Встречаться с Соккой вечером непривычно. С логической точки зрения ощущения должны быть теми же самыми. Но, Агни, они совсем другие в крови Зуко в это время суток: силуэт Сокки в длинных тенях, а не в золотистых лучах полуденного солнца, подчёркивает необычность ситуации. Зуко чувствует подскочивший в предвкушении пульс, в то время как кровь шипит от волнения. Такое впечатление, словно их танцевальные шаги меняются, а Зуко не уверен насчёт мелодии, хотя именно он изменил темп. Но улыбка Сокки при виде него всё та же, он позволяет Зуко взять себя за руку так же легко, как и всегда, и знакомый ритм унимает беспокойное внутреннее пламя.
— Ты принёс еду. — Зуко смотрит на мешок в его руке, из которого выходят струйки пара.
— Подумал, тебе захочется поесть после работы, — пожимает плечами Сокка. — И разве не этим занимаются люди по… по вечерам и всё такое?
— …Наверное, — говорит Зуко и притягивает Сокку поближе к себе. Эта заминка… Сокка тоже нервничает? Ему тоже кажется, что они вместе ступают на неизведанную территорию?
Они садятся за низкий столик в стиле Царства Земли, чтобы поужинать: Сокка скрещивает ноги, выуживая из мешка контейнеры, а Зуко упирается коленями в пол, потому что в своём личном жилье он может сидеть как, чёрт возьми, захочет, а Джин пускай идёт со своими насмешками…
Когда Сокка протягивает в его сторону пару дешёвых палочек, Зуко возвращается в реальность и едва успевает вовремя поднять руки, чтобы палочки не попали ему в лицо, — но недостаточно быстро, чтобы схватить их.
— Ловко, приятель, — усмехается Сокка, доставая салфетки. — Очень ловко.
— Я не ожидал, что за ужином придётся уклоняться от атак, — бормочет Зуко, поднимая палочки с пола и расстилая салфетку, по лицу расползается стыдливый жар.
— Со мной тебе всегда надо быть начеку, — дразнит Сокка. — Я-то думал, что ты понял это после нашей первой встречи.
Зуко хмурится и неосознанно поднимает руку, чтобы коснуться места, куда со спины угодил бумеранг. Агни, он чувствовал себя таким идиотом, было так мучительно потерпеть неудачу и отхватить удар на глазах у всего экипажа. Но весёлый смех Сокки сейчас — не ехидный или колкий, а тёплый, заразительный — смягчает воспоминание.
— А ведь я протянул тебе палочки с правой стороны, — добавляет Сокка. — Поэтому у тебя нет оправданий. Только если ты не засмотрелся на этих хулиганов.
Преувеличенно поигрывая бровью, он напрягает бицепсы и снова смеётся, когда Зуко смущённо и удивленно опускает голову.
Зуко и не подозревал, что он заметил степень размытости зрения в левом глазу настолько, чтобы проделать такое и не спрашивать у него самого. Это не должно так сильно удивлять его: Сокка наблюдателен, умён и способен сложить два и два. Просто… никто и никогда не замечал этого — или, как минимум, не подавал виду, что обратил внимание. Зуко делает всё возможное, чтобы никто не знал. И он никак не ожидал услышать упоминание о своём зрении с такой… естественностью. Словно нет ничего опасного или пагубного в том, если об этом узнают плохие люди. Словно это ещё одна часть Зуко, ничем не отличающаяся от роста, магии или ненависти к чаю.
Зуко украдкой смотрит на лицо Сокки — оно расслабленно и спокойно, пока он раскладывает еду, — а затем поспешно прячет глаза, осознав, что поглаживал палочки под столом с поразительной бережностью, как гладят изготовленные из золота вещи.
Сокка принёс рис, маринованные овощи и нарезанное мясо, чтобы положить его сверху, — это обычная еда, и Зуко придерживается этой нормальности в приготовлении ужина, даже если всё это кажется одновременно успокаивающим и странным. Он делал это сотни раз, но без Сокки и не здесь. Это понимание не даёт разуму покоя и удерживает его на грани самосознания, пока он исступлённо перечисляет каждую происходящую новую вещь: как Сокка впервые передаёт ему миску, впервые обхватывает пальцами палочки, впервые заканчивает расставлять еду и выжидающе глядит на него, приготовившись подать ему что-нибудь и спрашивая, чего он хочет.
Тебя.
— Э-э… что тебе… — Зуко прочищает сиплость в горле и пробует снова: — Что тебе нравится.
— Что мне нравится, да? — Палочки зависают над контейнерами, он задумывается. — Ты всегда делаешь то, что мне нравится.
— Гм.
Это правда, и Зуко не понимает, почему Сокка выглядит таким… искренне недовольным?
— А если я скажу, что мне нравится то, что не нравится тебе? — оспаривает Сокка, вскинув бровь. — Что тогда, Мистер «Что Тебе Нравится»?
— Сокка, — медленно произносит Зуко, осмотрев стол. Это какая-то проверка? — Вся еда выглядит вкусно…
— А если я не хочу есть её?
— Ничего… страшного. — Он принёс много всего, чтобы не захотеть есть, но это подождёт. — Я могу принести что-нибудь из…
— А если я больше не хочу есть вообще?
— Ну, я… — Зуко удивлённо поднимает взгляд — когда это ему не хотелось есть? — и обнаруживает, что Сокка смотрит на него из-под ресниц жарким взглядом полуприкрытых глаз. — …О.
— Что бы ты тогда хотел? — шепчет Сокка, а Зуко остаётся только молча смотреть на него — разум перестаёт пытаться сообразить, чего хочет Сокка, и улавливает его тон, осознавая, чего он желает.
Его испытующие глаза — глубокий океан, и Зуко чувствует, как внутреннее пламя возбуждённо и жаждуще вспыхивает в ответ. Он облизывает губы, после чего умышленно позволяет пламени расцвести в ладонях, что он редко делает в эти дни. Зуко наблюдает, как оно отражается в глазах Сокки, как дыхание того заметно перехватывает, стоит ему послать огонь к свечам и лампам в комнате.
— Я бы хотел видеть тебя, — шепчет он.
— Правильный ответ. — Сокка вскакивает на ноги и, прежде чем Зуко успевает приподняться, падает на его колени, втягивая в страстный, голодный поцелуй, словно прошли недели, месяцы с их последней встречи, а не день.
Машинально обхватив его рукой, Зуко притягивает Сокку ближе и опирается на вторую руку, наклоняясь под его весом. Лежащие на лице ладони Сокки холодные и ласковые, а рот — настойчивый и требовательный. От этого контраста, от ощущения наполовину затвердевшего Сокки, прижатого к его животу, от мысли, что он мог быть в таком состоянии всё это время,
чёрт, кружится голова и спирает дыхание.
Каким-то образом они поднимаются на ноги не разделяясь и наугад неслаженно бредут к футону, пытаясь избавиться от одежды и не отрывать губ от кожи. Им удаётся урывками стянуть с Сокки тунику, а он в свою очередь задирает рубашку Зуко и снимает её, ведя языком дорожку от пупка к горлу. Зуко содрогается, охает и сбрасывает штаны — колени подкашиваются, стоит Сокке впиться в изгиб его шеи. Зуко прекращает попытки держаться на ногах и валится на постель перед Соккой.
Внутреннее пламя полыхает, когда он окидывает Сокку взором с ног до головы и замечает жадное, восхищённое выражение на его лице. Он полностью обнажён под его взглядом, выставлен напоказ — Зуко подаётся вверх, выгибаясь, по телу пробегается дрожь, будто Сокка касается его не только взглядом, но и руками. Сокка выдыхает что-то между смешком и стоном, откровенно глазея, затем поднимает взгляд к его лицу — в глазах мелькает что-то озорное, и Сокка кладёт руки на штаны. Зуко в предвкушении затаивает дыхание, но, вместо того чтобы судорожно стащить их, как ожидалось, Сокка неторопливо проходится по поясу, оглаживая пальцами кожу, и раскованно натягивает на своей эрекции ткань. Зуко сейчас
умрёт.
Зуко приподнимается на локте для лучшего вида, дыхание вырывается из него порывами, а Сокка между тем совершает очередное искушающее движение. Он смутно сознаёт, что Сокка ухмыляется, наблюдая за его реакцией, но он не может сосредоточиться ни на чём, кроме зрелища, которое устраивает Сокка, снимая с себя штаны, развязывая повязки на запястьях, красуясь и изгибаясь, — каждый оголяющийся сантиметр озаряется золотом в свете свечей.
— Чего ты хочешь? — шепчет Зуко, когда он наконец-то опускается сверху и нависает над ним, опираясь на руки и колени. Зуко понятия не имеет, куда смотреть. Обычно он старается дотронуться до всего, увидеть всё за раз, но, чёрт возьми, впереди вся ночь. Много-много часов, и Зуко чувствует себя опьянённым возможностями.
Сокка мычит, изображая задумчивость, и наклоняется для лёгкого, дразнящего поцелуя. Пресвятой Агни, Зуко уже настолько возбуждён, что наличие времени аж до самого утра — чертовски хорошо. Его ладони прокладывают путь к задней части бёдер Сокки, он льнёт в поцелуй, преследуя его вкус. Сокка отстраняется, предупреждающе кусает, из-за чего Зуко впивается ногтями в его кожу, заставляя Сокку рассмеяться. Грудь словно вот-вот разорвёт от света.
— Хочу, чтобы ты, — говорит Сокка в его губы, — трахнул меня.
Зуко замирает, разум окончательно пустеет — он сокрушён его словами так же, как в первый раз, когда Сокка выдавил их, и все последующие. Сокка смеётся из-за его потрясённого промедления, и это тоже столь непостижимо и привычно.
— Согласен?
—
Да.
Зуко втягивает его в глубокий поцелуй, в животе скапливается жар от ощущения улыбки Сокки, от того, как он незамедлительно открывает рот. Зуко толкает его в плечо, хватает за ногу и переворачивает их так, чтобы оказаться сверху. Останавливается на секунду, наслаждаясь давлением жаждущей эрекции Сокки на обнажённой коже и его крепкими бёдрами, между которыми он устраивается.
Глаза Сокки светятся возбуждением, пульс скачет внизу горла, кожа подрагивает. Но сегодняшним вечером у них в распоряжении всё время мира, и Зуко хочет воспользоваться им. Поэтому он оставляет без внимания настойчивые поглаживания по спине и исследует знакомую территорию пальцами, губами и языком, спускаясь вниз по телу Сокки, — чересчур лёгкими касаниями, недостаточно горячими руками, чтобы Сокка напрягся и застонал.
— Зуко,
давай же, — скулит он, суматошно оглаживая его плечи.
— Ни к чему спешить, — говорит Зуко напротив его талии, упиваясь тем, как Сокка дёргается от щекотливой вибрации.
— Ты нужен мне, — умоляет Сокка, и внутреннее пламя выворачивается наизнанку от этих слов, устремляясь под кожу.
— Да? — задыхаясь, спрашивает он и отводит ногу Сокки в сторону, оставляя на внутренней поверхности бедра влажный поцелуй.
Чёрт, слова Сокки
воспламеняют его. Не совсем маленькая часть Зуко всё ещё в восторге от того, что у него вообще есть возможность прикасаться к нему, не говоря уже обо всём остальном. То, что именно ему позволено видеть такого развратного Сокку и слышать, как он произносит подобные речи… Агни, иногда не верится, что это — не сон. Но Сокка стонет, настоящий и живой
для него, когда он начинает медленно спускаться поцелуями по внутренней стороне бедра — на языке остаётся слабый солёный привкус. Тело Сокки извивается, дрожит и восхитительно реагирует на каждое движение рта там, где ему этого хочется. Зуко едва успевает насладиться этим поддразниванием, прежде чем Сокка закидывает ему на плечо ногу, натужив мышцы, словно стремясь вдавить в него свою нетерпеливость силой.
— Зуко,
пожалуйста.
Его слова оседают на коже грубой лаской, внутренности Зуко плавятся. Чёрт, он не может отказывать Сокке, когда тот просит вот так, даже если бы хотел. Он прикусывает нежную кожу в последний раз, чтобы услышать аханье, и роется в спутанном одеяле внизу футона, пока не находит спрятанное там масло.
— Чёрт, да, — выдыхает Сокка на знакомый звук вынимающейся пробки. Зуко посмеялся бы над тем, каким заведённым и нуждающимся он выглядит, если бы его вид не лишил остатков воздуха.
— Тебе надо будет расслабиться, — отмечает Зуко, вновь располагаясь между его ног, разместив предплечья по обе стороны от бёдер Сокки. Закидывает ногу обратно себе на плечо, потому что ему нравится быть окружённым телом Сокки.
Сокка окидывает его недоверчивым взглядом широко распахнутых от желания глаз. Зуко прикусывает губу от его вида, вырисовывая круги на бедре тёплыми пальцами, — это действие было бы успокаивающим для кого-нибудь другого, но не для Сокки. Его глаза с трепетом прикрываются, затем снова распахиваются и прищуриваются — единственное предупреждение, которое получает Зуко. Он почти роняет масло, когда Сокка внезапно задействует ногу на его плече и плавно выгибается над матрасом, что при любых обстоятельствах было бы соблазнительно, но сейчас, когда он обнажён и возбуждён, это абсолютно развратно. Агни, как Зуко должен функционировать в этом мире, если с этого момента за закрытыми веками он будет видеть только
это?
— Заставь меня.
С губ Зуко слетает непроизвольный звук и вызывает у Сокки ликующую ухмылку. Зуко подавляет ещё один отчётливый стон и, встретившись со взглядом Сокки, приглушает непрерывное полыхание внутреннего пламени — его место занимает нечто безмерно игривое, когда он принимает вызов.
— Хорошо.
Секунду Зуко любуется глазами Сокки, расширившимися в удивлении и приятном волнении, а потом вжимает его бёдра обратно в матрас и придавливает их ладонью. На мгновение замирает, ощущая дрожь под ней, и медленно, тщательно проходится поцелуями по поднятой ноге Сокки, мягко лижет паховую складку, затем движется вверх по длине эрекции, смакуя вкус его мягкой кожи и возбуждение. Сокка трясётся, напрягается, сдавленно хнычет, тянет за волосы Зуко, призывая его ускориться, действовать жёстче и сильнее. Агни, Зуко любит его таким, и от этого видимого, неприкрытого желания тело ответно дёргается. В обычных условиях он позволил бы этой потребности одержать верх и завладеть ими, но Зуко всё ещё переполняет реальность целой ночи, простирающейся перед ними, поэтому он встречает отчаяние Сокки с определённой целью, отказываясь давать ему задавать свой темп. Он услаждает его ртом и руками, пока тело Сокки не начинает двигаться с ним в одном ритме.
Его вздохи и тихий шёпот превращаются в хриплые стоны, когда Зуко наконец-то проникает в него скользким от масла пальцем, подстраиваясь под размеренный темп рта на члене Сокки. И, даже игнорируя не слишком тихие просьбы, Зуко ждёт, пока он не начнёт умолять о большем, и лишь затем добавляет второй палец. Выпускает член, тянется поцеловать перекинутую через плечо ногу, желая увидеть лицо Сокки и как его тело потряхивает, в то время как слова становятся всё менее связанными. Глаза Сокки полуприкрыты, на лице лихорадочный румянец, волосы разметались на подушке. Его дыхание замирает и возобновляется в такт движущимся пальцам, тело извивается под удерживающей ладонью, когда Зуко вжимает третий — его сердце восхищённо стучит от того, как Сокка открывается для него.
— Зуко,
пожалуйста, — в конце концов стонет он, и Зуко теряет остатки силы воли отказать ему, когда слышит, как отчаянный голос Сокки срывается. Мышцы дрожат от попыток сдержаться, он поднимается по телу Сокки, приникая к нему грудью и бёдрами, и инстинктивно трётся об него, чтобы ощутить крупицу облегчения, из-за чего они оба судорожно охают. А затем он ловит рот Сокки в хаотичном, непристойном, требовательном поцелуе. Сокка обвивается вокруг него словно осьмикот, выгибаясь к нему и издавая ещё больше жалобных, просящих горловых звуков, чёрт возьми. Зуко содрогается, а внутреннее пламя взметается и накатывает глубокими, вялыми волнами, заставляя их обоих застонать.
Зуко с трудом высвобождается из объятий и смещается вниз, чтобы взять ещё масла и подтянуть бёдра Сокки в нужное положение. Рука, на которую он опирается, почти подгибается, когда Сокка принимается покусывать его шею, протискивает между ними ладонь и обхватывает его член, крепко сжимая и медленно двигая рукой в отместку, а затем выравнивает их тела. Он настойчиво притягивает бёдра Зуко к себе и вскрикивает: заглушив собственный стон в его груди, Зуко входит в него, и они оба вздрагивают.
— Ещё, Зуко, ещё, — нетерпеливо и громко повторяет Сокка, и Зуко изо всех сил старается стерпеть и не закончить всё прямо сейчас.
Войдя в него полностью, он прислоняется к виску Сокки своим и опаляет его лицо жаром, применяя имеющиеся остатки твёрдости, чтобы не двигаться. Сокка приоткрывает глаза и, находясь всего в нескольких сантиметрах, секунду смотрит на него с опьянённым выражением лица, после чего подаётся вперёд, соединяя их губы и напрягая бёдра вокруг талии Зуко.
— Зуко, — выдыхает он, — двигайся.
— Всё хорошо? — хрипит Зуко — ему нужно услышать подтверждение, даже если телу до боли хочется двигаться.
—
Да.
Сокка крутит бёдрами, испуская сдавленный звук, и Зуко отстраняется от него, прежде чем вообще отдаёт телу приказ пошевелиться.
Чёрт. Сокка узкий, тёплый и тугой, и Зуко стонет, когда он начинает встречать его толчки. Их движения короткие и прерывистые, пока они не подстраиваются под ритм друг друга. Они двигаются синхронно, единовременно, свеча мерцает в комнате в такт неровному дыханию Зуко.
Зуко совершает длинные, протяжные толчки, подрагивая от ощущения Сокки вокруг него, под ним. Сокка впивается ногтями в его спину, хрипит и мычит ему в шею. Внутреннее пламя вьётся и трепещет, мчась и сплетаясь с волнами удовольствия, накатывающего на него. Пытаясь ухватиться за самообладание, Зуко сжимает челюсть, неспособный сосредоточиться ни на чём, кроме поторапливающего Сокки, его едва слышных слов — «чёрт», «да», «как хорошо», «Зуко» и «ещё», — и скапливающегося между ними жара. Сокка начинает двигаться резче, покачивая бёдрами и выискивая трения, — он распадается на немые мольбы и сумбурные прикосновения, и Зуко чувствует, как под нарастающей нуждой трещит его самообладание.
Зуко с хрипом отталкивается от локтей, опирается на вытянутые руки и вздрагивает от потока прохладного воздуха, скользнувшего между их потными телами. Сокка издаёт беззвучный протест от потери его веса: руки мечутся по одеялу, бёдра напрягаются, тело извивается, пока Зуко не прижимает его запястья к футону. Сокка замирает, глядя на Зуко тёмными, широко раскрытыми глазами, и его вида, одурманенного наслаждением, отдающегося в руки Зуко, оказывается почти достаточно, чтобы всё подошло к концу сейчас же.
Изучая его лицо, Зуко осторожно надавливает на запястья и наблюдает за тем, как стиснутые кулаки Сокки разжимаются под давлением. Сокка выдыхает одобрительный звук, закидывает ноги повыше на его талию и, используя силу, ни разу не отрывая взгляда от его лица, подмахивает бёдрами, вырывая из них обоих стон. Делает это ещё раз, сильнее, прикусывая губу, и с Зуко уже достаточно.
Он позволяет внутреннему пламени сжечь остатки выдержки и приспосабливается к темпу, задаваемому Соккой, двигаясь жёстче, быстрее и находя тот угол, благодаря которому всё тело Сокки дёргается. Зуко упивается тем, как тот двигается под ним, как блестит в свете свечи покрытая потом кожа, как лицо заволакивает похоть, как с его губ срываются тихие ругательства, похвала и стоны, пока он снова не начинает изворачиваться и сопротивляться хватке Зуко.
— Прошу, Зуко, пожалуйста. Мне надо, пожалуйста. Хорошо как, мне надо… — бормочет Сокка, виляя и подкидывая бёдра, чтобы проехаться эрекцией по телу Зуко, добиваясь контакта и трения.
Зуко стонет на его слова, толкаясь бёдрами в ответ. Руки трясутся, и он перехватывает запястья Сокки одной ладонью, чтобы второй потянуться вниз и обхватить влажный от пота и предсемени член.
—
Да, Духи, Зуко, да…
От этого звука внутреннее пламя срывается с цепи, жар несётся в руки, напряжение сосредотачивается в пояснице, яйцах; тело переполняет удовольствие, чувствительность, вид, ощущения, звуки и вкус Сокки. Сокка вскрикивает, дрожа и напрягаясь телом, и Зуко видит, чувствует, слышит только его, распадающегося на части под его руками, словно молнию в венах. И позволяет себе наконец-то переступить за край вслед за ним.
***
Позже они возвращаются к ужину, потому что Сокка никогда не сможет не быть заинтересованным в еде. Наверное, Зуко следует помочь или сделать хотя бы что-нибудь, а не просто поднять себя в вертикальное положение, но он кое-как плетётся за тряпкой в другом конце комнаты, и это лишает его последних частиц энергии.
Он наблюдает за Соккой, вернувшимся к столу, где по-прежнему стоит их ужин, и чувствует себя измотанным и малость восхищённым тем, что Сокке комфортно быть обнажённым. Зуко хочется вернуться в одежду: придя в себя после секса и выстраивая обратно стены вокруг, он всегда чувствует себя чересчур раскрытым и уязвимым. А вот Сокка приносит только еду, с кряхтеньем падает на футон и накидывает на колени одеяло для импровизированного места для своей миски, так что спустя мгновение неуверенности Зуко делает то же самое. Кроме того, если он натянет рубашку, Сокка тоже может одеться, а это будет трагедией.
— Хорошо, что эта еда и холодной останется вкусной, — произносит Зуко, глядя на то, как Сокка снова расставляет тарелки, и испытывая немало самодовольства из-за его заторможенных движений.
Голос Сокки звучит насмешливо:
— Я решил, есть большая вероятность, что мы будем ужинать поздно.
— …М-м. — Зуко приятно, что у него несомненно были планы на вечер.
— Но всю еду можно подогреть, — добавляет Сокка предусмотрительным тоном и бросает на Зуко неожиданно робкий взгляд. — Если хочешь.
— О. — Зуко осматривает еду, внутреннее пламя подпрыгивает от возможности сделать что-то для Сокки. — Да.
Он наклоняется и выставляет над контейнерами ладонь, жар струится по его зову мгновенно и легко. Зуко обращается к остывшему теплу еды, осторожно возвращая его обратно, и каждое блюдо нагревается до той температуры, которой оно было в мешке Сокки, — он это случайно заметил так же, как уголок его разума запоминает всё касающееся Сокки.
— У тебя получается лучше, чем раньше, — замечает тот, когда Зуко протягивает ему дымящуюся порцию риса, и смотрит на него с молчаливым вопросом.
Зуко бросает на Сокку косой взгляд, затем многозначительно переводит его на свежие отметины на запястьях.
— В последнее время много практикуюсь.
— …Точно, — бормочет Сокка, его лицо заливается редким румянцем. — Да.
Зуко требуется вся стойкость, чтобы не склониться и не поцеловать эту застенчивую улыбку на его губах.
Они устраиваются поудобнее, и Зуко заново поражает то, что впереди у них все часы ночи. И благодаря Сокке, наполняющему свою миску, обнажённому по пояс в свете свечи, это время воспринимается бесконечным. Впервые он вместе с Соккой без надоедливого предчувствия скоропостижного конца и вечного ожидания момента, когда Сокка покинет их совместный мир и вернётся в свой, как и Зуко.
Это новое чувство, равно как вид Сокки, передающего ему палочки, пока он говорит, и издаваемые им во время трапезы довольные звуки, которые Зуко уже слышал, но не в таких условиях. И то, как Сокка собирается съесть упавший на пол рис, а после ловит взгляд Зуко и воздерживается, тоже ново. Агни, всё этим вечером происходит для них в первый раз, и Зуко хочет выжечь каждый момент в памяти, где он обхватит их крепко, прижмёт близко и не отпустит.
За ужином Зуко продолжает украдкой посматривать на Сокку. Каждый взгляд показывает ему что-то другое: Сокка расслабленно сидит перед ним, Сокка вытаскивает из волос шнурок и не утруждает себя заплести волчий хвост — и в этот момент Зуко кажется, что он видит его более обнажённым, чем прежде; Сокка с падающим на его торс светом от свечи и тенями, Сокка смеётся над собственными историями, Сокка двигается лениво и сыто, из-за чего назойливый голосок, всегда присутствующий на задворках сознания Зуко, затихает. Сокка счастлив, а значит счастлив и Зуко, насыщенный удовлетворённым теплом внутреннего пламени и спокойствием, что, по крайней мере сейчас, он хорошо постарался.
***
Сокке интересно, должен ли он смущаться того, насколько его радует, что Зуко, убравшись после ужина, заваливает его на спину и укладывается на него сверху так, словно он — самое удобное место в мире. Зуко безвольно растекается на его груди, окутывая теплом и притупляя поток беспорядочных мыслей, и остаётся только этот момент, здесь и сейчас.
Сокка крутит запястьями, слабо улыбаясь от сохранившегося ощущения чужих пальцев, и ласково проводит руками по спине Зуко. Подушечки пальцев нащупывают красные царапины, которые он не был уверен, что разглядел с другого конца комнаты. Сокка выгибает голову, чтобы взглянуть, игнорируя невнятный протест Зуко. Его сердце колотится от того, как Зуко сильнее сжимает его талию, чтобы не сползти вниз. Духи, ему нравится ощущение, как он цепляется за него.
— Прости за это, — шепчет Сокка, легонько оглаживая линии своих ногтей, оставленных ниже плеч.
— Переживу, — бормочет Зуко, изгибает спину в молчаливой просьбе и со вздохом расслабляется, как только Сокка начинает неторопливо выводить круги на его коже.
Сокка согласно мычит.
— Кровью не истекаешь, так что переживёшь, скорее всего.
Зуко издаёт один из тех недосмешков и располагается так, чтобы Сокка мог дотянуться до других участков кожи. Сокка услужливо поглаживает его по спине, наслаждаясь до сих пор непривычным впечатлением безвольного Зуко и улыбаясь, когда его пальцы начинают лениво прослеживать свои же узоры на груди Сокки.
— Что это? — Пальцы Зуко останавливаются на пути и постукивают по плечу Сокки для привлечения внимания.
— Что? — Сокка наклоняет голову так, чтобы разглядеть и при этом не сместить расслабленного мага огня на своей груди. — А, это. В детстве поскользнулся на льду и напоролся на край полозьев санок.
Зуко обводит шрам, затем нагибается и припадает губами к рубцу. Сокка застывает от неожиданной нежности, сердце пропускает болезненный удар. Пальцы Зуко возобновляют движение, спускаясь по руке и задерживаясь на белой отметине над локтем.
— А это?
— Э-э. — Сокка пытается вспомнить, безнадёжно пытается прочесть выражение лица Зуко из того малого, что видит на нём. Зуко всё ещё лежит щекой на его груди и смотрит на шрам, а не на него, и Сокка способен разобрать в языке его тела только раздумья. — Катание на пингвинах. Неудачно прыгнули.
Рассказ приносит ему ещё один поцелуй. Зуко скользит пальцами по гладкой коже предплечья, останавливается, чтобы услышать историю о рыболовных крючках, строгании, тренировке с бумерангом и незадачливой готовке — на каждом шраме Зуко оставляет невесомый поцелуй.
Сокка задыхается от иного рода напряжения, пока Зуко передвигается по нему, с внимательным взглядом золотых глаз вознамерившись отыскать все шрамы на его теле. Кажется, Зуко трогал и поцеловал каждый миллиметр его тела, но Сокка вдруг понимает, что касания в пылу страсти сильно отличаются от акцентированной близости, когда Зуко безмолвно спрашивает, постукивая по всем найденным меткам. Зуко молча слушает, а Сокка рассказывает о битвах и неудачах, неосторожности на тренировках и ссорах с Катарой, о следах, которые находятся на его коже так долго, что Сокка и не замечает их и не может вспомнить о них ничего кроме того, что они всегда присутствовали.
Сокка чувствует свою дрожь, когда Зуко без единого слова переворачивает его на живот и начинает путь по его телу заново. Чувствует, будто сгорает в ощущении, как каждая клеточка в нём замирает в ожидании внимания Зуко. Голос становится хриплым, натянутым, не от желания — хотя оно готово вспыхнуть, — а от… всего этого. Духи, что Зуко делает? Это нечто большее, чем обычное желание попробовать или ощутить, — это желание
знать. Желание разглядеть все части Сокки и узнать историю его кожи.
— А это? — Голос Зуко — едва различимый шёпот. Он не глядя находит последний шрам, уткнувшись лицом между лопаток и обводя очертания ожога на левом предплечье Сокки.
— Это… — шёпотом отвечает он, проталкивая слова через горло, сдавленное столькими бурными эмоциями, что всех их невозможно назвать. — Это напоминание не прыгать без оглядки.
Зуко издаёт тихий, печальный звук и прижимается губами к метке, задерживаясь на ней и выдыхая на кожу.
— Мне жаль, — говорит он едва слышно — это скорее движение губ, чем сам звук.
— Ты не один был виноват, — помедлив, произносит Сокка. Вина лежит на них двоих, а также на горе обстоятельств, недопониманий и предположений, которые привели к этому.
Сокка распознаёт момент, когда Зуко принимает его слова — с тела постепенно исчезает скованность, и он кивает. Со вздохом ложится, сворачиваясь рядом, и Сокка сразу же поворачивается к нему в необходимости увидеть его лицо. Он даже не знает, что конкретно ищет, ему просто нужно увидеть и убедиться, что на нём нет вины, упрёка или чего-то ужасного. Лежащий в тени и повернутый к нему с опущенным взглядом Зуко напоминает Сокке об их первом поцелуе — до того как всё пошло наперекосяк. И о моменте ещё раньше: на короткое мгновение Сокка будто снова очутился за прутьями камеры и всё ещё пытается уговорить своё подсознание не подкидывать ему подобные сны.
Сокка не даёт себе подумать и протягивает руку, касаясь пальцами и аккуратно постукивая по незаметному звездообразному шраму на груди Зуко, оставшемуся от ширшу, — Сокка знает это, потому что у него есть такой же.
— Откуда этот?
Зуко поднимает взгляд, на лице возникает сомнение, а затем опускает глаза к его руке.
— Этот из монастыря, — негромко отвечает он и раздражённо морщится. — От того странного идиотского животного. Агни, это существо…
Сокка удивлённо смеётся на такое легкомыслие. Он прижимается улыбкой к коже Зуко и, повторяя тот же путь, пробегается пальцами по его плечу — «упал с дерева» — вниз по руке — «споткнулся на корабле, там много металлических краёв».
— А это? — Сокка перемещает палец на сантиметр вправо, где кожа на внешней стороне бицепса слегка выбелена — похоже на старый ожог.
— Несчастный случай на тренировке, — через секунду поясняет Зуко. Сокка даже не глядя различает вызванное воспоминанием недовольство и вдруг понимает, почему Зуко требовалось прятать свои реакции, когда он проделывал то же самое с ним. — Невовремя уклонился.
— И вот почему ты теперь такой быстрый, — шутит Сокка, оставляя на отметине поцелуй.
— Да, — спокойно соглашается Зуко, мышцы сокращаются под губами. — Так бы сказала Азула.
Сокка быстро уясняет, что несчастных случаев на тренировке у Зуко полно. Их так много, что, если он не знает, откуда взялся шрам, он пожимает плечами и отвечает:
— На тренировке, наверное.
У Зуко в целом много шрамов. Больше, чем Сокка предполагал, и он поставил перед собой задачу разглядеть все на бледной коже. Медленными пальцами и мягкими постукиваниями Сокка вытягивает короткие рассказы об обучении дао, падении с крыш, проникновении в места, куда ему не следовало соваться, бытие старшим братом жестокой младшей сестры, о том, как он заставлял себя стараться лучше, пока на коже не высекался усвоенный урок.
С каждой поведанной историей поцелуи Сокки становятся продолжительнее, крепче. Предлагающими утешение, но также находящими его в тепле кожи Зуко, доказательстве её заживления, в том, что, пройдя через всё это, Зуко всё равно здесь, живой, делится историями, будто они пустяковые. Ладони Сокки заметно трясутся, когда проходятся по разлёту плеч — «оказалось, я не умею делать сальто как Азула» — и достигают основания шеи — «подруга сестры метнула в меня кинжал». Он бережно переворачивает Зуко на спину, выставляя последний шрам — самый худший из всех, тот, историю которого Сокка уже знает.
Кожа шрама грубая, ребристая, солёная от слёз Сокки — он выцеловывает каждый миллиметр, и с губ едва не вырывается задушенный звук от ощущения непонимающе трепещущего под губами изувеченного века. На здоровой стороне лица Зуко застывает смятение, когда Сокка отстраняется и смотрит на него — Зуко как будто и не понимает, почему он так расстроен. И, Духи, он не подберёт слов, чтобы объяснить, каким опустошённым он себя чувствует, узнав, сколько людей, которые должны были защищать и оберегать Зуко, хотели уничтожить нечто столь бесценное.
— Почему ты плачешь? — хмурится Зуко, нерешительно стирая с его лица слёзы.
— Потому что…
Духи, Зуко, это… всё это… — Сокка проводит рукой по его торсу и всем шрамам, которые видны только при близком рассмотрении. Он не представляет, как заставить Зуко понять, когда с трудом сдерживает бессвязный ворох эмоций, стремящихся выбраться наружу. Зуко не будет знать, что с ними делать. — Это чересчур для одного человека.
— Не плачь. Это уже… случилось, — пожимает плечами он. — А могло не произойти, если бы я справлялся лучше. Мне нужно было научиться.
Зуко говорит так, словно это — само собой разумеющееся, без злобы, обиды или горечи. Сокка вмиг теряется, желая ослышаться, но понимая, что расслышал всё правильно. Зуко и раньше высказывал подобные вещи, но они никогда не ранили Сокку так глубоко. И он никогда не осознавал в полной мере, что они
означают.
— Это не… Зуко, это ненормально. Так не должно быть.
— Всё в порядке, — раздражённо отвечает Зуко, начиная напрягаться под ним.
— Не в порядке, — твердит Сокка, умудряясь придать голосу суровости, потому что именно это и нужно произносить с уверенностью. — Нисколько.
— Это другое дело.
— С чего бы?
— С того, — огрызается Зуко, хмуро глядя над плечом Сокки и избегая его взгляда.
— Потому что ты маг? — упрямо выспрашивает он, сердясь на… абсолютно всё, что просачивается в его голос, хоть и знает, что это лишь вынудит Зуко вспылить в ответ.
— Потому что я наследный принц!
Его слова звенят, повисая в воздухе, и после этого крика Сокка делает глубокий вдох, не разрешая себе напрягаться. Зуко каменеет под ним. Сокка насильно разжимает ладони, чтобы позволить ему вылезти, если он того хочет, потому что сейчас Зуко вряд ли пожелает остаться. Мысленно он заставляет себя уступить перед резкой защитной реакцией Зуко, его покалывающим гневом и использованием настоящего времени в фразе.
Стоит ему понять, что он сможет быть спокойным, Сокка заговаривает:
— От этого ещё хуже, Зуко. — Он нежно гладит изгиб его напряжённой шеи. Не требуя, чтобы Зуко расслабился, а пытаясь найти способ молча заверить, что он не отдаляется, даже если не согласен.
— Почему? — спрашивает Зуко, хмурый и всё ещё натянутый, но его пальцы ползут вверх и обводят следы на талии Сокки.
— Потому что это значит, что ты важен. А к тебе так не относились.
— Всё не так устроено.
— Может и нет, — бормочет Сокка, не в силах удержать проскользнувшую в слова грусть. — Раз уж твоя сестра — принцесса, и люди просто
позволяют ей…
Зуко усмехается.
— Азуле никто не указ.
— …носиться и сталкивать тебя с крыш…
— Я упал.
— …гнаться за тобой с
кинжалами…
— Мы играли в наёмных убийц Царства Земли.
— …и топить тебя…
— Она училась плавать!
— …да почему ты продолжаешь защищать её, что за… Я не
понимаю… — Сокка вдруг сбивается и приходит в полное замешательство тем, что во время их перепалки Зуко
расслабился и больше не кажется каменным под ним.
— Она моя младшая сестра. — Зуко пожимает плечами, словно этим всё сказано. Сокка должен его понять, у него ведь тоже есть младшая сестра, но…
— Ты вообще
знаком с ней?
Зуко фыркает, почти смеясь, но Сокка слишком ошарашен, чтобы насладиться этим звуком.
— Зуко, она
жуткая.
— Она такая, — улыбается Зуко, будто он только что сделал ей комплимент. Сокка поражённо смотрит на него, пытаясь осмыслить внезапную нотку гордости в его голосе. Но Зуко явно покончил с темой: на сбитый с толку взгляд Сокки он хмыкает и сдвигается, упираясь подбородком в его спину. Сокка не противится, принимает предложенную им передышку и гадает, что это только что было и как Зуко удаётся быть таким открытым и в то же время абсолютно нелогичным.
