Не убоюсь греха

      Август не хотел верить. Он просто не мог принять того, что отец Антоний был лжецом, однако зерно сомнения, посеянное в его сердце ещё после первой порки Тони, теперь дало росток и оплело тонкими корешками рёбра. Он ведь видел эти лекарства, держал их в руках. Вряд ли Тони мог провести их с собой, учитывая, что сам нуждался в городском лечении. Возможно, они действительно использовались для помощи Оксане, но тогда почему отец Антоний постоянно твердил о том, что городские лекарства применять было нельзя?       В голову лезли дурные мысли, и Август решил, что лучше после опустошающего разговора с Тони будет сразу же лечь спать. Утро вечера мудренее, как говорила мама. Но сон не принёс спасительного забытья. Всю ночь Август беспокойно ворочался, просыпался от кошмаров, в которых отец Антоний в образе ангела с белоснежными крыльями истязал его огненными плетьми, чтобы в конце концов, ослабевшего и окровавленного, низвергнуть в ад.       К третьим петухам Август проснулся совершенно разбитым. У него не было сил ни на что. Даже думать давалось тяжело — начинала болеть голова, — но от кормёжки Карлушу и проведения службы не «спасало» плохое самочувствие. С огромным усилием отодрав себя от кровати, Август умылся и, зевая, принялся за дела.       Сегодня всё ему казалось каким-то не таким, будто бы неправильным, как надетая наизнанку рубашка. Молитвы звучали безжизненно, смысл их слов срывался с кончика языка и не проникал в сердце; запах жжёных трав вызывал не привычную расслабленность и умиротворение, а лёгкую тошноту; вкус еды потускнел, и даже любимая пшённая каша не стала маленьким поводом для радости. Искоса Август поглядывал на Тони, сидящего рядом и с аппетитом уплетающего завтрак за обе щёки. Тот выглядел гораздо бодрее и живее. Может, дело было в вишнёвом компоте, а может, в том что Тони выспался? Ну что ж, значит, он и будет воду таскать с колодца, коль у него сил было больше.       Не то чтобы Август злился на него. Скорее не понимал, что делать дальше, коль к отцу Антонию идти было нельзя, а узнать правду хотелось — точнее, было просто жизненно необходимо. Оттого всё его нутро полнилось раздражением и неясным чувством, словно внутри что-то надламывалось, стремительно менялось. Тони же вряд ли ощущал то же самое. Казалось, он был рад тому, что обнаружил ампулы. Только сейчас Август задумался о том, как именно их удалось достать и где они хранились — в доме отца Антония, или в сарае, или вообще в другом месте? Зачем вообще Тони понадобилось что-то искать? И почему, когда он нашёл их, то решил поделиться тайной именно с Августом? Для чего? Чтобы доказать, что был прав, когда называл отца Антония «мутным типом» и только?       К концу завтрака Август был готов хвататься за голову. Ему было необходимо поговорить с Тони, и чем скорее они придут домой, тем лучше. Он быстро расправился с едой, поторопил Тони, жующего пресный кусок хлеба, и поспешил было прочь, но на выходе из трапезной его окликнул отец Антоний. Тут-то Август и растерялся окончательно. Он смятенно улыбнулся Тони, шепнул ему: «Жди меня дома, никуда не уходи», — и вернулся назад. Отец Антоний только-только поднялся из-за стола.       — Август, — он одарил его широкой улыбкой, деловито заложил руки за спину, перехватив пальцами запястье. — Прогуляемся?       Нерасторопным шагом они вышли на улицу, и, когда отдалились от трапезной на достаточное расстояние, дабы избавиться от лишних ушей, отец Антоний заговорил:       — Август, у меня есть для тебя не самое приятное известие, — выждав интригующую паузу, он продолжил, — в нашей общине появился бесноватый.       — Бесноватый?! Кто? — Август опешил.       — Если я тебе скажу сразу, то какое же это тогда будет испытание? — отец Антоний хитро прищурился, склонив голову набок и бросив короткий взгляд на Августа.       — Испытание? — переспросил тот.       — Бог хочет, чтобы ты узрел истину — так же, как я когда-то. А для этого нужно доказать, что ты готов, — отец Антоний говорил торжественно, будто бы Август уже всё узрел и всё доказал. Немудрено, что он был уверен в том человеке, кого вырастил как собственного сына. Август стал для него тем, на кого можно было положиться, кому он по-настоящему доверял.       — Я готов! — с горячностью ответил Август, приложив ладонь к сердцу. Такого ответственного поручения ему ещё никогда не давали. — Что мне для этого нужно сделать?       Отец Антоний рассмеялся, и Август почувствовал, как порозовели щёки от смущения.       — Всё довольно просто. Нужно найти бесноватого, — пояснил отец Антоний. — Он может быть кем угодно. Отличаться будет лишь тем, что станет непременно очернять меня в глазах братьев и сестёр. Дьяволу это выгодно — вселять в души сомнения, — он остановился, положил ему ладонь на плечо, развернул к себе. — Настал тот день, когда потребуется вся твоя вера, Август, чтобы выстоять. Это будет тяжёлый бой, но я знаю, что ты справишься.       Его пронзительные голубые глаза смотрели прямо в душу и, наверняка, видели всю слабость и порочность Августа. Видели, но почему-то продолжали подбадривать добрым дрожанием морщинок.       — Но… — Август потерянно развёл руками, — я не знаю, как искать бесноватого. — Он знал, что у бесноватых должны случаться припадки, что они могут говорить не своим голосом, злостно хулить Бога, но ничего подобного он в последнее время ни у кого не наблюдал, чем и решил поделиться: — Все вроде такие же, как обычно. В общине спокойно…       Отец Антоний, взмахнув рукой, прервал его резким жестом и поучительным тоном добавил:       — Это пока, Август. Но скоро поползут злые слухи, меня станут ложно обвинять в связи с Лукавым, будут приписывать мне то, чего я не совершал. Может, покажут всем те вещи, которыми пользуются посланники Сатаны, чтобы унизить меня и сбить с толку остальных. Этого допустить нельзя, ты же понимаешь, Август?       Тут-то до него и дошло, к чему вёл отец Антоний. Значит, те ампулы действительно принадлежали ему. Тони был прав. Зря Август в нём сомневался. Получалось, что и остальные догадки Тони о том, какая участь могла постичь и его, и Августа как свидетелей нарушения законов самим законотворцем, тоже могли быть верны.       Это была палка о двух концах. С одной стороны, Август хотел поделиться с отцом Антонием правдой. Они бы спокойно поговорили, разрешили все противоречия, Август бы выгородил Тони, чтобы ему не досталось плетей. Но с другой стороны, он не хотел очернять себя в глазах отца Антония, становясь сомневающимся отступником. А ещё Август не считал Тони бесноватым, потому что общался с ним с утра до вечера и точно бы заметил, если бы с ним было что-то не так. Август ведь не был слепым? Верно, не был.       Тони правильно сказал, что не стоило торопиться и действовать опрометчиво. Сначала им нужно было поговорить друг с другом, чтобы понять, как лучше поступить. Ещё вчера они и не предполагали, что отец Антоний сам прознает о том, что лекарства пропали. Теперь же события разворачивались совершенно по-другому и стоило обсудить всё вновь. Август оказался втянут в эту историю не по собственному желанию и хотел выйти из неё незапятнанным. На нём и без того висело много грехов, в которых рано или поздно предстояло покаяться, рассказав о них на исповеди всем братьям и сестрам. Делать это в ближайшую субботу он не собирался. Август оправдывал себя тем, что прекрасно справлялся с плотскими искушениями сам: не допускал даже мысли о том, чтобы растлить Тони, не вредил ему, а значит, и греха как такового не совершал. Он всего лишь приглядывал за ним, чтобы тот как можно меньше виделся с братом. Была бы воля Августа, так и ночевать бы Тони всегда у себя оставлял, если бы не распоряжение отца Антония. Видимо, тот хотел воспитать в Олеге умение противостоять соблазну, оставляя его с братом по ночам в одном доме. Благо, с ними жил ещё и Костя.       Август бы ни за что себе не признался, что продолжал держать в секрете свою тягу к Тони, ещё и по той причине, что не хотел с ним расставаться. Они хорошо ладили, почти не ругались. Август обучал его всему, что могло бы пригодиться для жизни здесь, а Тони рассказывал ему те вещи, которые Август просто не смог бы узнать без его помощи — например, что такое шоколад или как вести себя на свиданиях с девушкой. Августу нравилось здороваться с ним секретным приветствием кулачками, нравилось обнимать его, гладить по голове, обрабатывать обнажённую израненную спину, просыпаться с ним в одной постели и чувствовать его сонные губы на своей шее. Если бы об этом прознали, то их с Тони разлучили бы в качестве наказания, и Август бы не смог этого вынести. Места бы себе не находил. Чем дольше они общались, тем сильнее он к нему привязывался. Того и гляди, скоро совсем без Тони дышать не сможет.       Август поджал губы, рассеянно кивнул, посмотрел на отца Антония.       — Да, хорошо, я понимаю. Я постараюсь найти бесноватого, — конечно же, он вновь соврал. Поди во вранье каяться придётся больше, чем в малакие. Главное, что не в мужеложестве — эту грань Август не переступал и переступать не собирался!       Отец Антоний одобрительно хмыкнул, осенил его крестным знамением, положил ладонь на лоб и дал последние наставления, от которых всё тело Августа, как ледяной водой окатило:       — Бог всё видит, он наградит тебя.       — Да, конечно, — только и смог промямлить Август, уже явственно представляя, как на бёдрах и животе появляются новые глубокие шрамы.       Отец Антоний больше задерживать его не стал, и Август на негнущихся ногах пошёл домой. Тони ожидал его за столом. Он сидел рядом с клеткой Карлуши и учил того говорить, ласково упрашивая:       — Ну, давай, скажи: «Карлуша хороший, Карлуша хороший мальчик». А я тебе за это червяка дам, жирного такого, как ты любишь. Ну? Ты же хороший мальчик. Золотко моё, и глазки у тебя умные, и пёрышки красивые. Да, мой хороший, да. Самая умная птица. А теперь скажи: «Карлуша хороший».       Август, разувшись у порога и пройдя вглубь комнаты, не смог удержаться от умилённого смешка. Разве Тони мог быть бесноватым, когда его сердце полнилось любовью к животине?       — Зачем тебя отец Антоний забирал на беседу? — поинтересовался Тони, ненадолго оторвавшись от сюсюкания с Карлушей.       Август опёрся руками о стол, уставился на синеглазого воронёнка, забавно наклоняющего голову то влево, то вправо. Он внимательно разглядывал окруживших его людей, сидя на нижней жёрдочке, до которой смог самостоятельно добраться. Стоило отметить, что за эту неделю Карлуша прибавил в размере, его оперение стало гуще, удлинились крылья и клюв. Ещё бы он не вырос, при таком-то питании!       — Отец Антоний говорил о том, что в общине завёлся бесноватый и что надо его найти, — начал Август, переводя взгляд на вмиг посерьёзневшего Тони. — Скорее всего подразумевал тебя и те лекарства, которые ты мне вчера показывал.       Он замолчал, не зная, что ещё добавить, а Тони весь подобрался, распрямился, переплёл руки на груди. Спросил, вздёрнув подбородок:       — И что ты ответил?       Август пожал плечами.       — Я ничего про тебя не сказал.       — Почему? — резко вклинился Тони, едва дав Августу закончить. Было очевидно, что он жутко волновался, но старался не подавать вида. Его глаза смотрели цепко, остро, готовые ужалить в случае, если придётся защищаться. Челюсти напряглись, губы сжались в плотную полоску.       Август вздохнул устало, слабо улыбнулся и объяснил:       — Потому что я не считаю тебя бесноватым. Я видел бесноватых. Это страшно, — он повернулся к Тони, в шутку ущипнул его за нежную щёку. — А ты не страшный. Ты добрый.       Тот, не ожидавший услышать подобное откровение, растерянно приоткрыл рот. Брови его нежно изогнулись, губы медленно растянулись в безмятежной улыбке.       — Спасибо, ты просто золото, — Тони бросился ему на шею, и Август еле удержался на ногах, смешно вскинув руки. Смущённый, он начал было возмущаться:       — Не стоит так благода…       — Стоит и точка, — прервал его Тони, уткнулся носом в острую ключицу, стиснул кольцом рук рёбра, засопел. Август аккуратно опустил ему ладони на бока, помня о том, что спина у Тони по-прежнему побаливала, и признался вполголоса:       — Я пока не знаю, как мне… — тотчас исправился, — то есть, нам следует поступить. Что делать с отцом Антонием, кого выставлять бесноватым? Не понимаю. Мне, если честно, страшно, что он может всё прознать. Или вдруг уже всё знает. Он же пророк. Может, Бог ему уже раскрыл правду.       Тони отстранился, заглянул ему в глаза.       — Ничего твой отец Антоний не знает. У меня есть идея, но она может тебе не понравиться, — он опасно сощурился. — Скажи, насколько далеко ты готов зайти в борьбе за правду?       Повисло затяжное молчание. Самый опасный вопрос так и не прозвучал, но Август прекрасно понял, к чему клонил Тони. Август отпустил его, отшагнул в сторону и принялся расхаживать по комнате из угла в угол. Тони молчаливо ожидал его решения, не торопил, однако легче оттого не становилось.       Ссориться с отцом Антонием значило бы идти против веры — против самого Бога. За это бы непременно последовала кара. Небеса уже должны были обрушить на него скорби только за то, что он посмел усомниться в честности пророка! Однако Август ничего не мог с собой поделать. В его голове не укладывалось, как отец Антоний мог одновременно твердить о спасении души и поступать так, как запрещал другим. Если он действительно врал всем братьям и сестрам, то на это нельзя было закрывать глаза. Август бы не простил себе невовлечённость, потому тихо, страшась собственных слов, ответил:       — Если ради правды и веры это будет необходимо, то я, думаю, смогу.       Тони сосредоточенно кивнул, задумался ненадолго, а после стал делиться соображениями:       — Я могу обратиться в полицию, они приедут сюда с расследованием, и всё станет предельно ясно. Но для этого мне нужно добраться до Талинки. Сам я идти побаиваюсь, я плохо в лесу ориентируюсь. А ты мог бы мне помочь. Больше от тебя ничего не потребуется. Остальное я беру на себя, — он подошёл к Августу, взял его за руки, сжал длинные и мокрые от волнения пальцы. — Только подумай, все братья и сестры узнают правду. Если сейчас отец Антоний втайне склоняет их к греху и наоборот мешает попасть в рай, то, в случае выведения его на чистую воду, все спасутся, — зрачки Тони мелко подрагивали, когда он всматривался в его лицо. Влажный кончик розового языка скользил по пересохшим губам. Август уставился на них, не в силах отвести взгляд. — Ты всех спасёшь, отец Август. Это будет хороший поступок. Так что, — Тони сделал шаг назад, выпусти его ладони из своих и протянул правую руку для рукопожатия, — ты готов мне помочь?       Предложение звучало довольно складно. Лучше бы Август и придумать не смог — как всё же хорошо, что жизнь свела его с Тони. Вот только отвечать решительным согласием он не спешил, иначе бы это значило, что пора начинать действовать. Конечно же, он хотел всем помочь и разобраться в происходящем, но вдруг эти меры были чрезмерными? Вдруг можно было обойтись и без этого плана, чтобы не создавать больших проблем отцу Антонию?       Август знал о существовании полицейских. Более того один из них иногда наведывался к ним. Александр был понимающим человеком, и когда лет пятнадцать назад на общину впервые пожаловались в правоохранительные органы бесноватые люди, проживающие в Талинке, на проверку в общину приехал именно он. Отец Антоний общался с ним на протяжении нескольких дней, а когда Александру пришло время уезжать, то они расставались уже друзьями. Александр пообещал, что если у братьев и сестёр возникнет необходимость в каких-либо вещах, то он сможет привезти их из города. С тех пор визиты полицейских стали не страшны. Если случалось что-то серьёзное, способное приковать лишнее внимание к общине, за это дело брался Александр, и всё всегда заканчивалось хорошо.       Может, стоило обратиться именно к нему? В любом случае с этими мыслями следовало пожить день-два, чтобы взвесить все за и против.       Поглаживая реденькую бородку, Август поглядел на вытянутую руку Тони, потом на него самого, отметил взволнованное колыхание ноздрей и сказал:       — Мне нужно подумать об этом. Не могу вот так сразу тебе ответить.       Тони опустил руку, криво улыбнулся. Успокоил:       — Да, конечно, я понимаю. Не тороплю тебя. Всё в порядке, тебе не нужно прямо сейчас мне отвечать.       Август был ему искренне благодарен за это и даже позволил ещё немного поболтаться без дела, пока сам занялся приготовлением целебных отваров. Однако долго в тишине они не пробыли. Стоило Августу поставить чайник на горелку, как Тони, усевшись на стуле нога на ногу, спросил:       — Как, кстати, твоё свидание с Любавой прошло?       Не желающий обсуждать эту тему Август решил ответить скупо:       — Я сделал ей подарок, как ты и сказал. Мыло. Пахучее.       Однако Тони не остался доволен таким маленьким рассказом и продолжил допрос:       — А свидание-то как прошло?       Натужно вздохнув, Август сморщился и коротко буркнул:       — Плохо.       — Почему?       Тони смотрел изумлённо, заинтересованно. Было видно, что он правда переживал и горел желанием помочь.       «Да какой из него бесноватый?» — невольно подумалось Августу. Тони был заботливым, человечным, несмотря на то, что не хотел приобщаться к вере и пускать Бога в своё сердце. Он не совершал злых поступков, не причинял никому боли, а если и налетал на Августа с обидными словами, то делал это от бессилия, когда их спор заходил в тупик и один не желал понимать другого.       Наверное, всё же стоило с ним поделиться своей неудачей. Как говорил отец Антоний, если поделишься с кем-то своей бедой, то она не такой уж бедовой покажется.       — Любава… — Август замялся, смущаясь того, что собирался произнести вслух. — Она меня поцеловала.       Тони всплеснул руками, хлопнул в ладоши.       — Это же круто! Поздравляю!       — Нет, ты не понимаешь! — Август замотал и руками, и головой сразу. — Я хотел, чтобы это случилось после свадьбы, а не вот так. Но Любава, кажется, очень расстроилась.       — Чё? — Тони непонимающе сощурился. Предположил: — Ты что, её отверг вчера, что ли?       — Нет, просто оттолкнул, когда она меня поцеловала, — оправдался Август.       — Август, ты!.. — Тони раскрытыми напряжёнными ладонями сжал голову, зажмурился, зарычал. Потом выдохнул, опустил руки, улыбнулся натянуто и отчитал: — Кто ж так с девушкой поступает, а? Она к тебе сама тянется, целоваться хочет, а ты ведёшь себя, как полный дурак.       — А что я должен был сделать? — от такого напора Август весь сжался, почувствовав себя маленьким и беспомощным. Он втянул голову в плечи, виновато забегал глазами по столу, где разложил необходимые для приготовления лекарств горстки трав.       — Поцеловать её в ответ хотя бы! Обнять, погладить по голове. Да что угодно, но никак не отталкивать, учитывая, что это твоя будущая жена! — припечатал Тони, и Август совсем растерялся. Он никак не ожидал, что тот будет его отчитывать, как несмышлёного мальчишку.       — Но поцелуи — это же что-то такое, что тоже может относиться к сладострастию, — попытался было оправдаться мужчина, но лицо Тони приобрело такое неописуемое выражение, что он тотчас пожалел, что раскрыл рот.       — Чё? Не неси чепухи. Поцелуи — это просто поцелуи. Относись к этому проще. Они за собой могут вообще ничего не нести. Это просто способ выражения симпатии.       Август о таком раскладе и подумать не мог. Для него каждое прикосновение к другому человеку было наполнено смыслом, и он точно знал, что симпатию можно было выражать иными способами. К примеру, это могли быть как объятия, так и поглаживания по голове или спине.       — Мне казалось, что это не так, — продолжал настаивать на своём Август. — Всё же поцелуй — это очень личное какое-то. Люди же от больших чувств целуются с кем-то.       — Август, иногда поцелуи — это просто поцелуи. Не усложняй. Я бы на твоём месте на следующем свидании сам бы полез к ней целоваться. Но сначала извинился бы, конечно.       На некоторое время дом погрузился в тишину, нарушаемую лишь вознёй Карлуши и звуком постепенного нагревания воды в чайнике. Август молча толок корневища одуванчика, для приготовления желчегонного отвара. Обычно он отмерял ингредиенты на глаз, за столько лет приноровился, но тут случай был особенным. Лекарство создавалось для ребёнка, потому в этот раз он использовал равноплечные весы и маленькие деревянные грузики, которые ещё давно выстругал ему Михаил.       Отмеряя нужное количество порошка, Август всё думал над словами Тони. Если поцелуи действительно не несли за собой чего-то очень грешного, то тогда было понятно, почему Любава решилась на это. Август никогда не говорил с отцом Антонием о подобных вещах. Тот пообещал, что всё объяснит, когда настанет время. И видимо, под этим он подразумевал женитьбу. Те жалкие крохи знаний о близости между мужчиной и женщиной Август получал совершенно случайно из чужих разговоров. Что-либо уточнять и спрашивать самостоятельно стыдился. Ему казалось, словно он ещё не дорос до обсуждения подобных вещей, оттого представления о плотской любви имел весьма скудные и расплывчатые до того разговора с Тони в прошлое воскресенье.       В Священном писании о прелюбодеянии говорилось витиевато, потому Август толком не знал, какое действие могло к ней относиться, а какое нет. Наверное, следовало всё-таки собраться с духом и обратиться с этим вопросом к отцу Антонию, однако от одной мысли, что придётся рассказать ему о произошедшем под ивой, становилось ужасно неловко. И ведь отец Антоний вряд ли ему понятно и подробно объяснит, как правильно этими вещами заниматься, а если и начнёт, то Август точно со стыда сгорит. Проще было поговорить с Тони. Тот вёл себя невероятно уверенно, когда речь заходила о делах любовных, да и никогда не осуждал Августа за подобный интерес. Он просто делился своим опытом, не заостряя внимание на том, что грешно, а что нет, и оттого было намного спокойнее.       Решив, что лучше не откладывать обсуждение таких важных вещей на потом — вдруг Любава вновь сделает что-нибудь эдакое, — Август спросил:       — Ты уверен, что так можно делать? — он почувствовал, как заалели щёки. Поднять глаза на Тони он так и не смог. — Ну, целоваться до свадьбы, — последние слова сказал почти что шёпотом.       Тони хлопнул по коленям, фыркнул со смеху.       — Конечно можно!       Август стиснул в пальцах подол рубахи.       — А… как… — он прикусил язык, дав себе последний шанс одуматься, однако любопытство пересилило. — Как это делается? Я просто ни разу ни с кем…       Тони протянул сочувственное «у-у-у». Заключил безрадостно:       — Понятно всё с тобой, — он ненадолго замолчал, обдумывая что-то. — Слушай, ну, я могу предложить потренироваться на мне.       — На тебе?! — Август метнул на него ошарашенный взгляд.       — Да. Мы же с тобой оба мужчины, значит, ничего страшного не произойдёт, — спокойно объяснил Тони и даже бровью не повёл. — Думаешь, девчонки друг с другом не целуются, чтобы потом быть готовыми целоваться с парнем? — он блеснул зубами, усмехнулся. — Второй раз предлагать не буду. У этой акции ограниченный срок де…       — Я согласен! — выпалил Август прежде, чем успел хорошенько обдумать предложение.       — Класс. Подожди меня, сейчас вернусь, — Тони резво поднялся со стула и вприпрыжку унёсся куда-то. Август же остался стоять с гирькой в руке, непонимающе глядя ему вслед. Вот же егоза. Что в голову ни взбредёт, так как сразу поскачет претворять в жизнь.       Тони не обманул и действительно вернулся быстро, держа в руке какой-то незнакомый предмет. Август хотел было поинтересоваться, что это, как Тони, разувшись, подошёл ближе, и сунул ему в руку, как оказалось позднее, зубную пасту.       — Зубы хорошенько почисти, — скомандовал он и кивнул на умывальник.       Августу не оставалось ничего, как повиноваться. Когда под строгим контролем он выдавил белую горошинку пасты на свою самодельную зубную щётку, сунул её в рот и принялся чистить зубы, то широко распахнул глаза, вытащил щётку и воскликнул перепугано:       — Она холодит так, о-о-о-о!       Тони рассмеялся и успокоил:       — Так и должно быть, чисти давай и меньше болтай.       Август недоверчиво посмотрел сначала на него, потом на щётку и всё же продолжил чистку зубов.       Прополоскав рот водой и в очередной раз выпучив глаза от щипучего холода, он вытер лицо полотенцем, и подошёл к Тони. Тот стоял, облокотившись рукой о стол, и терпеливо ожидал его. Ободряюще улыбнувшись, он поманил его рукой:       — Чего ты так далеко встал? Иди сюда. Да, вот так. Теперь положи руку мне на щёку. Наклонись ко мне и закрой глаза. Я всё сделаю сам, твоя задача — понять и запомнить, как я это буду делать.       Август, как околдованный, повторил всё, что было сказано. Он замер, ожидая прикосновения губ к губам, но Тони удивил его тем, что поцеловал сначала в щёку, потом чуть сдвинулся в сторону рта, потом ещё и ещё, пока в конце концов не добрался до губ. Сначала поцелуй вышел сухим, и Август уже хотел было возмутиться, что ничего в этом сложного не было, но Тони приоткрыл рот, прихватил губами его нижнюю губу и принялся мягко посасывать. Август опешил. Он весь напрягся, попытался отстраниться, замычал. Тони прервал поцелуй, отодвинулся, удерживая его за плечи.       — Ты чего? Больно было что ли? — спросил шутливо.       Август покраснел, отвёл взгляд в сторону. Признался:       — Нет, не больно, просто очень странно.       — По-первам всегда странно. Не бойся, главное. Просто прислушивайся к ощущениям.       И Тони вновь прижался к его губам, на этот раз вбирая в рот верхнюю. Когда он заскользил по ней кончиком языка, щекоча слизистую, Август широко распахнул глаза, снова замычал, но Тони и не думал его отпускать — лишь надавил на затылок, не позволяя отстраниться и толкнулся языком ему в рот. Август совсем распереживался. Откуда он мог знать, что взрослые поцелуи происходят именно так?       Тони сладко вылизывал его десны, отчего колени Августа слабели, скользил языком по нёбу за верхними зубами, и Август открывал рот шире, впуская его язык глубже, позволяя делать всё, лишь бы Тони не останавливался. В какой-то момент их языки случайно столкнулись друг с другом, и Август испуганно вздрогнул. Тони одной рукой погладил его по затылку, другую опустил на талию, привлекая к себе, будто хотел успокоить. Он стал неторопливо выглаживать язык Августа своим, кружить по нему, утягивая в сумасшедшую пляску. Август же не смел пошевелиться. Всё для него было ново, непонятно. Он совсем не мог разобраться, что нравилось ему больше: когда Тони просто посасывал его губы или, когда нагло проникал языком в рот. И то, и то было очень приятно.       Несмотря на то, что Тони упражнялся с ним в поцелуях, почему-то помимо губ отзывались и другие части тела. По шее, рукам, спине и тем местам, где нежные, почти девичьи ладони Тони касались тела, бежали мурашки, внизу живота становилось горячо. Август не заметил, как потяжелело и участилось дыхание, как сердце забилось звонче.       Прежде, чем прервать поцелуй, Тони прикусил его за нижнюю губу, слегка оттянул, выбив из груди Августа изумлённый и тихий стон. Август тотчас устыдился и прикрыл рот руками, опасливо вглядываясь в лицо Тони, чтобы понять: был ли тот зол из-за этого, собирался ли высмеивать его или, напротив, нравоучать. Однако Тони не сделал ничего из тех вариантов, что Август себе навыдумывал. Он только улыбнулся широко, довольный собой, и спросил:       — Согласись, что я классно целуюсь, а?       Август промямлил что-то среднее между «да» и «наверное». Он и сам не понял, что именно хотел сказать.       — Ну, а теперь ты, — Тони выжидающе посмотрел на него.       Август переспросил:       — Что «я»?       Тони закатил глаза, рассмеялся. Пояснил:       — Теперь поцелуй меня ты.       — А если я ошибусь?       — Если так всего бояться, то можно вообще не жить, — философски заключил Тони и положил ладони ему на грудь. — Давай, закрой глаза, представь, что я Любава, и поцелуй меня. Попробуй повторить всё, что запомнил. Ты начнёшь, я подхвачу, помогу тебе. Главное — не бойся, — повторил вновь и расплылся в хитрющей улыбке.       — Хорошо, — пробубнил Август, обнял ладонями щёки Тони и зажмурился. Он вслепую ткнулся вытянутыми в трубочку губами ему в нос, и Тони залился звонким смехом. Подсказал шёпотом, от которого побежали по рукам мурашки:       — Расслабь губы, кайфуй от процесса, не пытайся быть идеальным.       И Август прислушался. Он глубоко вздохнул, мысленно решил: «Будь, что будет», — и потянулся вперёд. Губы Тони были по-прежнему влажными и горячими, однако теперь они не сводили с ума выверенностью движений. Теперь Август задыхался от их покорной податливости. Тони раскрыл рот, позволяя делать с собой всё, что Августу заблагорассудится, и тот с любознательной стыдливостью слепо лизнул его нижнюю губу, прихватил своими, отпустил.       Тони, закинув ему руки на плечи, шепнул:       — Давай, всё правильно.       Приободрённый, Август вновь провёл языком между его губ, всосал нижнюю — сначала неуверенно и слабо, потом сильнее, пока Тони не принялся посасывать его верхнюю губу в ответ. Тут-то Август и поплыл. Ему показалось, что голова пошла кругом. В поисках опоры он ухватился за плечи Тони, а тот переместил ладони ему на талию с силой притянув к себе. Август издал непонятный, странный звук, которого сам от себя не ожидал. Крепкая хватка на боках ощущалась особенно хорошо. Телу нравилось всё, что давал Тони. Оно жаждало его, тянулось к нему. О том, что происходящее между ними являлось чем-то опасным и грешным, даже мысли не возникало. Август был занят делом и мог думать только о том, как лучше работать языком, чтобы Тони понравилось. Потребовалась не одна минута, чтобы Август понял: когда они сплетались языками, то двигать им нужно было вокруг языка Тони. Тогда беспорядочное суетливое мельтешение превращалось в упругое, будто бы непрерывное действие.       Понемногу Август приноровился вовремя сглатывать слюну, чтобы не захлёбываться ей во время длинных поцелуев и чрезмерно не делиться ей с Тони. Как он пришёл к этому? Август и сам не знал. Он просто старался сделать всё так, чтобы Тони не был разочарован, чтобы ему не было противно от чрезмерной влаги, и чтобы они могли не отрываться друг от друга лишний раз.       Время перестало для них существовать. Август понятия не имел, как долго они так стояли, рискующие быть застигнутыми непрошенными гостями. Дверь не была закрыта на щеколду, любой человек мог легко нарушить их единение, а ещё неправильно всё понять, и тогда бы пришлось объясняться перед отцом Антонием.       Наверное, именно поэтому Тони и отстранился первым. Если бы он не сделал этого, то Август бы и не подумал останавливаться. С закрытыми глазами он потянулся за Тони, но был прерван хриплым вопросом:       — Понял, как надо?       Август вздрогнул и тотчас вернулся с небес на землю. Он посмотрел на него, пристыженный, словно Тони вот-вот должен был начать отчитывать его за то, что во время обучения поцелуям Август умудрился получить удовольствие и недостаточно уделял внимания тонкостям процесса. Однако Тони улыбнулся припухшими губами, ослепил белизной зубов и спросил вкрадчиво:       — Понравилось? Приятно было?       — Да, — только и смог ответить Август, постепенно осознавая, что только что произошло. Он целовался. С Тони. И ему понравилось. Более того, он был бы не прочь продолжить. Вот, теперь это больше походило на соблазнение, несмотря на то, что Тони всего лишь учил его, как вести себя с девушкой, чтобы не ударить в грязь лицом.       Август бы и дальше продолжил погружаться в размышления о случившемся, если бы Тони не сказал:       — После того, как вы поцелуетесь, можно начать стимулировать эрогенные зоны. Это такие участки на теле, где прикосновения ощущаются особенно приятно. У меня, к примеру, это внутренняя сторона бедра, шея и грудь. И у большинства других людей эти части тела тоже очень чувствительны. Их можно гладить, — Тони погладил его по груди, задев напрягшиеся соски, и всё тело Августа покрылось мурашками, — целовать, — он прижался губами к шее, туда, где билась венка, — кусать, — шепнул и втянул кожу в рот, прикусывая, — что нравится, короче, и тогда человеку будет очень приятно. Тебе же приятно?       Август густо покраснел. Кивнул. Тони усмехнулся и продолжил:       — Ты, главное, слишком резко не действуй, не всем такое нравится.       — А тебе самому, что нравится? — вопрос вылетел изо рта прежде, чем Август подумал. Покраснев ещё сильнее, он поспешил оправдаться: — Прости, я не должен такое спрашивать. Это, наверное, личное очень.       — Не, нормально всё, — Тони неторопливо намотал его косу на руку, — мне нравится вот так, — и потянул волосы вниз, заставляя беспомощно запрокинуть голову. В следующее мгновение, он повёл губами по его шее от самого основания до линии челюсти. Другой рукой скользнул на талию, ощутимо привлекая к себе. Август закусил губу, шумно задышал. Тони был невысоким, жилистым и казался слабым, но на деле хватка у него была, что надо. Поддаваться ему и играть роль женщины Августу понравилось. Ощущать поцелуи и прикосновения Тони, его силу и властность было до невыносимого приятно. От грубоватых ласк у Августа стали подрагивать колени, потому он сделал шаг назад и упёрся бёдрами в стол. Тони шагнул следом, не убирая руку с его талии, но отпуская волосы.       — Так, как я сейчас делал, тоже можешь делать, — пояснил он, — только заранее у Любы спроси, нравится ли ей такое и разрешает ли она тебе. А то напугаешь девушку. Им и так у вас несладко живётся.       Август уже и забыл, для чего они, собственно, занимались подобным развратом. Всё для Любавы, и никак иначе. Беда была в том, что во время поцелуев и ласк, он не вспомнил о ней ни разу. Все его мысли, желания тянулись к другому человеку — к Тони, что по-прежнему удерживал его за талию, поглаживая бок большим пальцем через рубашку.       — Ещё бы засосам тебя научить, их обычно ставят на шее, — неугомонный, он всё болтал и болтал, совершенно не замечая, как его близость влияла на Августа. — Давай покажу на твоей руке, — взял его за руку, закатал рукав, — смотри, ты должен плотно прижаться губами к коже, втянуть её в рот со всей силы, продолжать сосать секунд десять-двадцать, и тогда на коже останется яркая метка, — Тони повторил всё, о чём говорил, выбрав для засоса середину предплечья с внутренней стороны. Когда он отстранился и вытер следы от слюны с красного пятнышка, то сказал: — На шее особенно хорошо ощущаются, там кожа тоньше. Обычно засосы ставят, чтобы продемонстрировать обладание человеком или просто в порыве страсти. Если Любава разрешит, то попробуешь ей поставить, а теперь, — Тони взял Августа за локоть, подвёл к кровати, усадил, — а теперь женщиной буду я, а ты продемонстрируешь мне, чему научился. Используй всё, что смог запомнить, а я, если что-то пойдёт совсем не так, поправлю.       Он присел рядышком, положил ладони на колени, глянул искоса, улыбнулся застенчиво, прямо как Любава.       — Ну, Август? Долго мы так с тобой будем сидеть и друг на друга смотреть? — спросил высоким звонким голоском.       Нужно было начинать что-то делать. Август замешкался. Он потянулся рукой к лицу Тони, но сразу же одёрнул себя, решив, что это будет слишком быстрым шагом, и просто обнял его ладонь своими. Тот одобрительно хмыкнул, скосив глаза на их руки. Август дрогнул уголком губ. Тони цокнул и закатил глаза.       — Я так и уснуть могу, Август, — «по-женски» заметил между делом, а потом добавил от своего лица: — больше решительности, больше напора, давай, не бойся. Всё правильно делаешь.       Август собрался с духом, положил Тони ладонь на шею, притянул к себе и поцеловал. Сидеть в таком положении на кровати было ужасно неудобно, и Август решил спуститься на пол. Он резво сполз на колени, расположился между ног Тони и, заставив наклониться к себе, снова завлёк в поцелуй.       На пробу Август погладил его по шее — Тони чаще задышал.       «Значит, ему такое нравится», — закономерно предположил Август и провёл по шее сзади короткими ногтями. Тони сдавленно замычал ему в рот, чем прибавил уверенности во всех последующих действиях.       Изучать его тело было невероятно интересно. Август спускался короткими поцелуями по шее и поднимался обратно к губам, гладил по щекам, голове, плечам, с нажимом проводил по бокам. В конце концов, решил и вовсе попробовать задеть сквозь рубашку соски, твёрдые, как ягодки рябины. Поначалу просто провёл по ним раскрытыми ладонями. Тони откликнулся дрожью, и Август, осмелев, решил покружить подушечками пальцев вокруг них. Тони вцепился в его руки, не позволяя боле им хозяйничать, и застонал так сладко, что Август мог поклясться: ни одна банка малинового варенья — даже с сахаром — не могла бы сравниться с этим откровенным звуком.       Прежде чем отстраниться, он попробовал поставить Тони засос. Отодвинув у него горловину рубахи, он принялся выискивать место, чтобы красного пятнышка не было видно. Тони, смекнувший, что к чему, подсказал:       — Над ключицей, там точно никто не заметит.       И Август подполз на коленях ещё ближе, обхватил его за бока, чтобы было удобнее, и прислонился губами к указанному местечку на солоноватой от пота коже. Тони восхитительно пах. После бани он был или же проработавший в огороде неделю — Августу было плевать. Запах Тони манил его всегда. И сейчас Август готов был уткнуться ему в основание шеи, обнять крепко и не отпускать, пока вдоволь не сможет надышаться.       Первая попытка оставить засос закончилась неудачей. Август расстроился, забубнил:       — У меня не получилось, хотя я делал всё так, как ты говорил. Не понимаю.       Тони усмехнулся, взял его за косу, слегка потянул назад, чтобы Август взглянул ему в глаза, и сказал:       — Просто надо сосать ещё сильнее. Так сильно, что у тебя у самого всё во рту может заболеть. Давай ещё раз, — и, отпустив косу, оттянул ворот, разрешая продолжить.       Август припал к влажному местечку, со всем остервенением всосал кожу, случайно прикусил её зубами. Тони охнул и тотчас закрыл себе ладонью рот. Август чувствовал, как тот схватился за его рубаху, как тяжело задышал, но посасывать кожу не прекратил, решив всё же довести дело до конца.       Когда он отодвинулся и увидел алую метку размером не больше монетки, то заулыбался от радости. Он метнул глазами на Тони и набрал в грудь воздуха, чтобы поделиться своими успехом и с ним, но стоило ему столкнуться с тёмной завораживающей зеленью напротив, как слова застряли в горле. Взгляд Тони был полон обволакивающего жара. Длинные, закрученные на кончиках ресницы взволнованно подрагивали. Горячий рот был доверчиво приоткрыт, с губ, блестящих от слюны, слетали частые обжигающие вздохи. На щеках проступил очаровательный румянец.       Август залюбовался. Казалось, ничего прекраснее он никогда ещё не видел и не увидит боле. Жаль, что кудрей у Тони больше не было. С ними он выглядел краше и милее. Особенно хороши были красные прядки.       Вдруг Тони подался вперёд, надавил Августу на плечи, заставляя опуститься с высоких колен и сесть ягодицами на пятки, юрко слез с кровати и уселся на его бёдра, сжав их своими. Он смял губы Августа в поцелуе, который совершенно отличался от предыдущих. Больше в нём не было той сдержанности и медлительности. Он был напористым, жёстким и рьяным. Август застонал, когда ощутил с какой силой Тони всосал его нижнюю губу. Руки Тони шарили везде, где могли дотянуться: по спине, шее, плечам, груди, бокам. Они гладили, царапали, сжимали, мяли, и от каждого нового движения Август покрывался приятными мурашками и чувствовал, как к лобку приливала кровь. Он тихонько мычал в поцелуй, удерживая Тони за колючий затылок, а Тони жадно вылизывал его рот, гибко льнул к груди, прогибаясь в пояснице, тянул за косу, открывая шею, спускался по ней влажными поцелуями к ключицам. Он втягивал кожу в рот, несильно прикусывал, слегка оттягивал зубами, выбивая из груди удивлённые полустоны.       По телу Августа разливался дурманящий жар. Его голова была совершенно пуста. Единственное, о чём он мог думать, — это что нужно сделать, чтобы Тони было так же хорошо, как ему. Август положил руки ему на талию, погладил по бокам. На это нехитрое движение Тони отозвался особенно живо: он заскулил, обнял Августа за плечи, спрятав лицо в основании шеи, оттопырил сильнее ягодицы.       Будучи внимательным и чутким человеком, Август, довольный собой, повторил движение и затем рискнул скользнуть ладонями на бёдра, оглаживая их широким жестом. Тони тотчас впился в его губы, глуша собственный стон поцелуем, толкнулся тазом вперёд и вжался в пах Августа.       Время остановилось. Август полностью отдался зову плоти, потерял контроль, в исступлении откинул голову. Он не сразу понял, что Тони замер, словно окаменел, и подался всем телом назад.       — Эм…я… — начал тот сбивчиво, с силой упираясь ладонями ему в грудь, — я сильно увлёкся. Прости.       Августа, как ледяной водой окатило. Он воззрился на Тони испуганно, осознавая, что только что произошло, беспомощно раскрыл рот, дабы оправдаться, но не нашёл слов, и смог только шумно вздохнуть.       Теперь Тони знал. Теперь он всё знал!       Краска стыда залила лицо, уши и шею Августа. Захотелось провалиться сквозь землю, прямо в ад — туда, где ему было самое место. Не надо было утаивать от отца Антония то, что грешные желания снова стали терзать его разум, нужно было рассказать ещё тогда, неделю назад.       Тони слез с его колен, отшатнулся к двери, врезался в неё спиной, скривился от боли, улыбнулся напоследок изломанными губами, выбежал на улицу, и Август не посмел его остановить.       До самой исповеди Тони так и не вернулся. Более того он не появился ни на обеде, ни на ужине. Опечаленный и виноватый, Август не пытался его искать. Он был настолько подавлен, что ему чудилось, будто всё это было сном. Будто он спал целый день и просто не мог выбраться из вязкого кошмара. Ущипнуть бы себя посильнее, чтобы проснуться, да не поможет.       Теперь Августу было плевать, узнает ли кто-то о его грехе или нет. Пусть Тони расскажет всем о том, насколько грязным и поганым был их священник. Пусть все будут указывать на Августа пальцем, истязать презрительными взглядами и бросать вслед правдивое: «Ты не достоин быть приближённым пророка! Ты не достоин спасения!».       Пусть. Август это заслужил.       В порыве жгучего сожаления он решил, что на сегодняшней же исповеди сознается во всём сам, если Тони ещё никому не нажаловался. Жить с таким грузом на сердце он больше не мог. Он готов был слёзно вымаливать прощение и у Бога, и у Тони, стоя на коленях хоть целую вечность. Была бы его воля — вообще бы с колен не поднимался.       Он ведь хотел сберечь Тони, защитить его от сладострастника Олега, а в конце концов сам поддался соблазну. Тони ведь не совращал его, а просто учил поцелуям. Он просто помогал, а Август воспользовался его доверчивостью, перестал себя контролировать, потерялся в неведанных ранее ощущениях и не смог противостоять бесам! Это он был во всём виноват, значит, ему и следовало нести наказание!       Тони, переодетый в белую рубаху и белые штаны, объявился только к исповеди. Проходя мимо собравшихся людей, он старательно избегал встречи с глазами Августа и отсел от него, как можно дальше, сразу же принявшись лепетать о чём-то с уставшими после тяжёлого трудового дня девушками, которые расположились на траве рядом. Удивительно, как Тони умудрялся так быстро находить со всеми общий язык. Девушки вторили ему искренними улыбками, а он смеялся, шутил и вёл себя так, словно всё было в полном порядке.       Словно Август не сделал с ним ничего плохого и никак его не обидел.       Когда все братья и сестры собрались на площади, расселись в круг, а отец Антоний прочитал молитву и начал исповедь, Август хотел было самым первым сознаться во всех грехах. С бешено бьющимся сердцем он поднялся, что делать было совершенно не обязательно, и только сейчас заметил, что единственный пришёл в повседневной, а не в белой одежде, предназначенной для таинств и празднеств. Отец Антоний глянул на него и жестом указал сесть обратно. Август повиновался, и тот громко заговорил, обращаясь ко всем:       — Сегодня мы начнём с брата Антония. Это его первая исповедь. Наконец-то он готов сознаться в своих грехах, братья и сестры, — посмотрев на Тони, он одобрительно улыбнулся. — Начинай, Бог всё видит. И ложь твою тоже видит. Только через публичное обличение можно прийти к принятию своих грехов и раскаянию. Мы поможем тебе.       Тони, кажется, еле удерживал смех, судя по его лицу, однако голос его оставался ровным и звучным:       — А чё говорить? Ну, ху… тор, — он всё же захихикал. — Я это… ну трахаться умею. Хорошо, между прочим. Кому надо научиться — обращайтесь, — он широко улыбнулся и подмигнул какой-то девушке по другую сторону круга. Август не видел, на кого именно упал глаз Тони, но зато отчётливо услышал возмущённый женский вздох, а после вскрик: «Нахал!».       — Тони! — одёрнул его отец Антоний, расслабленным жестом оглаживая седую с прозеленью бороду, собранную сегодня шнурком чуть ниже подбородка. — Не паясничай, не давай бесам волю.       — Так я в грехе вообще-то сознался! Каюсь ё-маё! — вроде, говорил он серьёзно, но отчего-то Август ему не верил: не раскаивался Тони нисколечко. — Я люблю секс. Мне нравится это. И я умею делать это хорошо. Если я в чём-то и должен быть виноват, так только в этом.       Он расцвёл в самодовольной улыбке, и Август покраснел от кончиков немытых волос до шершавых пяток. О, он знал, что Тони был хорош в этом его… сексе. Даже в мыслях произносить это слово было, наверное, грешно, а Тони не стеснялся кричать об этом на всю площадь. Сумасшедший. И Август тоже был сумасшедшим, коль ему понравилось абсолютно всё, чему Тони его научил.       — А то, что ты брата своего соблазнял, ты грехом не считаешь? — ласково уточнил отец Антоний, и повсюду поползли шепотки. Август зажмурился ненадолго. Ему показалось, что это зашипели не люди, а настоящие змеи, как те гадюки, что прячутся в полях и жалят в ногу неосторожного косаря.       — Ну было пару раз, и чё с того? — Тони откровенно насмехался. Август помнил, как тот рассказывал об ужасах, что над ним совершал Олег, и не было в его словах ничего смешного. Почему он сейчас вёл себя подобным образом, было непонятно. Он же мог просто рассказать правду, и ни отец Антоний, ни братья и сестры не стали бы его винить во грехе, а Август бы поддержал его и встал на защиту — это было малостью, которую он мог сделать для него.       — Это было не пару раз, Тони, не ври, — отец Антоний покачал головой. — Ты совращал брата с самого детства. Ложился к нему в постель в одном исподнем. Это длилось годы. Повторялось из раза в раз. Неделю назад ты совратил его во время причастия, и этим ты очернил святое таинство!       Шепотки переросли в гул. Теперь Август мог различить чужие речи, и ему совсем не нравились те гнусные слова, что он слышал.       — Окей, хорошо, — Тони поднялся, выставил перед собой раскрытые ладони, жестом пытаясь утихомирить людей. — Ладно, я признаю это. Я хорошо трахаюсь, а ещё трахаюсь с братом, но тоже хорошо.       — Папа, а что такое «трахаюсь»? — звонко спросила одна из дочек Михаила, да так, что все разом стихли. Пытливый вопрос донёсся и до Тони.       — Отец Антоний, — начал тот, победоносно скалясь, — вы же хотели подробностей, да? Чтобы я рассказал про себя всё? Описал, что делал, где грешил. О, сколько у меня было женщин и мужчин, я и сосчитать не могу! Им всем было со мной хорошо. Настолько, что они платили мне деньги за еблю. Ой, сматюкнулся, — он испуганно прикрыл рот ладошкой, а потом вдруг рассмеялся заливисто. — Ох, боюсь, если я продолжу, то пошатну ценности вашего подрастающего поколения. Вы же не додумались их отсюда увести перед моей исповедью. Это ведь вам потом придётся объяснять детям, о чём я тут рассказывал, а я могу не только рассказывать в красках, и агх, — он картинно застонал, закатывая глаза, — но и показывать.       — Довольно! — отец Антоний встал, жестом приказал встать остальным. — Бесов надо из тебя изгонять. Вон, как мучают бедного. Видите? — обратился ко всем. — Видите, как он страдает? Давайте же поможем ему, братья и сестры! Назовите нечистого его именем! Назовите!       И люди, остервенелые, заголосили:       — Блудник!       — Развратник! Семя дьявола!       — Извращенец! Да чтоб тебя небеса покарали!       — Слава Богу, мои дети никогда не станут таким, как ты!       — Посланник Сатаны!       Тони демонстративно покрутил пальцем у виска, медленно поворачиваясь вокруг своей оси и пробегаясь взглядом по каждому. Когда он встретился глазами с Августом, то лицо его на мгновение исказилось то ли болью, то ли отвращением, и он снова истошно рассмеялся. Как сумасшедший.       «Как бесноватый», — промелькнуло в голове у Августа, побледневшего и оцепеневшего от ужаса осознания.       Как он мог раньше этого не замечать? Как мог позволить себя обманывать? Зачем намеренно игнорировал столько очевидных знаков? Тони казался ему несчастным юношей, нуждающимся в защите, а теперь он видел перед собой обезумевшего от влияния бесов человека! Тони был остёр на язык, резок на поступки, дерзок, но такого… Август от него не ожидал. Как можно было говорить перед всеми столь неприличные вещи и выставлять себя в наихудшем свете? А ведь всё начиналось с красных кудрей, чёрных ногтей и безверья, и вот к чему это привело! Может, и ампулы те ему передал сам дьявол, чтобы сбить Августа с пути? И тогда отец Антоний был действительно прав насчёт Тони и его одержимости? Может, тот просто прикрывался своей любовью к животным, человечностью и добротой, как тот же Авваддон, называющий себя Мессией?       Неужели Тони всю эту неделю действительно медленно, но верно соблазнял Августа, а он, глупый, вовремя не распознал? Думал, что сам был виноват в том, что плоть снова стала подниматься на мужчину, и не замечал того, как бесы Тони развращали его и без того грешную душу? Тогда сегодняшний поцелуй и его последствия можно было легко объяснить. Одно дело, когда бесы вились только над одним человеком, а другое дело, когда мучили и второго тоже. Таких истощённых соблазнами людей было легче сломить — легче сбить с пути истинного. Не будь Тони бесноватым, может, и Август никогда бы не испытывал к нему столь сильного плотского влечения.       Отец Антоний запел монотонным голосом молитву, которую всегда использовал для изгнания бесов:       — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий. Помоги справиться с путами дьявольскими и изгони прочь из души раба твоего Антония одержимость бесовскую…       А люди наперебой всё продолжали восклицать, обличая Тони во грехе:       — Ненормальный, таких, как ты не должно быть на свете.       — Мало того, что ты себя портишь, так ещё и других людей губишь! Ты ни о ком, кроме себя, не думаешь! Эгоист! Жалкий эгоист.       — Если ты не покаешься и не встанешь на путь спасения, то катись в ад прямо сейчас! О тебе никто вспоминать не будет!       — Нам не нужны развратники!       — Противный! Тошнит от тебя! Фу! Кто с тобой вообще соглашался в постель ложиться?       Тони закрыл уши руками и заорал:       — Да хватит, блять, меня поно́сить! Я тоже вас в ответ могу поносить, ебучие фанатики!       Однако, как бы он ни старался их перекричать, его срывающийся голос терялся в непрекращающемся гомоне. Август видел, как Тони сел на корточки, закрыл руками голову, а потом резко рванул в сторону, намереваясь выбежать из круга. Однако выросшая стена из людей оказалась крепче, чем он рассчитывал. Его схватили за руки, завалили на спину и прижали к земле. Четверо мужчин удерживали его, пока отец Антоний читал молитву, а остальные, сузив круг, продолжали обличать дьявола безжалостными словами.       Тони дёргался, отчаянно боролся, извивался, кричал, просил отпустить его, но в конце концов выбился из сил и затих. Он лежал на земле, часто дышал ртом, хрипел и смотрел в небо. На все обвинения из уст братьев и сестёр лишь изредка мотал головой и бормотал: «Нет, нет, нет, я нормальный, со мной всё в порядке».       Август молчал. Он ничего не говорил про Тони и не держал его за руки и за ноги, лишь безучастно смотрел и чувствовал, как в груди всё сжималось от боли. Тони ведь помогали, избавляли его от беса. Следовало радоваться. Но, видимо, бесы не позволяли. Август почувствовал, как по щеке покатилась слеза, и он незаметно смахнул её костяшкой пальца, надеясь, что никто не увидел, как он проявлял сочувствие к бесам!       Раздался жалобный нечеловеческий вой, и Тони разрыдался. Он захлёбывался слезами, кашлял до рвотных позывов. Его голову грубо поворачивали, чтобы он не захлебнулся рвотой. Под конец изгнания бесов он, опустошённый, затих. Затихли и люди. Мужчины осторожно его отпустили, будто он мог подскочить и броситься на них, отец Антоний скомандовал Олегу, чтобы тот позаботился о брате и довёл его до дома, а после вернулся. Август проводил их встревоженным взглядом, думая о том, что Тони слишком слаб, чтобы сопротивляться Олегу, если тот решит сделать с ним что-то нехорошее, и рискнул спросить:       — Отче, можно я с ними пойду, проверю его? Всё же, бывало, во время изгнания бесов кости ломали, суставы выкручивали. Может, помощь нужна?       Отец Антоний не стал мучить его лишними вопросами, только согласно кивнул и отпустил, наказав вернуться как можно скорее.       Август догнал Олега и попросил довести Тони до своего дома, чтобы в случае чего оказать ему скорую посильную помощь. Олег поудобнее перехватил руку Тони, перекинутую через своё плечо, сильнее сжал пальцы на стройном боку. Тони зашипел, но брат не обратил на это внимания, в отличие от Августа:       — Держи его аккуратнее, ему же больно.       Олег хмуро зыркнул на него, но хватку действительно ослабил. Подтверждением тому стали разгладившиеся мышцы на лбу Тони.       Стоило переступить порог дома, как Август скомандовал Олегу:       — Сади Тони на стол, его надо осмотреть, дальше я сам. Возвращайся на исповедь. Отец Антоний будет недоволен, если ты будешь долго отсутствовать.       Олег что-то недовольно и неразборчиво пробубнил в ответ, но послушался. Аккуратно усадив Тони на узкий край высокого вытянутого стола, он вышел из дома, и Август выдохнул. Он подошёл к притихшему Тони, пытливо заглянул ему в глаза, спросил:       — Где-нибудь болит? Суставы? Кости?       Тони покрутил головой.       — Тебя поди больно держали. Хочешь синяки в тех местах сразу помажем, чтобы они меньше были?       Тони снова помотал головой и опустил взгляд.       — Сегодня больше тебя никто не потревожит, — пообещал Август и подступил ещё ближе, чтобы упереться ладонями в стол по бокам от его бёдер, наклониться ниже и поднырнуть головой, заставив посмотреть на себя. — Первое изгнание всегда тяжело даётся, но ты хорошо справился. Я горжусь тобой. Слышишь? Мы избавимся с тобой от наших бесов. Мы справимся.       — Боже, Август, — Тони измученно усмехнулся, — ты такой идиот. Просто пиздец. Деградировал меньше, чем за день. Ахуеть просто.       — Не призывай к себе бесов снова! — Август схватил его за плечи, легко встряхнул. Тони запрокинул голову с отчаянным стоном, а когда вернул её на место, то Августа пробило дрожью ужаса.       Он не знал этих глаз. Да, они были по-прежнему очаровательно зелены, но помимо этого в них плескалось удушающее отчаяние, которого Август ещё никогда не видел у Тони.       Значит, вот как выглядели бесноватые глаза?       — Тони, — тихо позвал он, — ты в порядке?       — В порядке ли я? — тот удивлённо вскинул бровь. Говорил он с сипом из-за сорванного от криков и плача голоса. — Ты реально идиот.       И резво подался вперёд, вцепляясь обеими руками в шею Августа, притягивая его к себе, чтобы поцеловать. От неожиданности Август растерялся. Он попытался было оттолкнуть его, но пальцы на шее сжались только сильнее, затрудняя дыхание. Если же Август замирал, не дёргался и оставался на месте, то хватка на горле ослаблялась. Тони действовал грубо, с неимоверным напором. Это не было похоже на то, чем они занимались, когда учились целоваться. Тогда было и сладко, и томно, и приятно, а сейчас от его действий становилось страшно, тошно и больно.       Август замычал ему в рот, снова попытался отстраниться, но Тони рванул его за рубашку к себе и обхватил ногами за талию. Август оказался в западне. Он упёрся Тони в грудь, отталкивая его, но тот был цепким и невероятно сильно стремился прилипнуть к нему всем телом, чтобы отцепить его было ещё труднее.       Болючий поцелуй с привкусом желудочного сока всё длился и длился. Тони не выпускал его губы изо рта ни на мгновение. Он терзал их с таким упорством, что Август уже был готов взмолиться о том, чтобы тот прекратил.       Тони прижался к нему ещё теснее, скользнул руками под рубашку и стал выглаживать спину, царапать её своими черными когтями. Август, не ожидавший, что тот вообще до подобного додумается, застонал в голос, чувствуя, как колени стали слабеть. Он навалился на Тони, случайно укладывая ладони ему на бёдра, а тот, видимо, посчитал, это за разрешение, чтобы двинуться дальше. Он прервал поцелуй, быстрым движением стянул рубаху с себя, потом с Августа и сразу же прижался к его голому торсу своим. Он ухватился за тугую чёрную косу, потянул её вниз и приник губами к шее, вылизывая её, выцеловывая, изредка ощутимо покусывая. Август стиснул его плечи, запрокинул голову назад, застонал сквозь сжатые зубы.       — Давай, — зашептал Тони, щекоча кожу горячими выдохами, — давай, трахни меня. Ты ведь этого хочешь. Дай масло какое-нибудь, мне нужно подготовить себя.       Он спрыгнул со стола, не отцепляясь от Августа, и принялся мучить его грудь. Он теребил соски пальцами, накрывал их попеременно ртом, щекотал языком, и Август стыдливо закрывал рукой рот, когда неприличные звуки становились особенно громкими.       Видно, их бесы ликовали, наблюдая за тем, чем они занимались. Август метался между здравым смыслом, твердившим, что следует немедленно всё прекратить, и поражённым похотью телом, которому нравилось то безумие, что вытворял Тони.       Им двоим была необходима передышка. Хотя бы пара мгновений, чтобы остудить пыл и осознать, какой грех они совершали и чем это было чревато.       — Тони, отпусти меня ненадолго, умоляю, — попросил Август, еле удержав себя от того, чтобы схватить голову Тони, удерживая у своей груди, только бы странная, извращённая ласка не прекращалась. — Мне нужно дойти до полок.       — Пойдём вместе, — Тони поволок его за собой, впившись губами в шею до боли. Он крепко удерживал Августа за талию, шагал спиной к стене, а тот только и мог, что безропотно двигаться за ним. Тони взял его за руку и положил огромную ладонь на свою ягодицу, сжал пальцы поверх, заставляя и пальцы Августа сжаться на упругой плоти. Потянувшись к его уху, Тони прихватил мочку жгучими губами: — Ищи своё масло. Быстрее.       Август сходил с ума от новых ощущений. Сердце заполошно билось, скакало от пяток до горла. Подрагивали ноги, руки, но не от того, что по ним разбегались мурашки удовольствия, как в прошлый раз, а от страха. Август чувствовал, что что-то было не так, но что именно — понять не мог. Тони вёл себя, как ненормальный. У него изменился взгляд, голос, исказилось поведение. Он больше не спрашивал, нравилось ли Августу то, что он делал. Он сметал его волю деспотичным напором похоти.       Когда он коснулся Августа там — между ног — то лицо его искривилось в недоумении, и он оскорблённо спросил:       — Чё я не так делаю, а? Чё тебе ещё надо?       Август оторопел, не зная, что ответить. Он действительно не чувствовал, чтобы кровь приливала к лобку. Наверное, сильный страх мешал ей. Беспомощно раскрыв рот, он стал заикаться:       — Н-н-не з-знаю. П-просто всё как-то очень быстро, вот я и… Разве н-надо, чтобы там он… стоял?       Тони недоверчиво сощурился и вдруг отпустил его. Но не для того, чтобы закончить соблазнение, а чтобы снять с себя штаны, вместе с кроксами. Он предстал перед Августом совершенно нагим, но не было боле в его теле ничего прекрасного. Отчего-то Август не чувствовал того восхищённого трепета, что был раньше. Во рту было горько, в груди холодно и гулко.       Тони по-прежнему был красив, но красота эта словно стала льдистой и неживой. Он бесстыдно стоял перед Августом, не пытаясь прикрыться и позволяя разглядывать себя, потом повернулся к нему спиной, упёрся руками о стену, прогнулся в пояснице, выпятив зад, глянул через плечо и поторопил:       — Чего стоишь? Масло давай.       Тут-то Август и отмер. Он попятился назад. Сначала один неловкий шаг, потом второй, третий. Чем дальше он отходил от Тони, тем больше силы появлялось в ногах. Когда тот обернулся к нему с недовольным выражением лица и оскалился, чтобы отчитать за нерасторопность, Август бросился к двери. Он выбежал на улицу, как был — в одних штанах, — и, задыхаясь, устремился к площади, где всё ещё проходила исповедь.       Ворвавшись в широкий круг людей и бесцеремонно прервав чьё-то покаяние, он рухнул на колени, схватился за голову и закричал:       — Отче, я грешник! Грешник! Меня совратили бесы, я им поддался!       Отец Антоний, встревоженный, поднялся, подошёл к нему, взял за руки, задержал прозорливый взгляд на взмокшей шее и спросил:       — Это Тони с тобой сделал?       Август закусил губу, кивнул, и, взвыв, заплакал.