Эти недосказанности

      Быть хорошим племянником сложнее, чем Зуко ожидал — и это так ему свойственно. Хорошие племянники не спорят со своими дядями, не сердятся на них и не кричат. Они пьют чай, играют в пай-шо — понятное дело, дядя нашёл себе дорожный набор — и ничего не поджигают в порыве ярости. С последним Зуко справлялся, но, потягивая третью за день чашку чая, он твёрдо стискивает зубы: раз дядя хочет этого, то он попробует, чёрт возьми.       Когда они покидают останки деревни, дядя с радостью берётся выбирать направление в виде исключения, потому что Зуко физически, психологически и эмоционально очень измучен, чтобы настаивать на своём маршруте. Приятно просто позволить Жасмине рыскать по его затылку и для разнообразия плестись за кем-то, а не прокладывать дорогу. Темп их медленнее, чем тот, который Зуко стал бы задавать. Но дядя ещё ранен, им всё так же некуда податься, для Азулы они в любом случае не являются первоочерёдной задачей, поэтому Зуко не видит смысла возмущаться по поводу скорости.       Однако же он подозревает, что дядя порядком злоупотребляет своей травмой, пускай хороший племянник никогда не подумал бы о таком. А всё дело в том, что спустя день после получения ранения дядя был более чем подвижным для тренировок, так что его внезапная неспособность ходить весь день наметилась как-то слишком уж вовремя. Но Зуко не может быть хорошим племянником и при этом игнорировать дядю, когда тот начинает стонать и корчиться сродни худшим актёрам Угольного острова. Он никак не перестаёт это делать, потому они продолжают останавливаться, чтобы поглазеть на цветы и травы, но оптимистично называют это отдыхом.       Ежедневно Зуко чувствует понемногу поднимающийся изнутри вой. Но он действительно старается, поэтому заставляет себя медитировать, делать глубокие вдохи и прожигать взглядом неживые предметы вместо дяди. К тому же у него в принципе нет никакого права негодовать. Дядя не получил бы повреждений, если бы Зуко был чуточку лучше.       Но, Агни, ему очень хочется, чтобы дядя прямо говорил о своих потребностях и прекратил ходить вокруг да около.       — Лес с этой стороны холма сильно отличается от места, где мы обедали, не правда ли?       — Мы останавливались два часа назад, — цедит Зуко, расслабляя пальцы, стоит Жасмине недовольно пискнуть от крепкой хватки на поводьях.       — Да, столько часов странствия! Большой стресс для организма.       — Мы обедали только что.       — Организм нуждается в топливе, когда восстанавливается. И когда пытается перебороть негативные последствия боли, — добавляет дядя на фырканье Зуко. — А ещё он высасывает энергию! Порой я даже испытываю головокружение из-за…       — Ладно, — перебивает Зуко, удерживая рычание внутри, ведь, да поможет ему Агни, хорошие племянники не рычат. — В мешке за тобой есть мясо.       — Надо же, так оно у нас есть! А знаешь, мясо такая трудноусвояемая пища. Вкусная, но надо долго жевать. Это так утомляет, особенно если ещё и едешь верхом…       — Можешь идти.       — Или идёшь! Ведь мясо лучше всего смаковать, ты не согласен? Оно хорошо сочетается с чашечкой…       — Хочешь опять устроить привал?       — О, ну что ты, конечно же я бы не хотел замедлять наш путь, но в такой славный день… и учитывая мою рану…       Зуко зажимает переносицу.       — Сможешь продержаться полчаса?       — Но те цветы вон там похожи на редкую Красную Фениксовую Орхидею!       — Если хочешь остановиться… — начинает Зуко, изо всех сил стараясь быть хорошим племянником — в самом деле искреннее стараясь, — как вдруг Жасмина напрягается под ними — и всё летит к чертям. Зуко встревоженно вскидывает голову, поворачиваясь в седле, чтобы осмотреть окружение здоровым глазом. Дядя позади него тоже настороженно затихает, но Зуко ничего не замечает в густой зелени по обе стороны тропинки и ничего не слышит, помимо их дыхания и щебета тупиков-туканов…       Зуко ни разу не видел тупиков-туканов после отъезда из Народа Огня.       Скачок адреналина — всё, что он успевает распознать, а затем кусты взрываются, из укрытия выбираются огромные фигуры и искусно окружают их. Зуко вместе с дядей спрыгивают с Жасмины — дядя абсолютно здоров, он так и знал — и занимают боевые позиции. Носороги Комодо пыхтят вокруг них, желая наброситься и раздражаясь, будучи сдерживаемыми всадниками. Зуко обводит взглядом круг, подмечая неуставную форму Народа Огня. Проклятье.       — Ах, полковник Монке! — восклицает дядя в тёплом приветствии, вставая у левого плеча Зуко, как будто они все случайно встретились на рынке, а не попались в ловушку.       — Ты их знаешь? — бормочет Зуко, обратив внимание на то, с какой лёгкостью напавшие держат оружие, на их грозные взгляды, на уверенность при запугивании и засаде. Они однозначно ведут себя и одеты точно какой-то спецотряд, но для военных они слишком сплочены. Откуда дядя знает их?       — Они давние друзья. Зовутся Бандой Носорогов, — тихо шепчет дядя, после чего повышает голос, чтобы услышала вся группа. — Какой приятный сюрприз встретить вас здесь!       Зуко ощущает накрывший плечи холодок ужаса. Даже он наслышан о Банде Носорогов, поскольку всегда жаждал знать официальные военные новости. Отряд зачистки. Солдаты, которых высылают избавиться от проблемы, чтобы не задавались лишние вопросы.       Чёрт.       — Теряешь хватку, если для тебя это сюрприз, генерал, — отвечает Монке, подстегнув своего носорога на несколько шагов вперёд в открытой угрозе. Зуко корчит кислую мину. Он не совсем отрицает суждение Монке, что дядя малость размяк, а быть согласным с людьми, которых он собирается поджечь, просто ненавидит.       — Никогда не знаешь, где можно встретить старых друзей, — невозмутимо улыбается дядя. — Мы как раз собирались перекусить. Не желаете чаю?       Зуко не даёт себе зажмуриться, потому что они в засаде и нельзя жертвовать полем зрения, но, пресвятой Агни, дядя предпринял попытку пригласить отряд армии Огня на послеобеденное чаепитие, ну естественно.       — Хватит болтать, — рявкает Монке. — Мы не распиваем чай с беглецами. Взять их.       Реакция следует мгновенно, вынуждая Зуко упасть, а дядю увернуться. Зуко не придаёт значения колыханию нерешительности на то, что эти атаки — их всего лишь две, словно Монке хочет испытать их и уже потом затрачивать ресурсы — метко разделили их с дядей. Следовательно, Монке точно знает, что делает, и это не очень здорово, потому что полковник сказал «взять их». Зуко понимал, что после побега с корабля Азулы у него осталось не особо много путей, но до этого момента он не до конца верил, что Дракон Запада будет изгнан вместе с ним.       Зуко полностью отключается от мыслей, когда стрела пролетает настолько близко к шее, что он чувствует покалывающее жжение вслед за ней. Лучник намеревается приковать его к дереву, и он неплох: остаётся на расстоянии и стрельбой препятствует любому движению Зуко для приёма магии. Он явно опытен в бою против магов огня, что Зуко обдумывать тоже не будет. Разве что отметит, что мужчина опытен в бою против плохих магов огня, хуже него, так как он натягивает горящую стрелу — а это всё, что Зуко необходимо.       Ринувшись вперёд, Зуко подзывает огненную сущность и увеличивает пламя. Затем посылает пламя назад, выжигая тетиву и заставляя лучника отшатнуться, чтобы защитить глаза. Зуко пользуется этой заминкой и выпускает из обеих рук поток пламени, который отбрасывает лучника в дерево — если и не потерял сознание, то хотя бы временно выбыл из сражения.       Времени наслаждаться победой нет. Монке отдаёт приказ, и остальные участники банды вступают в бой. Большинство солдат надвигаются на Айро — умно, — но мужчина с голым торсом устремляется к Зуко, рассекая броским изящным мечом воздух. Зуко действует без раздумий, вытаскивая собственные клинки вместо того, чтобы попытаться остановить носорога Комодо огнём. Его блок двумя мечами застаёт солдата врасплох, и Зуко выворачивает один из них, чтобы хлестнуть по седлу промчавшегося мимо носорога.       Зуко морщится на болезненный рёв животного, когда лезвие затрагивает его плоть, но ему некогда испытывать вину: от пореза седло и всадник кренятся вбок. Мечник с раздражённым возгласом освобождает себя, спрыгивая на землю, и Зуко обрушивается на него вихрем из лезвий.       Полуобнажённый мужчина отлично знает своё дело, но Зуко быстр, зол и способен передвигаться с мечами так, словно они — продолжение его мыслей. Прекрасное чувство. Будто раскрепощаешься, только он продолжает быть предельно сосредоточенным. Он постоянно выбивает мужчину из равновесия, меняет уровни ударов, не переставая двигаться. Огонь с рвением изливается и ползёт по лезвиям, пока на каждом взмахе с мечей не начинает слетать пламя. Мужчина отступает назад, как только пламя затрагивает его шею, и этой сиюминутной потери концентрации Зуко хватает. Он изгибает запястье и, когда клинок упирается в меч противника, выбивает из рук мужчины оружие.       Мечник пятится назад, и Зуко, воспользовавшись инерцией, бьёт с разворота пяткой в висок. Мужчина валится, как мешок с рисом, потому что только идиоты отправляются на запланированную битву без доспехов.       Агни, как же Зуко скучает по своим доспехам. С кем Банда Носорогов обычно сражается?       Зуко едва успевает разглядеть сошедшихся в поединке Айро и Монке, как слева кто-то возникает, и ему приходится отскочить в сторону. Следующий противник целиком в броне, он держит два изогнутых кинжала и, несмотря на весь этот груз, двигается проворно. Зуко немедленно занимает оборонительное положение. Мужчина прорывается через его защиту, и Зуко оказывается в непосредственной близости с мечом. Он роняет свои клинки, освобождая руки, и отклоняет нацеленный в живот кинжал, чудом сумев увернуться, но, чёрт, ему больше не удастся такое.       Зуко пробует призвать пламя, чтобы оттеснить атакующего, но так и продолжает бешено уклоняться: каждый шаг в попытке сократить расстояние сопровождается встречным выпадом вперёд. Когда из-за небрежного блока раскрывается неглубокий порез на предплечье, Зуко судорожно втягивает воздух — внутреннее пламя взметается от боли, инстинктивно реагируя. Огненная сущность вспыхивает, хватаясь за опасность в нескольких сантиметрах, и Зуко не думает — просто вцепляется в источник тепла, кричит от усилий и пугается, уменьшив сопротивляющееся не-пламя перед собой до мелких угольков.       Внезапно обессиливший противник с грохотом доспехов опрокидывается на землю прямо посреди атаки, которая распорола бы Зуко бедро. Он ошарашено замирает — это в самом деле сработало. Мужчина неуклюже силится подняться, и Зуко ощущает всплеск прилагаемых сил не-пламени, которое он всё ещё держит под своим контролем. Чёрт. Чёрт возьми.       Звук схлестнувшегося огня отвлекает Зуко от опасной рассеянности. Он утягивает свою тепловую сущность обратно в пределы собственного тела, бросается вперёд, сдёргивает с головы дезориентированного солдата шлем и ударом в висок выводит его из боя. Тот грохается с очередным звоном металлических пластин, а Зуко проносится через всю поляну, подбирает мечи и игнорирует факт, что сотворённая им магия не должна быть возможна. Дядя говорил, что манипулирование чьим-то теплом не действует, если человек пребывает в сознании — и уж тем более если он сопротивляется. Его соперник определённо сопротивлялся.       «Позже», — приказывает себе Зуко, вкладывая во внутреннее пламя неуверенность, затянувшийся страх и неприятное переживание, что с его магией происходит что-то ненормальное. Он наносит огненный удар, который Монке запросто отражает, даже не отвлёкшись от метания пламенного хлыста в направлении Айро. Тогда Зуко взывает к пламенному хлысту, собираясь вывести его из владения Монке. Огненная сущность осторожно проскальзывает мимо огненной хватки полковника и вцепляется в самого Монке — Зуко это устраивает, и он снова утягивает её обратно, как сделал раньше, пытаясь взять тепло под контроль. Внутреннее пламя полковника едва шевелится, но Монке вздрагивает, его огонь заходится одним единственным колебанием — этой секунды достаточно, чтобы Айро сбил его с ног и окончил бой.       — Уходим! — выкрикивает Зуко и свистит, подзывая Жасмину. Он знает — и не хочет думать откуда, — что все солдаты повержены, но ещё живы. Ради достижения этого результата они вдвоём приняли на себя слишком большой риск, но никто из них пока явно не способен сражаться против земляков, пускай те были высланы с задачей захватить их. Это значит, что им нужно убираться отсюда.       Зуко вспрыгивает на спину Жасмины, затаскивает дядю назад, и они скачут прочь. Страусовая лошадь считывает их спешку.       — Встречи со старыми друзьями всегда так воодушевляют, — беззаботно выдыхает дядя. Словно их не пытались убить или сделать с ними чего похуже. Словно Зуко в очередной раз не доказал себе, что с его магией творится полная ерунда. Хотя, возможно, последнее дядя не видел.       — Было бы неплохо встречаться с теми друзьями, которые не хотят убить нас, — бросает Зуко, сгибает руку, убеждаясь, что порез несерьёзный, и не обращает внимания на то, что у него вообще нет друзей, не желавших убить его. А вот у дяди, он допускает, есть.       — Хм-м, — задумчиво тянет дядя, будто они всего лишь вышли на прогулку, а не спасают свои жизни бегством. — Но ведь здорово повидаться со старыми друзьями, верно?

***

      Зуко не совсем представляет, что такое Туманный оазис и зачем им туда надо, а дядя впервые необыкновенно скрытен. Он даже не приводит свои витиеватые фразы и косвенно связанные наблюдения. Зуко не знает, что и думать. Они вляпываются либо в кучу проблем, либо в полнейшее свинобычье дерьмо, но Зуко хороший племянник, поэтому он держит свои мысли и мнение о молчании дяди при себе и подавляет дрожь от необходимости вновь попасть в оазис.       Зуко ничуть не против хранить угрюмое молчание, но довольно сложно воздержаться от слов, когда он входит за дядей в бар и обнаруживает прибитые к стене плакаты с их лицами. Выходит, теперь всё официально. Азула больше не сохраняет их ситуацию лично между родственниками — насколько между ними вообще возможно личное, — а ещё не стесняется губить дядю. Впрочем, Зуко не слишком удивлён. Дракон Запада никогда не нравился Азуле. Но, великий Агни, он рассчитывал, что его собственная сестра хотя бы будет знать правильное расположение шрама для плаката о розыске. Она ведь присутствовала в момент его возникновения.       — Здесь есть твои друзья? — бормочет Зуко, разглядывая над дядиным плечом дымный бар, чумазых зловещих посетителей и грязный пол, липкий от пролитого напитка — пожалуйста, пусть это будет пролитый напиток. — Все выглядят как бродяги.       — И мы тоже, — безмятежно говорит дядя. Зуко дёргается. Быть бродягой хуже, чем беженцем. — Как славно вписываться в обстановку, скажи? И посмотри, пай-шо!       — …Мы ехали несколько дней, чтобы ты поиграл в азартные игры?       — Конечно нет, — заверяет дядя, уже шагая к доскам. — Я не играю в азартные игры.       Зуко издаёт сдавленный звук, который не является воплем, выдыхает волну жара в грязный пол и, почувствовав, что сможет обойтись без криков, следует за дядей. Хмурится, когда тот с радушным приветствием размещается за доской напротив какого-то тощего старика из Царства Земли. Как будто нет необходимости оставаться незамеченными или не привлекать к себе внимание. Как будто их плакаты с объявлением о розыске не висят на грёбаной стене.       — Племянник, не желаешь сыграть?       На миг Зуко забывает о своих стараниях быть хорошим племянником –взгляд машинально и инстинктивно становится свирепым, когда его втягивают в игру пай-шо. Дядя лишь мирно улыбается и поворачивается обратно к доске, а Зуко унимает своё раздражение, потому что дядя наверняка ожидал такой реакции и считает её занимательной. И, раз уж он старается, Зуко настраивает взгляд на мрачный и приваливается к стене, поглядывая на остальную часть бара здоровым глазом: одному из них надо обращать внимание на происходящее вокруг, а дядя не сводит взгляда с пай-шо.       Однако с фокусированием на потенциальных угрозах Зуко испытывает больше трудностей, чем должно быть. В пай-шо он ничего не смыслит, но за все эти годы поневоле впитал в себя достаточно знаний, чтобы понять: игра, которую ведёт дядя, нестандартная. Это даже не походит на игру. Чересчур легко, ритмично и последовательно, словно танец с фишками и доской или зов и отклик. Каждый игрок совершает надлежащий ход, а затем переходит на следующую…       Ох.       Ох. Это не к добру.       — Добро пожаловать, брат, — наконец произносит старик из Царства Земли с доброжелательным взглядом на сморщенном лице. — Белый Лотос всегда рад тем, кто знает его секреты.       — О чём это вы болтаете? — Из-за смятения слова выходят грубее, чем он задумывает. Всё это похоже на некую информационную сеть. Добром это явно не кончится, но всяко лучше вещей, пришедших на ум Зуко. Агни, пожалуйста, пусть это не будет связано с очередным борделем. Зуко полагал, что зарубил это предложение на корню на своём прошлом дне рождения.       Дядя кажется привычно невозмутимым его сварливостью, но взгляд сверкает той пронзительностью, которую Зуко видит редко. Той, от которой внутреннее пламя опасливо снижается.       — Я всегда говорил, что пай-шо — больше, чем игра.       Зуко очень хорошо это понимает. Он вечно считал, что дядя расценивает пай-шо как жизнь или обучение навыками за пределами доски, но сейчас у него внутри всё трепещет от нервозности относительно того, что именно подразумевал дядя всё это время. Многие годы он бодро провозглашал, что в пай-шо есть нечто большее. Зуко вдруг осознаёт, что в дяде тоже должно крыться гораздо больше.       Руки трясутся, пока он всем своим внешним видом пытается сохранять спокойствие или как минимум обыденную хмурость. Дядя отправлял письма о пай-шо друзьям по всему миру, про которых Зуко ни разу не удосужился поинтересоваться. Дядя, умеющий находить подход ко всем портовым и местным представителям. Дядя, десятилетиями готовившийся перенять корону Хозяина Огня. Пресвятой Агни, даже в тринадцать лет Зуко был невероятно глуп, чтобы поверить, что человек вот так просто способен отойти от дел?       Зуко оцепенело плетётся за дядей и его другом, больше не норовя подслушать — стало ясно, что они специально понизили голоса, чтобы благодаря одному лишь уху и шуму бара он ничего не смог разобрать. И его это устраивает, поскольку Зуко и без того не знает, что делать с полученной скудной информацией. Скорее прибавилось опасений и беспокойств, чем фактов.       Зуко понятия не имеет, как относиться к тому, что его не посвящают в детали, а их новый друг тем временем ведёт их в магазин на другом конце деревни и проводит через потайную дверь. Само собой, здесь есть дурацкая потайная дверь. С чего бы запыленному оазису на окраине пустыни не содержать в себе секретные коды, приватные комнаты, а всё обычное не сделать странным, чуждым, неуютным…       Кажется, Зуко немного накручивает себя, неподвижно замерев на месте, где его оставил дядя, бросив напоследок далеко не виноватый взгляд. Но ему нечем заняться. Всю жизнь свободно делясь своими мыслями, если Зуко решался полюбопытствовать, дядя нежданно закрылся от него. Вдруг оставил его позади после того, как шёл за ним по всему свету целых три года. Он всегда был на его стороне, а теперь Зуко стоит один в безлюдном цветочном магазине и гадает, делал ли что-то из всего перечисленного Айро по-настоящему.       Мысли сбиваются, когда он опирается на угол — правый глаз смотрит на парадную дверь, голова наклонена, чтобы видеть потайной вход боковым зрением. Он пытается делать успокаивающие вдохи, пытается усмирить свои страхи и ослабить узел в животе. Он ничего не знает, у него нет каких-либо подсказок. Он не может зайти так далеко, имея столь мало сведений. Если что-то может быть объяснением, это вовсе не значит, что это оно и есть.       Чёрт. У него никогда не получалось анализировать, если он излишне преувеличивает или реагирует с соответствующим уровнем драматизма.       Зуко прислоняется затылком к стене и пробует медитировать в ритме с факелами, которые ощущает по другую сторону камня. Стремится протолкнуть огненную сущность в комнату с дядей, раз не может войти туда телом. Вопреки неизвестности это уединение успокаивает настолько, что Зуко удаётся добиться размеренной частоты дыхания и обрести некоторую степень умиротворения, слегка затерявшись в пламени под своим контролем.       Зуко не сопротивляется — даже не особо замечает, — стоит разуму позабыть об управлении спокойствием и начать проваливаться в дрёму. Его нагоняет усталость, так как он наконец-то не двигается и находиться в предположительно безопасном месте. Сознание парит на грани сна и реальности, ему тепло от огня за стеной, от жара, исходящего с запёкшейся грязи и песчаных холмов за пределами деревни. Зуко чувствует себя окружённым, но в хорошем смысле. Окутанным теплом, плывущим в нём. Агни, почему же эта деревня не переполнена магами огня…       Впервые за многие недели плечи Зуко потихоньку расслабляются, и ему кажется, что он ощущает знакомое мерцание своей огненной сущностью — яркое, но бурное и неестественно шаткое. Полусонный разум Зуко сразу же тянется к нему, желая стабилизировать не-пламя где-то в песках, пытаясь насытить его и убедить вернуться к нормальной ровной пульсации.

***

      В пустыне Ши Вонг галлюцинации сока кактуса Сокки очень быстро становятся порядком странными. Не то чтобы они и так не были странными… Он уверен, что открыл двенадцать новых цветов, хотя Тоф не оценила его настаиваний. И ладно, это справедливо, но ей также было наплевать на двенадцать новых звуков, шедших вместе с цветами, когда он попытался доказать.       Похоже, он воспринимает мир по-другому. Или, возможно, он воспринимает больше, чем способен постичь его разум без сока кактуса? Как бы то ни было, Сокка не до конца понимает, что видит и говорит в действительности — или что шепчет сам себе на ухо. Но, какой бы обманчивой ни казалась реальность, до этой секунды она была таковой лишь в визуальном и слуховом плане.       Сокка вдруг чувствует, словно кто-то проводит тёплыми, как у мага огня, ладонями по его спине.       — Зуко.       Эта мысль беспрерывно громко звучит в его ушах независимо от сока кактуса. Духи, он и не подозревал, что эти галлюцинации дойдут до стадии ощущения прикосновений. Но если это должно произойти, то пусть лучше будет так, чем когда ему мерещились извивающиеся и ухмыляющиеся змеи вместо волос Тоф.       — Зачем ты это делаешь?       Сознание немного затуманивается, когда крепкие руки будто бы обхватывают его со спины, прижимая ближе и оберегая горячим телом, которого на самом деле здесь нет. Они словно вернулись на корабль Зуко и вместе ввязались в безумную авантюру. Воспоминания обо всех возможностях, которые они имели, наводят тоску.       — Я заслуживаю быть счастливым.       В груди согласно трепещет что-то тёплое. Там что-то есть? Под рёбрами застрял воробушек? А они едят мясо? Духи, неужели лесная птичка вот-вот сожрёт его изнутри?       — Сокка, хватит говорить о птицах, съедающих людей. Мы ещё живы, всё не так плохо, — гаркает кактус.       — Пока что, — бормочет Момо язвительно. Сокка и подумать не мог, что у мальца такой характер.       — Я не буду ждать, когда ко мне придёт счастье, — вздыхает Сокка, решив проигнорировать вспыльчивость местного растения. — Я сам найду его.       Песчаный холм упрашивает его не уходить, но Сокка отмахивается от него — он никуда и не идёт, потому что ощущение дыхания с примесью искр на задней стороне шеи заставляет его голову откинуться назад, а глаза — зажмуриться.       — Необязательно, чтобы это был человек, знаешь. У меня появилась цель. На этот раз именно у меня есть миссия.       Тёплое дыхание проскальзывает под кожу, каким-то образом возвращая в реальность, хотя по всему телу проходится дрожь.       — Я больше не буду гнаться за тобой. Нам нужно прекратить встречаться.       Песчаному холму это не по нраву.       — Или нет… Мы больше не можем разыскивать друг друга, — пытается объяснить Сокка, подбирая слова и не понимая, что в этом всём смыслит груда песка и почему у неё такое мнение.       Тепло под кожей перестаёт проникать в кости и немного отступает, становясь невесомее, и Сокка не сдерживает звук протеста.       — Нет, не… Ладно, да, наверное. Просто ты мне не нужен.       — Сокка, — закатывает глаза Момо, — поверь мне, мы тебе нужны.       — Это понятно, — легко соглашается он. — У меня есть цель — для меня. И команды. И мне не нужны ты или кто-то другой, потому что теперь у меня есть моё… моё племя.       Сокка хмурится, смутно припоминая, почему он вообще бредит из-за сока кактуса.       — Хоть мы и потеряли одного из нас. Но мы отыщем его.       — О, Сокка, — растроганно, ласково и сердито вздыхает высушенная кора дерева.       В ответ Сокка рассеянно мычит, больше интересуясь ощущением стоящего за спиной человека, аккуратно отстраняющегося от него.       — Это не значит, что я не хочу тебя. Мне просто нельзя хотеть только тебя. Ничего не будет… как раньше.       Тепло за спиной чуть приближается.       — Я хочу многое. Например… — Идеи затапливают разум, сок кактуса перемешивает фантазии. — Можно потрогать твои волосы? Они выглядели такими мягкими. А вообще, можно я лучше потрогаю…       — Сокка, — вопит гора камней, — страдай галлюцинациями о чём-то другом, прошу тебя!

***

       Как только потайная дверь открывается, Зуко рывком приходит в сознание. Он выпрямляется, трясёт головой, прогоняя головокружительное чувство, возникающее всякий раз, когда слишком поспешно обрываешь медитацию. Или стряхиваешь остатки сна, однако же Агни высоко в небе, а Зуко больше не верит снам, в которых замешан Сокка. В ушах стоит слабый звук голоса Сокки, но это не слова. Лишь… восприятие. Вожделение, тоска и целеустремлённость — всё покрыто твёрдой решимостью. И новое чувство расстояния, которое Зуко хочется преодолеть, пускай оно и к лучшему.       — Племянник?       Зуко вздрагивает, осознав, что снова затерялся в мыслях. Это опасно. Дядя окидывает его внимательным изучающим взглядом.       — Мы идём в Ба Синг Се. Будем путешествовать как беженцы и спрячемся там у всех на виду.       Зуко пожимает плечами, встревоженный сном или видением, а также всё ещё обеспокоенный всем произошедшим в этой засушливой деревушке. Ба Синг Се ничем не хуже других городов. Если они собираются продолжать быть беженцами — он слегка запинается об эту мысль, — то именно туда в конечном счёте отправляется большинство беженцев. И дяде, кажется, нравится идея: он весь светится нетерпением и целеустремлённостью, о которых Зуко не желает размышлять сейчас. Об этом ему нельзя думать, особенно когда у подобных мыслей есть шанс вырвать из-под ног Зуко почву.       Однако он немного завидует. У дяди есть цель, у Сокки тоже, а он… семенит за дядей как домашний козлопёс.       Эта мысль поселяет в груди тревогу, и Зуко старается отбросить её в сторону, потому что хороший племянник не завидует дядиному счастью. Он решительно подпитывает внутреннее пламя горечью и, расходуя топливо, простирает огненную сущность как можно дальше по всей пустыне. Он мог бы сказать, что ищет то ощущение тепла от песка, но Зуко никогда не умел лгать напрямую даже самому себе. Он знает, что выискивает не-пламя, подтверждение — пускай оно и вызвано собственным воображением, — что Сокка всё ещё жив.