***
Зуко скучает по физическому труду и не знает, что делать с этим фактом. Но, Агни, сейчас он отдал бы всё, лишь бы строить забор, везти телегу или расчищать камни. Потому как обслуживание клиентов — хуже не придумаешь. Дядя чувствует себя как уткочерепаха в воде, само собой, но вот Зуко… Что ж, вот он — нет. Даже не может решить, какая часть ему наиболее ненавистна. Пожалуй, работа за кассой, потому что базовые математическая грамотность в Царстве Земли ниже среднего, как и любая другая составляющая всей страны. Но принимать заказы не менее ужасно. Его бы устроило подметание пола, если бы люди не мешались у него под ногами. Вчера Зуко указал на это одной паре. Наверное, это связано с тем, почему сегодня он вернулся к принятию заказов. Единственная спасительная благодать в вынужденном общении с незнакомцами несколько часов подряд в том, что чаще всего Зуко нет надобности смотреть кому-то в лицо. Когда он путешествовал в одиночестве по Царству Земли, его шрам был примечательным, но — неприятно — заурядным. В Ба Синг Се же полно беженцев, ведущих себя так, словно они никогда не сталкивались с войной и более того — не испытали на себе её воздействие. Зуко это крайне задело. Зуко ощетинивается на жалость, деликатную чуткость и страх, сопровождающий большинство бросающих на его лицо взгляд посетителей. Но вскоре он понимает, что может просто пялиться в свой блокнот, вылетать из лавки, с грохотом ставить чай на столы, уходить и полностью избегать зрительного контакта. Это отлично подходит ему по множеству причин и как правило работает, за исключением редких клиентов, которые отчего-то хотят мнения Зуко о меню — в нём всё паршивое — или его комментариев о том, сколько чая стоит заказать — ни сколько. Или, Агни, когда они просто сидят и вынуждают его начинать общение, словно они не имеют чёртового представления, почему он вообще стоит у их стола. Зуко не станет разламывать очередной угольный карандаш пополам, хотя он терпеть не может их, как и чёрные следы на пальцах и под ногтями, пятнающие его руки будто пепел. Пять дней он обслуживает клиентов — сломано уже три карандаша. Осталось мало. Но этот человек продолжает молча сидеть. — Пресвятой… Что закажете? — не выдерживает Зуко, потому что он наделён упорством и может ждать ответа до самого закрытия лавки, но сегодня у него нет никакого желания. — На твой вкус. Зуко роняет карандаш, вместо того чтобы сломать его. Перекладывая блокнот, едва не упуская и его тоже, он вскидывает голову и встречается взглядом со знакомыми карими глазами. — Джет? — А кто же ещё? — усмехается тот с соломинкой во рту, сгорбившись на стуле, словно в этот момент ему здесь самое место. — Что ты тут делаешь? — бормочет Зуко, зажав блокнот обеими руками и мечась взглядом между Джетом и полом в попытке найти карандаш. — Тебя ищу. Зуко моргает, затем приседает, чтобы поднять карандаш, и пользуется этим коротким моментом вне поля видимости, придавая лицу безразличную хмурость. Это неожиданно. — …Зачем? — Разве я не могу хотеть провести с тобой время? — тянет Джет, наклоняясь, чтобы поймать его взгляд, по-прежнему сидящего на корточках. Зуко встревожен. Расставшись с ним на вокзале, Джет и без того выглядел более огорченным, чем должен был. Последовать за ним аж сюда… Неужели Джет желает больше, чем Зуко может дать? Мысль вызывает зуд, заставляет настороженно напрячь плечи, тогда как часть него думает, что быть преследуемым по порядочным причинам вроде как… приятно. — Можешь. — Я рад, — ухмыляется Джет, склоняясь чуть ниже и всматриваясь в стоящего на коленях Зуко. В его глазах появляется особый блеск, пока он сидит, нависнув над ним, и внутреннее пламя Зуко заинтересованно оживляется. Ох. Вот оно что, понимает Зуко. Намёк ясен. Он не возражает. Покуда всё не превратиться в нечто большее. — Так… — Зуко поднимается на ноги с карандашом в руке, гадая, что должно произойти дальше, раз его нашли. — Чего ты хочешь? — Попробуй догадаться. Зуко догадывается, особенно когда Джет говорит таким тоном, но… — …Я работаю. — Бесконечно? — игриво дуется Джет. — Нет… — И когда же ты заканчиваешь работать? — Вечером. — Отлично, — расплывается в усмешке Джет и обводит его тело взглядом, из-за чего внутреннее пламя пульсирует — и это весьма невовремя, потому что он работает. И, видимо, Зуко преодолел дискомфорт от выслеживания Джетом. Быстро, как это получилось? — …Ты не можешь остаться здесь, если ничего не закажешь, — подчёркивает Зуко, когда Джет не пытается встать и уйти. Джет устраивается на стуле так, будто задерживается надолго. — В таком случае возьму твой любимый чай. — …Хорошо. Зуко уже доходит до кухни, прежде чем вспоминает: у него нет любимого чая.***
Когда той же ночью Зуко прокрадывается в их комнату, дядя не спрашивает, где он был, а Зуко не спешит рассказывать. Видно, что дядя не спит вопреки темноте, но он укладывается спать в тишине и потом лежит, прислушиваясь — со временем по комнате начинает рокотать дядин храп. Пока что никто из них явно не хочет выяснять секреты друг друга. Зуко это устраивает.***
На следующий день Зуко ничего не роняет, но всё равно потрясённо смотрит в смеющиеся карие глаза. — Ты вернулся. — Да, — легко соглашается Джет. — …Чего желаешь? Джет усмехается, взгляд опускается южнее его лица, и Зуко раздражённо фыркает. Определённо раздражённо. — Того же, что и вчера? — Хм-м. — Джет кладет щеку на кулак, глядя на него из-под ресниц. — Сегодня я в настроении для чего-то погорячее. — …Это чай. — Удиви меня, — смеётся Джет, словно он только что поведал шутку. — …Ладно. Джет странный. Зуко в этом убеждён, даже если благодаря уверенности тому сходит с рук буквально всё. Но Джет расплачивается за чай — откуда взялись деньги, у Джета нет работы, если целыми днями он рассиживает здесь, а по ночам находится с ним — и располагается на стуле, очевидно намеренный наблюдать за его работой. Зуко не против. Взгляды Джета по-прежнему немного волнуют его, но всё так же не в плохом смысле.***
Когда в свободные минуты Зуко позволяет мыслям блуждать — чего он обычно не разрешает себе, — он совершенно не понимает, что думать по поводу того, насколько быстро Джет нашёл его. Они с дядей не пытались скрываться — по крайней мере, не от Джета. Но в Нижнем Кольце нелегко разыскать кого-то, а Джету удалось это менее чем за неделю. Видимо, та самая эффективная бюрократия Ба Синг Се распределила всех беженцев с одного корабля относительно близко. Упрощение документации, транспорта, проверок и надзора. Да и не сказать, что дядя стеснялся упоминать свою любовь к чаю: на пароме это всплывало примерно в каждом разговоре с Джетом. Так что, наверное, тут не над чем раздумывать. Особенно раз Зуко прекрасно известно, насколько поразительно легко можно выследить кого-то, имея достаточно мотивации.***
Наконец-то закончив на сегодня, Зуко швыряет метлу в угол. Несколько посетителей остались на вечернее чаепитие — смысл чего ему ни за что не понять. Не то чтобы Зуко понимал что-либо из всего этого. Но, независимо от отсутствия смысла, вечернее чаепитие означает, что чайная не нуждается в работниках дневной смены, а это всё, что заботит Зуко прямо сейчас. День был утомительным, и он готов уйти из этой дурацкой чайной, от её дурацких клиентов, которые сами не знают чего хотят; от всех идиотов, не умеющих подсчитывать сдачу, и неуклюжих придурков, разливающих чай и требующих убраться, как будто у них нет рук. Зуко плевать, что это входит в его работу, — это всё равно отстой, и он сыт по горло. Зуко выходит через главный вход и едва не спотыкается о собственные ноги, когда замечает привалившегося к стене Джета — соломинка между зубов, взгляд с улыбкой скользит по нему. — Эй, — произносит Джет, в его глаза плавно просачивается жар. — Э-э, привет. Зуко чувствует себя чрезвычайно сбитым с толку. Он не рассчитывал увидеть Джета и опасался вечера с дядей, болтающим о чае, как будто целый день их головы не были забиты сплошным чаем. — Скучал по мне? — Гм. — Зуко чувствует подбирающийся к лицу румянец. Его не волновало, что Джета не было сегодня. Ни в малейшей степени. Зуко просто решает не говорить этого вслух. Джет усмехается, как будто его недоответ сам по себе был полноценной беседой. — Занят сегодня? — …Возможно. Зависит от понимания слова «занят». — Не хочешь прогуляться? — …Давай. Джет ждал его чёрт знает сколько. Было бы грубо отказывать ему. Было бы грубо не пойти следом.***
Джет много наблюдает за ним. Приблизительно каждый день. Это вызывает… не паранойю, ведь в этом нет ничего плохого. Но Зуко постоянно замечает. Даже когда Джет удаляется под конец его смены или вообще не приходит, Зуко так или иначе чувствует на себе чей-то взгляд, пока он работает. Как той девушки в самом углу, которая по нескольку раз в неделю приходит и поглядывает на него из-под чёлки, словно пытается получше рассмотреть его лицо. Или вроде тех пожилых дам, заглядывающих через день и перешёптывающихся, а потом замолкающих, стоит Зуко подойти к их столу. Хотя сегодня это чувство больше походит на откровенную паранойю, потому что дядя только что толкнул его в спину сразу после того, как Зуко сломал очередной угольный карандаш. Ему всё лучше удаётся быть хорошим племянником, но дядя знает, когда нужно вмешаться, если Зуко забывается. И даже если они никогда не обсуждают это, дядя знает, что посторонние взгляды всегда давались Зуко тяжело. После изгнания всё только ухудшилось. Зуко делает заключение, что не особо возражает против взглядов, если это лишь один человек, а не толпа. Если знает, кто именно смотрит, и хотя бы имеет представление почему. Джет — знакомое лицо. И в этом месте, где всё такое неведомое, здорово иметь кого-то знакомого помимо дяди. В частности если тот преисполнен решимости стать таким превосходным Муши, каким только может быть. Зуко всё ещё активно работает над образом хорошего племянника. Он понятия не имеет, как долго продержится в роли Ли, прежде чем допустит оплошность. Джет — кусочек связи с той частью Зуко, которой нет места в Ба Синг Се; той, которая умеет сливаться с тенями и не чувствует себя уютно без мечей в руках. Зуко пока не согласен отпускать эту часть, даже если дядя готов.***
Жильё Джета маленькое и тесное для троих людей, а для четырёх и подавно. Впрочем, Лонгшот и Смеллерби не задерживаются надолго, когда он приходит. И это ничего, хотя Зуко интересно, куда они уходят. Может, работают по вечерам. Но он однозначно не собирается расспрашивать и рисковать тем, что они останутся. Помимо уединённости, которое обеспечивает ему с Джетом их отсутствие, они оба выглядят скованно и дёргано в присутствии Зуко, тогда как на пароме излучали сдержанную настороженность. Возможно, они тоже удивлены преследованием Джета. Или, быть может, чувствуют себя неуверенно из-за того, что Джет уделяет столько времени ему, а не им. И по этому поводу Зуко следовало быть более обеспокоенным, но вряд ли ему хватит сил отказаться. Зуко не планирует допытываться, поскольку Джет тоже не переживает насчёт Лонгшота и Смеллерби. На зажатость друзей он отвечает позёрством и напускной храбростью, распинаясь о справедливости и таким образом расслабляя их, в то время как Зуко всё сильнее напрягается. Но и на пароме было замечено, что Джет способен приспосабливать свою харизму и находить общий язык с собеседником — ему уж точно лучше известно, в чём нуждаются его друзья. И сегодняшним вечером Джет более чем счастлив их уходу. Хитро улыбаясь, он достаёт из-под подушки бутылку вина и резко вскрывает её. По мгновенно наполнившему комнату запаху Зуко понимает, что это несомненное пойло. С другой стороны, экипаж «Вани» изготавливал самогон в старых бочках из-под взрывной смолы, так что жаловаться на качество явно не ему. Они сидят на голом матрасе — мог ли Джет приобрести себе одеяло, если бы перестал покупать так много чая? — разливая вино по перекошенным чашкам, привалившись к стене и соприкасаясь плечами. Зуко привык к любви Джета потрепаться, и создаётся впечатление, словно этот вечер начнётся с разговора, а не закончится им. Пока Джет опрокидывает вино в себя будто водку, Зуко пьёт неторопливо, задерживая вино во рту, смакуя стекающее по глотке жжение, проверяя, сколько удастся сохранять невозмутимое выражение лица и выдержать вкус, а уже потом глотает. — Ну и как твоя жизнь, товарищ беженец? — спрашивает Джет саркастичным тоном, который использует всегда, когда говорит о новом начале. Зуко молча пожимает плечами, потому как мало что можно рассказать о ней, не упоминая прошлое. Тем более когда Джет настолько глубоко ввязался в его теперешнюю жизнь. — Это место такое чертовски странное, — бормочет Джет, наливая себе ещё одну чашку. Зуко согласно мычит. — Они ведут себя так, словно за их идиотскими стенами ничего не происходит! — В Ба Синг Се нет войны, — тихо произносит Зуко фразу, которая многократно повторялась во время их прибытия в город. Заверение и вместе с тем предупреждение. — Просто смешно, — рычит Джет. — Люди Народа Огня прямо здесь, сейчас! Каждый день отбирают земли. Убивают людей. Запугивают жителей. Разрушают наши леса и поля! У них здесь столько всего есть, — он взмахивает рукой, вино переливается через край, — а они бездействуют! Сидят за своими стенами и прикидываются, что в эту самую секунду людей не сжигают заживо! Зуко морщится. Он понимает, что Джет высказывает свою точку зрения, как и всегда преувеличивая, но… сжигать кого-то заживо трудно. Это не быстрый и не лёгкий процесс. — Сунув голову в песок, не заставишь пеплоедов уйти, — продолжает Джет, прожигая взглядом чашку. — Так они лишь получат всё оставшееся Царство Земли и, чёрт побери, нас тоже, верно? А эти ведут себя так, будто ничто за пределами стен не имеет значения. — Это тяжело, — в результате соглашается Зуко. Так оно и есть: тяжело притворяться, будто моменты из их прошлого никогда не случались. Это обескураживающе и неприятно, и порой ему кажется, что каждый день он ходит во сне. Внутри зарождается слабый страх, что однажды он может забыть о том, что раньше был кем-то другим, а не Ли. — Это преступление, — выпаливает Джет, откидывается на стену и отрешённо слизывает с внутренней стороны запястья пролитое вино, что впервые не предназначено привлечь внимание Зуко. — Может, людям проще… притворяться, что ничего не произошло, — говорит Зуко, глядя на свою пустую чашку. — Вот что ты хочешь делать? — с вызовом интересуется Джет суровым голосом. Зуко поднимает взгляд и замечает обращённый на его шрам взор. — Хочешь притворяться, что ничего из прежней жизни не было? — Нет, — медленно отвечает Зуко. Он не смог бы, даже если бы захотел. — Но для меня всё иначе. — Почему? — Глаза Джета прищуриваются, тело слегка напрягается. — Я… повидал многое, — вздыхает Зуко, потому что у него нет возможности объяснить, что, оставив войну, он отбросил всё, что имел. Хотя Джет, возможно, понял бы, если бы он смог подобрать слова. — Например? — хмурится Джет, всё ещё беспокойный от злости. Зуко запрокидывает голову назад, вместо того чтобы удариться ею о стену. Он сам же развернул этот допрос, хотя знает, что не умеет врать. Но ему необязательно врать целиком, да? Он вспоминает другого Ли, настоящего, ждущего возвращения брата и запуганного своей же армией. Вспоминает истории, услышанные от опасливых торговцев и измождённых фермеров, и обнаруживает, что они удивительно легко слетают с губ, несмотря на что, что о них очень трудно думать. Но слова о пустынных деревнях, похищенных мужчинах и солдатах, вынужденных умирать от рук собственных соотечественников, только сильнее разъяряют Джета, и Зуко замолкает, почувствовав себя неуютно от взгляда в его глазах. Зуко знает ярость во всех её формах, и Джет вот-вот погрузиться в нечто похуже. Джет замечает, смотрит на него прищуренными глазами, и взбудораженные телодвижения утихают. А затем он снова шевелится, отставляет в сторону чашку и тянет Зуко на себя. Зуко пересаживается без всякого сопротивления, взволнованный и потрясённый внезапной сменой настроения — и, возможно, немного опьянённый вином, но весьма жаждущий последовать указаниям Джета. Зуко ёрзает, устраиваясь на нём поудобнее и наслаждаясь их прижатыми друг другу телами без доспехов, пока Джет проскальзывает языком в его рот, словно бросая вызов. Как и обычно, напряжение спадает, когда они являются самими собой, и Джет охотно отвлекается от своих размышлений, сосредотачиваясь исключительно на Зуко. Похоже, Джет полон решимости свести его с ума всеми способами, которые только сможет придумать, и Зуко действительно не понимает почему, но он с радостью готов зайти дальше. Однако, судя по всему, Джет углублён в свои мысли больше, чем показывает, потому что его звуки и движения под Зуко этой ночью слишком просчитанные. Заготовленные, можно сказать. Это отвлекает и малость отталкивает, но удовольствия от этого меньше не становится. Даже когда Джет бывает таким, Зуко всё равно нравится быть центром этого внимания и планирования. Особенно если Джет устраивает шоу и даёт Зуко отыгрывать свою роль, позволяет ему удерживать внутреннее пламя под контролем и скрываться под оболочкой Ли, пока он исследует, изучает и открывает новое.***
Зуко продолжает ждать дня, когда Джет не появится, и он никак не наступает. Он по-прежнему не понимает, почему Джет прицепился к нему из всех тех, кого мог выбрать. Вероятно, дело в чувстве товарищества после совместного набега на кухню парома. Или, возможно, из-за необходимости найти кого-то, кроме Лонгшота и Смеллерби, кто признаёт, что помнит о войне. Или же это некая близость с человеком, который не совсем в восторге от идеи создать новую жизнь, будто прежней никогда и не было. Или, быть может, Зуко ошибается. Но, Агни, он и не представлял, что может испытывать облегчение во время разговоров о разрушительных последствиях войны, пока окружён стойким нежеланием Ба Синг Се обсуждать источник всех беженцев. А в Джете присутствуют гнев и раздражение, которые подходят Зуко, пускай Джет никогда и не догадается о причине его злости, а Зуко не до конца понимает его рамки и стимул. Порой, когда Зуко лежит рядом с ним и слушает его ворчание про Народ Огня, его напряжённый дискомфорт воспринимается как разгневанное согласие. Ему кажется, что цепляться за такое количество ярости — нездорово. Но Джет не может подкрепить злостью внутреннее пламя, как это делает Зуко. И приятно сознавать, что ему дозволено злиться и вспоминать эту часть себя. Иметь возможность сказать «я тоже» или «я понимаю», чтобы кто-то пришёл в ярость в твою защиту, а не перечислял доводы, почему следует перестать расстраиваться. Кажется, Зуко теперь лучше понимает, что Сокка имел в виду, когда писал о слишком юных людях, втянутых в войну и изменившихся из-за неё. Он способен разглядеть образ, в который превратился Джет, настолько отчётливый и нерушимый, что Зуко едва может уложить в голове, каким тот был до того, как война добралась до него. Агни, а как она изменила Зуко? Он совершенно уверен, что был погружён в войну дольше Джета, при всём при том он имел более привилегированную жизнь в начале. Быть может, сам факт, что он и не знает когда, является частью изменения.***
Зуко втягивается в ритм, живя преимущественно в роли Ли, а в качестве самого себя — урывками в промежутках. Когда Агни восходит над горизонтом, он медитирует вместе с дядей, концентрируясь на пульсации внутреннего пламени и огне в ладонях. Днём во время обслуживания он стискивает зубы, стремясь уменьшить количество сердитых взглядов и ничего не швырять, поскольку этого хочет дядя — именно поэтому Зуко будет стараться. А если он будет стараться, значит, не собирается работать как попало. Вечера он проводит растянувшись на футоне Джета до того момента, когда надо возвращаться в свою квартиру, чтобы поспать. Это странный ритм без тренировок, направляющей цели и насыщенности, на которые Зуко прежде опирался. Но дядя выглядит довольным, а Зуко не настолько жалкий. Хороший племянник был бы благодарен за великодушие, которое подарила им эта жизнь, даже если принимать его довольно угнетающе. Кожа зудит всякий раз, когда он думает о том, сколько всего им предоставили, тогда как они ничем не отплатили взамен — разве что ещё одним человеком за стенами. Потом он думает о возвращении долга Ба Синг Се и Царю Земли, и зуд лишь усиливается. Дни сливаются воедино в своём однообразии, отличающиеся только изобретательностью Джета и дядиными новыми чайными смесями. Зуко начинает задумываться, так ли всё будет до конца его жизни. Когда с каждым днём становится более вероятно, что никто не придёт за ними, не раскроет их, не выследит и не сожжёт щит нормальности, который дядя воздвиг вокруг них. У Зуко есть сомнения, что эта мысль всецело хорошая, но она, по крайней мере, освобождает от постоянного напряжения, которое он не осознавая имел долгие недели как беженец. Начнёт ли он постепенно привыкать и к этому? Как привык продавать свой труд за еду, жить в пределах корабля и перед этим быть наследным принцем. А потом забудет время, когда был кем-то другим, помимо Ли? Наверное. Монотонность и рутина столь неизменны, что, когда всё летит к чертям, это застаёт Зуко врасплох.***
Это обычная смена, как и все другие в чайной, поэтому она абсолютно невыносима, изнурительна и нудна, словно лавка существует в какой-то искажённой реальности, где можно испытывать чрезвычайную скуку и невероятное раздражение одновременно. Зуко стоит за кассой, что немного лучше принятия заказов, но только немного: ему всё ещё приходиться иметь дело с идиотами, расплачивающимися за весь счёт грёбаными половинами медных монет. Агни, кто так делает? Зуко заново пересчитывает монеты, потому что их чертовски много, а дама продолжает пытаться складывать их в кучу, когда у него уже появляется система, как вдруг дверь с грохотом распахивается. Зуко дёргается, рассыпая монеты по стойке, и слышит несколько разбившихся об пол чашек — ему нужно будет ещё и подметать, чёрт бы всё побрал. Зуко бросает гневный взгляд на дверь, в горле поднимается рычание от застывшей в проёме подсвеченной фигуры, словно это драматический театр. Затем человек шагает вперёд, и гневный взгляд меняется на хмурое замешательство. Это Джет. Но Зуко никогда не видел, чтобы его тело потряхивало от такого напряжения; он никогда не видел этого обезумевшего выражения лица с широко раскрытыми глазами. Или нет, видел. Это его выражение, вызванное Народом Огня. Зуко просто не видел, чтобы оно было адресовано ему. Чёрт. — Никто из вас не в безопасности! — орёт Джет, просторно разводя руки. — Народ Огня прячется среди нас! Зуко сжимает стойку, все взирают на Джета, после чего переглядываются между собой в… лёгкой обеспокоенности и слабой растерянности? — Прямо в этой лавке! — продолжает Джет, наконец обращая взор на Зуко. — Они готовятся напасть! Чтобы… чтобы уничтожить город! Внутреннее пламя Зуко содрогается, ледяная бесчувственность расползается из середины — он пристально смотрит в расчётливую свирепость в глазах Джета. Вот что он замышлял. Вот причина его ежедневной сосредоточенности в лавке, его злорадных разглагольствований, его настойчивости на чём-то новом, когда спина Зуко ударяется о матрас. Он собирал информацию. Наблюдал. Пытался заставить Зуко утратить контроль. Зуко тошнит. — Пеплоеды изо дня в день подают вам чай, притворяясь одними из нас! Но это не так! Этот старик, — палец Джета указывает на дядю, — маг огня! Зуко прослеживает за направлением пальца к озадаченно удивленному лицу дяди. Замечает, как тот переминается на случай, если придётся защищаться. Зуко медленно поворачивается и встречается со взглядом Джета — по ощущениям он будто двигается в липком мёде. Бесчувственность раскалывается под зыбкой, опасной яростью, поднимающейся из центра, и Зуко впервые не пытается побороть или выжечь её. Хорошие племянники не стоят в стороне и не позволяют засранцам из Царства Земли подвергать опасности своих дядей. Ясная целенаправленная злость привычна и желанна, проста и всепоглощающа; больше ничто иное не имеет значения, и Зуко безоговорочно принимает её. В ответ на его тяжёлый взгляд Джет рычит, реагируя так, словно на него напали. Руки заводятся назад, вытаскивают мечи с резким вращением, и это тот единственный необходимый Зуко предлог. Посетители вопят и разбегаются. Зуко перепрыгивает через стойку, хватает мечи одного из клиентов и сразу же, как только полностью обхватывает их, устремляется к Джету. Лезвия сталкиваются с чистым звуком металла о металл, Джет отступает назад в открытое пространство улицы под натиском Зуко. Преимущество длится недолго, стоит Джету обрести место для манёвра. Он хорош, что досадно, но неудивительно: Зуко видел движения его тела, ощущал полученные тренировками мозоли на его руках, подмечал его непринуждённое спокойствие во время набега на пароме. И, в довершение всего, Зуко не привык противостоять мечам-крюкам, остерегаться попыток выбить его из равновесия и скрутить ему конечности, а ещё избегать порезов. Но Зуко это не волнует, потому что он слишком занят, пребывая в бешенстве. Всё его естество клокочет от мысли, что этот парень, этот человек, который способен быть добрым и тактичным, который борется с продажной властью в интересах тех, кто не может сражаться сам, пытался использовать его против дяди. Дяди, желающего всего-навсего подавать чай и найти идеальный жасминовый сорт. Злость Зуко первобытная, отчётливая, освобождающая разум и укрепляющая парирование ударов достаточно, чтобы предплечья Джета сотрясались, делая его атаки неточными и спешными. Внутреннее пламя бьётся под кожей, порываясь присоединиться, и Зуко не сдерживает его, разрешая теплу подняться вверх по клинкам и распределиться в воздухе вокруг него. Не настолько, чтобы он замерцал и зарябил, Зуко не окончательно исчез в своей озлобленности, но почувствовать можно. Джет рычит, сыплет оскорблениями, ругательствами и обвинениями, но Зуко бережёт дыхание для огня и выдыхает жар, пока его сила, исходящая от клинков, не напоминает удар вслед за каждым взмахом. Они сходятся, скрестив парные мечи, напряжённо застыв напротив друг друга; тела слаженно повернуты под углом, и это настолько знакомо и столь же неправильно, что Зуко не в силах остановить неистовую вспышку внутреннего пламени. Джет осознанно планировал использовать его, помышлял забрать то единственное, что осталось у него в этой чёртовой жизни, и Зуко хочет ранить его в ответ. Он удерживает с ним зрительный контакт, скалится в ошалевшее остервенение Джета и намеренно окутывает его кольцом тепла, которое нельзя спутать с чем-то иным, кроме как с магией огня. Глаза Джета расширяются, и Зуко видит, как в нём что-то обрывается. Джет с криком шарахается от него, едва успевает отойти на расстояние, чтобы расцепить их мечи, а затем снова бросается в бой. В своём гневе он практически не последователен, зубы обнажены, выпады становятся порывистыми и предсказуемыми. Злость разрушает его мастерство и контроль, Зуко замечает это из сердца своей собственной ярости. Распространённая проблема для молодых нестабильных магов огня. Зуко реагирует так, как если бы столкнулся с наплывом неуправляемой магии: сжимает зубы и сопротивляется буре, отражая, уклоняясь, подпрыгивая и кружась вне пределов досягаемости, ожидая грядущего момента, когда дикие раскачивания Джета приведут к перенапряжению. Зуко прорывается через его защиту, скользит вверх по изгибу его руки, бьёт рукоятью меча по виску и обрушивает прямой удар ногой, которым очень гордилась бы Азула. Джет пролетает через всю улицу и с отвратительным стуком врезается в стену. Этого должно хватить, чтобы вывести его из боя, но Зуко не расслабляется. Ему известно, что гнев такой силы не даёт лежать на месте. Джет не успевает подняться на ноги, как фигуры в зелёной одежде наваливаются на него. Зуко замирает от синхронных, оперативных действий двух одетых в форму мужчин, схвативших Джета и поставивших его на ноги. Каменные наручники проносятся через воздух и сковывают его запястья. Зуко был настолько сосредоточен на сражении, что не заприметил появление полиции. Опасно. Хотя он в любом случае не заметил бы их присутствия, потому что это, судя по всему, Дай Ли, о которых предупреждал дядя. В этом нет ничего хорошего. Зуко не нужно привлекать к себе внимание тайной полиции. — В Ба Синг Се драки запрещены, — заявляет один из агентов — Зуко точно не понимает который. Звучит как угроза с нотками обычая. — Они маги огня! — ревёт Джет, и Зуко скрывает своё вздрагивание, поскольку во время схватки он не учёл, что использование магии в конечном счёте даст Джету доказательства. — Вон там! Они оба из Народа Огня! — Сперва ты обвинял Муши, — доносится из-за спины раздражённый голос. Зуко оборачивается, не упуская из виду Дай Ли и Джета справа, и обнаруживает толпу клиентов и сотрудников, собравшихся снаружи чайной. — Теперь впутал и его племянника? — Что, дальше я стану магом огня? — ворчит другой посетитель. — В Ба Синг Се нет магов огня, — проговаривает — приказывает? Командует? Утверждает? — Дай Ли. Иметь дело с этим тоном ещё тяжелее, чем с самым нейтральным тоном дяди. — Нет, это они! — настаивает Джет, напрягаясь в их хватке. — Прямо здесь! — Они беженцы, а не маги огня, — кричит владелец чайной. — И были в плачевном положении, когда попали сюда! А сейчас они одни из моих лучших работников! На это Зуко оглядывается и ловит тень пожатия плечами владельца. Никто не посчитал бы его хорошим сотрудником, но дядя с лихвой вносит свой вклад за них обоих, поэтому Зуко не собирается спорить с самим собой. — Этот мальчишка спятил, — бормочет женщина. — Мы наслаждались нашим чаем, а он ворвался, начал кричать и размахивать мечами! — Да кто так делает? — Её спутник печально качает головой. — И обвинить двух хороших граждан, пытающихся создать себе новую жизнь, в том, что они маги огня? — Позор! — Этот затеял драку? — спрашивает Дай Ли, слегка кивая на Джета. — Да, — подтверждает владелец чайной, хмуро глядя на Джета. — Ли всего лишь защищал нас, когда этот бродяга вытащил оружие в чайной. А эти мечи даже не принадлежат Ли. Зуко опускает взгляд на рукояти в свои руках. Это верно. Но у них хороший вес, и они замечательно приняли его огонь. Он не отказался бы оставить их себе. — Это правда? Зуко поднимает взгляд — оба Дай Ли смотрят на него, Джет между ними лишился дара речи от возмущения. — Да, — отвечает Зуко, удерживая его взгляд и наблюдая за тем, как его лицо превращается в нечто чуждое. — Он врёт! — восклицает Джет. — Врёт! Он только что применил магию огня! — Пламени не было, дитя, — мягко произносит посетитель, и Зуко видит, как в Джете что-то ломается под напором их неверия и от реальности, что его соотечественники Царства Земли сплотились вокруг магов огня, а не него. После этого всё заканчивается: Джета волокут прочь, а он всё противится и плюётся негодованием, через плечо прожигая Зуко взглядом до тех пор, пока его не уводят из поля видимости. …Это я сделал. Не всё, не самое худшее из этого. Но Зуко сознательно перешёл черту и был безжалостен, защищая дядю и себя. Он не знает, что должен чувствовать по этому поводу. Азула гордилась бы.***
Его шаги тяжёлые, когда он идёт обратно к дяде, передавая мечи изумлённому мужчине, у которого выхватил их. — В этом и есть ценность хорошего обслуживания, племянник, — шепчет дядя лишь для него. Зуко понятия не имеет, что нужно ответить, и только трясёт головой. Да, всё могло обернуться гораздо хуже, если бы позади них не собралась толпа и не описала Джета как совершенно оторванного от реальности человека. Но Зуко не готов к легкомыслию или жизненному уроку, который дядя намеревается преподнести в этой ситуации, — не когда внутренне пламя обжигает горло подобно кислоте. Зуко возвращается за стойку и, не найдя другого занятия, отряхивает фартук, натягивает наиболее нейтральную хмурость и вновь приступает к подсчёту половинок медных монет. Он всем видом старается демонстрировать «отвалите», каждая линия тела говорит, что он не огорчен, — а если и так, то это из-за неожиданной схватки. Зуко решительно притворяется, что не замечает участливого взгляда дяди, словно тот в точности знает, по какой конкретно причине он может быть расстроен. Подсчитывать монеты под вниманием нелегко, даже если это впечатлённые или благодарные взгляды, а не обычная жалость. Будучи центром внимания всего магазина, Зуко хочет вылезти из кожи. Он не должен чувствовать себя плохо из-за того, что защищал себя и дядю. Не должен. До этого он ничего не сделал Джету, а дядя уж тем более. Но Зуко не может перестать чувствовать это, пускай знает, что разбираться со злостью было бы проще. Он чувствует себя виноватым и глупым, таким глупым, что в принципе поставил их в подобную ситуацию. Зуко не уверен, откуда Джет прознал о них, от его ошибки или как-то иначе. Но чтобы подумать, что кто-то вроде Джета будет искать его? Несколько месяцев назад Зуко сказал это Сокке: он знает, кто он такой и как выглядит. Было глупо поверить, что Джет, который мог получить кого пожелает, заинтересовался бы им. Было нелепо полагать, что лишь из-за того, что Сокка проявлял к нему интерес, кто-то другой тоже станет. Нельзя ждать, что молния ударит дважды, — Зуко понимает это чересчур хорошо. Зуко вдруг скучает по Сокке настолько неистово, что за глазами начинает жечь, а это абсолютно недопустимо, потому что он не может делать это на работе. Но, Агни, та открытость между ними, пускай лишь в письмах. То лёгкое принятие… Зуко не верит, что считал, будто Сокка использовал его. Не верит, что упрекал его в чём-то подобном и думал, что кто-то такой хороший может быть как Джет. Зуко был — и до сих пор является — ужасно глупым. Агни, сколько ему придётся страдать, прежде чем он наконец усвоит урок?