***
Одним днём он угрюмо помогает дотащить какому-то охотнику шкуру в посёлок— всё это время Зуко дёргается, ожидая очередного подвоха — и зарабатывает обед из свежепойманного мяса. Зуко наблюдает за тем, как охотник потрошит свою добычу с такой силой, что чуть не вываливается за пределы лагеря, и избавляет Зуко от перспективы заканчивать начатое завтра. Но это стоит того, чтобы через несколько вечеров Зуко ужинал без постоянного страха отравиться из-за незнания того, что он делает. Это было бы действительно иронично, учитывая, что дяди рядом нет.***
Единственное, чего Зуко не предвидел, это сколько же времени у него появится в одиночестве. Он по-прежнему путешествует в течение дня и теперь только он разбивает и собирает лагерь, готовит еду, ухаживает за Жасминой, стирает одежду. С последним он ещё не совсем разобрался, но он считает, что невозможно находиться в Царстве Земли и не быть покрытым грязью, поэтому он не знает сколько вины в его неумелости. Но как только со всем покончено, Зуко сидит у огня утром, отдыхает в тени в разгар полудня, полирует мечи вечером и размышляет, стоит ли оставлять свои запасы без присмотра, чтобы пополнить необходимое. В свободное время Зуко не особо хорошо справляется, особенно когда компанию ему составляют лишь его мысли. Он знает об этом. Тогда он, найдя довольно укромное место для лагеря, принимается выполнять ката — в основном вяло, но иногда бодро. Когда и это занятие начинает казаться слишком рискованным — в магии огня и магии земли не используют одинаковые приёмы, — он упражняется с мечами и выгибает своё тело в движениях до тех пор, пока в конце концов не достигает того закоулка в разуме, где не надо думать. Странно тренироваться без человека, который указывал бы ему, исправлял стойку или обращал внимание на промахи. Ввиду отсутствия того, кто подметил бы его ошибки, Зуко просто выполняет то, что ощущается правильным, и это выбивает из колеи. Сначала это чересчур напоминает время, когда он впервые попал на «Вани» и практиковал ката в своей комнате под покровом ночи музыки, потому что не хотел оказаться услышанным и раскрыть свои слабости. Встретиться с пламенем, даже с собственным, он пока был не готов, но ему всё равно нужно было заново научиться двигаться без падений. Однажды он случайно пускает по острию меча огонь, соединив стили и окунувшись в ошибочную интуицию, и вместо того чтобы отчитать себя за совмещение тренировок, усложнение задачи и всё ту же небрежность, присущую младенцу, позволившему своему пламени вырваться, он просто рассматривает танцующий по лезвию огонь. Рядом нет никого, кто съежился бы от подобного, никаких отговорок для поддержания своей компетентности, поэтому Зуко призывает чуточку больше огня и любуется тем, как оно смотрится на металле. Если он портачит и никто этого не видит, можно ли сделать вид, что ошибки и вовсе не было? Тренировки приносят дополнительное преимущество, полностью истощая тело и разум. Сон годами давался Зуко с трудом, но если организм требует его — у него получается заснуть, пускай никогда не выходит добиться такого состояния истощения, которое предотвращается наличие сновидений. Ему снятся плавание, потеря контроля, поимка Аватара и как его разрывает на части. В связи с этим, ночь за ночью просыпаясь с липким чувством страха, по утрам он должен чувствовать себя хуже, только вот Зуко уже более чем привыкший к кошмарам.***
Поскольку теперь дяди поблизости нет, Зуко более тщательно держит магию под контролем. Но в конечном итоге и он способен понять, что люди вне Народа Огня воспринимают пламя не так, как маги огня. Само собой, они распознали бы потоки пламени и частицу огня. Но никому не суметь определить разницу между природной силой огня и тем, что Зуко производит в костёр. А если Агни раскаляет воздух, никто не замечает, как он тоже перемещает тепло вокруг себя. Постыдно огромное облегчение приносит осознание, что до тех пор, пока Зуко сосредотачивается на тепле, а не пламени, он всё ещё может подкармливать внутреннее пламя нежеланными, непрерывными эмоциями, пока не начнёт чувствовать, что снова способен дышать. В особо плохие дни — таких большая часть — Зуко часами напролёт фокусируется на жаре вокруг, распространяет его медленными волнами или вытягивает из нагретых солнцем лужиц, впитывает в землю или остужает себя, в то время как сам воздух словно бы кипит вокруг. Он учится ходить практически в трансе, когда внутри не остаётся ничего, что можно было бы выжечь, и затем погружается обратно в мысли — неуловимые, праздные и безопасные.***
Вскоре Зуко снова оказывается в деревне. На этот раз не для собственных потребностей, а из-за почти закончившегося корма Жасмины. Чем больше они углублялись в Царство Земли, тем меньше еды попадалось ей для поедания. Он упускает взгляд на скудные остатки монет в ладони, жалея, что вблизи нет ферм в большем количестве, чтобы он мог украсть необходимое и при этом не было абсолютно очевидно, что это сделал один единственный на много миль странник. — Эй, пацан. — Зуко вскидывает взгляд на обратившегося к нему мужчину, который не является торговцем и, следовательно, не имеет никаких причин разговаривать с ним. Тем не менее взгляд у него совсем не масляный и не расчётливый, от каких Зуко научился избавляться как можно скорее. — Ищешь работёнку? — Я просто проходил мимо, — отвечает Зуко так, будто это не было совершенно понятно. Мысленно он неспешно рассматривает идею поработать и снова анализирует мужчину, выискивая любой намёк на обман. — Мне нужна помощь на день, — отзывается мужчина, скрестив тощие руки на груди, которая раньше с виду была широкой. — Мы перестраиваем забор. — Я никогда не занимался этим, — предупреждает Зуко. — Ничего сложного. — Мужчина оглядывает Зуко и, кажется, остаётся довольным увиденным. — Справишься. Получишь обед для себя и страусовой лошади. И несколько монет, если хорошо поработаешь. Зуко мешкает, раздумывает, в конце концов буркает в знак согласия и на приличном расстоянии следует за мужчиной к его ферме. С подходящими обещаниями можно заманить толпу людей во множество мест. Зуко не позволит себе не осторожничать, когда одна лишь Жасмина прикрывает ему спину.***
В работе и правда не выявляется ничего сложного. Мужчина — Зуко не утруждается спросить его имя, и тот отвечает ему тем же — говорил правду, что он справится, ведь от него по сути требуются только мышцы и готовность продолжать вопреки кричащему остановиться телу. В этом Зуко силён — это одно из его единственных умений, по словам Азулы, — и заработанный для себя и Жасмины обед вполне подходит. Впрочем, он не удивлён тем, что не получает монет — он расправился с задачей с гораздо большим количеством колкостей и раздражения, чтобы можно было расценивать как «хорошо».***
Зуко начинает присматривать работу, где требуется усилие, а не навык. Легкомысленность от физического труда тоже отлично помогает утомить тело, как и бездумность во время тренировок, несмотря на то, что бесполезная часть гордости Зуко постоянно ощетинивается на первое. Он пробует задавить её под удовлетворением от выполненной работы — существенной, заметной и достойной обеда. В обмене труда на еду и монеты он видит смысл, какого никогда не находил в попрошайничестве — таким образом он говорит себе: «вот, чего я достоин» и получает подтверждение. Выделенная на полдня работа бывшего наследного принца Народа Огня чаще всего стоит миски загадочной похлёбки, ломтя чёрствого хлеба, стога сена и не больше пяти монет. Наконец-то узнать свою стоимость для других странно утешительно. Зуко не считает себя вежливым или сговорчивым напарником, чтобы заслуживать другой награды, что он наглядно демонстрирует на каждой работе, и то, что его поведение встречается пожатием плеч и взглядом исподлобья, тоже утешает. Они ничего не требуют сверх того, о чём просят, а Зуко ничего не даёт им, кроме обещанного.***
— Эй, смотри куда идёшь, придурок! — Сам смотри, урод. Ослеп, что ли? — с сердитым взглядом огрызается Зуко и опускает камень, который тащил, в опасной близости от ноги мужчины. Несколько часов небольшая команда расчищала участок земли для посева или чего-то такого — Зуко не знает, он не задаёт вопросов, ему плевать, — и самоназначенный главным говнюк — который даже не знаком с фермой, его просто первого наняли — весь день действовал Зуко на нервы. — Для такого щуплого сопляка у тебя слишком длинный язык. — А у тебя слишком огромная башка для такого грёбаного тупицы, — парирует Зуко. — Теперь убирайся с моего пути. — Твоего пути? Ни по какому пути ты не пойдёшь, засранец. — В его словах едва ли была логика, но интонация враждебная, поэтому Зуко прекрасно понимает замысел. — Сейчас я покажу, куда тебе дорожка! — Сперва найди дорогу из своей задницы, — устало и рассерженно бормочет Зуко, не имея никакого желания разбираться с этим самодовольным мешком дерьма, выдающим себя за человека. «Ещё один оборот», — напоминает он себе. Ещё один оборот песочных часов фермера, и Зуко заберёт еду с платой и свалит отсюда. — Следил бы ты лучше за собой, — грозит мужчина, вторгаясь в личное пространство Зуко. — Будешь нести всякую чушь — разозлишь много людей. Как погляжу, ты не прилагал никаких усилий и в конце дня ничего не заработал. — С тобой никто здесь не согласится, — хмурится Зуко, скрестив руки. Он много часов вкалывал как проклятый, тогда как остальные бездельничали до конца дня. К тому же, ему значительно легче переносить раскалённые от солнца камни, чем другим. Он более чем заслужил свою плату. — Здесь никто не пойдёт против меня, — ухмыляется мужчина. — Не ради чудилы со шрамом вроде тебя. Зуко лишь закатывает глаза и оставляет камень на того, ни слова не сказав на высказывание по поводу его внешности, явно предназначенное вывести его из себя. Какие оригинальные оскорбление и угроза. Словно прочие работники имеют хоть малейшее представление о том, кто этот идиот такой, не говоря уж о том, чтобы подчиниться ему. Пресвятой Агни, вся сегодняшняя команда — кучка болтливых стервозных мудаков, и Зуко дождаться не может, когда эта чёртова работа будет окончена. Это не стоит обеда и горстки монет, которые ждут его в завершении.***
Если бы Зуко не был настолько утомлён работой и не пришлось бы восполнять безделье остальных, чтобы им всем заплатили, ему хватило бы ума увеличить расстояние между собой и фермой после раннего ужина. Если бы он в целом умел лучше читать людей, он бы уловил взгляды и переглядывания. Но Зуко просто опускает голову, показывая, что нет, он не желает беседовать, отвалите, большое спасибо. Агни сегодня было чрезвычайно палящим, а их временный работодатель — чрезвычайно скуп на пайки воды. Ему едва удаётся пристроить Жасмину на ночлег на первой попавшейся поляне, после чего он валится на спальный мешок; изнурение наконец настигает его и утаскивает в глубокий сон.***
Зуко просыпается от обрушившегося на спину тяжёлого веса. Воздух вылетает из лёгких, лицо вжимают в спальный мешок. Пробуждаясь от сна, Зуко дёргается, мечется и старается найти опору. Но руки придавлены своим же телом, неудобно подогнуты под грудью, ноги чересчур запутались для движения, а на своё сопротивление он только получает низкий смех и руку на затылке, крепче вдавливающую лицом в землю. — Говорил же тебе следить за собой, засранец, — выдыхают ему в ухо, и Зуко напряжённо цепенеет. — Пора нам преподать тебе урок вежливости. И тогда Зуко начинает паниковать. Не то чтобы до этого он был спокоен. Однако это месть, а не случайное злодеяние. В бою Зуко всецело уверен в своей способности постоять за себя, но его застали врасплох наихудшим образом: руки застряли под грудью, и он не может применить магию, оружие далеко и до него не дотянуться. Вдобавок «нам» очень отличается от «мне». Зуко точно не знает, что творится, но понимает, чем может всё обернуться, и не собирается этого ждать. Он принимается рьяно изворачиваться, пытается вызволиться, освободить руку из-под себя, где он может обжечься, найти опору ногами, чтобы сбросить груз со спины. Противиться и огненной сущностью. С захваченным телом у него ни черта не выйдет предпринять, разве что распалять и подавлять пламя, но так или иначе он цепляется за улавливаемый огонь. Он может потушить костёр и погрузить их во тьму: если Зуко будет ожидать этого, а они — нет, то он воспользуется моментом дезориентации в свою пользу и… Слышится глухое бульканье, а затем из Зуко выбиваются последние крупицы воздуха, когда мужчина падает на него полноценной удушающей тяжестью. Чёрт, этого он не ожидал, это нисколько не упрощает… Зуко наконец отмечает, что вес на нём — просто вес. Что он громадный и давящий, но не сдерживающий или вжимающий в ответ на сопротивление. Зуко не слышит ни единого звука, за исключением своего рваного дыхания. Он ёрзает и выворачивает голову в сторону. Втягивает свежий воздух, игнорирует запах затхлого пота другого человека и напрягает здоровый глаз, всматриваясь в темноту, прислушиваясь изо всех сил. Выискивая любую подсказку происходящего, уловки, следующего нападения. Зуко вспоминает, что этой ночью не потрудился развести костёр. Медленными осторожными движениями Зуко пробует вылезти. Не хотелось бы будить напавшего — напавших? — но, Агни, ему надо выбраться из-под мужчины, освободиться, двигаться и сражаться, выяснить количество людей и скрыться. Унять панику, чтобы перемещаться с оперативностью и целью, а не будучи ослеплённым от ужаса. Зуко упирается руками так, чтобы приподнять туловище, и ползёт вперёд, когда вес со спины съезжает и начинает заваливаться в сторону. Огонь рвётся ему в ладони, освещая путь к мечам, и Зуко бросается к ним, переворачивается, упираясь в дерево спиной и выставляя перед собой оружие. Пламя беспорядочно скачет, прокрадывается по лезвию вверх, пока страх уничтожает его контроль. Их трое. Он узнал голос с сегодняшней работы, но после бесконечно долгих ударов сердца Зуко понимает, что и те другие были на ферме. Возможно, притворялись, что не знают друг друга. Или, проведя половину дня в его обществе и решив прийти за ним ночью, объединились в связи с взаимной ненавистью к Зуко. Его потряхивает от потребности убираться отсюда, но первый напавший около его сумки, а двое других рядом с Жасминой — и, конечно же, все они рухнули в кучу, но это может измениться в любой момент. Зуко видит ножи, верёвки и дубины, и от запоздавшего ужаса мысли затуманиваются, дыхание становится излишне сбивчивым для надлежащей магии огня. Он всё держит клинки перед собой, дерево — за спиной, и ждёт того, что они предпримут дальше, потому как заставить себя сделать что-то другое не в состоянии. Он мог бы убежать сам, но не оставит Жасмину, а вынудить себя приблизиться и увести её не может. Зуко не знает, сколько стоит там, неподвижно пригнувшись и готовясь ринуться в бой, но пошевелиться не в силах. Но со временем он выделяет потрёпанное опаленное натяжение на огненной сущности — то же самое он испытывает, когда требует от неё слишком много, и внутреннему пламени необходимо ослабнуть, чтобы дать ей отдохнуть. Заторможенно, машинально он стряхивает с клинков искры в костёр, который не разжигал, и отпускает огонь. Однако он по-прежнему напряжён, от усилий внутреннее пламя вытягивается в струну, поэтому Зуко делает первый осторожный управляемый вздох с момента пробуждения. Сознательно уговаривает внутреннее пламя вернуться в центр груди, как не делал со времён первого обучения, пока не научился сдерживать свой огонь и не извергать его на всё подряд при каждом скачке эмоций. Почувствовав слабое натяжение, Зуко удивлённо моргает — ощущение, словно он пытается туго сжать свою огненную сущность и наряду с этим продолжает цепляться за окружающее его пламя. Он предпринимает ещё одну попытку, но снова чувствует рывок. Да во имя Агни, если он испортил свою магию ещё сильнее прежнего… В следующий раз Зуко следует за натягом, позволяя ему руководить своей огненной сущностью и быть ведомым, пытаясь понять, за что же цепляется, чтобы суметь отпустить это. Оказывается, его базовые знания стушёвываются настолько, что он вернулся к контролю и восприятию окружения уровня ребёнка. Зуко понятия не имеет, как быть с тем фактом, что его тянет обратно к напавшим. Он пробует отыскать пламя снова и снова, раз за разом, а после недовольно выдыхает и направляется за ним. Может быть, всё дело в страхе и потрясении, и его мозгу нужно, чтобы он успокоился и… От потрясения перехватывает дыхание — он чувствует, как огненная сущность ослабляется. Не в метафизическом смысле в его голове, а по-настоящему, как будто она рассеивается вокруг свечи. И лишь когда огненная сущность устремляется обратно, Зуко понимает, как долго и насколько сильно та была напряжена. Однако это был не огонь. Жар. В последние дни Зуко источал тепло вместо огня, чтобы обезопасить себя в пути. А охваченный паникой, он ухватился за то, что смог уловить — никаких факелов, костра или свечей он не ощутил и обнаружил… их. Зуко медленно выпрямляется, настороженно опуская мечи. Оглядывает по-прежнему не шевелящиеся силуэты. Вот чёрт.***
Трясущимися руками Зуко второпях собирает сумку и не утруждает себя попытками остановить дрожь. Их тряску видят только он и Жасмина, а она ничего не скажет. Агни, на неподвижные фигуры, развалившиеся поверх его спального мешка, Зуко едва способен взглянуть без спазма в желудке. Часть него так и ждёт, что мужчины бросятся в очередную атаку. Другая же представляет из себя пронизывающую тревогу, неподвластную контролю. Зуко быстро управляется со сбором вещей и почти всхлипывает от облегчения, когда обходит двух других мужчин и обнаруживает Жасмину, смотрящую на него сонными глазами. Пока он располагает седло и привязывает сумки на место, её хорошо знакомый клюв ласково обнюхивает ему волосы. Этого практически хватает, чтобы прорваться через исступлённое оцепенение и заставить его разрыдаться, на что Зуко сейчас не может тратить силы. Он готовится взобраться в седло, машинально оборачивается проверить тыл и медлит, заметив отблеск света от костра на кинжале в руках одного из мужчин. Выглядит качественно. Ему не помешал бы такой. Долгое мгновение Зуко колеблется, застряв между суровым практичным снабжением и видами эмоций, на которые у него нет — и не будет — времени. Практичность одерживает верх, как всегда. Он давным-давно научился откладывать свои желания в целях выживания. Поверхностно дыша, спешными движениями Зуко обыскивает тела. Тела, тела, тёплые, но остывающие, чёрт, чёрт, чёрт. Он выбирает два лучших кинжала, не трогает монеты в их раздельных кошельках, потому что никогда не помешает выглядеть так, словно имеешь меньше, чем есть на самом деле, и завязывает всю еду в один из мешков. Оставляет за собой искровые камни, сменную одежду, пропахшую кислым потом, и клочки ткани, слишком маленькие для носовых платков, которые были вырезаны из одежды. Зуко не хочет думать об этом много, или о небольшом вырезанном коте на дне одного из мешков — он удивительно похож на фигурку, с которой игрался ребёнок фермера, когда Зуко уходил с ужина. По всей видимости, другие рабочие всё-таки подчинялись тому мужчине.***
Остаток ночи Зуко не смыкает глаз. Жасмина позади греет ему спину, пока он всматривается в темноту, навострив слух для любого шума поверх естественных звуков леса. Рукояти мечей в руках успокаивают. Мысли громкие, предельно громкие, абсолютно все, ни одной ясной и различимой — только гудящий ужас, чересчур острое воспоминание того, каково цепляться сознанием за не-пламя Сокки, и неимоверное, трепетное облегчение, что Зуко никогда не пытался сделать что-то помимо этого.***
Несколько дней Зуко не суётся в деревню. Ощущая его опасения, Жасмина скачет быстрее и запальчивей привычного темпа, который он позволяет ей вести. Раньше Зуко соблюдал осторожность с попадающимися на дороге людьми, но теперь он полностью остерегается их — в нём сквозит враждебная настороженность. Если она сидит в нём, Зуко уводит их с Жасминой в лес, а если пропадает — за выступы скал, когда зудящий страх оказаться замеченным и преследуемым становится невыносимым. Страх этот хуже, чем когда-либо было с выслеживающей его Азулой, потому как Зуко знает, чего ожидать от неё. Тренировки помогают — хотя он только притрагивается к мечам, — как и физические нагрузки в целом. В один из дней, когда тревога становится невыносимой, Зуко начинает трусцой бежать за Жасминой и обнаруживает, что на определённом этапе усталости он так же эффективно вкладывает в свои движения эмоции, как делает это с магией огня, покуда единственная цель по другую сторону — чувствовать опустошение и ступор. Свою магию Зуко удерживает в узде. Почти так же, как когда боялся собственного огня. Пожалуй, даже крепче, потому что в этот раз ему нужно следить не только за пламенем на коротком поводке. И рядом нет дяди, который остановил бы его, лишись он контроля.***
Зуко исчерпывает своё продовольствие быстрее, чем должен был, ограничивая себя при таком небольшом запасе. Но пожитков у него имелось гораздо больше, чем раньше, пускай он не позволяет себе думать над причиной, и к тому же именно Жасмина требует немало пищи, что в результате приводит его обратно в деревню. Зуко отказывается от предложенной работы, даже несмотря на то, что фермер выглядит старым, добрым и напоминает ему дядю. Он расстаётся с куда большим количеством монет, чем ему следовало, в обмен на мешок чёрствых зёрен и возможности убраться отсюда как можно скорее. А это, как выясняется, в последнее время имеет огромную ценность для него.***
Вскоре Зуко снова приходится работать. Он знал, что это произойдёт, а когда это в конце концов случается, он ведёт себя сдержанно и осмотрительно и категорично отказывается трудиться со всеми, кроме нанявшего его человека. Однако также ему удаётся преобразить свои гордыню и темперамент в отчуждённость, а не враждебность и агрессию. Кажется, всё идёт хорошо, хоть весь день Зуко и представляет из себя дёрганный раздрай — огонь непрерывно извивается прямо под кожей. Его довольно неохотно приглашают поработать на второй день, и он, заслышав сумму выплаты, так же нехотя соглашается. Ночуя не под звёздами, а в пристройке фермера, Зуко бодрствует не только по обычным причинам. Дезориентированный и нервный из-за нечёткой видимости, он мысленно раз за разом пытается напоминать себе, каково находиться внутри стен.***
У него возникает плохое предчувствие. Внутреннее пламя бурно мечется, руки чешутся схватиться за рукояти мечей. Он в очередной безымянной, на этот раз некрупной деревеньке. Еды у него в запасе ещё на два дня странствий, но чёрт, возможно, ему стоит рискнуть и проверить, хватит ли ему продовольствия, чтобы найти другую ферму, потому что ему не нравится вид мужчины, предлагающему работу в обмен на пропитание. В нём нет ничего дурного, он просто высокий, мускулистый и подвижный настолько, что Зуко понимает: этот человек явно умеет драться. Зуко не хочет приближаться к нему. И всё-таки ему необходимы припасы. Он прислоняется к боку Жасмины, разрешая ей изучить свой затылок, и взвешивает все варианты, поглаживая рукоять меча. Он может согласиться на работу — мужчина сказал, что пробудет в деревне ещё час, если Зуко передумает, — держать огонь близко к коже и быть готовым выжечь себе путь из любых неприятностей, даже если в будущем это навлечёт ещё больше проблем, чем Зуко будет способен осилить. Ещё он может вернуться на дорогу и понадеяться, что им удастся придерживаться реки и что не понадобится уходить слишком далеко, чтобы отыскать очередную ферму. Или… Рукоять меча тёплая от солнца. Успокаивающее тепло, уравновешивающее острое лезвие, мощь, уверенность и контроль при использовании. — Эй, путник. Да, ты, к кому мне ещё обращаться? Зуко поворачивается вполоборота на голос, бегло осматривает мужчину — кузнеца — и расслабляется, не подметив какой-либо непосредственной угрозы, хотя сам факт, что его вообще окликнули, настораживает. Зуко не выглядит как человек, у которого есть деньги на… подковы для страусовых лошадей. Или что там хочет продать этот мужчина? Пресвятой Агни, у Зуко сейчас нет душевных сил, чтобы избежать неприятной беседы о торговле. — Ищешь работёнку? — Зуко удивлённо моргает. — Видал, как ты разговаривал с Бо. Меня зовут Хэй. Хочешь поработать? — Я не разбираюсь в кузнечном ремесле, — осмотрительно сообщает Зуко. Если ему не захотелось идти с Бо из-за его размеров и силы, то этот мужчина не намного лучше — всего лишь ниже и крепче. Скорее как «неподвижная стена», а не стремительная скорость, которую излучал тот другой наниматель. Если придётся, у Зуко получится убежать от Хэя. — Знаком с огнём? Зуко ничего не отвечает и медленно разворачивается лицом к кузнецу. Хэй хмыкает, заметив его шрам. — Ну, если не боишься его, мне и моей жене пригодится помощь с мехами. Обычно этим занимается дочь, но ей сегодня нездоровится. Взгляд Зуко перемещается за плечо Хэя к открытой витрине, и он видит полную энергичную женщину, занятую чем-то за прилавком. Чаще всего Зуко не встречаются жёны, за исключением обеденного времени. Да и лавка открыта, поэтому не похоже, что его втянут куда-то без шанса на спасение… Он переводит взгляд на слабый бодрый огонёк внутри, затем — обратно на Хэя. — Что надо делать?***
Кузница приводит его в восторг. С мехами достаточно легко работать, тем более что Зуко нет нужды делать всё правильно, чтобы пламя возрастало и уменьшалось как требуется. Это лёгкая, самая элементарная магия, отличающаяся от медитации над свечой лишь размером огня и движениями тела для вида. У Зуко появляется много времени на осмотр, и он даже толком не знает, с чего начать. Непринуждённое управление огнём Хэя, использование пламени для благих целей, спокойствие пары рядом с расплавленным металлом и летящими искрами… Зуко мог бы пробыть здесь несколько дней, и ему всё равно было бы чем насладиться. Немного погодя Хэй замечает его интерес и принимается объяснять, что же он делает: рассказывает о закалке, охлаждении и придании формы; о том, какие металлы обладают лучшими свойствами, а какие становятся хрупкими, если их пережечь или перегреть. Зуко пронзает острым уколом ностальгии, и он осторожно тянется к своей огненной сущности, не пытаясь ухватиться за неё или помыкать ею, а просто чтобы почувствовать то, как выдерживают при определённой температуре для обработки железный стержень, как жар от него струится в воздух и воду и возвращается обратно в виде огня. Этот ритм и периодичность завораживают. Зуко не в силах оторвать взгляд от Хэя, поражённый тем, какой прекрасный контроль над пламенем имеет этот не-маг и как он подчиняет себе не только огонь, но и жар таким способом, о котором никто, кроме дяди, никогда не говорит. Зуко чувствует, как часть его разума, не затянутая в происходящее перед ним, устремляется к открывшимся возможностям. На что будет способен мастер магии огня с такими знаниями не о самом огне, а о том, что ещё может огонь помимо обычного горения?***
Со временем Зуко подмечает, что все медяки мира быстро заканчиваются, если всем нечего продавать. Всегда ли так в Царстве Земли? Или причиной тому служат засуха, голод и война? Становится намного сложнее отыскивать леса, заросли деревьев и всё, что не является кустарником; фермы попадаются реже, а их владельцы отказываются давать то, что у них есть, даже в обмен на работу. Совсем скоро и воды становится меньше: всё чаще поиски Зуко приводят к мутным руслам реки и высохшим прудам. С каждым пройденным шагом он чувствует, как начинает ослабевать и скатываться к состоянию, близкому к горячке. Каждый вдох насыщен пылью до такой степени, что горло ощущается ужасно запёкшимся, и Зуко сомневается, что сможет когда-нибудь заговорить даже при желании. С большой неохотой он собирается с духом, чтобы вновь применить магию огня, пытаясь отвести тепло и охладить себя с Жасминой. Он отстранённо жалеет, что рядом нет мага воды — раньше и подумать не мог, что будет хотеть чего-то подобного. Даже с магией, защищающей их от адской жары, мысли Зуко путаются всё сильнее. Чем выше поднимается Агни над головой, тем сложнее сосредотачиваться. Или, возможно, всё дело в использовании магии. Может, внутреннее пламя выжигает его изнутри. Наказывает за то, как его применили, или за то, что игнорировали. И то и другое одинаково вероятно, раз Зуко всё больше уплывает из реальности в туманное марево, замкнутый в чрезмерно плотной коже, обгорающий вместе с ней, пока не перестаёт отличать прошлое от настоящего.***
Жара сменяется грозой. Зуко улавливает её приближение задолго до того, как она наступает. Поначалу он и не догадывается, что это такое, слишком утомлённый и рассеянный, чтобы определить потрескивающее покалывание прямо под кожей и осознать, что оно действительно здесь и это не просто воспоминание из детства о том, как он наблюдает за ураганом из безопасности своей комнаты. А затем вдалеке на землю обрушивается удар молнии, и внутреннее пламя Зуко призывно взлетает. Зуко вздёргивает голову, останавливает Жасмину и оборачивается на запад, где на горизонте видит пятно грозовых облаков. Не задумываясь, он тянет её с дороги и направляет через кустарниковые заросли прямиком в бурю. Зуко дышит полной грудью впервые за несколько дней. Кожу покалывает. В их сторону дует влажный, наэлектризованный ветер. На признаки воды Жасмина набирает темп, и чем ближе они подбираются, тем выше подскакивает сердцебиение Зуко. С первыми упавшими каплями дождя Зуко спускается на землю. Торопится выставить свою единственную чашку, миску и небольшую кастрюльку. Пальцы саднят: в выжженной земле он выкапывает мелкое углубление, обкладывает его камнями, чтобы вода могла накопиться, а не сразу же впитаться в пересохшую почву. Он слабо привязывает Жасмину, сбрасывает её седло и устремляется к центру бури, следуя за нескончаемым влечением внутреннего пламени. Когда дождь усиливается, Зуко запрокидывает голову, ловя языком капли. Беспорядочные мысли цепляются за незнакомое ощущение того, как намокшие волосы липнут к голове; хватаются за то, как дождь прокладывает ручейки в грязи, покрывающей его тело. Всемогущий Агни, Зуко настолько одурманен, что едва способен идти прямо — он передвигается слишком быстро, перейдя из практически бессознательного состояния в повышенную бодрость. В венах рокочет напряжение, внутри что-то скручивается, всё крепче и крепче, взвивается, дикое, заставляя потряхивающего Зуко балансировать между контролем и высвобождением своей магии. Раньше ему всегда приходилось основательно контролировать свои реакции на грозу, одёргивать несдержанные края собственного пламени и строго удерживать его во внутренних стенах, вынуждая себя не чувствовать ничего, помимо свербящего возбуждения. Зуко постоянно должен был находиться на виду и присутствовать на «Вани», у него никогда не представлялось возможности позволить ослабить контроль. И прежде он не мог подобрать слов, чтобы описать ощущения. Однако сейчас здесь только он и широкая пустая земля. Первый разряд молнии встряхивает его — она по-прежнему в нескольких милях от него, но огненная сущность Зуко теперь внутри бури, и он воспринимает удар молнии как руку, проникающую внутрь его тела и впивающуюся пальцами в кости. Внутреннее пламя оживлённо взлетает, и вместо того чтобы усмирить его, Зуко разжимает хватку и позволяет ему откликнуться на грозу. Потрескивающая энергия бежит по конечностям, и внутренне пламя Зуко взметается навстречу. Он чувствует, как оно вьётся вокруг от чужеродной силы, как напрягаются и подёргиваются мышцы, словно что-то проскальзывает ему под кожу, занимает место в сердцевине, а пульс бьётся в такт буре. Очередной разряд молнии, и Зуко вскрикивает, задирая голову к скрытому высоко над тучей Агни. Дождь бьёт по запрокинутому лицу, размывая зрение и стекая между раскрытых губ. Его кровь полыхает, каждый нерв гудит и трепещет от макушки головы до пальцев ног. Внутреннее пламя извивается, дёргается, вздымается от энергии бури, пока не находит равновесие. На коже вспыхивает призрачно бледный огонь, алые края которого мерцают бело-голубыми искрами. Контуры пламени окружают его тело и при этом не обжигают, его огонь кружится в энергии грозы, а Зуко лишь завороженно смотрит и интуитивно обращается к своей огненной… нет, тепловой сущности. Он вздрагивает, давясь воздухом и чувствуя, как нечто в буре отзывается. Тотчас же вспыхивает удар молнии, и Зуко падает на колени. Онемевшее горло тщетно сдавливает крик, тело скручивает — по нему проходится неукротимая волна. Энергия молнии сплетается на нём, вокруг него, внутри. Зуко ощущает каждую клетку своего тела, костей, вен, наэлектризованного пламени. Он различает все пути своей ци, её отдалённые границы внутри себя самого, о которых он даже не подозревал. Его сознание гонится за энергией по всему телу, как вдруг он понимает, что преследует собственный огонь — а тот, неуправляемый, грохочет в нём. Зуко валится назад на сырую землю, закрывает глаза от напора воды и открывает рот дождю, а огонь — молнии, которая всё ещё в милях отсюда. Он позволяет пламени вести его и на последующий разряд выгибается дугой, гиперчувствительный в такой мере, что едва способен узреть грань между собой и своим пламенем, где заканчивается он и начинается буря, в то время как воздух наполняется статическим напряжением. Зуко чувствует, как из него выплёскивается огонь, как он струится по голой земле, переплетаясь с его огненной и тепловой сущностями. Лежит, распростёртый на земле, лицом к небу, напрягаясь всем телом. Он не призывает пламя обратно, просто даёт буре и внутреннему пламени перемещать, руководить им и показать очертания себя же, освобождённого от всего, кроме неистовства внутри.