***
После бури — совсем другое дело. Зуко позволил молнии перекатываться по нему так, как ей только заблагорассудится, и его тело до сих пор потряхивает от воспоминания — это отклик, который возвращается с не меньшей мощью. Часть него жаждет ещё, тогда как более значительная часть знает, что его тело, вероятно, не выдержит столько всего; что не все грозы ощущаются так же. Всего один раз Зуко чувствовал то же самое, и он не разрешал себе думать об этом… несколько месяцев. А сейчас, когда отголосок бури ещё очень свеж, Зуко не может перестать вспоминать о том разе. Без активной, пристальной фокусировки его сознание продолжает возвращаться к грозе, следом к другому шторму, затем к голубым глазам, глядящим через мокрые волосы, а после — к переулку, где нетерпеливое пламя мечется под кожей, а Сокка ловит искры из его дыхания, словно в тот момент не мог представить себе ничего лучше, чем касания к огню Зуко. Вспоминать это довольно неприятно. Зуко осведомлён, что его чувства никогда и никуда не пропадали, но он-то считал, что ему удалось прийти к некоторому состоянию… безрадостного принятия? Покорности по поводу бессмысленности желать чего-то, пока он едва сводит концы с концами? Мрачного понимания, что последнее письмо Сокки — то самое, которое Зуко потерял во взрыве и волнах — не имело значения, потому что подобного рода вещи не для него? Но раскрепощённая энергия грозы взбудораживает мысли Зуко. Она порхает на задворках разума подобно призраку чувства, которое отказывается оставаться погребённым; воспоминанию отказа от контроля и ожиданий ради влечения, желания и ощущения того, как же восхитительно было поступить так. Агни, видимо, именно так маги огня теряют контроль. Не во вспышках гнева или ослеплённые яростью, а соблазнённые зовом сирены собственного пламени.***
Кое-что не меняется. Если сон ухитряется словить его, Зуко снятся ледяной ужас и чересчур слабые руки. Поимка Аватара и осознание, что он держит монстра и не может отпустить. А когда он резко просыпается — крики застревают за губами, в горле саднит от них — и собирает в ладонях огонь, чтобы напомнить себе, где и в каком времени он находится, маленькое пламя приносит успокоение, какое доселе не всегда имелось, прямо как тепло находящейся рядом Жасмины. Эта перемена, по крайней мере, желанна.***
Завидев первый военный патруль вдалеке этого жалкого подобия дороги, Зуко едва не ныряет в прикрытие низкорослых кустов — это было бы малоэффективно и очень подозрительно. Он принуждает себя оставаться на Жасмине и не сводить глаз с её шеи, а не метать предупреждающий взгляд, который, он знает, покажется им слишком золотым. Солдат всего трое, их форма приблизительно такая же грязная, как одежда Зуко. Они сутулятся и бездельничают, на что солдаты Народа Огня никогда не осмелились бы в присутствии Зуко. Это самые долгие две минуты в его жизни — или недавней жизни как минимум, — пока они идут по дороге, переговариваются между собой и, минуя его, бросают на Зуко беглый взгляд. Проходит ещё более долгая минута, прежде чем Зуко решается выпустить их из своей тепловой сущности и утихомирить внутреннее пламя.***
Должно быть, Зуко приближается к центру Царства Земли, потому что это первая повстречавшаяся ему деревня, где размещены солдаты. Само по себе селение такое же грязное и неплодородное, как и все другие, из-за чего напрашивается вопрос: почему же войска расположены конкретно здесь? Может, Зуко подходит к границе территории Царства Земли, которую необходимо защищать? Ему не особо нравится ход этой мысли, учитывая, что он далеко от колоний и действующего местоположения войск Народа Огня, и принимая во внимание количество раз, когда призыв в армию указывался в качестве причины недостатка рабочей силы, товаров, всего. Узнав, что здесь военные, Зуко в ту же секунду почти разворачивается и уходит. Но активное избегание может разжечь любопытство, а ему нужно быть настолько неприметным, насколько способен странный путник с дурным характером и огромным шрамом на лице. Во всяком случае, ожог вряд ли будет примечателен солдатам Царства Земли. И эта мысль ему тоже не особо нравится. Зуко пригвождает взгляд к шее Жасмины, стараясь наблюдать краем глаза и благодаря Агни и всех, кто внимает, что солдаты находятся по его правую сторону, а не левую. Сердце стучит так громко, что ему едва удаётся расслышать что-либо ещё, помимо своего рваного учащённого дыхания. Он обязан взять себя в руки, поскольку «паническая атака посреди деревни» и «неприметность» плохо сочетаются. Зуко не удивляет, что солдаты следят за ним неприязненными косыми взглядами, пока он ведёт Жасмину к воде и привязывает её, к счастью, спокойными пальцами. К настоящему моменту он привык к осторожности. Пресвятой Агни, обычно Зуко, ступая в деревню, проявляет более чем достаточно осторожности ко всем. Однако, перебирая свои мешки, привязывая вещи, которые запросто можно украсть, и пряча то, что довольно тяжёлое для привязывания, он удивляется тому, что солдаты ведут себя враждебно и со всеми остальными, хотя нередко враждебность кажется особенным подарком, припрятанным лишь для него. Глубокий бодрящий вдох, и Зуко заставляет себя отступить от хорошо знакомой громады Жасмины к тому, что должно являться торговой лавкой. Он держит дыхание под контролем, даже если внутреннее пламя встревоженно взметается, когда солдаты отталкиваются от стены, к которой они прислонялись, будто все они только и ждали движения от него. Зайдя под тень навеса продавца, Зуко разрывает от облегчения, что так его не окружат, и тщетного желания уйти из поля зрения взглядов в спину. — Чего тебе? Зуко оценивает измученные узкие глаза владельца, напоминая себе, что он всегда сможет поджечь всё кругом и сбежать, если понадобится. У него получается встретить грубые слова мужчины краткостью, а не злостью. — Соль. — Четыре медяка за мешок. Услышав цену, Зуко хмурится. Дороже, чем следовало быть. Помимо этого у него кончаются запасы, и ему хочется есть, несмотря на недостаток воды и неизменную потливость. А ещё ему необходимо сохранить всё, что может попасть в здешнюю ловушку. — Шесть монет за два мешка. — Идёт. Что ещё? — Кормовое зерно. — Остался только мешок. Пять медяков. Зуко хмыкает. — А рис? — Два мешка. Семь медяков за каждый. Зуко хмурится. — Это завышение цен. — Нытьё не увеличит количество риса. Зуко сердится, потому что нытьё обычно всегда вынуждало кого-то чудесным образом находить больше риса для продажи. Но крики не оказывают того же влияния, если он не принц, а за спиной не маячит Народ Огня. Теперь всё, что у него есть за спиной, это те чёртовы солдаты, из-за которых он весь нервничает и дёргается. Зуко видит, что и сам продавец волнуется, и это не помогает справиться с потребностью схватиться за мечи. — Ладно, — бормочет Зуко. — Вода? — Говорю тебе и всем прочим, — ворчит продавец. — У меня есть… — внезапное приглушённое хихиканье заставляет мужчину стиснуть зубы, — несколько литров. Зуко переводит взгляд в поисках источника смеха. — Что насчёт… — он наконец замечает двух детей, пригнувшихся рядом с углом навеса и ухмыляющихся друг другу, — чего-нибудь горячего? — Здесь у нас такого… — выскакивает один из мальчишек, бросает что-то и снова опускается за навес, — нет. Ай, да пошло оно всё, — шипит мужчина, и Зуко слышит характерный звук разбившегося позади него яйца. — Что за чертовщина, Джиан? — брюзжит раскатистый голос. Зуко поворачивается взглянуть на опасность, сердце замирает — надвигаются солдаты, один стирает с затылка яйцо. — Напрашиваешься на неприятности? — Нет, сэр, — торопливо отвечает продавец, опустив голову в быстром поклоне. — Никаких неприятностей. — Нет? Тогда, может, это был ты? — Солдат обращает свой разъярённый взгляд на Зуко. — Хочешь завязать драку, чужак? Устраиваешь скандал? — Нет. — Зуко глубоко и медленно дышит, сохраняя нейтральный голос — дядя бы гордился — и отзывая пламя от кончиков пальцев. Эту проблему можно будет решить с помощью мечей. Солдат принимает недоверчивый вид, окидывает Зуко настороженным взглядом, а затем смотрит на небольшую груду скопившегося товара на прилавке — без яиц. — Видел, кто бросил яйцо? — Нет. — Зуко не хочет знать, что такой мужчина сделает с маленьким мальчиком. — «Нет» — это твоё любимое слово? — Нет. …Вероятно, вышло излишне агрессивно, но огонь обжигает горло, отзываясь на угрозу в языке тела солдата. Вспыльчивый контроль в дополнение к сдерживанию огня никогда не был сильной стороной Зуко. — А у нас тут опытный юморист, — медленно тянет солдат, скрещивая руки с крепкими мышцами. — Давненько таких не было. — Мы не хотим проблем, Гау, — говорит продавец. — Всего лишь ведём торговлю. — Что ж, не буду отвлекать вас, Джиан. — Мерзкая ухмылка. — Просто заберу наш обычный налог. Зуко застывает, когда Гау подходит, намеренно вторгаясь в личное пространство и этим напоминая Джао, отчего по коже бегут мурашки. Солдат берёт воду и соль с прилавка. — Эй, это… — Не надо, — тихо и спешно произносит продавец, обрывая возражение Зуко и зарабатывая недоумённый взгляд. — Лучше прислушайся к старику Джиану, шкет, — хохочет Гау, явно наслаждаясь напрасным недовольством Зуко. — Я не шкет, — огрызается Зуко, глядя на воду в руке Гау и задумываясь, выдержит ли бурдюк в схватке. — Нет? Ну, значит, ты достаточно взрослый, чтобы тебя призвали на службу. У Зуко чуть не срывает крышу при мысли вступить в армию Земли. — Да ты наверняка увиливающий от армии трус, шкет. — Ухмылка, когда Зуко вздрагивает. Он терпеть не может, когда его называют трусом. — Не переживай, бегать недолго осталось. Им понадобится больше свежего мяса для Народа Огня, раз Омашу больше нет. Слова поражают Зуко как удар сзади по голове — неожиданный и скоропостижный, оставивший его оглушённым и выбитым из колеи. Он расплачивается за корм и половину мешка риса, а солдаты неторопливо уходят, оставляя их позади. Омашу… больше нет? Его захватили? Народ Огня? Справа раздаётся тихий голосок: — Спасибо, что не выдали меня! Омашу настолько близко к побережью и колониям, что Зуко вечно удивлялся, как город не пленили давным-давно. Если Народ Огня снова всерьёз вознамерился напасть на Царство Земли, а не просто защищать территорию, то со стратегической и символической точек зрения Омашу — хороший вариант для начала. Гораздо лучше, чем Ба Синг Се. — Мы можем накормить вашу страусовую лошадь! Зуко мельком смотрит на мальчишку, пытающегося тянуть Жасмину за поводья. Что могло вызвать внезапное давление на Царство Земли? Зуко мгновенно понимает, что это глупый вопрос. То же самое, что привело к непредвиденной атаке на Северное Племя Воды после долгих лет обоюдного невмешательства: возвращение Аватара нарушило то хрупкое равновесие, которое мир обрёл для себя. — Пожалуйста? Идёмте, я вам должен! В том странном сне наяву Сокка упоминал Омашу. Но каким образом сознание Зуко могло придумать нечто подобное, если он не слышал ни об одном плане о настоящем захвате Омашу с момента… Сердце пропускает удар. Сокка сказал, что видел Азулу в Омашу. Это имело бы смысл, если бы это сообщил именно он, а не подсознание Зуко. — У нас даже есть мясо на ужин! В озадаченном неверии, что они с Соккой действительно поговорили, Зуко выверенно дышит. Это чувство сразу же затмевает подкрадывающийся ужас, что Азула преследует вовсе не его. Великий Агни, конечно же, Аватар перевесит на чаше весов между захватом Аватара и возвращением Зуко домой в цепях. Это значит, что им с дядей изначально не требовалось сбегать так далеко и быстро. Подтверждение, что поимка двух изгнанных бывших наследных принцев — второстепенная проблема для Хозяина Огня, должно принести облегчение. Вместо него Зуко кружится между тем, что реально и что может оказаться правдой; между обычными догадками и чистой выдумкой, рождённой из столь сильного желания. Зуко теряется в своих мыслях до тех пор, пока визг свино-курицы резко не выдёргивает его из рассеянности, и он осознаёт, что в гудящей панике принял предложение поработать от ребёнка, кидающегося яйцами. Проклятье.***
Семья предлагает корм, жилье и еду, включающую мясо, а Зуко указывает, что не чинил ни одной крыши в своей жизни. Все настаивают, что это достаточно просто, и с этим пунктом Зуко научился кое-как справляться. Сперва он не планировал задерживаться, тем более после стычки с солдатами, но отец мальчика, Гансу, с изнурённым и побитым внешним видом выглядит добрым. А мать, Села, обладает усталой практичностью, что напоминает о лейтенанте Джи и успокаивает некоторые из суетящихся мыслей. И они не спрашивают, почему он смеётся, когда мальчишка говорит, что его зовут Ли. Они не требуют, чтобы он ответно назвал своё имя, поэтому Зуко решает остаться.***
Поскольку мальчик достаточно смел, чтобы швыряться яйцами в членов своей армии — враждебно ведущей себя по отношению к местному населению, — Зуко не удивлён, что Ли достаточно смел, чтобы последовать за ним на крышу и весь полдень подавать гвозди с черепицами и надоедать личными вопросами. Гансу лишь вздыхает и посылает ему виноватый взгляд, поэтому Зуко пытается абстрагироваться от вопросов вроде «откуда вы», «каково там» и «а вы скучаете» и сосредоточиться на изучении правильного размещения черепиц. Для этого нужно больше ловкости, чем на привычных ему работах, но и много внимания, чтобы он хотя бы не вздрагивал каждый раз, когда Ли надумывает спросить о чём-то новом. Зуко хочет, чтобы мальчишка ушёл, но не знает, как воплотить это в реальность, чтобы за это его не выпроводили из фермы. Гансу в целом не разыскивал помощь, чтобы терпеть бессменную колкость Зуко, пока тот остаётся здесь. Но Зуко понятия не имеет, как быть с этим ребёнком. Он не был рядом с детьми… никогда? Много лет? Аватар считается? А если Зуко сам тогда был ребёнком? Настойчивость Ли разузнать обо всём и всех, независимо от чьего-либо ещё мнения на этот счёт, напоминает ему Азулу. Зуко более чем уверен, что нельзя относиться к ребёнку тем же образом.***
Той же ночью Зуко лежит, прислонившись к боку Жасмины, и всматривается в потолок сарая, который ему выделили на ночлег. Звёзды ярко светят, в небе полная луна. Чаще всего Зуко лучше спится как раз в такие ночи, но он не может заглушить свой разум настолько, чтобы приблизиться к дремоте. После новостей об Омашу засыпать подобно риску. Возможно ли, что его сон наяву, который он принял за тепловой удар или ранние признаки помешательства, был вовсе не сном? Сокка рассказывал что-то об Омашу и Азуле — то, что он сам знать не мог. Хотя это способно быть плодом его подсознания: не то чтобы определённые голоса в Кальдере не высказывались о захвате города. Но… «Чокнутая Синька»? Это не его прозвище. Зуко никогда не подумал бы об Азуле в этом ключе, даже неосознанно. А это значит… что? Если тот сон в самом деле не был сном, если Сокка каким-то образом снова занимается духовными штучками, преодолевает расстояние и пространство к Зуко и связывается… Во имя Агни, они оба были полными идиотами. Ведь Сокка тоже так однозначно считал всё это вымышленным. Что произошло между ними, раз они делятся чем-то и не понимают, что другой может услышать? Раз единственный способ быть открытыми друг с другом — в бессознательном состоянии? Зуко ёрзает, шепча извинение, когда Жасмина чиркает в сонном возмущении. Чёрт, он не позволял себе так много размышлять о Сокке уже давно. Но в ночной тишине, под безопасностью полной луны, он в кои-то веки выбирает не сопротивляться и позволить мыслям течь туда, куда им вздумается. Тут же представляет себе раздражённую хмурость на лице Сокки из того сна; вспоминает, как тот беспечно подошёл, чтобы коснуться его, словно Сокке всегда хотелось положить на него руки, и удерживало его лишь бодрствующее сознание. Зуко вздрагивает и откатывается от Жасмины, слишком перегретый и неусидчивый, чтобы оставаться рядом с ней. После зноя летнего солнца ночной воздух как шёпот прохлады, и Зуко повторно содрогается — сильнее, чем того заслуживает температура, вспоминая ощущение весеннего ветерка на лице и звук масок, падающих на землю. Агни, как же он хочет этого — настолько, что чувствует себя в огне. Будто в венах до сих пор прячется грозовая молния, хотя Зуко знает, что исчерпал её остатки много дней тому назад. Он хочет увидеть тёплые от смеха глаза Сокки, хочет увидеть неровное биение пульса на его шее. Хочет ощутить его руки, тепло и улыбку на своей коже. Хочет, чтобы Сокка обвился вокруг его тела; хочет в свою очередь оплести его и утонуть в дикой, сумбурной пульсации его не-пламени. Зуко отдал бы многое за это. Он отдал бы всё за шанс, если бы уже не было поздно. Зуко открывает глаза навстречу ночному небу, вдруг озябнув в летнем холоде, пускай в груди полыхает внутреннее пламя. Уже слишком поздно. У него был шанс, и он не воспользовался им. У него было множество шансов, а теперь ему придётся жить с последствиями своего бездействия. Он должен помнить, что это всё не для него, теперь нет, и не имеет значения, насколько легко вызывать воспоминания. Он должен помнить, что такое никогда не подходило ему. Зуко выравнивает дыхание, непреклонно отдёргивая внутреннее пламя, чего не делал долгое время. Обратную сторону кожи больше не покалывает от напора огня, но теперь мышцы сокращаются от мерцающей непоседливости. Зуко беззвучно рычит и вскакивает на ноги, руки без труда находят в темноте мечи. Земля вокруг сарая выглядела плоской и гладкой, когда было светло. Отличное место для упражнений с мечами и основательного выматывания организма, потому что Зуко знает себя довольно хорошо и понимает, что сегодня ему не удастся заснуть, если тело будет так потряхивать — и если в этом помещении с видимостью уединения нет возможности позаботиться о проблеме как обычно. Поэтому он будет тренироваться, вкладывая силы в физическое состояние — не этого жаждет его тело, но это всё, что Зуко может ему дать. Мечи рассекают воздух, и он принимается выполнять ката, начиная с основных приёмов, переходя дальше к промежуточным и продвинутым техникам и импровизируя, когда те заканчиваются. Медленно и быстро, заземлённо и легко, с жаром, ползущим под кожей в такт взмахам, пока от него не остаются только движение, ненасытность и горение.***
Зуко не спит, но больше не двигается к тому моменту, когда Агни выглядывает из-за горизонта, посылая по крови шипящую энергию. Как будто она нужна ему ещё больше. И всё же её хватает, чтобы он приоткрыл глаз. Из-за усталости и спокойствия Жасмины он лишь замирает, а не испуганно вскидывается, обнаружив сидящего на другом конце двора и взирающего на него Ли. — Ещё рано, малец, — сипит Зуко более хриплым голосом, как будто всю ночь кричал, а не просто утопал в образах всего того, что могло заставить его кричать. — Ты хорошо владеешь своими мечами. Зуко моргает. — Спасибо. Мальчик похож на более открытую и менее язвительную версию Азулы. — Покажешь мне? — Что? Звучит так, словно Ли успел повидать много чего. Пресвятой Агни, как же Зуко рад, что ночью решил поупражняться с мечами, а не с собой. — Научишь меня? — Ли с энтузиазмом подаётся вперёд. — Я хочу быть как ты! Более открытая и менее язвительная версия Азулы, прежде чем она узнала каков мир. — Ладно, — вздыхает Зуко, с небольшим кряхтением садится прямо, и изнурённые тренировкой мышцы протестуют против дополнительных телодвижений. — Но за один день ты не достигнешь хороших результатов. — Ничего! — восклицает Ли, вскочив на ноги. — Я буду много заниматься! И правда совсем как его младшая сестра.***
Обучение Ли основам того, как не поранить своё же лицо, даётся Зуко удивительно легко. С другой стороны, большую часть своей жизни он торчит на основах многих вещей. Они даже не притрагиваются к мечам, к большому разочарованию Ли. Но Зуко не полный дурак, даже если вся эта ситуация напоминает ему о том, как он впервые учил Азулу забираться на её любимое дерево. Тот раз был ошибкой, когда спустя несколько часов Зуко резко свалился с него. Он вкладывает в ладонь Ли ветку и пользуется своей для подталкивания его ног или постукивания по руке, если его плечо начинает опускаться. К тому моменту, когда Ли наконец-то уходит проделать утреннюю рутинную работу, он невероятно гордится собой: ему почти удалось не спотыкаться на протяжении первой половины самого упрощённого ката, которое Зуко смог придумать. А Зуко чувствует себя поразительно безмятежно, даже больше, чем после ночной тренировки, словно для распутывания мыслей требовалась лишь концентрация на чём-то простом и незамысловатом. Приблизительно похоже на медитацию в начале дня — то, чем Зуко не был в состоянии заниматься после того, как под ним взорвался «Вани». Или будто кто-то равняется на него — то, чего не было гораздо дольше.***
Зуко уезжает после завтрака, к огромнейшему разочарованию Ли и заметному облегчению Гансу. Дополнительная помощь в создании водостойкой крыши во время засухи не слишком перекрывает опасность в виде безымянного, владеющего мечами, неразговорчивого незнакомца, который пьёт твою воду и ест твою еду. Зуко выводит Жасмину на дорогу, чтобы обойти деревню стороной, и почему-то не удивляется, когда встречает на пути идущих Гау и других солдат, словно они поджидали его. — Понравилась ночь в доме Гансу, шкет? Явно поджидали. — Странно, что они вообще отпустили тебя. — Гау ковыряет в зубах, глаза полуприкрыты и ехидны. — Я был уверен, что они собирались найти замену сыну, прямо как мелкий сопляк подыскивал себе нового старшего брата. — Что? — хмурится Зуко, слово вылетает вопреки здравомыслию. Ему нисколько не хочется принимать в этом участие, но Зуко не по нраву, что Гау и его дружки так зациклены на ферме. — Они ничего тебе не рассказали? — гогочет один из солдат. — Маленький Сенсу отправился на войну года два назад, и с тех пор от него не было вестей. До этого момента. Зуко смотрит на жестокую усмешку на губах солдата и гадает: неужели армии Царства Земли так тяжело выделить одного компетентного человека, который будет отсеивать таких людей? Всего одного. Они правда настолько отчаялись, раз хотят, чтобы их цвета носил кто-то, кто в шаге от вымогательства? — Мы только что получили вести для семьи Гансу, Ли и Селы. — Зуко дёргается от того, как солдат протягивает имя Селы. — Весь полк маленького Сенсу был захвачен пеплоедами. А тебе известно, как они развлекаются со своими пленниками. Зуко неуютно смещается в седле. На самом деле ему ничего не известно об этом. Он знает кодексы поведения, которые предназначены руководить каждым аспектом во взаимоотношениях армии Народа Огня. Он знает правила войны, которые должны соблюдать все нации. Но глядя на этих отморозков в форме Царства Земли, Зуко вдруг задумывается, сколько вообще людей придерживаются правил так же добросовестно, как он. — Эта семейка будет умолять тебя вернуться, даже такого тощего, — смеётся Гау. — Сенсу вот-вот разоденут в доспехи Народа Огня и убьют его же земляки. Или, может, они захотят посмотреть, как долго он продержится без криков, когда столкнётся лицом к лицу с настоящим огнём. — Взгляд Гау задерживается на его шраме. — Вижу, в этом деле у тебя есть опыт, шкет. — Почему вы это делаете? — спрашивает Зуко напряжённым от бешенства голосом вопреки всем усилиям не показывать им, что они задели за живое. — Это же ваши люди. — Ты прав, — усмехается Гау. — Это мои люди. Моя деревня. Здесь я могу делать всё, что захочу. И тебе лучше убираться отсюда. Не люблю чужаков в своей деревне, а нам ещё делится новостями с горюющей семьёй. Зуко мутит от нетерпения на лице Гау, даже если он подталкивает Жасмину вперёд, принимая предложение уйти и держась обочины дороги, чтобы не пришлось проезжать между ними. Его не перестаёт мутить, пока он обдумывает их слова. Не только о семье Ли, а о том, что они сказали про пленников Народа Огня. Зуко не хочет, чтобы это оказалось правдой, не хочет верить, что люди вроде Гау могут говорить что-либо достоверное. Но из сожительства с Азулой он знает, что ложь не всегда так же хороша, как горькая правда. Зуко повидал достаточно Народа Огня и его военачальников, чтобы уяснить: сказанное Гау не является чем-то невозможным. Совершал ли нечто подобное в Ба Синг Се дядя? Или он заваривал чайник чая и смотрел на происходящее со стороны? В конце концов, военачальник обязан принимать специальные меры, чтобы поддерживать высокий моральный дух войск во время многолетней осады, и Зуко кажется, что для этого требовалось больше, чем постоянные ночи музыки, если задействовано настоящее сражение. Зуко впервые серьёзно задумывается о том, что значило для дяди быть Драконом Запада. Что понадобилось, чтобы заслужить это звание, кроме впечатляющих дешёвых трюков. Что значит, если генерал дал ему кинжал из Царства Земли в качестве подарка. Зуко кажется невозможным представить своего улыбчивого, терпеливого дядю в роли того, кто допускает подобные пытки. Впрочем, Зуко сказал бы, что невозможно сделать нечто такое, чтобы оклеймить себя предателем — и посмотрите, где он теперь.***
Пускай Жасмина продолжает уносить его дальше от фермы, Зуко не может перестать думать об угрозе в словах Гау. В глазах солдат была издевательская порочность, очевидное наслаждение от причинения эмоциональной боли другим. Вели бы они себя так же рьяно, если бы Зуко не спровоцировал их? Сосредоточились бы на семье Ли, если бы Зуко не привлёк их внимание в самом начале? Чёрт. Зуко замедляет шаг и останавливается поздним утром. Жасмина незамедлительно начинает исследовать его широкополую шляпу на наличие чего-то вкусного, а Зуко запрокидывает голову к свету Агни, вздыхая. Он ещё не очень далеко ушёл от фермы, чтобы возвращение обратно измотало его. И не то чтобы ему есть куда идти. Он может развернуться. Даже если Зуко уже предчувствует покалывающий стыд, который он испытывает по возвращении на ферму, чтобы обнаружить скорбящую семью и ничего более, то всё будет в порядке, если не считать потери сына.***
Ничего не в порядке. Рассказ Селы искажённый, скачущий и повторяющийся. Она порхает над Гансу, угрюмо сидящим за кухонным столом с каменным лицом. Картинка складывается легко. Гау и его люди передали новости, а затем попытались забрать Гансу с собой, потому что каждая семья должна отдать в армию Царства Земли мужчину, а раз Сенсу уже покойник, значит, семья Гансу толком ничего не предоставила. Ли не согласился и напал на Гау с кухонным ножом, так что солдатам довелось забрать Ли. Если мальчишка так стремился пролить кровь, тогда пусть делает это ради царя. Во время пересказа Зуко едва дышит, руки крепко скрещены на груди, словно это может уберечь его от собственной же глупости. Он даже не показывал мальчику, как нужно обращаться с ножом, только объяснил основы, чтобы однажды Ли, оказавшись в непосредственной близости от меча, не отрезал себе пальцы на ногах. Второго даже не осуществилось: размах, равновесие и движения ножа и меча совершенно… Зуко предотвращает направление этой мысли. У него нет никаких оправданий. Ребёнок попросил у него поиграть с острыми штучками, и вместо отказа он повёл себя так, словно мальчишка был Азулой, а это место — Кальдерой, и конечно же дети должны уметь обращаться с оружием и конечное же им надо знать, как ранить других. Идиот, идиот, идиот. В те времена это был ужасный стимул, сейчас — ещё хуже, но конечно же Зуко сделал это снова, потому что он ничему не учится. — Что будет, если я его освобожу? Села медленно отмирает на его тихие слова, нарушившие тишину с момента, как её иссякли. — Что? — Если я освобожу Ли из места, куда его забрал Гау, — объясняет Зуко. — Что произойдёт тогда? Они вернутся и заберут его снова? — Нет… — неспешно проговаривает Гансу. — Нет, мы… мы можем пустить слух в деревне. Он слишком юн. Если Ли уйдёт, люди будут бояться, что их дети последуют его примеру. В деревне позаботятся о том, чтобы он остался. Зуко размышляет над словами Гансу, недоумевая, почему деревня ещё не заботится о том, чтобы люди Гау свалили и оставили их в покое, раз уж у них есть власть вернуть Ли под свою защиту. — Но вам придётся занять его место. Гансу печально пожимает плечами. — Рано или поздно каждый мужчина вынужден сражаться. Зуко переводит взгляд на Селу — мрачную, смиренную и прощающуюся, даже если пока не озвучила этого вслух. Она удерживает с ним зрительный контакт довольно долго — дольше, чем устраивает Зуко, немало времени прячущего свои глаза Народа Огня, — но в итоге отрывисто кивает. Зуко вздыхает и коротко трёт ладонями лицо, изумляясь, как он сумел оказаться настолько замешанным всего за один день. Он совершенно уверен, что бытие беженца, предателя или кем бы он там ни был, должно действовать не так. Но дело сделано. Зуко может всё исправить, если они хотят этого.***
Когда Зуко приезжает без шляпы для грядущей битвы, деревенская площадь пустует. Глаза непрерывно двигаются, принимая во внимание безлюдность и неестественную тишину. Он замечает фигуру Гау и его людей, подсвеченных солнцем, и силуэт Ли, привязанного вроде какого-то заключённого к телеге. Если бы внутреннее пламя уже не ломилось в кожу, вида связанного мальчика хватило бы, чтобы оно вырвалось наружу. Как бы то ни было, Зуко отодвигает ярость в тот уголок разума, где она будет полезным топливом, а не помехой. Ему интересно, в самом ли деле солдаты ждали его появления, судя по их построению. Когда всё закончится, Зуко понадобится переосмыслить собственную предсказуемость. — Я же говорил, что вы заплатите за это! — увидев его, выпаливает Ли — дерзкий, праведный и необычайно юный. — Говорил, — смеётся Гау, следя за ним, пока Зуко спрыгивает с Жасмины и вытаскивает мечи. — У нас тут предсказатель появился! — Отпустите мальчика, — говорит Зуко, контролируя дыхание, чтобы голос разнёсся по всей площади. В этом он хорош. И если ему удастся не подстрекать их, быть может, всё закончится куда проще. — А ты смелый, шкет, отдаю тебе должное. — Гау качает головой, в предвкушении похрустывая костяшками. — Пришёл в мою деревню и указываешь мне? — Вы не заслуживаете носить эту форму, — цедит Зуко пробираясь вперёд осторожными, продуманными шагами. — Вы даже не достойны умереть от рук Народа Огня. Как-то слишком для нежелания провоцировать. Гау усмехается так, словно Зуко дал ему именно то, на что он надеялся, и машет остальным солдатам позади него. — Слыхали, парни? Этот шкет считает, что может просто прийти и оскорбить нас. И что же, мы стерпим это? Зуко переступает, поворачиваясь правой стороной, чтобы держать трёх солдат в поле видимости, в то время как те рявкают отрицания с угрозами и начинают распределяться по площади. Копья сверкают на солнце. Зуко стискивает мечи, заставляет мышцы расслабиться. Сражение с солдатами Царства Земли делает его патриотом? Или он по-прежнему предатель? Солдаты вдруг наступают, и Зуко больше ни о чём не думает. Мечи не столь же хороши, как его старинные дао, но они всё равно поют в его руках. От первой атаки Зуко уклоняется, без усилий проскальзывая под копьём и выпрямляясь, чтобы врезать держащим рукоять кулаком в живот мужчины. Тот заваливается вперёд, и Зуко пинает его, дабы сбить с ног его товарища, и уже поворачивается, чтобы словить второе копьё клинком. Он перенаправляет его в воздух и сокращает расстояние к сделавшему ненадёжный выпад солдату, ударяя того в лицо. Мужчина падает с закатившимся глазами, а Зуко позволяет инерции развернуть себя и подобраться. Сбитый с ног солдат поднимается, нога Зуко описывает идеальный полукруг и выбивает из его рук оружие. Треск черенка копья приносит удовлетворение, как и ошарашенное потрясание солдата, глядящего на две половины своего оружия, пока Зуко не отбрасывает его ударом локтя в висок с прижатым к внутренней стороне предплечья лезвием. Оборачивается к последнему выстоявшему — тому, которого ударил первым, — стоящему на коленях, обхватывающему живот и находящемуся на подходящем уровне, чтобы Зуко впечатался ботинком в его лицо и отправил в отключку. Секунду Зуко анализирует, убеждаясь, что их тела неподвижны. Под кожей бьётся огонь. Затем он поворачивается к Гау, отстранённо подмечая, что они собрали публику любопытных лиц, выглядывающих из окон и приоткрытых дверей. Изнутри доносится несколько спешно приглушённых возгласов. — Отпустите мальчика. — Это вряд ли, маленький паршивец, — бормочет Гау, вытаскивая из-за пояса парные молоты, легко прокручивая их и делая несколько непринуждённых взмахов сквозь воздух. Зуко глубоко вдыхает и занимает стойку чуть ниже. Вот это уже интересно. Военные молоты встречаются редко, и Зуко уверен, что ему пришлось бы постараться изо всех сил, чтобы поднять хотя бы один из них, что уж говорить о таком небрежном размахивании. «Инерция, — думает он, слегка поворачивая мечи в более оборонительную позицию. — Уклоняйся, измотай его. Потом используй его же инерцию против…» Гау топает по земле, почва под ногами Зуко содрогается — и это единственное предупреждение, прежде чем в него летит острый камень. Зуко действует инстинктивно, скрещивая оба меча, чтобы отразить удар, практически воссоздавая блокирование магии огня, и щурится от попадающих в лицо обломков камней. Быстрой чередой следуют ещё больше булыжников — Гау хохочет, далеко вне досягаемости Зуко. Или что могло быть в его досягаемости, если бы Зуко мог задуматься о защите: он уворачивается от одного камня, прорывается через второй, разрубает третий, но получает в лицо облако обломков и не видит четвёртый, когда тот попадает ему в живот и сбивает с ног. От силы удара Зуко перекатывается по земле. Он задействует короткий управляемый взрыв тепла, чтобы выжечь песок с лица — лучше пепел, чем грязь — и наконец останавливается. Он смутно улавливает поддерживающие крики и, вставая на ноги, взирает исключительно на Гау. Повторно осматривает поле боя. С новым расстоянием станет легче блокировать атаки, что Зуко на руку. Но Гау выглядит так, словно вышел на чёртову утреннюю прогулку, и Зуко понимает: он устанет уклоняться от камней гораздо раньше, чем тот вымотается от их швыряний. Тогда заставь его попотеть. Зуко резко бежит — не вперёд, а в сторону, двигаясь рваными скачками, вынуждая Гау обернуться, последовать за ним, постоянно поднимаясь и опускаясь в низкую стойку. Зуко отстранённо догадывается, что дома за его спиной могут оказаться в опасности — не то чтобы ему подсказывают крики и подбадривания изнутри, — а Гау постепенно принимает вид, словно ему весело всё меньше и меньше, бросая увеличивающиеся по размеру камни быстрее и быстрее. Зуко отражает, уворачивается, ныряет и раскачивается, но ему нужно найти способ прервать эту последовательность и поскорее. Он шагает навстречу следующему валуну вместо того, чтобы обойти его, расставляет ноги и бросается вперёд, полагаясь на элемент неожиданности и самонадеянность Гау — пожалуйста, пусть это будет самонадеянность. В вихревой вспышке вращающихся лезвий Зуко обрушивается на мужчину сверху. Гау хмыкает, отступая от его атаки и избегая удара, но также теряя свою позицию. Это даёт Зуко короткую передышку от уклонений от валунов и ставит в такое положение, что доводится увёртываться от размахиваний молота — и чёрт, возможно, валуны были предпочтительнее. Каждое блокирование молота лезвием вибрирует по рукам Зуко с поразительной силой, едва не выбивая из его рук мечи и заставляя повреждённое ухо слаженно звенеть. У него по-прежнему нет времени напасть, только защищаться. За исключением того, что теперь он близко и не успевает поразмыслить или предпринять что-нибудь, кроме блокирования, уклонения и снова блокирования. Гау наносит удар двумя молотами, который сотрясает мечи, а удивлённое оханье Зуко нарушает его контроль дыхания и ритм. Чёрт, для следующей атаки не удастся вовремя поднять мечи. Зуко приседает — короткие волоски на голове колышутся, когда над ними пролетает молот. Спасение, но ошибка: теперь Зуко низко согнут в позиции, которая дозволяет Гау вложить ещё больше мощи в замах. Зуко отшатывается назад, перекатывается через плечо и вскакивает на ноги точно в срок, ловя грудью прямоугольный валун. Зуко сметает с ног, он хрипит, и по площади разносятся крики, когда он останавливается и не поднимается. Пытаясь убедить конечности двигаться вновь, он с приоткрытым ртом смотрит в бледное небо, щурится от яркого света Агни. Дрожит земля — приближается Гау. Тело не поддаётся, пальцы сокращаются вокруг рукоятей мечей, в грудной клетке сковано, пятки вяло вскапывают грязь, чувство равновесия пульсирует в такт звону в повреждённом ухе. В голове размыто, кружится, отдаляется, словно в этот момент он не должен находиться в сознании, только вот представляется почти невозможным вырубить мага огня королевской семьи при дневном свете, даже такого слабого, как Зуко. Он думает, что Азула огорчится, если у неё больше никогда не будет возможности завершить свой удар молнии, нацеленный в него. Возникнут ли те же ощущения, что и во время грозы? Или за этим будет крыться больше личности Азулы — нечто острое, пронизывающее и ледяное? Гау загораживает солнце, нависает, поднимая руки, чтобы окончить бой, и конечности Зуко оживают, давая ему прерывисто втянуть воздух и высвободить своё пламя. Зуко вскидывается на ноги — лезвия сверкают, пламя прорывается наружу. Гау шокировано роняет молоты, пятится назад, и Зуко замирает, осматривается и притягивает огонь обратно, позволяя ему спуститься по мечам. Глаза Гау настолько широко распахнуты, что Зуко видит сплошь белок. Затем они решительно суживаются, руки мужчины стискиваются в кулаки, в ответ грохочет земля. Зуко впервые бросается в атаку — мечи звенят, пламя гонится следом. Устремившись вперёд, Зуко чувствует свирепую ухмылку на лице. Дерётся он на чистом инстинкте, с мечами и пламенем в почти безупречной гармонии. Он сокращает расстояние и вынуждает Гау обороняться, раз за разом нарушая его положение до тех пор, пока солдат не оступается, спотыкаясь и теряя бдительность достаточно для того, чтобы Зуко с разворота шибанул ногой по голове, повалив Гау на землю. Спокойный и остающийся наготове, Зуко остаётся на ногах, внутреннее пламя восторженно воет, тогда как Гау лежит и мутно глядит на него с земли. Солдат не пытается подняться, поэтому Зуко с легкостью отзывает огонь назад, чувствуя, как он сворачивается в его центре, норовистый, дикий и ликующий. — Кто… кто ты такой? — наконец сипит Гау со стекающей по лицу кровью. — Меня зовут Зуко, — отвечает он, возвращая остатки пламени обратно под кожу. Внезапный гвалт взволнованного перешёптывания отвлекает внимание Зуко от поверженного солдата на площадь. Жители деревни выбрались из своих домов и слышали его объявление — он видит их перекошенные, побелевшие от страха лица, из-за которого его желудок скручивает. Точно. Магу огня здесь не будут рады. Не в Царстве Земли и в особенности не в такой дали от побережья, где их едва терпят за пределами колоний. Зуко подавляет гадкое ощущение и разворачивается к центру площади и телеге, с облегчением обнаруживая, что Села уже прибыла и возится с путами Ли. Она поднимает на него взгляд, лицо напряжено, и становится перед Ли. У Зуко уходит больше времени, чем должно, чтобы обозначить это движение как ограждающее. — Ни шагу ближе, — произносит она дрожащим от непереносимого ужаса голосом, отступив назад, чтобы сын оставался за её телом. — Ни шагу. Предупреждаю вас. — Села… — Зуко останавливается, медленно убирая мечи в ножны. Как будто она страшится именно их. — Мне знакомо имя Зуко, — выплёвывает она, не сводя с него взгляда, и продолжает копошиться с верёвкой вокруг её сына. — Я наслышана о принце, которого изгнали, потому что даже Народа Огня не смог вынести его преступлений. — Взгляд её впивается в шрам, лицо кривится. — Я наслышана о том, что его отцу пришлось изувечить его, чтобы он больше никого не смог обмануть. Зуко не может дышать. — Это… это не… — Вам не обмануть нас, принц Зуко, — шипит Села, срывая последнюю верёвку, и тянет Ли от телеги, ни на секунду не отводя от него взгляда. Из угрозы. Зуко не в силах сдвинуться под отвращением на её лице. Он беспомощно смотрит на Ли, который взирает на него с такой лютостью, которая должна быть незнакома кому-то столь юному. — Тебе здесь не место! — выкрикивает Ли. — Уходи! Мы ненавидим тебя! Зуко пятится на шаг назад, не осознавая, что движется. Отрывает от них взгляд, чтобы оглядеть площадь, и что-то тугое и шаткое сдавливает горло, когда он видит враждебность вокруг себя, импровизированное оружие в руках, постепенное группирование сильнейших впереди. Готовящихся предпринять что-либо по отношению к нему, хотя несколько минут назад они подбадривали его к победе. — Я уйду, — тихо говорит Зуко, делая ещё один шаг назад и держа руки вытянутыми. Как будто присутствующие здесь поверят, что руки мага огня останутся пустыми. С ничего не выражающим лицом Ли отворачивается, не сопротивляясь, когда Села закрывает его от взора Зуко. Пламя под кожей неприятно зудит, пока он возвращается к Жасмине, всеми усилиями сохраняя невозмутимость на лице. Все взгляды внезапно напоминают публику, зрителей, морских стервятников, жаждущих обглодать остатки того, что раньше было наследным принцем. Зуко покидает деревню с её ненавистью за спиной, с закипающей неприязнью, которую они никогда не проявляли к злоупотребляющим своим положением солдатам. Пресвятой Агни, Зуко был глуп, очень-очень глуп, раз посчитал, что у него получится сыграть героя. Что его поступки возымеют какое-нибудь воздействие, а не ухудшат ситуацию. Сглупил, забыв, что он никому не нужен за то, какой он есть. Даже Сокке он был нужен без причастности Народа Огня, которая его не устраивала. Даже дядя не желал тех неровных остатков, которые не вписывались в предусмотренное для него место. Даже сам Зуко попытался превратить себя в кого-то другого, кого-то лучшего, кого-то более достойного, чем эта версия него, которую он так отчаянно хочет оставить в прошлом.