Deals With Devils

Вопреки тому, во что многие могли бы поверить, самоубийство никогда не входило в его планы, стоящие за шрамами на запястье Эндрю. Его причины были сложными, потребовались годы самоанализа (и множество подсказок от Би), чтобы расшифровать их, но смерть никогда не была его целью, стоящей ни за одним из них. По большей части это было связано с контролем (как на самом деле, казалось, и все в его жизни связано с ним), но было несколько редких случаев (в которых он едва мог признаться даже самому себе, не говоря уже о своем психотерапевте), когда эти порезы служили второй цели; в качестве наказания. Наказание за то, что подвел людей, которые были для него важны, за нарушение обещания, за слабость, за то, что стал тем, кого ненавидел больше всего на свете, за то, что сказал то, что, как он поклялся себе, больше никогда не скажет. Все это были достойные причины возмездия в его глазах, все причины, что он может (отстраненно) признать, скрывались за отдельными линиями, украшавшими его руки. Так что да, хоть и в конечном счете речь шла о контроле, а не о врожденном стремлении к смерти или боли, в редких случаях он пытался сравнять счет с самим собой так же, как и с любым другим, кто допустил такую серьезную ошибку в своем своде правил, заставляя преступника истекать кровью. Это был один из таких случаев. Случаев, где он допустил, чтобы на кого-то напали у него на глазах. Случаев, где его собственный двоюродный брат прикоснулся к кому-то руками и ртом без согласия. Случаев, где он причинил боль своей собственной семье, людям, которых он должен был защищать, в ответ. Случаев, где он чуть было не совершил что-то еще худшее и оказался в тюремной камере. Случаев, где независимо от того, как взглянуть на ситуацию, это была его вина. Случаев, где он официально потерял последнего человека в списке своих союзников. Случаев, где все ненавидели его, и на то были веские причины. Случаев, где он ненавидел самого себя в два раза сильнее… Исправить все было невозможно. Именно это сейчас ему говорило большое количество людей. Би, Рене, даже сам Нил. Все они говорили ему, что, возможно, на этот раз не будет способа исправить то, что он натворил. И теперь он полностью понимал почему. Дело было не только в том, что Нил считал его и его семью хищниками, дело в том, что они ими и были. Может быть, не так, как Нил думал последние несколько дней (предполагая, что Ники говорил правду об этом), но его двоюродный брат все равно посягнул на него в Сумерках. И Эндрю все еще позволяет этому присходить. Это не то, что он может исправить. Он не может просто заглушить боль Нила муками Ники. И правда, теперь, когда он немного успокоился и начал (заново) обдумывать ситуацию в полном объеме… Порезать кого-то, кто только накануне сказал ему, что в любой момент может вернуться к своим старым привычкам причинять себе вред, было, пожалуй, самой жестокой формой наказания, которую он мог применить к своему двоюродному брату. Он сказал, что остановился только ради него и Аарона, сказал, что начал только потому, что остальная часть его дерьмовой семьи никогда не смогла бы принять его таким, какой он есть, и теперь Эндрю добавил еще несколько шрамов к телу против его воли и, по сути, дал ему все основания в мире вернуться к старым привычкам. Он тоже не уверен, что сможет исправить это. Он не уверен, что хочет этого. Ники — хищник. Его ни в малейшей степени не должно волновать, если кто-то вроде него пострадает (будь то от ножа Эндрю или от его собственных рук), но его это волнует. И это заставляет его ненавидеть себя еще больше, потому что это ощущается как еще одно предательство его собственного морального кодекса (а также еще одно предательство чувств и границ Джостена.) Независимо от того, как он смотрит на это, ясно одно. Он не может «все исправить» как с жертвой, так и с преступником. И он должен выбрать жертву примерно по миллиону причин и еще по одной. Он хочет встать на сторону жертвы; даже зная, что упомянутая жертва никогда не примет его обратно и не простит его за то, что он сделал. Даже зная, что упомянутая жертва ненавидит его пламенной страстью. И… Даже зная, что «преступник» был также единственным человеком, который когда-либо говорил, что любит и принимает его таким, какой он есть, что… (в какой-то момент между тем, как сотрудники «Сold stone» попотели над выбором начинки, и жаркими спорами о том, какой талисман из хлопьев победит в смертельном поединке…) Эндрю действительно начал по-настоящему верить… Итак, он сидел там, на крыше общежития, наблюдая, как солнце поднимается все выше и выше в небе, лениво переворачивая ножи между пальцами, погруженный в раздумья. И впервые он задумался, будет ли его обычный метод покаяния достаточным наказанием на этот раз. Впервые он задумался, стоит ли ему надавить немного глубже. Стоит ли ему стремиться к вещам, которых он намеренно избегал в прошлом. Стоит ли ему просто отказаться от этой крысиной гонки под названием жизнь и надеяться, что у него, как у призрака, все сложится лучше… Он не уверен, как долго просидел там, выпадая из мира, играясь со своими ножами, стараясь не думать об этом, но все равно мыслями возвращаясь обратно… Но он знает, что к тому времени, когда Рене выследила его, ее лезвие снова было у его руки, и он все еще не был уверен насколько сильно собирается нанести урон. — Здравствуй, Эндрю, — поприветствовала она его, безмятежная, спокойная, казалось, ничуть не обеспокоенная сценой, свидетелем которой она стала… Но он понял, насколько это на самом деле обеспокоило ее, по ее следующим словам, когда она протянула руку. — Помнится мне, кажется, я говорила тебе, что эти ножи должны быть использованы для защиты таких людей, как мы… Я не одобряю их неправильное использование, как ты это делал ранее. Он опустил нож, что держал в руке, опустив глаза от стыда и легкого смущения, даже вытащил другой нож из нарукавника, чтобы тоже вернуть ей на всякий случай. На его коже остались лишь едва заметные красные уколы от того, что он начал, пока скользил ими по поверхности на полпути между порезом. Но… Рене права. Это было не то, что она имела в виду, когда дарила ему эти ножи в прошлом году. На днях она рассказала ему, как наладить отношения с ней, и у него ничего не вышло… Но она тоже ошибалась. На этот раз он не просто причинял боль другой жертве, он мстил за нее, просто она еще не знала об этом. Итак, Эндрю решил объяснить ей ситуацию и надеялся, что этого будет достаточно, чтобы он вернул свои права на их общее оружие. Он похлопал по полу перед собой, а Рене села, сложив ноги крест-накрест в нескольких метрах от него, а затем тихо и терпеливо выслушала, как Эндрю рассказал ей все. Все, что произошло с Нилом после его последнего телефонного разговора с ней. Слова Аарона о том, что с ним «покончено». Его неожиданное сближение с Ники. Бой, в котором он потерял Нила. Кевин вышвырнул его за борт. Его необоснованная ревность, когда он увидел, что Нил делит постель с кем-то другим. Его чувство вины, конфликт, рой противоречивой неуверенности в том, что, возможно, он все-таки хочет Джостена в своей постели. Почему он был ебанным монстром за то, что думал о нем подобным образом, когда Нил твердил ему, что он тоже жертва — что он даже не был «заинтересован» — что у него не было таких желаний ни к кому, а к Эндрю — тем более… Затем он рассказал ей о том, что, по мнению Джостена, его двоюродный брат сделал с ним в Колумбии. Что на самом деле сделал его двоюродный брат под его присмотром. Насколько близок он был к тому, чтобы покончить с жизнью Ники несколько часов назад… И, наконец, он рассказал ей, почему все это показалось ему достаточной причиной для того, чтобы покончить с собой. На самом деле у него было достаточно причин задуматься об этом. Как только он начал думать об этом, то все больше и больше причин, казалось, вылезало из земли, как черви в дождливый день… Но была одна причина, о которой он даже по-настоящему не задумывался, пока она не слетела с его губ. — Он никогда не простит меня за это. — Сказал Эндрю, слегка покачав головой. — Из того, что ты мне сказал, кажется, что Нил, возможно, уже пытается простить тебя. — Не только он, Аарон. — Эндрю был настолько ошеломлен своим собственным заявлением, что ему пришлось дважды моргнуть, чтобы вспомнить, какой ход мыслей привел его к такому выводу, прежде чем объяснить. — Он… Он так сильно ненавидел меня за то, что я убил его мать, но я знал, что в конце концов он это переживет, потому что у него были все основания ненавидеть и ее также… Но Ники другой. Он… Он никогда не делал ничего плохого… По крайней мере, Аарону… Возможно, он единственный, кто хоть немного похож на полуприличную семью, которая есть у Аарона, и я чуть не убил его этим утром. И это… Заслужил Ники или нет, Аарон так на это не посмотрит. Он просто увидит, что я почти отнял у него его двоюродного брата, точно так же, как отнял у него мать. О-Он никогда этого так не оставит… Я думал, что с ним «покончено» до этого, ублюдок мог попытаться убить меня вместо этого… И я бы даже не стал винить его, если бы он это сделал. Рене на мгновение замолчала, обдумывая это и взвешивая, как лучше ответить. Пытаясь отделить правду от того, что, по ее мнению, ему нужно было услышать именно сейчас. Но в конце концов она нашла слова и заговорила тем иссохшим мудрым голосом, который одновременно сводил Эндрю с ума своей неискренностью и заставлял его верить каждому ее слову, несмотря ни на что. — Я думаю, что есть много людей, у которых ты сейчас ищешь искупления. Думаю, что Нил и твой брат наиболее очевидны для тебя, за ними, возможно, следую я, Мэтт и Дэн… Но я еще я думаю, что в меньшей степени… Ты также ищешь его у своего двоюродного брата. Эндрю отрицательно покачал головой. Он уже сделал свой выбор между Нилом и Ники, и он выбрал Нила. — Ники получил по заслугам. — Допустим… Но если бы все было так просто, как сейчас, то не думаю, что мы бы вели этот разговор. Я не думаю, что ты бы рассказал мне о тех приятных вещах, что он сказал тебе на днях, если бы не чувствовал себя виноватым из-за правды в этих словах… Мне кажется, часть тебя чувствует себя виноватой из-за того, что раньше ты не давал ему настоящего шанса… И мне кажется, часть тебя не хочет выяснять, действительно ли Ники найдет способ простить и полюбить тебя, как он обещал, после того, что только недавно произошло… Думаю, ты чувствуешь себя виноватым как за то, что не слишком заботился о нем до этого, так и за то, что заботишься о нем сейчас в свете того, что он сделал. — О, правда? — Эндрю пронизал свой голос сарказмом и язвительностью, когда насмешливо спросил: — У тебя есть еще какие-нибудь полезные сведения о моей психике для меня? — Конечно, есть. — Ответила Рене с дразнящей ухмылкой, прежде чем принять более мрачный вид, чтобы объяснить. — Думаю, независимо от того, будет ли ответ на вопрос «любит ли он тебя по-прежнему» как «да» или «нет», ты все равно будешь чувствовать себя ужасно из-за этого ответа. Потому что, если это «нет», тогда… Ты воспримешь это как доказательство того, что никто и никогда на самом деле не имеет этого в виду, когда говорит тебе что-то подобное. И если это «да», то… Ты просто увидишь в этом единственного человека, который действительно имел в виду именно это, а также того, кому ты причинил большой вред — не говоря уже о том, что это тот, кто причинил большой вред кому-то еще, о ком ты заботишься. И если это так, то… Тогда, похоже, единственный вид привычной любви, которого ты можешь достичь, — это любовь, пропитанная болью, предательством и отсутствием доверия… В любом случае, ты воспримешь это как потерю. В разных вариантах ты будешь хотеть и не хотеть прощения за это утро… И я думаю, что, возможно, поиски ответа, — зная, что он тебе в любом случае не понравится, — это то, от чего ты сейчас на самом деле убегаешь. — Я не убегаю. — Убегаешь, просто не своими ногами. — Рене и объясняла, и поддразнивала на одном дыхании. — Это сбивает с толку, знаю. Ты хочешь прощения и не хочешь его… В двух случаях хочешь получить ответ на вопрос, возможно ли вообще прощение, и знание, что это все равно сделает тебя несчастным в любом случае… И в двух случаях знаешь, что паутина зла и предательства теперь тянется в стольких направлениях, что процесс распутывания этой паутины может также еще больше разрушить структуру твоей семьи… И в некотором роде хочешь наблюдать, как все это распутывается… Это сложно и пугающе, и я не виню тебя за то, что ты хочешь убежать от всего этого… Я чувствовала то же самое по отношению к своей родной семье после всего, что произошло… Но я могу сказать тебе вот что, Эндрю. Рене придвинулась немного ближе к нему и заглянула ему в глаза, на ее губах появилась легкая улыбка, несмотря на выражение печали и ярости в равной мере в ее взгляде. — Если бы я сбежала тогда, я бы никогда не стала той, кто я есть сейчас. У меня не было бы матери или моей веры. Я бы не поступила в университет или не получила бы стипендию в экси. У меня бы не появились друзья. Я бы не встретила тебя… У меня бы никогда не было шанса улучшить ситуацию для себя и тех, кто меня окружает. У меня не было бы шанса заслужить искупление от единственного человека, в чьем одобрении я нуждалась больше всего. — От кого, Бога? — Спросил Эндрю, слегка закатив глаза. — Нет, от меня самой. — Рене поправила его без всякого раздражения, которого он, вероятно, заслуживал за свое отношение. — Мне пришлось простить себя, когда я знала, что никто другой этого не сделает, когда люди, что простили бы меня за то, что я сделала, больше не были теми людьми, которые мне были нужны в моей жизни… И я должна была продолжать прощать себя за каждый маленький неверный шаг на этом пути. Я искала искупления у тех, у кого могла, делала все возможное, чтобы исправить ситуацию перед людьми, что были важны для меня, но я должна была искупить и себя в собственных глазах. Это был трудный процесс. Но этого нельзя достичь, убегая от проблем… Вместо этого ты должен просто проходить через это по одному медленному и болезненному шагу за раз. Рене одарила его тем мудрым всепрощающим взглядом, что ей так шел, протягивая ему свои ножи, при этом говоря: — Я верю в тебя и в твою силу заслужить это прощение правильным способом… Верю, что ты используешь их, чтобы защитить людей, что нам обоим небезразличны… Я верю, что ты знаешь, что являешься одним из таких людей в этом списке для меня… И поэтому я верю, что ты вернешься на правильный путь… Не заставляй меня сожалеть об этом, Эндрю. Докажи мне, что мое доверие к тебе обосновано, пообещав мне, что ты больше не будешь использовать их, чтобы сбежать. Обещай мне, что останешься и будешь сражаться вместе со мной, пока мы оба продолжаем наше путешествие к искуплению. Эндрю молчал, переваривая все это, нерешительно потянулся, чтобы забрать их обратно, и сказал: — Только если ты пообещаешь перестать давать советы, которые звучат как у волшебника, пытающегося отправить главного героя в путешествие в фантастическом романе. Серьезно, ты как Гэндальф или Йода, только с лучшей грамматикой. Улыбка Рене была теплой и почти ласковой, когда она молча позволила Эндрю забрать ножи. Он не мог не заметить, что она не давала никаких обещаний о том, что в будущем это не будет звучать как книга по самопомощи… Но если произносить банальные речи для того, чтобы вежливо призвать его к ответу на его чушь и вбить в него немного здравого смысла, было тем, как она хотела провести свое свободное время, то кто он такой, чтобы отказывать ей в этом удовольствии. Они уже опаздывали на собрание команды, которое должно было скоро начаться, но Эндрю действительно хотел как можно скорее встретиться с Эбби (и ему вроде как нужно было, чтобы она убедилась, что его различные раны не инфицированы, поскольку Аарон оставил свой пост во всяком случае, как семейный врач), поэтому они решили убить двух зайцев одним выстрелом и сначала заехать к ней по дороге. Она ничего не сказала ему об этом в лицо, но он мог сказать, что она молча осуждала его за это, а также суетилась над ним больше, чем обычно, когда промывала порезы и отправляла восвояси. Тренер чуть не столкнулся с ним, когда они выходили за дверь, и оттуда их последней остановкой перед гостиной был торговый автомат. Джостен все еще даже не думал о том, чтобы принять от него напиток, но он был не единственным, перед кем ему нужно было загладить свою вину, поэтому он прихватил кое-что и для Мэтта с Дэн. И хотя на самом деле ему никогда не приходилось накачивать ее наркотиками в Колумбии, чтобы узнать правду, он купил выпивку и для Рене тоже. По его мнению, намерение сделать это казалось почти таким же плохим, как и сам поступок, поэтому для него было важно убедиться, что она также знает, что сейчас рядом с ним она в безопасности. Ему нужно было, чтобы все люди, которых он лишил самостоятельности этими трюками в прошлом, знали, что он никогда больше не попытается сделать что-то подобное. Ему нужно, чтобы они знали, что он никому не позволит сделать с ними что-то подобное. Он нуждался в том, чтобы они знали, что им больше никогда не придется бояться того, что в его присутствии есть что-то в их напитках. И, возможно, было нелепо думать, что они каким-то образом получат все это только от того, что он протянет им запечатанный напиток, а они примут его. Возможно, было нелепо рассматривать этот простой обмен как своего рода бессловесное обещание между ними. Но это был «маленький шаг» к тому «искуплению», о котором проповедовала Рене, и он чувствовал, что должен сделать его сегодня. Но затем Аарон снова полностью сбил его с толку, прежде чем у Эндрю появился шанс. Он открыл дверь в гостиную и увидел, что Аарон спешит к нему, и внутренне приготовился к заслуженному первому удару, но его брат не ударил его, он даже не прикоснулся к нему, он просто смотрел на него этими… Этими широко раскрытыми обеспокоенными глазами, как будто был рад видеть его, живого и невредимого, и это… Это совсем не соответствовало той реакции, что он ожидал от него. Это не выражение лица или тон человека, который ненавидел его за то, что он чуть не убил его двоюродного брата. Это не выражение лица или тон человека, что был зол на него за то, что он нанес еще больше ран членам своей семьи, которые Аарону пришлось бы излечивать. Это не выражение лица или тон человека, с которым он «покончил»… Это было так далеко от того, к чему он готовился, что он почувствовал, как вся энергия, которую он копил для боя, вытекает из его тела на пол. Рене потребовалась некоторая подсказка, чтобы он хотя бы вспомнил, что в комнате есть другие люди и что ему все еще нужно сделать. Поэтому, все еще чувствуя себя немного неуверенным и опустошенным, он протянул свое предложение мира, а затем занял место, которое Аарон необъяснимым образом оставил для него на диване (стараясь при этом не обращать внимания на отказ Кевина сесть рядом с ним). Как обычно, старшекурсники нашли способы вывести его из себя. Дэн со своими сплетнями, замаскированными под беспокойство. Сет со своим слишком медленным прогрессом в обучении тому, как не быть гомофобным расистским придурком. И Элисон с ее полным пренебрежением к личному пространству Нила и полной слепотой к его очевидному дискомфорту из-за того, что она так близко. Он все ждал, что Нил что-нибудь скажет, по крайней мере, убраться восвояси или скажет ей найти свое собственное чертово кресло, вместо того чтобы пытаться заползти к нему на колени, но он так и не сделал этого. Он просто позволил ей обвиться вокруг себя, технически не прикасаясь к нему, словно какой-то пластиковый пакет накинули ему на голову прямо перед тем, как в насмешку натянуть его, чтобы задушить. И, может быть, это не дело Эндрю, и, вполне возможно, ему следовало позволить Джостену вести свои собственные сражения, и, наверное, просто, может, он все еще немного выпендривался и просто нарывался; но ему становилось все труднее и труднее держать язык за зубами по этому поводу, когда он так ясно видел дискомфорт на лице Нила, как будто это был его собственный дискомфорт, а все остальные, казалось, довольствовались тем, что просто игнорировали его. Он держался до тех пор, пока Элисон не совершила ошибку, действительно прикоснувшись к нему, схватив его за руку и предложив накрасить ногти, а затем он набросился на нее и счел прогрессом с своей стороны, что это были просто слова, и дело не дошло до насилия. Только после того, как небольшая склока закончилась (и Элисон, наконец, отступила), проявились побочные эффекты от разговоров с Би или Рене почти ежедневные на этой неделе, и он начал переоценивать себя в своей голове. Его гнев и вторичный дискомфорт были вызваны прежде всего тем, что он наблюдал, как Элисон переступает границы Нила (и наблюдением того, как Джостен позволил этому случиться). Но если бы он был полностью честен с самим собой, возможно, какая-то крошечная часть этого была из-за того, что она предложила ему, переступив эти границы. Потому что маленький интимный ритуал, заключавшийся в накрашивании ногтей, был чем-то таким, что Эндрю мысленно присвоил себе. По причинам, что он даже не мог начать понимать, мысль о том, что кто-то, кроме него, держит его за руку, красит ему ногти, что кому-то было бы позволено делать все это, задела его за живое каким-то образом глубже и ранимее, чем когда он увидел Джостена и Дэя, прижавшихся друг к другу в постели. Он бы предпочел, чтобы Элисон предложила ему потанцевать на коленях или что-нибудь в этом роде, чем пытаться накрасить ногти Джостена, и это… В этом не было никакого гребаного смысла. Понятие ревности было для него новым, он даже не был уверен, что сможет признаться в том, что почти почувствовал, когда подумал, что Нил и Кевин «спали» (в менее невинной форме) тем утром. И Нил был абсолютно прав, что тоже злило, потому что какое, блять, Эндрю имел право расстраиваться, даже если это был блядский «Кев», как он думал. Нил не принадлежал ему, он не хотел, чтобы он принадлежал ему, поэтому тот факт, что он вел себя так по-собственнически и защищал его, был почти тошнотворной мыслью, с которой нужно было смириться… Но, по крайней мере, небольшая степень «ревности» к идее о том, что Нил «станет партнером» и займется сексом, имела смысл, по крайней мере, это была полунормальная и понятная реакция на кого-то, с кем у тебя, возможно, в какой-то момент почти что что-то было. Но сбить его с курса из-за чего-то настолько, блять, обыденного и невинного, как маникюр… Это безумная реакция. Эндрю сходил с ума. Краем глаза он заметил, как Нил схватил бутылку, что он оставил для него на столе, ту самую, которую он уже мысленно списал как очередную неудачу в попытке заставить Джостена принять его извинения. Нил немного осмотрел бутылку, на его лице появилось выражение легкой задумчивости и неуверенности, а затем он сунул напиток в сумку, чтобы либо выпить, либо выбросить позже. И это было ничто, такой маленький, почти несуществующий шаг к прогрессу, но… Черт возьми, если этот слабый привкус надежды и то, как глаза Нила встретились с его глазами — еще более синими и ясными, чем гаторейд, что он только что убрал, — все равно не заставили сердце Эндрю замереть в груди. Агась. Очевидно, Эндрю совсем поехал кукухой. Он был уебищно-конченым человеком, если этого было достаточно, чтобы почувствовать маленькое чудо. Ему придется поговорить с Би о том, чтобы запереть его в психушке или что-то в этом роде, прежде чем его безумие приведет к тахикардии только потому, что Джостен посмотрит на него, или еще к какому-нибудь дерьму. Некоторое время спустя Нил в очередной раз доказал свою невинность в равной (если не большей) степени, чем то, как он был развращен, когда не смог понять предупреждение Элисон о том, что тренер и Эбби потенциально могут делать нечто большее, чем «просто разговаривать». И с этого момента Эндрю полностью потерял представление о времени и реальности. Он так чертовски устал. В его голове и в его жизни столько всего происходило, и ни в чем из этого не было ни капли смысла, а он просто очень, очень устал. Так что он, черт возьми, абстрагировался от мира, он даже не знает, насколько долго, просто пытаясь не заснуть, и не успел он опомниться, как все уже выходили из комнаты после собрания, что Эндрю (каким-то образом) полностью пропустил, а Нил Джостен стоял перед ним с выжидающим взглядом и… Да, все это не имело смысла. Сначала Нил спросил его, принимает ли он наркотики, что сбило с толку, потому что Эндрю совершенно отчетливо помнит их дискуссию о его лекарствах, которые, в конце концов, могут быть, а могут и не быть подходящим рецептом для него. И тогда это прозвучало так, как будто на самом деле он говорил о пыли, что также сбивало с толку, потому что Эндрю принимал это дерьмо только тогда, когда не принимал лекарства, а сейчас он определенно их принимал… Но потом Нил обвинил его в том, что он принимает что-то более сильное, и… И тогда все начало обретать смысл, потому что Нил признался в том, что он подслушал разговорчики медсестры. Его «рецидив». Он разрывался между злостью на Эбби за то, что она говорила о нем за его спиной, раздражением на Нила за то, что он копался в вещах, которые его не касались, и снова был застигнут врасплох реакцией Аарона на обвинения. Но за то время, что ему потребовалось, чтобы попытаться сформулировать ответ на все это, Нил сказал совершенно неправильные вещи. Он назвал Аарона наркоманом, дилером, кем-то, у кого не должно быть доступа к рецептурному блокноту и… Он увидел красный. Эндрю вскочил на ноги, загоняя Нила в угол еще до того, как тот осознал, что он делает. В последнюю секунду ему удалось направить свой кулак в стену вместо лица Джостена, но ему потребовалось немного больше времени, чем следовало бы, чтобы успокоиться настолько, чтобы произнести свои слова, а не выкрикивать их. Если Нил Джостен хотел обвинить его в том, что он какой-то бездельник-наркоман или что-то в этом роде, тогда ладно, может быть, он немного заслужил, но не Аарон. Аарон заслуживал лучшего — он слишком много работал, — чтобы кто-то просто повалял его имя в грязи и поставил под сомнение его право быть ебанным врачом. Но было что-то в его глазах — что-то в том, как Джостен держался так спокойно перед лицом ярости Эндрю, — что просто обезоружило его так, как, казалось, способен был сделать только Нил. Поэтому, когда он попросил его объяснить, рассказать ему полную и честную правду о своем «рецидиве», Эндрю согласился на условиях, что он оставит его брата в покое и сначала даст ему немного времени, чтобы привести в порядок свои мысли. Это был не тот разговор, который он мог бы вести прямо сейчас. Это была не та правда, что он был готов раскрыть. Поэтому ему нужно было немного времени и пространства, чтобы отдышаться и понять, как сказать то, что ему нужно было сказать, не подталкивая его еще ближе к краю пропасти. Он наполовину ожидал, что Джостен откажется, скажет ему, что их сделка не оставляет места для отказа и отсрочек, но он бросил на него один взгляд и принял его условия, потому что… Потому что он был Нилом Джостеном, и каким-то образом он всегда знал, когда нужно дать немного пространства таким, как Эндрю Миньярд. Он покинул эту комнату так быстро, как только смог, но Аарон и Ники, к сожалению, следовали за ним по пятам. Он просто держал голову опущенной, а руки в карманах, пока не уселся в лексус, в попытках хлопнуть дверью и уехать до того, как у них появится шанс остановить его… Но Аарон стал быстрее, чем раньше (следствие нескольких недель тренировок с Нилом Джостеном), и он держал руку на двери Эндрю, оставляя ее открытой, с невысказанным требованием подождать на лице. Что ж, Эндрю ударил кулаком по рулю, глубоко вздохнул и постарался не потерять крупицы самообладания, когда ущипнул себя за переносицу и жестом попросил Аарона вставить свое слово. Аарон отпустил дверь, но все же преградил ей путь своим телом, чтобы Эндрю не смог захлопнуть ее, скрестил руки на груди и сам глубоко вздохнул. — Нам нужно поговорить. — Начал Аарон тем размеренным тоном, что наводил на мысль, что он сдерживается. — Прямо сейчас я не хочу говорить. — Эндрю откинулся назад, покачав головой. — Тогда мы поговорим позже, но ты от меня не отвертишься. — Аарон, я… — Эндрю оборвал себя, сделав еще несколько глубоких вдохов, прежде чем выдавить еще несколько слов сквозь зубы. — У меня прямо сейчас нет сил спорить с тобой. — Я не пытаюсь спорить с тобой. Я просто хочу быть рядом. — Почему? Ты сказал, что с мной, блядь, покончено, помнишь? Аарон немного неловко переступил с ноги на ногу, прежде чем пожать плечами и сказать: — Я передумал. — Почему? — Он снова задал вопрос с большим подозрением, казалось невероятным, что почти убивший Ники каким-то образом исправило то, что на самом деле сломило убийство его матери много лет назад. Аарон открыл рот, чтобы что-то сказать, и снова закрыл его, в его глазах читались нерешительность и неуверенность, когда он пытался сохранить беспристрастное выражение лица, еще раз слегка пожав плечами. — Ты сказал, что не хочешь говорить об этом прямо сейчас. Так что мы не будем… Я подожду, пока ты будешь готов поговорить со мной обо всем этом дерьме… Но когда-нибудь мы поговорим об этом, и ты позволишь мне сесть рядом с тобой в эту машину. — О да? И почему, черт возьми, я должен это делать? — Потому что мы заключили сделку, Эндрю. — Ответил его близнец с намеком на решимость, нахмурив брови. — И потому что я знаю, что ты не разобьешь эту машину, если я буду сидеть рядом с тобой… Я прав? Эндрю всмотрелся в лицо Аарона, а затем оглянулся через плечо, чтобы увидеть все еще подавленного Ники в нескольких метрах позади него, и глубоко вздохнул, прежде чем сказать. — Залезайте. Вы оба. Но никто не скажет ни единого блядского слова, иначе, клянусь богом, я вышвырну вас на обочину. Аарон выглядел почти торжествующим, а Ники немного застигнутым врасплох, но они оба сделали, как им было велено, и сели в машину. И все было именно так, как они оба сказали. Вся бесцельная поездка прошла в абсолютной тишине. И Эндрю не разбился с этим конкретным грузом, сидевшим на его пассажирском сиденье. И он не знал, что все это значит, и было ли это вообще реально или просто какое-то заблуждение, выдающее желаемое за действительное, но он знал, что не сможет продолжать «убегать», если его семья будет там, убегая вместе с ним. Час или два спустя Эндрю заехал обратно на стоянку перед Лисьей норой, безмолвно заглушил двигатель и вылез из лексуса, снова устремив взгляд на крышу. Он почувствовал на себе взгляд Аарона, поэтому повернулся к нему и дал ему освобождение и обещание одновременно. — Два дня… Дай мне сегодня поговорить с Джостеном, день на восстановление, а затем… Затем мы сможем поговорить. Хорошо? Аарон мгновение вглядывался в его лицо, и, на вкус Эндрю, в его тоне было слишком много мягкости, когда он согласился. — Хорошо. Эндрю кивнул и отвёл взгляд, чтобы не видеть отражение своего собственного лица, а затем засунул руки обратно в карманы и пошел прочь. И на этот раз Ники и Аарон не последовали за ним, но… Он каким-то образом все еще знал, что они с ним, что бы это ни значило… Так что, стоя на этой крыше, он чувствовал себя гораздо менее одиноким, чем всего несколько часов назад. И когда он отправил Джостену сообщение, ему показалось, что он скорее бежит к чему-то, чем наоборот. «Переговоры. Крыша общежития. Очень срочно.» И это было похоже на еще один маленький шаг, когда Нил сразу же ответил:

«Хорошо»