отсутствие не стало гвоздём программы. Все были озабочены ухудшением состояния Оксаны и сопереживанием её сыну. Что ж, значит, можно было вздохнуть спокойно.       Тони огляделся по сторонам, словно это могло помочь окончательно убедиться в том, что до него точно никому дела не было, и вдруг столкнулся с пристальным нечитаемым взглядом Олега. Тот стоял неподалёку, по другую сторону от входа. Их разделяло человека два, однако в первые секунды всё же стало не по себе. Тони подумал, что Олег мог что-то понять, заметив его отсутствие, но потом мысленно отвесил себе затрещину, собрался, ядовито оскаблился, прошептал одними губами: «Иди на хуй», — и отвернулся.       Стоя на службе, он всё думал о своей неожиданной находке. Отец Антоний виделся ему теперь не полоумным стариком, верующим во всё, чему сам учил, а лицемерной тварью. Он играл по своим правилам и преследовал одному ему известные цели. Вряд ли Август был в курсе его планов, как и остальные жители общины.       «Надо рассказать Олегу», — подумал Тони, украдкой глянув на него, но тотчас себя одёрнул. Нет, нельзя. Брат квартиру отдал какому-то старому хрычу и до сих пор думал, что поступил правильно, несмотря на скандал. Даже если Тони предоставит ему ампулы в доказательство своих слов о том, что отец Антоний был не тем, за кого себя выдавал, то Олег ни черта не поймёт. Это лишь станет поводом для очередного бесполезного скандала, а ещё снизит вероятность успешного побега из секты.       Тони переступил с ноги на ногу, незаметно поправил коробочку с ампулами. Хорошо, что её очертаний не было видно из-за свободного кроя одежды. Он сможет принести её в сарай, находящийся рядом с Костиным домом, спрячет в тайнике под малиновыми стеблями. А что дальше? Неужели он рисковал своей сохранностью зазря? Ну уж нет. Он был просто обязан извлечь из этих чёртовых ампул пользу. У него на руках был компромат, способный уничтожить всю религиозную сказку отца Антония в одночасье. О, как же он жаждал отомстить ему и за изувеченную спину, и за остриженные волосы, и за унижения, и за паспорт, и за квартиру. Вот только побег по-прежнему оставался на первом месте, и любые побочные цели могли стать лишней заботой. Использовать ампулы следовало, в первую очередь, для того, чтобы облегчить себе дорогу домой. И, кажется, Тони знал, кто мог помочь ему убить двух зайцев сразу.       В этой богадельне он мог заручиться поддержкой исключительно одного человека — Августа. Юльку впутывать в тёмные дела не стоило, ей и так, бедной, доставалось ни за что. Да и как бы она повлияла на людей, если её и за человека-то не считали, как и остальных женщин? Они не имели права на собственное мнение, во всём были должны подчиняться мужу, рожать детей — чем больше, тем лучше, — и были обязаны одеваться в русскую паранджу. Тони хватило поучаствовать в одной исповеди, чтобы уяснить всё вышеперечисленное.       Август же обладал гораздо большим количеством прав, будучи мужчиной. Более того он ещё и священником являлся — вторым человеком в общине после отца Антония. К нему обращались за советами, благословениями, его слушали, заглядывали в рот, к нему шли за помощью, как к лекарю. Если кто и мог повлиять на сектантов, так это он.       Тони прикрыл глаза, с силой провёл ладонями по лицу. Ампулы были прямым подтверждением двуличия отца Антония. Если Тони принесёт их Августу, даст потрогать, объяснит, для чего они используются, — тот поверит. Может, не сразу, но рано или поздно придёт и скажет: «Тони, ты был прав». Август ведь, в отличие от Олега, не был непробиваемым идиотом. Может, осознав, как обстоят дела в общине на самом деле, он не только встанет во главе всеобщего недовольства, но ещё и с побегом подсобит?       Август, наверняка, ориентировался в лесу не хуже, чем Григорий, и вполне мог помочь добраться до ближайшего населённого пункта. Даже если бы он отказался сопровождать Тони до конца пути, это было бы много лучше, чем отправляться в долгую и опасную дорогу совершенно одному. Август бы подробно объяснил, куда нужно идти и как ориентироваться в незнакомой местности, чтобы не сбиться с пути. Провёл бы по нужным тропкам, миновав болота и опасные овраги. Может, и лошадь бы раздобыл, не забыв научить, как на ней ездить. Тони любил животных, правда любил, но если они превышали размерами его самого, то за свою жизнь становилось тревожно, и вся великая любовь сразу же приобретала перепуганный, дрожащий взгляд и мокрые ладони. Ему нравилось гладить лошадку, когда та не лягалась и не пыталась укусить за руку. Прошлая лошадь, на которой он приехал в общину, не отличалась хорошими манерами и спокойствием. Она так и норовила куснуть его за ляжку, пока он стоял рядом и прикидывал, как на неё вскарабкаться. Может, это она так предупреждала о том, что сюда лучше не приезжать?       По окончании службы к Тони подошёл Август и передал ему на поруки Кольку, сказав вполголоса:       — Отец Антоний будет ждать меня у Оксаны, чтобы провести молебен о здравии. Присмотри за ним, отведи ко мне, — он легонько подтолкнул мальчика вперёд, и Тони не оставалось ничего, кроме как кивнуть в знак согласия.       Стоило Августу уйти, как их тотчас окружили женщины, преградив путь к выходу. Они стали успокаивать и без того успокоившегося Кольку, говорить, что его мама попадёт на небеса, несмотря на то, что она ещё была жива. Они трогали его за руки, гладили по голове, крестили, но когда попытались поцеловать в лоб, Тони загородил мальчика собой и твёрдо проговорил:       — Идите по домам, я побуду с ним.       На что получил хамское:       — Да что ты понимаешь в том, как за детьми приглядывать. Сам ещё ребёнок.       Тони дёрнул головой в сторону противного высокого голоса. О, какое знакомое бледное лицо с глазами, как у воблы. Кажется, то была мама Юльки.       — Мне отец Август поручение дал, — он добавил опасных металлических ноток в голос, приподнял подбородок. — Кто-то ещё желает поспорить?       Мама Юльки цокнула и отступила, а за ней и все остальные женщины. Лишь Любава задержалась чуть дольше, чтобы, приблизившись к Тони, тихо сказать:       — Если понадобится какая-либо помощь, то зови. Мой дом через три от отца Августа, вниз по улице, дальний от реки ряд. Крыша красная.       — Спасибо, — тот вежливо улыбнулся, приобнял Кольку за плечи и вывел его из церкви.       Они быстро и молча дошли до дома Августа, зашли внутрь и только тогда Тони решился начать:       — Как ты? — вопрос был глупым, но необходимым, чтобы нарушить молчание и растормошить посеревшего Колю. Тони представлял, как тому тяжело было сейчас, и был готов сделать что угодно, лишь бы отвлечь его от гнетущего ожидания. В такой трудный час живые родственники зачастую нуждались в большей поддержке, чем умирающий. Это он понял, ещё будучи школьником, когда у Крис умерла бабушка. В ту жуткую неделю он не оставлял подругу в одиночестве ни на минуту, окружал заботой, утирал слёзы, делился любимыми шоколадками и почти не выпускал из объятий.       Колька заторможено поднял голову, посмотрел на него. Пробормотал:       — Я нормально, наверное. А вот мама — нет. Я должен… должен быть с ней… вдруг она… сегодня… — он задохнулся от вновь подступивших слёз. Тони усадил его за стол, налил кипячёной остывшей воды в деревянную кружку, подал. Коля присосался к ней губами, глотая жадно, захлёбываясь, а Тони, переставив стул к нему поближе, сел рядом и принялся ласково уверять:       — Она там не одна. С ней отец Антоний, отец Август. Да, сейчас ей очень плохо, но, когда станет лучше, я уверен, что тебя пустят проведать её, — он врал, но старался придавать голосу как можно больше уверенности. Конечно же, он знал, что ни отец Антоний, ни Август не смогут спасти женщину на последней стадии рака. Он мог только надеяться, что ей дадут какой-нибудь обезболивающий растительный наркотик, чтобы она могла умереть спокойно. Понимал ли это Коля? Глядя в его опустевшие от горя, выплаканные, красные глаза, Тони приходил к выводу: понимал и более чем.       — Не будет ей лучше, — пробурчал мальчик, утирая рукавом нос и звонко шмыгая, — её время кончилось. То, которое врачи дали. Отец Антоний обещал помочь… он обещал! Врун! — отчаянно воскликнул Колька, и Тони обхватил его щёки ладонями. Смазал влагу большими пальцами, погладил по голове.       — Эй, — позвал тихонько, но Колька оттолкнул его руки, отвернулся, уставившись на новую просторную клетку Карлуши, что теперь стояла на столе и загораживала собой половину окна. Воронёнок принялся демонстративно перескакивать с верхней жёрдочки на нижнюю и обратно, выражая чужому человеку недовольство скромным пространством, в которое его поселили. Последние дни он жил в комнате, лазал и гадил, где хотел, и потому привыкал к новым условиям тяжко, устраивая птичьи истерики: то кричал так, что голова, кажется, готова была треснуть от силы звука, то клювом долбил прутья, как дятел, то, вот, прыгал, как сайгак…       Колька самостоятельно успокоился, восстановил дыхание. Тони больше не пытался к нему прикоснуться. Меньше всего он хотел причинять неудобство ребёнку, который в скором времени должен был остаться сиротой.       — Знаешь, — вдруг заговорил Колька хрипло и слабо, не сводя взгляда с выдрёпывающегося Карлуши, — я думаю, это отец Антоний виноват. Это он маму отговаривал всегда от лечения. А она верила ему. Он же как святой.       — Соглашусь, — выпалил Тони прежде, чем успел взвесить все риски. Коля перевёл на него недоверчиво удивлённый взгляд.       — То есть, ты ему не расскажешь о том, что я тебе только что сказал?       Тони сочувственно приподнял брови. Коля был настолько разбит, что не стал замалчивать скопившуюся за долгое время обиду, хоть и прекрасно знал, какое наказание могло последовать за эти слова.       — Я ничего никому не скажу, обещаю, — Тони упёрся ладонями в колени, подался вперёд. — Ты можешь высказаться, если хочешь. Это останется между нами.       Коля закусил губу, кивнул. Вымученно улыбнулся.       — Мне достаточно и того, что ты не будешь бежать к отцу Антонию и жаловаться на меня, — он нервно фыркнул, посмотрел на каркнувшего Карлушу, потянулся к нему рукой, погладил пальцем по клюву, просунутому между прутьев. Карлуша убегать не стал, лишь по-птичьи повернул голову набок. Коля усмехнулся. — Хорошенький такой.       — Ага, слоняра, топает так же и жрёт столько же, — Тони улыбнулся уголком губ, а вот Коля рассмеялся. Грустно так, измученно. Провёл рукой по коротким прямым волосам на затылке, взъерошив их, посмотрел на Тони.       — Я знаю, что она скоро умрёт, — он сказал это так легко, что Тони невольно передёрнул плечами. — Не надо мне надежды давать, что с ней всё хорошо будет. Отец Антоний говорит, что она попадёт в рай, а я всё чаще думаю о том, что и рая никакого нет. И все эти рассказы о рае и аде существуют только для того, чтобы людей запугивать.       Тони сжал челюсти от праведного гнева. Ни в чём не повинного ребёнка держали в секте, заставляли наблюдать за смертью матери в течение последних месяцев — а то и лет — и кормили сказками о Боге. Удивительно, что Коля не сошёл с ума от такой жизни и мог мыслить много адекватнее, чем другие взрослые.       — Я тоже так думаю, — признался Тони, понимая, что сейчас просто нельзя отстранённо отмалчиваться. — Ты умный малый. Не по годам умный.       — Наверное, — Коля пожал плечами, — но ума мне не хватает, чтобы понять, как жить дальше. Я не знаю, что буду делать после того, как мама… — он задохнулся подступившим жалостным всхлипом и стыдливо утёр новые слёзы. — Я не хочу здесь оставаться. Я хочу уехать. Стану постарше и обязательно сбегу. Я помню телефон друга, я смогу ему позвонить, как доберусь до ближайшей деревни.       Если бы Тони мог, он бы обязательно сбежал вместе с ним. Но возлагать на свои плечи такую ответственность, будучи неуверенным в удачной реализации плана, не мог. Единственное, как он мог помочь и Юльке, и Коле — так это обращением в полицию.       — Я обещаю, что помогу тебе в этом, — Тони намеренно говорил размыто, чтобы не выдать себя с головой.       Коля вернул к нему полный благодарности взгляд, поджал дрожащие губы, сморгнул светлую слезу и сказал:       — Спасибо.       Они просидели у Августа до поздней ночи. Тони старался отвлекать Кольку разговорами, расспрашивая о его жизни, увлечениях, выводя на приятные воспоминания, потом предложил вместе пойти копать Карлуше червей на ужин. Когда вернулся Август, было глубоко за полночь, пришлось зажечь свечу. К счастью, он принёс благие вести: Оксане стало лучше, она пришла в себя и хотела видеть сына. Услышав это, Колька сорвался с места, громыхнув спинкой стула о стену, и выбежал из дома. Карлуша испуганно каркнул.       — Молодец, что с ним посидел, — похвалил Август, указав головой на дверь.       Тони махнул рукой:       — Ерунда, мне не сложно. Чё сразу молодец да молодец? У пацана жизнь рушится, а он, вон, держится, не унывает. Вот он — реально молодец, — Тони встал из-за стола, подошёл к Августу, моющему руки с мылом у умывальника. Вода с гулом падала в жестяное ведро, капли разбрызгивались на пол. Кажется, сейчас было самое подходящее время, чтобы заняться настраиванием Августа против отца Антония и перетягиванием его на свою сторону. Откладывать подготовку к побегу Тони не видел смысла. — Нам с тобой нужно поговорить.       Август сполоснул лицо, вытерся полотенцем. Приподняв брови, кивнул, побуждая Тони начать. Тот вытащил из-под резинки трусов упаковку ампул.       — Вот это, — протянул её Августу, — я нашёл у отца Антония, — он решил не вдаваться в подробности, где именно их достал и для чего туда лазал. Если его не спрашивали, то и нечего было заранее оправдываться. — Я не знаю, что именно это за лекарство такое, но мне кажется, что лечение медикаментами идёт вразрез с вашей верой. Ведь так? А у отца Антония они хранятся, и он ими пользуется. Понимаешь?       Август забрал коробочку из его рук, подошёл к столу, где горела свеча, и принялся рассматривать незнакомый ему предмет. Тони встал рядышком, облокотился о стол поясницей, переплёл руки на груди. Он внимательно наблюдал за тем, как Август с четвёртой попытки открыл упаковку, вытащил ампулы, покрутил каждую перед глазами, даже понюхал. Название препарата казалось Тони смутно знакомым, но для чего именно тот использовался, вспомнить не получалось.       — Может он у кого-то забрал их, чтобы уберечь от влияния бесов? — наконец предположил Август.       — Тогда почему просто не выкинул? — закономерно парировал Тони. — Понимаешь? У него этого добра целый сундук. В таких вот штуках, — он указал на ампулу, — хранятся жидкие городские лекарства, которые обычно вводят при помощи шприцов — это такие ёмкости с иглой, которая втыкается в кожу и через которую в мышцу вводится лекарство.       — Ты мне врёшь, — Август рассмеялся, — откуда бы здесь взяться всяким шпицам?       Тони над его оговоркой не стал смеяться, как и не стал поправлять. Вместо этого он взял его за предплечья, умоляюще заглянул в глаза:       — Я не вру! Правду говорю. Какой мне толк врать? Хочешь, на колени встану? — и действительно опустился на пол, цепляясь за его штанины. — Пожалуйста, поверь мне. Я не вру. Прояви хотя бы толику сообразительности: отец Антоний обманывает тебя. И не только тебя. Он обманывает вас всех.       — Ну-ка встань, — Август подхватил его подмышками и легко поставил на ноги. Тони ощутил себя пушинкой. Он и представить не мог, что в этой каланче скрывалось столько силищи. — Не надо передо мной унижаться.       Тони своего поступка нисколько не устыдился. Сколько раз он перед мужчинами на коленях стоял! Сосчитать невозможно. Унижением больше, унижением меньше.       Август вернул ампулы в желобки, вытащил из коробочки шуршащую инструкцию и аккуратно развернул её. Тони присел на стул рядом, заглянул в бумажное полотно, исписанное мелким шрифтом. Нашёл надпись «Показания» и зачитал вслух:       — «Применяется при болевом синдроме сильной и средней интенсивности: послеоперационная боль, стенокардия, инфаркт миокарда, боль у онкологических больных», — к концу предложения у Тони замедлилась речь и потускнел голос. Что же это получалось? Отец Антоний применял лекарства для того, чтобы унять боль? Вот только кому в общине требовалось настолько сильное обезболивающее, кроме Оксаны? Неужели он вкалывал Фонтане ей? Но почему тогда противился другим лекарствам и вмешательству врачей?       Тони переглянулся с Августом. На лице у того отразились те же вопросы.       — Допустим, — до неожиданного уверенным тоном начал Август, — он и вправду хранит городские лекарства у себя дома.       — А ещё применяет их на Оксане, — добавил Тони. — Ты же был сегодня там, с ним, не видел ничего подозрительного разве?       Август мотнул головой:       — Всё было так же, как всегда. Мы почитали молебен, она уснула. Даже отвар болеутоляющий давать не стали.       — Правильно, нахрен он ей нужен под Фентанилом-то? — Тони всплеснул руками, закрыл ладонями лицо, с силой провёл по щекам. Потом свёл брови и шумно принюхался: — Чувствуешь запах?       Август повторил за ним, но не унюхав ничего подозрительного, ответил:       — Нет. А чем пахнет?       — Пиздежом, Август, пиздежом, — припечатал Тони.       — Я же просил тебя не ругаться…       — А тут по-другому и не скажешь!       Август тяжело вздохнул, забарабанил пальцами по столу. Лицо его выражало бурную мозговую деятельность. Редкие усы забавно шевелились, когда он дёргал уголком губ.       — И чё делать будем? — спросил Тони, выжидающе пялясь на него. Чем дольше он смотрел на Августа, тем больше новых деталей подмечал в его внешности и поведении. Он словно увидел его другими глазами. Может, виной тому были отсветы свечи? Оказывается, у Августа была маленькая родинка на щеке, а ещё, когда он погружался в глубокие размышления, то неосознанно втягивал губы между зубов и рот его превращался в тонкую полоску.       Вдруг Август поднялся, зашагал к выходу, бросая на ходу твёрдое:       — Я должен с ним поговорить.       Тони почувствовал, как от страха сердце ухнуло в пятки. Он сорвался с места, грубо и, наверняка, больно схватил Августа за руки. Разворачивая к себе, зашипел в лицо:       — Нет! Ты что, совсем что ли? Нельзя так делать!       — Почему? — судя по недоумённому выражению, которое приняли его брови, Август искренне не понимал.       — Да по кочану! — психанул Тони. — Нельзя вот так взять и пойти к нему с вопросом «А что это у вас тут, лекарства городские хранятся?».       — Я должен с ним поговорить, чтобы во всём разобраться! — воскликнул Август, и Тони внутренне съёжился. Он впервые видел его таким — полным решимости, с пугающим и тяжёлым взглядом, грозного, опасного и… отчаянного.       Тони слишком хорошо знал это состояние — когда из-под ног пропадала всякая опора, и чудилось, будто он летел вниз, в бездонную чёрную яму, из которой не было пути назад. В подростковом возрасте он ощущал себя так постоянно. Каждая интимная близость с Олегом приносила опустошение и разочарование во всех людях сразу. Коль в этом мире нельзя было доверять родному человеку, то кому тогда можно?       Порой Тони задумывался о том, что именно из-за Олега он стал потерянным человеком. Он не знал, чего по-настоящему хотел, куда и почему шёл. Он просто плыл по течению, надеясь, что его прибьёт к какому-нибудь сносному островку, где будет пресная лужа воды и пара кокосовых пальм. Для Августа же это состояние было в новинку. Он, наверняка, испытал его впервые в жизни, а всё из-за кого?       Тони стало стыдно. По-настоящему стыдно и горько. Чем он тогда отличался от Олега, коль с не меньшим упорством взялся за разрушение чужой жизни во благо собственной? Яблоко от яблоньки. Зря он рассказал Августу о том, что отец Антоний был лжецом. Носил бы этот ангел Божий розовые очки до самой смерти и горя не знал, так нет ведь! Нужно было всё испортить и враз перевернуть привычное для него существование с ног на голову.       В отличие от Августа, Тони мог сбежать из общины, поселиться в городе, вернуться к работе в клубе и продолжить заполнять душевную пустоту алкоголем, наркотиками и беспорядочным сексом. Он бы нашёл выход из любой ситуации, насколько бы дерьмовой она ни была. А что случится с Августом, осознавшим, что вся его вера — сплошная туфта? На что он будет опираться тогда?       Что будет делать, чтобы заполнить свою пустоту?       — Не ходи к нему. Не сейчас, нужно хорошенько всё обдумать, — Тони потянул его за руки от двери. — Ты понимаешь, что вся его легенда рушиться начнёт? Всё, что он вам говорил, окажется ложью, которая опа-на! Всплывёт на поверхность. А ты кто? Правильно, священник. А священник — это кто? Его приближённый. То есть, тот, кому он доверяет, вывел его на чистую воду, понимаешь? И я не представляю, что он может сделать с тобой после такого, — Тони старался говорить спокойно, тщательно объясняя ему все последствия необдуманных действий, лишь бы тот угомонился. Он подвёл Августа к стулу, надавил на плечи, неотрывно глядя в глаза, заставил присесть. Сам опустился на корточки, сжал его длиннющие ладони в своих и продолжил: — Он же может выпороть тебя, отстранить от проведения богослужений. Да он вообще что угодно может сделать, понимаешь? Ему же законы не писаны. Мы не знаем, на что он способен. Он паспорта сжигает, людей избивает до крови, грибы галлюциногенные даёт пить всем подряд, а вдруг он… вдруг… — его брови болезненно изогнулись, — что-то с тобой…       Он осёкся, испугавшись своих же слов, и в этот же миг всё его праведное желание мести одному полоумному деду превратилось в жалкую детскую обиду. А ведь он даже не задумывался об этом раньше — о том, какие проблемы может создать Августу, рассказав об ампулах. Меньше всего Тони хотел, чтобы тот страдал по его вине. Только не этот славный человек! День ото дня тучи над общиной сгущались, и только Август по-прежнему оставался единственным лучиком света: он помогал Тони вылечивать раны, разрешал ночевать у себя, выслушивал все его истерики, утешал после, гладил по голове. Его руки были мягкими, несмотря на грубую мозолистую кожу. Он касался Тони бережно, и это было настолько приятно, что тот был готов отдать всё, лишь бы подобные моменты длились вечно.       Август не заслуживал такой благодарности под рёбра. Он был добрым, доверчивым и наивным, верил всему, что говорил «папа» Антоний, и был счастлив. Может, и не нужно ему было знать всей правды?       Жаль, что Тони осознал это слишком поздно, когда слова уже были сказаны, а карты выложены на стол.       — Не ходи к нему, пообещай мне, что не пойдёшь, — взмолился он ослабшим голосом, поглаживая Августа по рукам.       «Я всё испортил, я правда виноват, думаю только о себе, грёбаный эгоист, какое же я дерьмо», — мысленно упрекнул себя Тони и поморщился от досады, спрятав лицо у Августа на коленях. Наверное, следовало извиниться или вообще сказать, что эти ампулы были привезены из города им самим. Ложь во благо могла бы всё исправить. Но стоило набрать в грудь воздуха, приподнять голову и открыть рот, как сверху раздалось изумлённое:       — Ты переживаешь? За меня? — Август высвободил из слабой хватки ладонь, положил ему на плечо, огладил большим пальцем ключицу через рубаху.       Тони завис на пару секунд, не зная, что ответить. Привыкший скрывать свои чувства, он не ожидал, что его так легко раскусят. Он ведь умел увиливать, лгать, обводить вокруг пальца, играть роль, если того требовали обстоятельства. Это не составляло для него особого труда, но с Августом, видимо, его бдительность просто притуплялась. Может, виной тому был запах трав, вечно витающий в его доме, а может Тони просто потерял хватку и стал вести себя, как доверчивый придурок? Определённо, второе.       — Нет, не переживаю, с чего ты взял? Просто беспокоюсь о своей сохранности, — Тони дёрнул плечом, сбрасывая его руку.       Август вздохнул:       — Прости, я неправильно тебя понял, — его голос прозвучал виновато.       Тони ощутил, как у него самого дрогнуло сердце. Он ведь не хотел обижать Августа и не хотел отвечать столь грубо. Но признавать собственную слабость было куда страшнее. Лучше соврать, как раньше. То было привычнее.       То было безопаснее.       — Всё норм, — Тони повернулся к нему, расплылся в фальшивой лёгкой улыбке, — просто пообещай, что никому не скажешь о том, что я тебе показал. Я тоже никому не скажу. Прежде чем идти к отцу Антонию на разговор, нужно продумать план действий. А пока, поживём — увидим.       Август запоздало кивнул. Тони обнял его на прощание, прихватил с собой коробочку с ампулами и вышел за дверь.