***
— Ты в хорошем расположении духа, племянник. Зуко хмыкает и продолжает ужинать, разрываясь между облегчением, что дядя решил прекратить посылать ему озабоченные взгляды, и раздражением, что дядя пытается завести об этом разговор. — Что-то скрасило твой день? Секс, но этого Зуко не скажет. — Не знаю, — пожимает он плечами, и это, по правде говоря, даже не является ложью. Зуко и сам понятия не имеет, что за «что-то» продолжает происходить между ним и Соккой. Страсть, желание, удовольствие и, возможно, хрупкое понимание, но на этом всё, и Зуко попросту отчаянно хватается за всё, что Сокка даст ему. — Хм. — Дядя изучает его с наморщенным лбом. — Могу ли я заинтересовать тебе игрой в… — Нет. — …пай-шо этим вечером? — Нет, — повторяет Зуко, добавляя в автоматический ответ дополнительную уверенность и недовольный взгляд в довершение, чтобы дядя перестал проверять границы его хорошего настроения. Пай-шо — самое верное средство испортить его.***
Поначалу они предусмотрительно ограничиваются разговором. Но не проходит слишком много времени, как они оба понимают, что при упоминании Аватара Зуко вздрагивает, но не взрывается, если Сокка рассказывает об Аанге. И что Сокка готов поговорить о войне, путешествиях и доме, если Зуко спрашивает. И что если один из них подбирается чересчур близко к открытой ране, другой может остановить его, и тогда разговор обтекает тему стороной. И что это необязательно должно заканчиваться.***
— О. Гм. Они замирают на границе света и тени, и Сокка вопросительно поворачивается к нему. — Ты не можешь называть меня «Зуко». — Брови Сокки взлетают, и Зуко вспыхивает. — В смысле, когда мы не одни. — Ладно… — Сокка медленно понимающе кивает. — Как мне тебя звать? — Ли. Сокка моргает. — Ли? — Да, — бормочет Зуко. — На свете… тысячи Ли. Каждого зовут Ли. — Знаю, — ворчит Зуко, потому что сам отлично знает, что зовётся наиболее распространённым именем во всём мире. Вероятнее всего, поэтому дядя и выбрал его — из-за полной посредственности. — Тебе… не идёт. Вообще. — Сокка скрещивает руки на груди, хмурясь, будто его лично оскорбило вымышленное имя Зуко. — Что ж, это моё имя здесь, так что ничего не поделаешь. Зуко не знает, почему разочарование Сокки разжигает в нём раздражение, почему оно заставляет почувствовать себя выбитым из колеи. Сокка не сказал ничего нового: ему не подходит это имя, и Зуко ненавидит его. — Ладно, Ли… — Сокка закатывает глаза. — Увидимся. Зуко тихо рычит ему в спину. Тихо, потому что он сам попросил Сокку использовать это имя в публичных местах, поэтому не ему жаловаться на последствия. Рычит, потому что ему не нравится слышать, как с губ Сокки слетает не «Зуко».***
Наибольшая неясность заключается в попытках определить, кем они теперь приходятся друг другу, — хотя Зуко вполне уверен, что именно эта осторожность не является новой. Раньше они были только врагами и по-настоящему общались через слова на бумаге, прутья камеры и на поле боя. Сейчас они обмениваются насмешливыми шутками, иступлёнными стонами и ленивыми историями, растянувшись под лучами полуденного солнца и соприкасаясь кожей. Зуко даже никогда не позволял себе представлять что-то настолько восхитительное. Он цепляется за каждую мелочь, пускай после уходов Сокки становится сложнее помнить, какой версией самого себя Зуко должен быть снова.***
В чайной Зуко пытается вернуть себе самообладание. Ему как минимум нужно согласовывать свои действия, чтобы коллеги спускали с рук чересчур затянувшиеся перерывы и не противились смене графика. Он должен хотя бы не выглядеть так, словно постоянно находится на грани срыва, чтобы дядя прекратил тайком бросать на него взволнованные, красноречивые взгляды весь день, как будто Зуко не привык быть объектом наблюдения и не умеет игнорировать внимание. Зуко старается сосредоточиться на работе и не думать о вещах, для которых у Ли не должно иметься оснований на размышления. Например, насколько легко будет однажды проследить за Соккой? Чтобы Зуко мог знать, где он живёт, и обладать ещё одной частичкой него. Или воспользоваться днями, когда Сокки нет, чтобы в одиночестве прогуляться по городу и изучить местность за пределами своего мира в Нижнем Кольце. И если ему как жителю Нижнего Кольца доведётся узнать что-либо о пропавшем летающем бизоне, чего чужакам с благими намерениями никогда не позволят разведать, то это будет чистой случайностью. Выгодой. Подарком, чтобы увидеть улыбку Сокки. И больше всего он старается не думать о той версии себя, которой положено быть мёртвой, — той, всегда подмечающей, что это будет искусная, прекрасная ловушка. Что дело уже выполнено за него, а Зуко надо лишь привести всё в действие.***
— Ты похудел? Сокка чувствует, как Зуко пожимает плечами и смещается под ним. Они оба голые, Сокка лежит сверху — удовлетворённый, расслабленный и нежно очерчивающий впадины и линии его торса. У него слегка кружится голова из-за того, что ему дозволено трогать Зуко вот так, когда ими больше не движет похоть, но Сокка начинает подозревать, что Зуко нравится принимать ласку. По крайней мере, он не противится ей. А Сокке нравится гладить его. — Это не что-то плохое, — говорит Сокка, сосредоточившись на движении пальцев, обводящих дугу ребра. — Мне просто стало интересно, что случилось. Раньше он не видел Зуко таким неприкрытым, но помнит так же отчётливо, как и своё имя, что проснулся после болезни и узрел Зуко в той чёрной облегающей одежде. Несколько месяцев назад в его фигуре определённо имелось больше мышц. — Ничего не случилось, — бормочет Зуко и дёргается, стоит пальцам Сокки найти щекотливое место. — Мы были беженцами без навыков и денег. Еды часто не хватало, если я не грабил. Отбирать тоже не всегда было что. Сокка мычит, укладывая голову поближе к плечу Зуко и задумываясь над изменением с «мы» к «я». — Ты правда делал это? — Что? — Голос Зуко бесцветен, словно он понимает суть вопроса и надеется утрясти его прежде, чем Сокка произнесёт это вслух. — Грабил. — К несчастью для него, Сокке никогда не удавалось подавлять желание разбирать что-то занимательное и выяснять его устройство. Зуко напрягается под ним, ладонь на спине Сокки немного вдавливается, и это служит ответом. — А что, это будет проблемой? Сокка закатывает глаза и приподнимается на локте, осматривая разозлённое выражение лица Зуко и поднимающиеся к ушам плечи. — Зуко, думаешь, я буду зацикливаться на этом? В общей картине твоей жизни? Зуко хмурится ещё мгновение, после чего пожимает плечами и отводит взгляд, безмолвно принимая предложенную им лёгкость и притягивая его обратно к своей груди. Действие страшно радует Сокку, и поэтому ему требуется секунда, чтобы вспомнить вопрос, когда Зуко ворчит: — Грабил. — Понятно, — спокойно отвечает Сокка, желая увидеть его лицо, но оставаясь прижатым к напряжённому изгибу плеча. — И не по благородным причинам, — добавляет Зуко одновременно неприязненно и огорчённо. — Только потому что был голоден и не хотел испытывать голод. Сокка мимоходом размышляет над «благородными причинами», а затем откладывает их на потом. Зуко и Катару объединяет гораздо больше, чем она думает. — Ты долго грабил? — Нет. — Почему? — Сокка однозначно не жалуется, но ему любопытно, почему Зуко перестал делать то, чем не возражал начать заниматься изначально. Зуко долго молчит, и Сокка полагает, что не получит ответа, — и его это устраивает. Он едва не вздрагивает испуганно, когда Зуко неожиданно заговаривает — слова тихие и неохотные рядом с ухом Сокки. — Мне не нравилось… отбирать у людей, у которых ничего не было. Это ощущалось… неравноценно. — Неравноценно? — Сокка заставляет голос оставаться невозмутимым, в то время как всё в нём желает вытянуться по стойке «смирно». Они обсуждают в реальной жизни то, о чём раньше лишь писали, и возникшая возможность услышать ответы на свои вопросы… Сокка провёл неприлично много времени за попытками проанализировать, разобрать и повторно собрать во что-то логичное имеющуюся малую информацию о власти, долге и обязанностях Народа Огня, убеждая себя, что это для понимания врага, тогда как на самом деле Сокка знал, что всего лишь хотел понять Зуко. — Да… Лучше работать и получать то, что человек сам готов отдать тебе. Чтобы был справедливый обмен. Всегда можно уйти, если не понравится то, что тебе предлагают. — Уменьшается защита — увеличиваются ресурсы? — подмечает Сокка. Зуко замирает под ним, напряжённо замолкая на долгий миг, а после испускает внезапный вздох. Поднимает руку, чтобы удобнее устроить на себе Сокку, и произносит настолько тихо, что Сокка и не расслышал бы, не находись они так близко: — Что-то вроде того.***
Решив стать узнаваемым лицом, Сокка посетил несколько прибежищ в районе Нижнего Кольца. Относительно близко к широким магистралям и большим воротам, через которые можно провезти массивные объекты наподобие многотонного летающего бизона, но не в такой близи, чтобы у него не получилось стать узнаваемым лицом на тротуарах. И он действительно стал известен проживающим неподалёку людям. Только он заимел не ту популярность, на которую рассчитывал. Он пытался представиться любителем животным, обычным парнем, которому нравится всё связанное с ними, включая мясо, но в основном приверженцем живых животных, вы случайно не знаете, где держат таких? Говорил, что вырос на ферме и скучает по обществу пушистых созданий, но что-то пошло не так, когда Сокка осознал, что не умеет распознавать никаких животных, если речь заходит о страусовых лошадях. Он расспрашивал о группах любителей животных, зоомагазинах и редких торговцах, но таковых в Нижнем Кольце, разумеется, не так уж много. Поэтому он сменил тактику: что насчёт людей, продающих корм для животных или упряжь? Но выяснилось, что животных в Нижнем Кольце в целом мало, за исключением пингвинокрыс и уличных котов. Совсем немного места для вещей, в которых нет необходимости. И, возможно, Сокке стоит поискать где-нибудь ещё, но здесь очень много людей. Кто-то должен что-то знать. Кто-то должен захотеть поговорить. Сегодня Сокка приводит с собой Тоф, преследуемый мыслью, что люди будут открыты к обсуждению пушистых животных с парнем и его младшей сестрой, чем с одним взрослым мужчиной — Сокка прошёл плавание между айсбергами, он имеет право звать себя мужчиной, — в одиночестве разыскивающим милых и необычных животных. И они действительно с большей охотой стремятся начать разговор с маленькой девочкой. Только всё заканчивается весьма стремительно, поскольку Тоф не способна придерживаться образа. — Поменьше груби людям, сестрёнка, — шипит Сокка, пока дружелюбный, с виду разговорчивый мужчина раздражённо уходит прочь. — Зачем? — Тоф скрещивает руки. — Нам плевать, что подумает народ. — Тебе полагается быть моей милой младшей сестрой, которой хочется погладить животных, потому что они напоминают тебе о тех, которых нам пришлось оставить, когда мы покинули нашу деревню, потому что… — Ого, ничего себе история. — Ну, да. — Сокка хмурится от её скучающей интонации, а затем насупливается сильнее, вспомнив, что она не видит. — Надо быть подготовленными. — Для чего? Никто из этих людей не скажет нам ничего полезного, — фыркает Тоф, вытягивая руку и охватывая всю улицу, а может и всё Нижнее Кольцо. — Ты этого не знаешь, — возражает Сокка, хотя значительная часть него обеспокоена тем, что она окажется права. — Вдруг в одном месте мы услышим, что кому-то требуется новая одежда, затем кто-то другой где-то упомянет о наличии дополнительной ткани, и если мы поможем этим людям встретиться, то… — Сокка. Это какой-то очень своеобразный пример. Ты на что-то намекаешь? Тебе нужна новая одежда? — Забудь, — бормочет Сокка, обводя взглядом рынок в поисках следующей потенциальной цели. — Речь о том, чтобы перестать быть незнакомцами, Тоф. Никто ничего не расскажет, если нас не будут знать. Тоф склоняет голову набок. — Так что, ты пытаешься стать частью их общества? — Что-то в этом роде. Насколько смогу за то время, что у нас осталось. — …Ты заблуждаешься, — говорит Тоф, прислонившись спиной к стене, будто то, что они потратили дни — недели! — усилий впустую, её нисколько не заботит. — Почему? — Сокка слышит, как голос делается натянутым, подчёркнутым. — О чём ты? — Ты задаёшь вопросы и при этом говоришь о взаимодействии с людьми, — отвечает Тоф, ясно давая понять, что сама идея просто смехотворна, по её мнению. — Может, так принято в Племенах Воды, но в Царстве Земли всё устроено иначе. Она заканчивает своё объяснение на этом моменте, и Сокка издаёт задушенный звук. — Ну и как же? — Обе стороны нуждаются в чём-то. Ты должен ожесточённо торговаться, чтобы показаться, что ты знаешь себе цену. А ты тут предлагаешь помощь за бесплатно? Это значит, что ты ничего не стоишь. — Но я всего лишь пытаюсь быть любезным! — И не считаешь, что твоя помощь имеет ценность, — пожимает плечами Тоф. — Почему бы другим думать обратное? — Я… Ладно. Хорошо. Как тогда должно быть? Неужели ему следует требовать плату за то, что он попросту пытается разузнать информацию? Или это он должен платить им? И как до этого момента Сокка ни разу не столкнулся с этим? Если каждый будет требовать плату, как Царство Земли станет относиться к беженцам вроде Зуко, которым приходится утаивать всё, что могут предложить взамен? — Ну ладно, — произносит Тоф, вырывая Сокку из мыслей, и хрустит костяшками, очевидно принимая его вызов, который он неосознанно бросил ей. — Смотри, как это делается, герой-любовник. Сокка пропускает подначку мимо ушей, ведь спорить с Тоф на эту тему нет смысла. И ещё потому, что её способ может действительно сработать. Хотя Сокка не уверен, всё дело в том, что её стремление ожесточённо поторговаться способно довести другую сторону до слёз, или потому что люди естественным образом больше склонны беседовать с двенадцатилетними девочками, чем с пятнадцатилетними — шестнадцатилетними уже, запомни — парнями. Однако, вопреки всем её усилиям, их день завершается лишь возросшими нервными взглядами и сбивчивыми предупреждениями проявлять осторожность. — Они все чего-то боятся, — заключает Тоф, когда они направляются к трамваю. — Да, — соглашается Сокка, стараясь не испытывать подавленность. Теперь он хотя бы знает, как надо общаться с людьми, это прогресс, верно? — Знать бы чего именно. Тогда мы бы отправились на поиски.***
— В последнее время ты кажешься другим, Ли. — Замечание Джин звучит как всегда весело, но Зуко научился распознавать поддразнивающий взгляд в её глазах. — Что ты имеешь в виду? — ворчит он — это вызывает у неё усмешку, чего он до сих пор не понимает, но это обыкновенность, — ставя чашку и чайник перед ней. Она разглядывает его сияющими глазами. — Ну, во-первых, ты не прожигаешь взглядом мой чай так, словно он оскорбил твоих предков. — Зуко мрачнеет, и она смеётся. — А вот и он. — Меня не волнует, — бормочет Зуко, забирая её пустую тарелку. — Ты просто выглядишь… менее хмурым, чем обычно. Случилось что-то хорошее? — Может быть. Случилось — кое-что очень тёплое, саркастичное и нетерпеливое. Пока что Зуко опасается называть это хорошим. — Что-то вне чайной, уверена, — дразнит Джин. — Очевидно. — Ты ведь всё равно пойдёшь со мной танцевать вечером, да? — Я же обещал, — пожимает плечами Зуко, уравновешивая поднос и отправляясь помогать новому посетителю усесться. Зуко не любит нарушать своё слово — это в некоторой степени крупица прежней чести, засевшей слишком глубоко, чтобы можно было окончательно избавиться от неё. Кроме того, Сокка не приходит по вечерам. В связи с этим Зуко целиком свободен.***
Зуко откидывается на входную дверь — им так и не удалось дойти до комнаты. Фартук куда-то отброшен, штаны спущены, а Сокка стоит перед ним на коленях с крепкой хваткой вокруг его члена, обводя языком головку. Зуко делает всё возможное, чтобы ничего не поджечь, не зарываться руками в волосы Сокки и не двигать бёдрами, потому как знает, что должен позволить Сокке установить собственный темп. Но, чёрт возьми, это самая сладостная пытка в его жизни, даже когда зубы Сокки задевают чересчур сильно, а ладонь скользит чересчур сухо. Сам факт того, что он делает это, что хочет этого… — Чёрт, — бурчит Сокка, отстранившись с таким обиженным видом, которого Зуко в данный момент постичь умом не может. — Это сложнее, чем кажется. — А? — Постичь умом разговор он также не в состоянии. — Ты правда знаешь, что и как делать. — Что? Сокка хмуро взирает на его член, что не особо предпочтительно. Зуко изо всех сил пытается вникнуть и подумать о чём-то, кроме острой нужды вернуть рот Сокки обратно. Сокка поднимает взгляд со слегка… обвинительным выражением? — Ты знаешь, что делать со всем, — он указывает рукой на эрекцию Зуко, — этим. Зуко переключается с вожделения на защитную реакцию быстрее, чем гадюка-летучая мышь. Он вдруг явственно осознаёт их положение: Сокка полностью одет и стоит на коленях, а Зуко — с вытащенным членом, чувствуя себя таким выведенным из равновесия, что даже не пытается удержаться прямо. Его слова выходят резкими и жёсткими: — Это проблема? — Нет-нет! Просто… — Сокка выпускает недовольный выдох, заставляя Зуко дёрнуться. Его ладонь всё ещё лежит на бедре. — Лично я не знаю, что делаю. И это… в новинку? Что знаешь ты. Зуко пожимает плечами — скованный, неловкий и по-прежнему нежелающий отодвигаться от руки Сокки, если тот сам её не уберёт. Он улавливает незаданный вопрос, но прямо сейчас не хочет объяснять ситуацию с Джетом. И вообще не хочет, откровенно говоря. — Часто происходит что-то новое, — уклончиво, но правдиво произносит Зуко. С того первого раза в переулке порой кажется, что абсолютно всё новое. — Ты хорошо справляешься, — добавляет он, гадая, напряжены ли плечи Сокки от… неуверенности? — Я не жалуюсь. Сокка издаёт короткий смешок, смущённо опустив голову, и Зуко позволяет защитной неловкости раствориться. — Не жалуешься, — говорит Сокка. А потом произносит так тихо, что это, скорее всего, не предназначалось быть услышанным. — И не стал бы. Зуко мешкает, задумываясь, правильно он расслышал и стоит ли настоять на пояснении. Ему нестерпимо хочется, чтобы Сокка снова вобрал его член, а тот рассматривает его обмякающую эрекцию с новым вниманием. Словно у него есть план, относительно которого Зуко очень воодушевлён. Но они уже обсуждают неудобные темы. Так что настрой всё равно не испортишь. И Зуко задавался одним вопросом… — Можно кое-что спросить? — А? — Сокка поднимает взгляд, задержав его на члене, чего оказывается почти достаточно, чтобы Зуко бесповоротно передумал. — Да, конечно. Только если отступит сейчас, то больше не наберётся смелости. — Ты… — Хотя теперь ему надо подобрать слова, а это ему не совсем удаётся, даже когда ему не отсасывают. — Тебе вроде нравится. Когда я… — Зуко останавливает взгляд на горле Сокки, наблюдая за едва заметной пульсацией сердцебиения. — Когда я подхожу к… разрядке. И начинаю… слегка терять контроль? Над магией? Тебе, кажется, нравится это? Может, он и не смотрит Сокке в лицо, но Зуко и без того улавливает, как Сокка переводит внимание с члена на его слова. И это истинная беда, которую они, надо надеяться, смогут исправить, если у Зуко получится пережить этот разговор и не сжечь себя из-за полнейшего смущения, потому что он ещё не закончил. — Зуко… — И также тебе нравится, когда я… контролирую тебя? — Выдавив последнее, Зуко морщится и решается взглянуть на лицо Сокки. По поводу магии он уверен безусловно. Однако он пытался расшифровать дрожь, стоны и невнятную похвалу Сокки и мог запросто неверно истолковать, что ему нравится… грубое обращение. Возможно, Сокка просто любит прикосновения, а Зуко способен проявлять их только грубостью. И это представляется более вероятным, ведь Сокка становится полностью пунцовым и утыкается лицом в бедро Зуко, задевая щекой член. Чёрт. Зуко сглатывает и зажмуривается. В эту секунду он испытывает много ощущений, и одно из них ему определённо нужно отодвинуть в сторону на потом. Пускай это и будет значить, что придётся целиком принять факт, что он произнёс нечто столь унизительное и оказался неправ. — Туи и Ла, — стонет Сокка, слова расходятся вибрацией по коже Зуко, — я сейчас умру. — Прости, мне жаль, — тараторит Зуко. — Я не хотел… Не стоило ничего говорить… Я… Притворись, что не слышал… — Нет. Ничего, всё нормально. Просто… угх. — Он стонет в его кожу, и Зуко вздрагивает от неожиданной щекотки и выдоха Сокки на яйца. Агни, он и сам сейчас умрёт. — Забудь о моих словах, — умоляет Зуко, не зная, куда деть зависшие в воздухе руки. — Прости, я просто прочёл много материала и не должен был предполагать… — Нет, стой, нет, — воет Сокка, отсаживается на пятки и трёт лицо обеими ладонями. Вскидывает взгляд наверх и, увидев, что Зуко смотрит на него, незамедлительно прячет глаза снова. — Ты не ошибаешься. — …Что? — Я… Ты прав, ладно? — Сокка тяжело выдыхает. — Мне нравится… такое. — Я… Ладно… — Зуко рад, что опирается на дверь, потому что подтверждение этих двух вещей за раз взбудоражило его. — Ты уже… Это… впервые? — Угх. Я… Нет, ясно? Нет. Так всегда… — О. Зуко отдалённо подмечает, что на этот счёт Сокка выглядит не очень довольным, но не в состоянии запустить мозг и спросить. Он чувствует себя крайне потрясённым и с новым взглядом оглядывается назад на все те моменты, когда Сокка был связан перед ним, когда являлся его пленником, когда Зуко вжимал его в стену. — Духи, это так неловко, — бормочет Сокка и роняет руки, опустив плечи. — Прости, — машинально отвечает Зуко, возвращаясь в настоящее, потому что, как бы ни было поразительно со свежим взглядом обдумывать то, как воспринимал все те моменты Сокка, сейчас он явно расстроен. — Ты не виноват, — буркает Сокка. — Ты тоже. Сокка удивлённо моргает и наконец встречает с ним взглядом. — Что? — Это не твоя… — Ему всегда трудно мыслить, когда он смотрит Сокке в глаза. — Ты не сделал ничего неправильного. — …Нет? — спрашивает Сокка с настороженным лицом. — Нет, — отвечает как можно увереннее Зуко. Внутреннее пламя облегчённо расслабляется, стоит его словам немного успокоить Сокку, хотя он остаётся намного более напряжённым, чем Зуко хотел бы видеть. — Значит… всё путём? Ты не… против? Зуко хочет поспешно сказать «нет» и ответить теми словами, которые Сокка явно хочет услышать; словами, которые уберут последние капли напряжения. Но он заставляет себя подавить порыв угодить, глубоко вдыхает и всерьёз задумывается над вопросом. И это не так сложно сделать, учитывая, что эта мысль была на поверхности с тех пор, как… с самого начала, пожалуй. С первого раза, как Сокка потянулся за его огнём. Зуко избегал размышлений об этом и о том, сколько бесчисленных чувств у него вызывает контур его ладони на коже Сокки, оставленный огнём. И сейчас Зуко представляет, как в мгновение страсти умышленно кладёт горячие ладони на Сокку и испытывает… нервозность. — Думаю… мне нужно знать почему, — вынужденно признаётся Зуко. Слова произносятся с трудом — горло сдавливает тревога из-за ворошения в том, о чём Сокка однозначно не хочет говорить. Обычно они не пересекают границы друг друга. Вдруг это оттолкнёт Сокку? Вдруг всё обернётся тем, что Зуко откажет Сокке в том, что ему нравится, и между ними всё изменится? Начнут ли ограничения прокрадываться к тому единственному, в чём до сей поры они были совершенно свободны? Зуко хочет дать ему всё, что в его силах, но у него есть собственная история с наличием отпечатков ладоней на своей коже. Если дело лишь в боли… Зуко не знает, сможет ли поступать так, как бы сильно Сокка ни желал этого. — Что именно тебе нравится? Сокка снова краснеет. На мгновение Зуко кажется, что он не ответит, но Сокка делает глубокий вдох и резко выпаливает: — Ты всегда, всё время, такой сдержанный. И мне нравятся моменты, когда ты перестаёшь быть таким. Со мной. Из-за меня. И нравится иметь… доказательство, наверное? Что ты касался меня. Что ты… хотел меня. Настолько сильно. Сокка вновь избегает его взгляда, и Зуко не возражает, потому что ему это тоже тяжело даётся. — Иногда возникает ощущение, что… что всё это — сон. Что я до сих пор… застрял в Мире Духов. Что ты ненастоящий… Но потом я, гм, дотрагиваюсь до этого… — Сокка ведёт рукой по рёбрам, где под туникой скрывается метка с прошлой встречи, — и будто чувствую твои прикосновения. Словно ты здесь. Это успокаивает, наверное. Как и всё прочее. Ну, то. Контроль. Мне нравится чувствовать себя перегруженным. И это… заводит. Когда ты берёшь меня за волосы, это… очень-очень горячо. Зуко пребывает в растерянности и выговаривает первое пришедшее на ум: — Но ты не можешь чувствовать волосами тепло. — Нет. — Сокка краснеет ещё гуще. — Не в том смысле, что по-настоящему горячо. Типа… сексуально. Ты очень сексуальный. В этом плане. — …О. Сокка наконец-то поднимает взгляд, выглядя искреннее взволнованным, и от этого внутреннее пламя Зуко содрогается. — Тебя… тебя это устраивает? Зуко чувствует на губах «да» — сказать, отдать его было бы так легко. Но это будет нечто большим, чем просто словом. Нечто большим, чем увидеть, как волнение Сокки растворяется в облегчении и счастье. Это будет всем, что последует дальше. Сложившимся предвкушением, которое должно быть воплощено в жизнь. Зуко прикусывает губу, подавляя слово и заставляя себя взаправду задуматься, чего не желал делать с их первого раза здесь. А откладывание на потом продлилось дольше, чем Зуко рассчитывал на самом деле. Он думает об огне, горении, жаре и тепле. О намерении, происшествиях и о том, как запросто одно может превратиться в другое. О ненасытном, нуждающемся биении внутреннего пламени, когда дело касается Сокки; о его жажде обвиться вокруг, окутать и объять. О Сокке, тянущимся за искрами в его дыхании. О повреждении, которое способна нанести рука даже без огня. Зуко медленно приседает на уровень глаз Сокки, не обращая внимания на спущенные к коленям штаны. Во всей этой ситуации уже как-то поздно заботиться о чувстве собственного достоинства. Он ощущает дрожь Сокки, когда подаётся вперёд и неторопливо тянет за его тунику, пока она не соскальзывает с его плеч. Зуко спускается пальцами вниз и невесомо оглаживает метки своих ладоней на коже Сокки, оставляя размытые пятна от угольного карандаша, — он сегодня работал в зале. Видимо, Ли тоже оставляет свой след. Он наблюдает за тем, как Сокка замирает, а затем вздрагивает от его касания, — Зуко может надавить на край метки чуть сильнее и заставить его губы распахнуться в беззвучном стоне. Видит, как в основании шеи Сокки скачет пульс; чувствует, как тот почти незаметно пододвигается и льнёт под его ладонь. Зуко рассматривает всё это, стараясь не дать собственному возбуждению возрасти в ответ на частые, сдавленные вдохи Сокки и пытаясь действительно спросить самого себя, насколько его устраивает то, что он уже сделал. То, что делает снова. Он опускает ладонь на левое запястье Сокки, аккуратно переворачивает его и обводит ожог, который уродует кожу под повязкой. — Мне не по душе этот, — тихо произносит Зуко, вспоминая бледные, блестящие и неправильные очертания шрама, когда он заметил его несколько месяцев назад. Целиком он его до сих пор так и не видел и не знал, покажется ли просьба показать его интимной, если Сокка ни разу не снимал повязки с запястий во время суматошных раздеваний. — Этот… да. — Сокка выкручивает запястье так, чтобы коснуться пальцами предплечья Зуко и при этом не вырваться из его хватки. — Иногда я ненавижу его. — Внутреннее пламя сжимается. — Но… у меня была возможность исцелить его, знаешь. Я не воспользовался ею. Зуко тщательно обдумывает мысль, что у Сокки был шанс удалить буйство его огня со своей кожи, а он не захотел. — Почему? — Я… хотел чувствовать его. А потом мне нужна была метка, — признаёт Сокка, отведя взгляд. — Напоминание. — Да. — Плохое. Сокка отводит взор от запястья и разглядывает лицо Зуко. — Только поначалу. Зуко моргает, ошеломлённый мыслью, что его мнение могло измениться; что шрам Сокки навсегда останется на его коже, но в голове перестанет восприниматься негативно. Он поднимает взгляд к кривому контуру своей ладони рядом с сердцем Сокки. Ему известно, сколько боли может причинить огонь. Насколько легко он способен перейти с тепла к боли, а с неё — на онемение, которое нервные окончания не выдерживают. Как ласка в одночасье может превратиться в агонию. Каково терпеть выжигание клейма чьей-то ладони, будь то под одеждой или на обозрение всему миру. Только… всё совсем не так. Это не клеймо, оно не навсегда. И не для мира. Это для Сокки. И Зуко, если он захочет поделиться. Это то, о чём просят, а не просто дают. И дают не в качестве наказания, а как… знак. Знак того, кем они приходятся друг другу? Или, быть может, кем является Сокка кому-то другому. Свидетельство, что кто-то держал его тело в своих руках и счёл его таким совершенным, желанным. Зуко рассеянно дотрагивается до синяка на своей шее, который Сокка оставил пару дней назад, и видит, как тот прослеживает движение, — голубые глаза, остановившись на засосе, загораются чем-то жарким. В самый первый раз Зуко немного жалел, что не было нужды прятать никаких отметин. А несколько дней спустя ощутил тихое, немалое удовлетворение, взглянув на себя в зеркало и обнаружив на коже символы страсти Сокки, царапины, засосы и темнеющие синяки на бедренных костях. Тогда Зуко вдавил пальцы в образовывающееся пятнышко на шее и почувствовал, как живот обожгло жаром, испытал безудержное наслаждение, что им кто-то обладал. Это нечто схожее, пожалуй. Впрочем, укусы, засосы и жёсткие хватки отличаются от магии. Огонь опасен. Жар опасен. Зуко чётко осведомлён, сколько вреда может нанести и без пламени, пускай не любит думать на эту тему. Он знает это уж очень хорошо. И ему никогда не захочется так поступить с Соккой, он даже не может вообразить себе подобное. Когда они вместе, его внутреннее пламя представляет собой опьянённый, радостный вихрь, который желает окутать Сокку теплом и влечёт огненную сущность Зуко в его знакомые потоки ци. Это опасно. Но ведь у него нет никакого намерения переносить опасность из теории в реальность. Это рискованно, но Зуко вспоминает тот первый раз в переулке, как Сокка напрягался в его руках и тянулся за искрами в его дыхании, словно до смерти хотел попробовать на вкус. Это было необыкновенно и поразительно, и Зуко не знал, как реагировать, но, Агни, его внутреннее пламя звенело по венам. Так что, может быть, всё действительно иначе. Для них обоих. Медленно и осторожно Зуко зарывается пальцами в волчий хвост Сокки. Тот удивлённо распахивает глаза, а Зуко пристально всматривается в них, усиливая хватку и дёргая. Дыхание Сокки сбивается, его лицо озаряется пониманием и вожделением. Зуко откидывает его голову назад, пока спина не прогибается, выставляя ходящую ходуном от прерывистого дыхания грудь вперёд. Опустив взгляд вниз, чтобы окончательно убедиться, как Сокка воспринимает происходящее, он видит его натянувший штаны член. Зуко делает бодрящий вдох и целенаправленно посылает к пальцам тепло, а затем размещает свободную руку на груди. Сокка скулит от соприкосновения, пытаясь вжаться в ладонь вопреки хватке в волосах, удерживающей его на месте, — чёрт, то, как его бёдра дёргаются, когда он осознаёт это… — Духи, Зуко, — задыхается Сокка. — Ох… да, Зуко… так… Слова прерываются, когда Зуко снова трогает его идеально горячими пальцами и внимательно наблюдает за тем, как Сокка вздрагивает в его руках. Тело Зуко напряжено — его потряхивает от восторга, беспокойства и восхищения, он гладит едва различимые метки на торсе Сокки, пока тот не начинает ныть и умолять, и Зуко наконец выпускает его. Сокка устремляется вперёд, опрокидывая его на спину, двигаясь суматошно и порывисто. И даже не проводя той же постыдной беседы для Зуко, Сокка всё равно будто в точности знает, чего он хочет, — или, возможно, любое действие с его стороны подействует на Зуко тем же образом. Он тонет в пристальных голубых глазах, а его имя, слетающее с губ Сокки, звучит как молитва. Задыхаясь, они прижимаются друг к другу, так и не отойдя от двери. Зуко чувствует себя опьянённым Соккой, прохладной твердостью его кожи и тем, как он распадается на части, когда Зуко обеими руками фиксирует его запястья. Агни, он действительно не шутил о том, что ему нравится покоряться. Зуко быстро понимает, что сопротивление и напряжение Сокки не из-за того, что он хочет высвободиться из его хватки… — Прости-прости! — Нет, не… не останавливайся! Мне приятно, Зуко, очень приятно. …а потому что ему нравится чувствовать её. И, убедившись в том, что она желанна, Зуко оказывается поражён тому, что и ему самому нравится это. Нравится удерживать Сокку так крепко, как ему захочется, и ощущать, какой он живой и полный энергии в его руках.***
После, когда они оба приходят в себя, Сокка затрагивает последнюю тему. — Есть кое-что ещё, что мне нравится… Всё ещё пытаясь отдышаться, Зуко приоткрывает здоровый глаз и задумывается, сможет ли он дать ему ещё что-то. Для этого придётся подождать… как минимум пару минут. — Что же? Сокка сдвигается под ним и тянется за чем-то. Зуко от неожиданности вскрикивает, когда ему в лицо прилетает комок ткани. — Что… Фартук? — Мхм. — Тебе… — Зуко приподнимается на локте. — Тебе нравится мой фартук? Сокка усмехается — лукаво, застенчиво и самую малость смущённо. Ёрзает под ним, ясно давая понять, что ответ положительный — ему безумно нравится фартук. — Но… почему? Сокка заливается смехом, перекатываясь и заваливая Зуко на спину с зажатым между ними фартуком. Зуко смотрит на него с искренним недоумением, сжав тусклую, запачканную чаем ткань. — Не спрашивай, — предлагает Сокка, наклонившись и с улыбкой прижавшись к губам Зуко в поцелуе. — Цени то, что имеешь. Зуко опускает беспомощный взгляд на фартук, потом поднимает обратно на Сокку, который уходит от вопросов с помощью поцелуев и смеха, пока Зуко не уступает, принимая это за тот тип вещей, на которые объяснения ему не нужны. Он приходит к выводу, что хочет с огромной радостью потакать любым желаниям Сокки, даже если не понимает их. Особенно в чём-то столь незатейливом.***
— Куда ты подевался днём? — интересуется Джин, оборачивая вокруг его руки свою в привычной манере. — Я привыкла постоянно видеть тебя в «Цветущем Лепестке». — Я был занят, — бормочет Зуко. — Неужели? — Джин в курсе, что у него нет личной жизни в Ба Синг Се. — Чем? — Эм. Зуко чувствует, что краснеет. Ему следовало подготовиться к этому, он ведь знает, что Джин обожает расспрашивать обо всём. — Ты что… Ли, ты покраснел? — Нет. — Покраснел! Чем это ты там занимался днём? — Ничем! — Никем? — Он не… — Зуко замолкает, но Джин уже звонко прыскает. Его сразу же отталкивает мысль, что кто-то будет знать об этом, но Джин лишь ухмыляется ему, и у Зуко получается отмереть и продолжить идти возле неё. Сердце всё ещё колотится от инстинктивной тревоги. Но через несколько хлипких секунд он признаёт, что некой части него… нравится делиться крупицами своего счастья с другим человеком, пускай который никогда не узнает всего.***
— Ты был рассеян сегодня утром. Зуко пугается тихих дядиных слов, прозвучавших в тишине утренней медитации. Это правда — он рассеян. В дни, когда приходит Сокка, так всегда: день начинается непоседливо и напряжно из-за ожидания, которое прорывается сквозь воспоминание ледяного онемения, собирающегося последовать за ним из сна. — В последнее время ты часто отвлечён. — Гм. Это тоже правда. — Это касается «Цветущего Лепестка»? — мягко надавливает дядя, и Зуко фыркает от представления, что он бы позволил чему-то в чайной отвлекать его в такой степени. — Казалось, ты начал осваиваться тут. Пао хорошо отзывался о твоей работе. А вот это откровенно смешно — чтобы владелец и положительно высказывался об ужасе, которым являл из себя Зуко в свои лучшие дни ещё до того, как Сокка перевернул его жизнь. Дядя, судя по всему, ждёт ответа, поэтому, не имея понятия, что сказать, он говорит: — Не знаю, может быть. Зуко уже научился выполнять свою работу в чайной, так и есть. Хотя он не понял, что дядя имел в виду, потому что он сказал «казалось». Будто раньше Зуко начинал осваиваться, а теперь перестал. Разница только в том, что раньше он упорно старался быть Ли. А теперь… — Я надеялся, что, как это часто бывает с новым видом чая, нечто чужое со временем станет привычным и появится источник счастья и радости. Теперь Зуко старается для чего-то иного. Для кого-то другого. — Ты хочешь, чтобы я был счастлив, подавая чай, — наконец произносит Зуко, уперев взгляд в пол, ведь он способен хотя бы создать видимость хорошего племянника, который не прожигает дядю взглядом первым делом с утра. — Я хочу, чтобы ты позволил себе быть счастливым, подавая чай, — спокойно поправляет дядя. — Или чем бы ты ни решил заниматься. Мне не хочется, чтобы твой шанс обрести счастье оказался разрушен… — Чем? — выпаливает Зуко. — Попытками жить прошлым, — с горечью заканчивает дядя, словно ему непосильно наблюдать за тем, как Зуко идёт этим путём. — Я не… — Зуко обрывает окончание предложение, внезапно уловив ложь. Сокка и есть часть его прошлого. И порой ему кажется, что он готов будет сотворить страшное, чтобы удержать его, — особенно в дни, когда кажется, что оставшиеся части от Зуко, от того, кем он был, пытаются сохранить в руках всё, что возможно. — Знаю, твоя предыдущая миссия отняла много времени твоей жизни. Но нет ничего плохого в том, чтобы… — Дело не в этом, — рычит Зуко, ощущая привкус дыма на языке. Дядя скептически мычит. — Твоя… суетливость… — тактичное обозначение пропадания на длительное время в течение недели и рассеянности, когда Зуко на работе, — не имеет ничего общего с Аватаром? — Нет! Возглас неуютно повисает в воздухе. Зуко никогда не умел врать — Сокка ведь связан с Аватаром. Дядя вздыхает, умудряясь вложить в звук вселенское разочарование. — Племянник, ты волен прокладывать свой собственный путь. Но прошу тебя, пожалуйста, будь осторожен. Подумай о жизни, которую можешь построить, а не о той, что оставил в прошлом. Зуко вздрагивает от слов и различимой печали в них, зажмуриваясь, чтобы воздвигнуть вокруг себя стену в виде медитации, даже если не может обратиться к пламени свечи, поскольку шаткость внутреннего пламени несомненно выдаст его. Проклятье. Зуко знает, что постаравшись может сделать дядю счастливым. Знает, что допускает всё больше оплошностей в усердии быть хорошим племянником. Знает, что попытками быть им был занят всё меньше. Но он не в состоянии заставить себя беспокоиться о личности Ли так же, как прежде, не может так же запросто соответствовать этому неловкому образу, после того как рядом с Соккой снова начал быть Зуко. Он не впервые хочет, чтобы его желания перестали быть такими невыполнимыми. Он желает слишком многого, так было всегда, но то, что он не может защитить счастье Сокки и дяди, не приходя в противоречие, жестоко и мучительно. Как и то, что Зуко нужно быть двумя разными людьми и разрываться между ними. Если бы только становление хорошим племянником не ограничивало его так сильно. Если бы только он перестал жаждать услышать своё имя от единственного человека, который продолжает звать его Зуко.