***
Какое прекрасное чувство — вытащить мечи и слиться с тенями. Клинки в руке всегда ощущаются правильно, даже если всё остальное кажется не таким. Проделывать подобное с другими людьми ему в новинку, но нет никакого неудобства или противоречивости. Просто по-другому. Друзья Джета способные: резвые, бесшумные и умеют держаться тёмных закутков, которые найдутся на любом корабле. Джет знает план корабля, и это удачно: он быстро проводит их к кухне. Оказывается, вскрытие замков отсутствует в их навыках, но тут может вступиться Зуко. Этому его научил Лу Тен много лет назад — оглядываясь назад, это увлекательное занятие, которому можно обучить своего восьмилетнего двоюродного брата одним летом, — и за прошедшие годы Зуко много практиковался с Азулой и её друзьями, да и в дальнейшем тоже. Он ловко справляется с дверью, они пробираются внутрь, и Джет хлопает его по плечу, шёпотом хвалит, прислоняясь чересчур близко. — Спасибо, — отвечает Зуко, полуобернувшись к подростку вместо того, чтобы отстраниться. Джет тоже не отходит, ладонь остаётся лежать на плече — кожу Зуко покалывает от соприкосновения. Это всего лишь ладонь на плече и, возможно, резкий всплеск адреналина или волнение разделяемого риска, чего он никогда раньше не делал, но… как бы он себя почувствовал, коснись его Джет где-нибудь ещё? Джет проникает в помещение, и Зуко следует за ним — Лонгшот и Смеллерби уже обшаривают шкафчики. Зуко не против быть последним вошедшим. Он пробегается взглядом по линиям тела Джета: раскованная походка подростка вдруг отвечает на множество тех вопросов, о наличии которых Зуко даже не подозревал. Они спешно набирают еды, перебирая заплесневелые зёрна и тухлые овощи, чтобы отыскать мясо и свежую зелень. И если же тут не имеется того описанного Джетом изобилия, то этого уж точно больше и лучше той похлёбки, которую им давали как платящим клиентам. Они оперативно наполняют мешки найденным, а затем так же быстро и тихо возвращаются тем путём, по которому пришли. Зуко вновь загорается пьянящим чувством власти и контроля — тем, чего не испытывал очень давно. Агни, но как же приятно хоть раз добиться успеха. И более захватывающе делать это в команде и настолько органично вписываться в их группу. Неужели так чувствует себя Сокка со своей сестрой, Аватаром и той девочкой? Мгновение Зуко мешкает: он чувствует себя странно, думая об этом, а потом ещё страннее, ведь эта мысль кажется почти навязчивой. Отвлекающей — её нельзя игнорировать, а именно это Зуко и должен делать. Окутанной виной, но эта часть не нова. Вина присутствует неизменно. С тяжёлым выдохом Зуко сжигает этот ход мыслей во внутреннем пламени и переключается на скрытии в тенях. Сокка не для него — по многим причинам, во многих смыслах. Зуко должен это помнить.***
Зуко наблюдает за тем, как Джет раздаёт еду прочим пассажирам. Его стройное тело беспрепятственно передвигается по переполненной палубе — он улыбается, переговаривается вполголоса, подходит ко всем и каждому с непринуждённостью и уверенностью, а за собой оставляет улыбки. Зуко завидует ему и впитывает в себя открывшуюся картину, словно неким образом сможет перенять это качество одним лишь взглядом. Джет обладает изменчивой харизмой, которая приспосабливается к любой ситуации, и за этим занимательно следить. Зуко отдаёт себе отчёт в том, что Джет может пользоваться этим для получения желаемого, а хочет он помогать людям. Чёрт, он и помогает. Зуко вспоминает то дурманящее чувство, когда он отправился в деревню Царства Земли спасать Ли, понимая, что поступает правильно. Это чувство раскрошилось враждебностью жителей, но ощутив его каплю сейчас, увидев, что помощь встречается радостью и улыбками… Это здорово. Даже лучше, чем отбирать силой. И наличие цели, пускай маленькой, недолгой и уже выполненной, очень успокаивает. Когда под конец Джет располагается рядом с ним и дядей, Зуко прячет удивление. Он мог сесть где угодно на корабле, но опускается по правую сторону Зуко и прислоняется к перилам вместе с ним и дядей. Между ними есть расстояние, которое Зуко предельно отчётливо замечает. Он чувствует его и знает, что оно короткое. Гораздо короче, чем обычно устраивало бы Зуко. Гораздо короче, чем обычно захотел бы сидеть незнакомец. Джет охотно болтает с дядей, который счастлив обзавестись более многословным собеседником. Зуко очень старается быть хорошим племянником, но некоторые вещи совершенно неподвластны ему. Участие в обсуждении стратегий пай-шо и чайных сочетаний — одна из них. Но Джет без труда вносит свой вклад в разговор за них обоих, пока свет Агни не меркнет, а дядя не укладывается спать. После этого они с Джетом сидят в тишине. Неловкости нет — хотя Зуко понятия не имеет, что сказать, — но и спокойствия тоже. Зуко явственно ощущает каждую клетку своего тела с той стороны, где сидит Джет, различает его расслабленно вытянутую ногу и то, как из-за этого положения плотно натягиваются на бедре штаны. Зуко косится на соломинку, по-прежнему зажатую в его рту. Задумывается, что ещё Джет способен сделать своим ртом, если столько времени посасывает… Вспыхнув, Зуко обрывает мысль — смущённый, но в то же время охваченный жаром. Джет усмехается не глядя, словно в точности знает направление его мыслей. — Хочешь найти место потише? — бормочет Джет, кивнув на уместившиеся на каждом свободном пространстве палубы тела. — …Да. Может, Зуко должен остаться. Может, стоит отказаться и оценить ситуацию, прежде чем позволить себе раствориться в ней. Но в этот спокойный момент он не в силах противиться искушению последовать за своим желанием, а не привязывать его обратно. Особенно если дядя спит и некому привлечь Зуко к ответственности за то, что он не был хорошим племянником. Кроме того, хорошим племянникам всё же позволено заниматься… чем бы это ни было, разве нет? Джет ведёт их в укромный угол парома на открытом воздухе, огороженный так, что никто не забредёт сюда, если только намеренно не будет искать это место. Такие закоулки Зуко раньше выискивал на «Вани», и схожесть немного жалит. Для двух людей места здесь маловато, но Зуко это не волнует, и Джета явно тоже: он тянет его за собой и разворачивается к нему лицом. — Я узнал тебя по шраму. Зуко напрягается из-за тихих слов и отшатывается — внутреннее пламя в тревоге разгорается. Не то чтобы есть куда отойти, здесь тесно. Невыгодное место для схватки, но и для западни оно также не подходит. Куда делись друзья Джета? Они где-то поблизости? — Он означает, что ты одиночка, как я. — Вид у него серьёзный, взгляд мягкий, и сердцебиение Зуко постепенно снижается к нормальному ритму, стоит запоздало подметить отсутствие ненависти на лице Джета. — Мы должны помогать друг другу. — …Путь одиночки не самый лучший, — наконец изрекает Зуко. Он не совсем понимает, что сказать в ответ на это… сочувствие? Поддержку? Или на осознание, что Джет, в сущности, не разоблачил его. Но, по всей вероятности, Зуко вновь подобрал нужные слова, потому что Джет кивает, со вздохом откидываясь на стену. — Верно. В нём можно познакомиться с кем-то другим. Он изучает реакцию Зуко на сказанное, затем протягивает руку и нежно обхватывает его за подбородок — мягкое давление, вынуждающее запрокинуть голову так, чтобы Зуко снова смотрел ему в глаза. Так выставляется напоказ шрам, который Зуко машинально отвернулся скрыть, и этот жест — своего рода безмолвное заверение. А ещё приглашение, отражающееся в глубине глаз Джета, в его разомкнувшихся губах и ласковом поглаживании большим пальцем по коже. Приглашение, которое Зуко принимает, преодолевая разделявшее их пространство и врезаясь в напрягшееся тело Джета. Оно отличается от тела Сокки. Вжимается в Зуко по-другому, мускулистое в иных местах. Губы тоже движутся в разном темпе, издаваемые им звуки застревают в горле, а не вырываются наружу. Это необязательно плохо. Просто иначе. И, Агни, прямо сейчас Зуко не хочет думать о Сокке, не хочет ощущать сожаление или горечь из-за выбора, который ни один из них не способен изменить. Поэтому он сосредотачивается на Джете, на очертаниях его тела, необычности соприкосновения с доспехами, на том, чтобы подставляться под касания и пробовать его на вкус. Исследуя друг друга, они ведут себя тихо, понимая, что их уединение довольно хрупкое. Джет стягивает с него верх, а Зуко торопливо разделывается с его доспехами, стремясь к некоему равенству между ними. Ощущение обнажённого торса напротив своего заставляет удовлетворенно вздохнуть, впитывая холодную гладкость кожи. Зуко прочно держит внутреннее пламя в узде, оставляя его внизу живота, где оно становится вялым и медленно закручивается. Он с дрожью чувствует облегчение, что способен владеть собой под прикосновениями Джета, чего не мог делать с Соккой. Возможно, за месяцы с тех пор улучшился его контроль. Или, может, так только с Соккой. Но сохранение контроля не говорит о том, что он не придаёт важности всему или не получает наслаждения, выгибаясь под прикосновения Джета, ощущая его твёрдость, слушая восхваления шёпотом, когда ладони Зуко пробираются под штаны и обхватывают его горячую длину. Зуко нравится знать, что этот харизматичный, притягательный парень, привлекающий внимание окружающих, выбрал его из всех остальных. Нравится возможность доставить Джету удовольствие, заставить его потерять голову, быть тем, кто вызывает этот затуманенный, опьянённый блаженством взгляд в обычно цепких глазах. Нравится иметь пространство для открытий и изучения, где он чувствует себя в безопасности, а не в страхе — здесь Зуко может хорошо провести время без чувства тревоги, ведь то, что происходит у них с Джетом, временно. Джет покинет его жизнь так же внезапно, как и появился в ней. Между ними нет никаких ожиданий, кроме обоюдного желания, и это знание столь же возбуждает, как и руки Джета, ответно проскользнувшие под его пояс. Когда тот подталкивает назад и одновременно с тем закидывает на себя его колено, Зуко напрочь перестаёт думать. Он позволяет уложить себя на палубу, охая от резкого контакта кожи с нагретой солнцем древесиной. Джет проглатывает этот звук, оседая на распростёртом теле Зуко всем весом так, что от попыток сразу разобрать уйму новых ощущений кружится голова. Затем Джет начинает спускаться губами вниз по его шее, дальше по груди, и Зуко испускает довольный вздох от того, насколько приятно отдаться рту, ладоням и ухмыляющимся глазам Джета и ни о чём не раздумывать.***
После первой ночи Зуко значительно легче переносит поездку на пароме. За эти несколько дней ему спится лучше, чем за очень долгое время, особенно если учесть, что он вернулся в океан впервые за многие месяцы. Возможность по ночам прижимать руки к чьему-то теплу помогает ему вспомнить, что они больше не коченеют от холода. А ещё он узнаёт, что с Джетом в принципе сложно думать о чём-либо другом.***
То, что они доплывают до вокзала Ба Синг Се, кажется немыслимым. Зуко вернулся к дяде и стоит рядом с ним, пока толпа спускается с парома. Огромное арочное помещение настолько велико, что Зуко уже начинает скучать по небу над головой, а от вида сплошного камня кругом на плечи наваливается тяжесть. Он чувствует себя удивительно потерянным, хотя различает всходящее где-то над ними Агни. Освещение без солнца странное, зелёное, затрудняющее зрению с левой стороны. Впрочем, дядю это не заботит. Они присоединяются к очереди других беженцев, шагающих в новую жизнь. Зуко даёт дяде взять на себя руководящую роль, поскольку такого рода вещи никогда не являлись его сильной стороной, а также потому, что необходимость отвечать на скоропалительные вопросы, которыми забрасывают агенты на входе, и не огрызнуться или не попасться на лжи ему не по силам. Вместо этого он лицезреет дядины заигрывания, воздерживаясь закатывать глаза, и старается не высматривать Джета. Нельзя так себя вести здесь, в общественном месте. И, к тому же, Зуко должен быть бдителен на любые признаки распознавания. Он не уверен, что его знают все — зависит от того, насколько мотивированной была Азула со своими плакатами о розыске, — но Дракон Запада не так уж давно пытался разрушить эти стены. Джет неспешно подходит к нему, прислонившемуся к колонне, и Зуко чувствует в животе приятно затрепетавшее удивление. Его до сих пор поражает всякий раз, когда Джет приходит к нему из всех тех, с кем мог бы выбрать быть. Джет облокачивается возле него и вздыхает, оглядывая толпу, — Зуко узнаёт звук человека, нёсшего тяжкий груз и желающего отпустить его, но неуверенного в своих силах. — Значит, это должно быть нашим новым началом, да? Зуко лишь хмыкает в ответ, но к этому Джет уже привык. — Чем планируешь заняться в городе? Зуко пожимает плечами, наблюдая за дядей: тот отходит от агента и направляется к чайному торговцу. Он недоумённо оглядывается, когда Джет тянет его за руку, побуждая развернуться в подобие приватности между ними. Его лицо лишено привычных усмешек, что Зуко видел нечасто. — Не хочешь присоединиться к Борцам за свободу? — Что? — Зуко моргает, внутреннее пламя замирает в неподдельном изумлении. Он ожидал прощания. — К моей команде, — говорит Джет, словно требуется уточнение. Он не смотрит на Зуко — взгляд прочёсывает толпу, что он часто делает, если поблизости нет его друзей. — Я думал, что ты отказался от этого, — негромко отвечает Зуко. — Что случилось с «новым началом»? Джет напрягается, лицо застывает, и Зуко мысленно ругает себя за сказанную глупость — за то, что всё испортил под самый конец. — Я не могу бросить дядю, — торопится объяснить он. — Я — всё, что у него есть. Скорее наоборот, но Зуко не намеревается углубляться в это с Джетом. Тем более в последнее время ему не нравится думать о причинах, по которым дядя всё ещё с ним. Джет медленно кивает, по-прежнему не глядя на него, чего он никогда не делал, — в его стиле поддерживать прямой зрительный контакт. Лицо подростка бледнее обычного, и Зуко чувствует всполох нежданной тревоги. Великий Агни. Вероятно, проведённое вместе время на пароме имеет для Джета иное значение. Вероятно, Зуко говорил глупости гораздо дольше этого разговора. — Тогда ещё свидимся, — более натянутым голосом наконец произносит Джет с чересчур каменным лицом. — Ага, — понапрасну отзывается растерянный Зуко, а Джет стремительно уходит, быстро исчезая в толпе. Зуко смотрит ему вслед несколько секунд, странным образом чувствуя себя опустошённым подобным прощанием. И это глупо с его стороны, разве он только что не переживал, что Джет слишком увяз в нём? Он трясёт головой и в конце концов возвращается к дяде, присевшему с чашкой чая и выражением истинного удовлетворения. — Они продают здесь горячий чай? — озадаченно спрашивает Зуко, бросив взгляд на убогие тележки с едой и напитками, расположенные по всему вокзалу. Зуко почти не ощущал огня вокруг и допустил, что им предлагают что-то вроде дорожных пайков, завёрнутых в различные упаковки. — Нет, — преспокойно молвит дядя, поднося дымящуюся чашку к лицу, чтобы глубоко вдохнуть аромат. — Пресвятой… Хочешь сделать так, чтобы нас поймали? — рычит Зуко. Тело сковывает напряжением, взгляд мечется, выискивая смотрящих на них людей. Или отходящих подальше. Или вообще любой признак того, что их раскрыли. — Что? — хмурится дядя, подняв взгляд из-за резкой злости в тоне Зуко — грань едва сдерживаемого гнева, который он в последнее время так старался не подпускать в голос. — Магия огня в общественном месте, — шипит Зуко. — Я всего лишь разогрел, — возражает дядя. Всего лишь разогрел. Как будто наглядное доказательство того, что он натворил, не дымится в его руке. Как будто разогревание не считается. — Они испортили такой прекрасный чай, плохо заварив его! Зуко роняет голову в ладони, убеждая себя, что может рычать на дядю и всё ещё быть хорошим племянником, если же на самом деле ему хочется орать. Агни, порой он не понимает, как этот человек мог быть военным гением. Тем более в такие моменты, когда у него отсутствует здравый смысл. И особенно не когда они садятся на монорельс, который отвезёт их в новый дом — эта мысль подобна свежему синяку, на который Зуко не может перестать давить, — а дядя воркует и щекочет младенца, словно он не более чем доброжелательный дедушка, а не враг, незаметно проникающий в городские стены.