***
— Принц Зуко… — Не называй меня так. — Слова механичные. — …говорят, что, хоть ива и сгибается под малейшим дуновением, но при настоящем ветре даже самое крепкое дерево валится задолго до того, как скрипнет ива. Зуко вжимает основание ладоней в глаза, пока вместо ора не получается испустить сдержанный, контролируемый выдох. — Давай без твоих глупых высказываний. — Мудрость можно найти везде вокруг нас, племянник. — Просто… чего ты хочешь? Возьми и скажи. Пожалуйста. Дядя выглядит слегка обиженным. — В последнее время ты кажешься… напряжённым на работе. Зуко молча смотрит на взволнованное лицо дяди. — …Да. Зуко был напряжён. На то имелась причина. — По твоему мнению, всё это напряжение… полезно? Зуко моргает. — Да? Чёрт. Он напряжён из-за смутного, тревожного подозрения, что упускает нечто такое, что остальные находят очевидным. — А ты не думаешь, что твоё постоянное напряжённое состояние — дополнительная нагрузка для тебя? — …Нет. Зуко никогда не сторонился тяжёлой работы и настолько привык к ней, что едва ли считает её таковой. Он был напряжён всю свою жизнь. — Племянник, — вздыхает дядя, когда Зуко продолжает непонимающе смотреть на него, — меня беспокоит твоё излишнее переживание о том, что другой… — Другой человек разузнает наш секрет и разоблачит нас Дай Ли и армии Царства Земли, которые подвергнут нас публичным пыткам в качестве демонстрации силы, а затем продадут нас Народу Огня ради льгот? — …Да, — отвечает дядя спустя секунду. — Именно так. — Ясно, — кивает Зуко. Просто убеждаясь, что они на одной волне. — Я не думаю, что излишне переживаю на этот счёт. — Но ты очень переживаешь, — надавливает дядя. — Да, — легко соглашается Зуко. Он переживает. И слово «очень» подходит в нужном объеме для переживаний. Может, дядя и погрузился в жизнь покорного беженца — Зуко отчаянно сильно надеется, что именно в «жизнь покорного беженца» дядя погружается, — но лично он не позволяет себе забывать, что они беглецы. Предатели. Потомки Агни, не имеющие возможности «не переживать». Дядя хочет забыть, но Зуко не станет. Больше нет.***
В этом новом ритме ночное время самое трудное, что далеко не новость или неожиданность. Сон всегда давался Зуко нелегко, но теперь всё стало ещё хуже, словно весь инцидент с Джетом уничтожил ту часть в нём, которая позволяла расслабляться. Он лежит с открытыми глазами большинство ночей, всматривается в темноту и разгоняет по телу тепло, потому что если не будет заниматься хоть чем-нибудь, то сойдёт с ума. Внутреннее пламя беспокойное , притуплённое и несчастное, а потянуться к факелам, которые он ощущает кругом по всему городу, попросту не может. Он лежит, тоскуя по вещам, которые ему не позволено иметь, после чего сжигает их во внутреннем пламени. Обычное дело, но Зуко не ожидал, что будет тосковать по возвращению на дорогу с её суровыми погодными условиями и непрерывной бдительностью, идя по тонкому краю выживания. В такой жизни не было ничего хорошего, но имелось на вид бесконечное пространство бесплодных пустошей Царства Земли: места хватало, чтобы выплескивать энергию и суетливость без волнений о ком-то другом, без необходимости сдерживаться, иначе можно навлечь новых проблем. Иногда сон всё же приходит, вопреки всем его усилиям. Когда в такие моменты Зуко вскидывается, просыпаясь, безмолвный от ужаса, тепло напоминает ему, что он не коченеет от мороза, даже если ощущает только его; оно напоминает, что дядя рядом и безмятежно отдыхает, пускай его не видно. А иногда даже с открытыми глазами, особенно в ночи полной луны, Зуко видит тянущиеся в мольбе к нему руки — настолько близко, что он может ухватиться за них, но всё равно не дотягивается: они заливаются электрически-синим светом и утягивают его в бесконечную тьму.***
Внимание, которое требуется для того, чтобы подмечать происходящее вокруг в чайной, отличается от привычного для Зуко. Во дворце было много людей, но не все они крутились вокруг него. А на «Вани» у него всегда имелись возможности скрыться, когда ему нужно было побыть в одиночестве. Сейчас же Зуко не может просто встать и уйти посреди рабочего дня — он уже пытался, не удалось, — а в чайной очень много народу. Зуко старается запомнить всех, отслеживать, у кого из них новые лица, а кто — завсегдатаи; кто кажется чересчур странным или подозрительным, или кто уделяет дяде слишком большое внимание. Постоянная необходимость быть сосредоточенным утомляет, хотя он знает: не делая этого, он станет испытывать тревожность, из-за которой будет утомлён совершенно другим образом. И благодаря этому Зуко сразу же замечает девушку, продолжающую приходить и поглядывать на него из-под чёлки. Он смутно припоминает, что это длится уже давно. У них полно постоянных клиентов, так что в этом нет ничего необычного. Но ещё никто так настойчиво не пытался поймать его взгляд или разглядеть его лицо с тех пор, как Джет перестал занимать дальний угол. Всё, о чём Зуко думает, так это что на его плакате о розыске не так уж мало сходств, если хорошенько его рассмотреть. — Дядя, — бормочет Зуко, беря поднос со свежим чаем и делая вид, что ему нужно поправить его вес, — та девушка не перестаёт таращиться на нас. — На тебя, племянник, — улыбается развеселённый дядя и выглядывает над его плечом. — Не смотри, — шипит Зуко. — Мне кажется, она догадалась, что мы… — Или ты ей понравился, — отвечает дядя, аккуратно разворачивает его и подталкивает к залу. Зуко фыркает, натягивает на лицо хмурость для посетителей и закатывает глаза — для дяди. Это самая нелепая фраза из всех, что он слышал. Скорее похоже на то, что она вычислила, что они — изгнанные королевские особи из Народа Огня, и теперь промышляет как собрать побольше доказательств и сдать их Дай Ли. Пускай. Она может замышлять что захочет. В этот раз Зуко будет готов.***
Зуко оказывается не готов к тому, что в следующий визит девушка пригласит его на свидание. Она расплачивается за чай без сдачи, словно заметила, как его отягощает надобность подсчитывать монеты в руках людей. Затем она тихо представляется как Джин и спрашивает, не хочет ли он присоединиться к ней за ужином этим вечером, только они вдвоём. Зуко разевает рот, задумываясь, не повредил ли гомонящий шум чайной его здоровое ухо. Он так и стоит с отвисшей челюстью, пока откуда ни возьмись не возникает дядя и принимает приглашение за него. Она уходит с радостной улыбкой и пружинистой походкой, что наконец вырывает Зуко из застывшего шока. Он с недовольством поворачивается к дяде. — Что ты творишь? — Отправляю тебя на свидание! — бодро отвечает дядя, заставляя поднос Зуко чайниками и чашками. — Я думал, это очевидно. — Зачем ты это сделал? — А почему нет? — улыбается дядя. — Она кажется прелестной девушкой. Зуко продержался неделю без разламывания карандаша и не собирается ломать его сейчас, но реакция будет близкой к этому. — Агн… Потому что мы беженцы, — шипит он. — Беженцы тоже могут ходить на свидания, — безмятежно говорит дядя, целиком игнорируя факт, что Зуко сказал «беженцы», но имел в виду «имперские маги огня в бегах». — Вдруг она шпионит за нами? — возражает Зуко, поднимая поднос. — Или она влюбилась в тебя. На это ответа не находится. Приглашение на свидание с первого взгляда подтверждает дядину теорию, а Зуко даже не способен объяснить, что его последний опыт показал: свидание вполне может быть частью гнусного плана.***
Зуко встречается с Джин на закате перед чайной. Меркнущий свет Агни задаёт подходящую атмосферу этой смехотворной ситуации, в которую втянул его дядя, и скрывает его затянувшийся дискомфорт. Покидать квартиру, когда дядя знает причину, было гораздо страннее, чем тайком выбираться, чтобы увидеться с Джетом. То, что дядя знает, определённо хуже. Он настоял, чтобы Зуко приоделся, и попробовал сделать что-то с его волосами, как будто Джин не пялилась на него несколько дней. Ей и так известно, как он выглядит. И она всё равно пригласила его. Это… странно. — Ли! — Улыбка Джин настолько широкая, что её видно через улицу. Её походка всё так же пружинит. У Зуко уходит много времени, чтобы вспомнить: «Ли» — это он. — …Привет. — Рада тебя видеть! — Гм. Да. Она смеётся, словно он рассказал какую-то шутку, и непринуждённо обхватывает его запястье, потянув за собой, вовлекая в одностороннюю беседу о ресторане, куда она ведёт их. Зуко лишь кивает и, если она ждёт ответа, издаёт различные звуки, надеясь, что они подходящие, потому что он не особо вслушивается. Разум до сих пор зациклен на том, с какой лёгкостью она обвила вокруг него пальцы, как будто для предосторожности не было никакой нужды.***
Ресторан, куда они приходят, выглядит неплохо. Место открыто ночному воздуху, и Зуко это нравится — он начинает чувствовать себя менее зажатым. Однако он не знает, на что глядеть. Наверное, следует смотреть на Джин, но, оказавшись рядом с открытой на улицу стеной, он становится нервным и рассеянным. Его правая сторона обращена к улице, но это значит, что слепая половина повёрнута к обеденной зоне, заполненной незнакомцами. Но если бы он пересел, то все проходили бы мимо. Откуда с большей вероятностью появится угроза: в самом ресторане или снаружи? Это не расслабляет. — Итак, ты работаешь в чайной с дядей? — Глаза Джин сияют, пока она расстилает на коленях салфетку. Взгляд Зуко мечется по помещению. — Э-э, да. — Прибыв в город, вы начали с этой работы? Вы же беженцы, правильно? — Да. — Как тебе Ба Синг Се? — …Здесь всё иначе. Нервы делают его напряжённым, это приводит к немногословности, и он это знает, из-за чего напрягается сильнее, а в связи с этим выдавливать слова без капли раздражения становится ещё сложнее. Джин без проблем справляется с непростым разговором и, кажется, не придаёт значения его молчаливости или тону, и это… что ж, она ведь всё равно видела его на работе. — Чем ты занимался до приезда в Ба Синг Се? — Путешествовал. — С дядей? — Да. — Где вы были? — Повсюду. — Что тебе больше всего понравилось из увиденного в путешествии? Зуко старается не быть полнейшим придурком, но… всё это неловко. Он это понимает, даже если Джин это не беспокоит. Но его осведомлённость о неловкости поднимается всё выше и выше, пока не затрудняется дыхание. Зуко просто… не знает, как вести себя с ней. Не знает, каким должен быть в этот момент. — А какой твой любимый чай? — У меня его нет. — Что тебе нравится в Ба Синг Се? — Э-э… еда. Еда здесь не очень вкусная, но Зуко заново осознаёт ценность стабильных, регулярных приёмов пищи, которую ему не приходится разыскивать самому. — Какой твой любимый цвет? — Чёрный. — Скучно, — смеётся Джин. — А второй любимый? — Синий. Не то чтобы ему не нравились девушки. Тем более она действительно красивая, с большими глазами и озорной улыбкой, которая будто бы всегда красуется на её губах. Зуко не представляет, как сидеть здесь, общаться и притворяться, что он всего лишь Ли. Особенно если она хочет узнать о нём, а не просто поговорить. Особенно если прошлое Зуко наполнено ненадёжной основой, а фасад Ли слишком хрупок. — Тебе понравилась еда? — Да. — Ему нравится большинство блюд. — Гм, а тебе? — Да! Обожаю лапшу, которую готовят здесь, а за их соус можно умереть, как думаешь? — Эм, конечно. Она снова смеётся, улыбаясь так, словно он рассказал очередную шутку, а Зуко опускает голову, сосредоточившись на своей лапше. По крайней мере, она находит его неловкость милой, и это… её дело.***
После ужина Джин ведёт его в своё любимое место в городе, когда Зуко признаёт, что у него нет такового. На мысль продолжить это свидание он подавляет вздох. Зуко не уверен, сколько ещё сможет социально позорить себя, прежде чем самовоспламенится. Есть нечто крайне неприятное в неловкости быть неумелым перед человеком, которому он нравится по необъяснимым причинам. Чувство это отличается от подавляющего стыда из-за прочих провалов, и сейчас он лучше всех знает, как сжигать его. Они поворачивают за угол, идя достаточно близко, чтобы было ясно — они вместе, хоть и не касаются друг друга. У Зуко имелись на этот счёт кое-какие мысли, но они резко остановились вместе с его ногами. — Это место называют Фонтаном Фонарей, — рассказывает Джин с улыбкой в голосе. — По-моему, оно самое красивое из всех в Ба Синг Се. — Да, — соглашается Зуко, прочистив горло. Избавившись от всплеска адреналина из-за внезапного попадания в пространство света, простирающегося вдоль тёмной воды, он видит, что место правда восхитительное. Огонь пляшет по бассейну подобно жемчужинам, извиваясь и подрагивая, когда лёгкий ветер вызывает крохотные волны, отражаясь в отточенном, гранёном декоративном камне. Дух захватывает. Все четыре элемента действуют в гармонии, создавая нечто прекрасное. Дяде понравилось бы. Зуко придётся найти повод, чтобы привести его сюда одним вечером. Зуко наслаждается моментом и любуется взаимосвязью воды, огня, земли и воздуха, а Джин с удовольствием стоит рядом. В какой-то момент она тянется к нему, проскальзывая своей ладонью в его. Зуко пугается, но не отстраняется, и она переплетает их пальцы. Он не сводит взгляда с площади, наблюдая за фонарями и стараясь не втягивать огонь под свой контроль. Он позволяет ему двигаться по собственной воле и касается его сознанием, погружаясь в его уютное мерцание, пока внутреннее пламя не начинает трепетать в ритм. Зуко не удивляется, когда Джин поворачивается к нему. Он позволяет ей мягко притянуть себя ближе, она встаёт на носки, на секунду ловя его взгляд, а затем прижимается к его губам своими в поцелуе с закрытым ртом. Этому Зуко тоже позволяет произойти, позволяет ей опереться на его плечо и прижаться к губам — это приятно, нежно, тепло и совсем не то, чего он хочет. Спустя несколько ударов сердца Джин медленно отстраняется и со слабой улыбкой изучает его лицо. — Это не по тебе, да? — Э-э. — Зуко умрёт от смущения. Он знает, что должен хотеть этого. Агни, его прежняя версия захотела бы. — Это не… Эм… — Всё в порядке, — говорит Джин, слегка сжимая его ладонь. — Я всё понимаю. — Дело не в тебе, — бубнит Зуко, заводя руку назад и вспоминая, что у него больше нет фениксового хвоста, за который можно было бы дёрнуть, и вместо этого проходится рукой по волосам. — Просто… — «Дело не в тебе, а во мне»? — дразнит Джин со смехом в голосе, и при этом звуке что-то внутри Зуко немного расслабляется. От понимания, что она не расстроена и не нуждается в объяснении. И то, что она не требует его, вынуждает пояснить: — Я всё ещё… — Он тяжело выдыхает. — Был кое-кто другой. Раньше. — Он пожимает плечами. — До того как я прибыл сюда. Я не… — Я понимаю, — заверяет его Джин с искренним выражением лица, и впервые он верит её словам. — Нельзя заставить себя быть готовым. Я ценю твою честность. На это Зуко морщится, и Джин, уловив движение, прикусывает губу. Медлит, после чего спрашивает: — Тебе ещё не пора домой? — …Нет, — признаётся Зуко, поскольку он абсолютно не умеет врать, даже если бы выдумка дала ему отличную причину для отступления. — А что? Разве их свидание не окончательно испорчено? — Я могу показать тебе другие места, если хочешь? — Её ладонь до сих пор лежит в его, но Зуко почему-то не чувствует в этом давления или ожидания. — Общение с людьми и отвлечение всегда помогают мне, если я хочу забыть что-то. Или кого-то. Зуко моргает от её печального тона и не разрешает себе подумать. — Хорошо. Почему бы и нет? Он всегда может просто уйти. Но если поступит так сейчас… Зуко не испытывает желания проводить остаток вечера с дядей, когда близко к поверхности мыслей таятся воспоминания. И то, что Джин позволила ему исключить возможность чего-либо между ними, создаёт ощущение, что впервые за весь вечер Зуко способен глубоко вдохнуть. Джин улыбается на его ответ и оборачивает вокруг его руки свою, утягивая за собой, как сделала в самом начале. Это близкий жест, который обычно заставил бы Зуко почувствовать неудобство, но она так искренне радуется, что жест этот ощущается легко, дружелюбно и уже привычно. Зуко по-прежнему не представляет, что делать с собой или с ней, но идти следом несложно. Это он умеет. Джин отводит его в любимый магазин десертов, в заведения, где при хорошей погоде играют музыку и танцуют её друзья, в места, где в определённые дни устанавливаются ночные рынки, и всё… не так ужасно. Даже славно порой. — Зачем ты всё это делаешь? — в конце концов спрашивает Зуко, когда они идут обратной дорогой к чайной, её рука так и обёрнута вокруг его. К непрерывному контакту и тёплому давлению ткани к коже он не привык, но после целого вечера ему удаётся осознавать это и не быть взвинченным. — Что «всё это»? — Показываешь мне окрестности. Проводишь со мной время. После того как я… — После того как я поцеловала тебя, а ты отверг меня? Зуко виновато вздрагивает и только потом понимает, что она снова шутит. Он отводит взгляд, пряча своё лицо от её хихиканья. — Да. Это. — Потому что ты мне нравишься, — просто-напросто говорит она. — Гм. — Зуко думал, что после поцелуя его позиция предельно ясна. — И не только поэтому. — Она закатывает глаза, подталкивая его плечом. — Но… — Но? — Я вроде как… придурок? — О? Я и не заметила, — усмехается она, и Зуко почти уверен, что это был сарказм. И всё же, на всякий случай… — Я грубо обхожусь с клиентами, — излагает он. — И ругаюсь много. И мне… плевать, если честно. На всё. Вышло более обширно, чем Зуко намеревался разъяснить. Ему часто не плевать на многие вещи. Просто они не относятся к чайной, за исключением дяди. — Хм-м. — Джин рассматривает его. — Не сказала бы, что ты сволочь. Скорее козёл. Для Зуко эта фраза словно ножом по сердцу, он практически видит её, написанную на бумаге. — Но не волнуйся, я не имею ничего против. Может, я люблю небольшую грубость, — невозмутимо произносит Джин, когда они доходят до чайной, и снова хихикает из-за его потрясённого выражения. — До скорой встречи, Ли. Договорились? — Да, — на автомате отвечает изумлённый Зуко, пока она отпускает его руку. — Договорились.***
Дядя поджидает его, когда Зуко возвращается в их квартиру — это тоже странно и отличается от того, как было раньше. Зуко без энтузиазма игнорирует дядины нетерпеливые расспросы… — Тебя долго не было! Зуко хмыкает. — Должно быть, ты повеселился! Зуко вновь хмыкает. …после чего напоследок бормочет, что вечер был неплох, и демонстративно берёт свою одежду для сна. Затянувшееся замешательство от всего произошедшего убирает из слов обыденную кислоту. Он раздевается и ложится в постель, не замечая, что делает, до сих пор ошеломлённый вероятностью, что может кому-то понравиться… таким, со своей ворчливой раздражительностью. Ведь раз он нравится Джин, то может понравиться и другим людям. И, возможно, у Зуко получится поверить, что Джин не первая.***
Следующим утром дядя ещё не совсем готов оставлять эту тему и обсуждает её на протяжении ранних часов, когда Агни только пересекло горизонт. Это время, неизменно предназначенное для медитации и сосредоточенного направления внутреннего пламени к месту, где оно останется заблокированным под кожей весь день. — Я рад за тебя, племянник. Зуко приоткрывает глаз, недоумённо хмурясь. — Что? — Так здорово видеть, что ты живёшь нормальной жизнью подростка. Наслаждаешься своей юностью. — М. — Зуко не желает вдаваться в подробности — никогда, — какой частью своей юности он мог бы или не мог наслаждаться. — На твои молодые плечи легла слишком тяжёлая ноша, — продолжает дядя с редкой меланхолией. — Дядя… — Я счастлив видеть, что ты живёшь нормальной жизнью. — …Ладно, — отвечает Зуко и снова прикрывает глаза, обозначая окончание разговора. Зуко не уверен, что его жизнь каким-либо образом можно посчитать нормальной. Но если дядя счастлив, то этого для него достаточно. Сам же Зуко не так уж несчастен, это может расходиться с тем, чего желает ему дядя, но на самом деле всё не так плохо. Дядино счастье идёт прежде всего, в конце концов, и так оно остаётся — это то, за что Зуко держится. То единственное, что не изменилось, даже если кажется, что всё остальное кругом поменялось.***
Когда через несколько дней Джин появляется в чайной и интересуется, не хочет ли он пойти с ней вечером потанцевать, а дядя опять-таки соглашается за него, Зуко не спорит. Только озадаченно хмурится, задаваясь вопросом: не этим ли является дружба? Гадая, все ли дяди так жаждут подталкивать своих племянников к кому-то другому. Задумываясь, не это ли значит быть нормальным подростком: без настоящих обязанностей, без цели, просто… танцы после работы с человеком, по непонятным причинам желающим провести с тобой время.