Есть ли в небе лисы?

Я захожу в квартиру и кидаю ключи на полку, сердитый Разумовский вваливается следом и громко захлопывает дверь, всем своим видом выражая недовольство. Словесно он нем сообщил еще в машине, когда забирал меня из клуба, куда отправил Леру «по работе». Ей повезло больше, ее отвезет домой Олег. Он, кстати, со мной согласен в том, что посылать девочку в пасть львам, с которыми она отродясь не встречалась, — дурная идея. По крайней мере, без поддержки. Вот я и навязалась в этом качестве. Там не кулаками махать надо, а достоверно изобразить змею, которая улыбается, дарит и принимает комплименты, радостно поддерживает разговор, а в нужный момент уведет в темный угол. Вот после этого можно и кулаки подключить, с чем Лера справилась. Организатор вечеринки — мой давний знакомый, достать приглашение было легко, даже помощь Разумовского не понадобилась. Это, кажется, бесит его еще больше. Странный человек. С одной стороны он жаждет держать все, включая меня, под контролем, а с другой ловит какой-то наркоманский кайф, когда я делаю так, как хочу. Вот и понимай его как хочешь. — Олег написал, что Лера дома, — говорит Разумовский, заходя за мной в гостиную. — Хорошо. Видишь? Все отлично. — Кроме того, что ты снова подвергла себя опасности. — Нет, милый, это ты подверг опасности Леру. Я сделала так, что ваша дурацкая затея не пошла прахом, потому что ее бы в момент раскусили одну. Она бы и на десять метров к твоей цели не подобралась. Разумовский сжимает челюсти так крепко, что даже страшно за зубы становится, но ничего не говорит. Потому что я права. Кинув сумочку на журнальный столик, снимаю оранжевый пиджак, который надела сверху на белый топ с кружевными лямками, и швыряю туда же. Поворачиваюсь к Сереже, намереваясь поставить точку в сегодняшнем противостоянии. — Ты вела себя отвратительно, — заявляет он, сложив руки на груди, и скользит многозначительным взглядом по телу. Мгновенно учуяв перемену в его настроении, я кусаю нижнюю губу и делаю вид, что задумалась. Хмыкнув, уточняю: — Думаешь? — Знаю, — говорит Сережа и подходит ближе. Останавливается в каком-то сантиметре, но даже не делает попыток коснутьтся. — Просто ужасно. — Какой кошмар, — шепчу я, уже даже не стараясь разыгрывать ужас, потому что все тело тонет в нетерпении. — И что мы будем с этим делать? — Есть пара идей, — заявляет он, продолжая смотреть мне в глаза. — Я вся внимание, — горячо заявляю и подаюсь чуть-чуть вперед, все-таки коснувшись его грудью. Разумовский больше ничего не говорит, вплетает пальцы в волосы на затылке и заставляет запрокинуть голову, грубо и сразу глубоко целует. Честно, я готова раздражать Разумовского каждый день ради этого. Застонав, хочу его обнять, но Сережа отстраняется и жестко командует: — Руки прочь. — Ну блин, — разочарованно тяну я, впрочем, довольно быстро сдаюсь, потому что он снова целует меня, отбивая желание качать права. — Где те штучки, с помощью которых ты свела меня с ума в прошлый раз? — спрашивает Сережа, мазнув языком по моим губам напоследок. — В тумбочке возле кровати, — хрипло отвечаю, за секунду поняв, о чем он. — Жди здесь. Разумовский уходит, а я судорожно вздыхаю и быстро проверяю, есть ли в сумке презервативы. Вроде кидала, рассчитывая на совместную ночь после вылазки. Ага, точно. Сережа возвращается как раз в тот момент, когда я выпрямляюсь. Подходит ко мне и, приподняв пальцем подбородок, целует, легко и нежно в противовес тому, что было минуту назад. — Хочешь этого? — уточняет он, скользя изучающим взглядом по моему лицу. — Да, — тут же отвечаю и поднимаю руки, держа перед собой, соединяю запятья. Разумовский качает головой и, взяв меня за плечи, мягко разворачивает к себе спиной. — Я хочу так, — говорит он, коснувшись губами затылка. — Не против? — Не против, — повторяю я, с трудом сдерживаясь от того, чтобы начать приплясывать на месте от нетерпения. Сережа берется за края топа и тянет вверх, я без возражений позволяю стянуть его с себя. Белья под ним нет, что отмечается довольным смешком. Он заводит мне руки за спину и через мгновение на них застегиваются мягкие манжеты, соединенные между собой короткой цепочкой. Разумовский проверяет фиксацию и уточняет: — Не туго? Я качаю головой, но такой ответ его не устраивает, и он требует: — Словами. — Нет, не туго. — Хорошо. Повернись. Я послушно разворачиваюсь, смотрю на него и встречаю ответный огонь в глазах. Что-то невозможное. Кажется, меня никто и никогда так сильно не желал, и это не обычное физическое вожделение, нет, он хочет всего, что со мной связано. Было бы в моей голове чуть больше ума, я бы подумала над тем, чтобы испугаться. Но мы всякие инстинкты самосохранения не держим, поэтому я лишь голодно смотрю, как он снимает пиджак и швыряет его на кресло. Разумовский целует меня, плавно водя руками по телу, но не задевает даже груди. Я подаюсь вперед, желая большего, чего угодно. Мне начинает казаться, что меня и готовить уже не надо, я достаточно сошла с ума просто от легкой ласки и поцелуя. Сережа отстраняется, и если бы у меня были свободны руки, я бы с радостью притянула его обратно. Увы, приходится лишь угрюмо наблюдать, как он нарочито медленно растегивает рубашку. Так и не сняв ее до конца, вновь обращает внимание на меня, и на этот раз поцелуй уже больше похож на тот, что был вначале. Его пальцы проводят по животу, растегивают пуговицу на черных брюках свободного кроя и дергают вниз молнию. Ничем не сдерживаемая ткань падает к ногам, и я переступаю через нее. Сережа шагает вперед, заставляя меня отступить, и продолжает двигаться до тех пор, пока мои ноги не упираются в кресло позади. Остановившись, наклоняется и опаляет горячими поцелуями шею, пока правая ладонь оглаживает грудь. Левая ложится на спину, чтобы помочь удержать равновесие. Застонав, подаюсь вперед, когда пальцы несильно сжимают сосок. Следующий стон раздается уже громче, потому что ласку он не прекращает, наоборот, еще и жадно приникает к губам, усмехнувшись. — Садись, — командует Разумовский, и я опускаюсь в кресло. — Дальше. Двигаюсь назад, насколько возможно. Со скованными руками не сильно удобно, но довольно быстро это отходит на второй план. Сережа склоняется надо мной, чтобы запечатлеть целомудренный поцелуй на губах, а потом без предупреждения впивается зубами в шею, заставляя задохнуться. Да, соседи в очередной раз наверняка вспоминают о том, что моя личная жизнь играет бурными красками. Очень бурными, я бы сказала. Не давая толком прийти в себя, он спускается поцелуями к груди, но долго на ней не задерживается. Горячие губы касаются живота, останавливаются над резинкой черных трусиков. Сережа цепляет их пальцами и стягивает вниз, оставляя меня полностью обнаженной, если не считать цепочки с дорогущим кулоном, который он, конечно, выбирал сам. — Восхитительно выглядишь, — шепчет Разумовский и опускается передо мной на колени. — Разведи ноги. Я тут же слушаюсь, и он двигается вперед, устраивается между ними. В кресле это ни черта не удобно, по крайней мере, в этом. Сережа берет меня за лодыжку, целует злосчастный шрам с такой нежностью, которая совсем не вяжется с моментом, но именно она очень важна. Рубец периодически заставляет усомниться в себе, и от Разумовского это не ускользнуло. Сережа двигается еще ближе и заставляет закинуть ногу ему на плечо. Удобства лично мне это не добавляет, а вот ему, судя по довольному смешку, вполне. Я о своем положении снова забываю, после легких прикосновений и слов: — Уже такая влажная, ma petite. А я еще даже ничего не сделал. Желание сказать ему какую-нибудь гадость посещает меня очень часто и испаряются столь же быстро. Сейчас все слова просто выбивает из головы, потому что он без предисловий склоняется и касается языком клитора. Я по привычке дергаю руками, но манжеты не дают ничего сделать. Раньше я никому не позволяла себя связывать, не было достаточного доверия, чтобы оказаться перед кем-то беспомощной. Не знаю, как чертов Разумовский делает это, но рядом с ним мне не страшно. — Сережа, — выдыхаю я и перестаю без толку дергать руками, полностью вручаю себя в его власть. Разумовский, удерживая за бедра, притягивает ближе к краю, чтобы получить больший доступ, не отвлекаясь при этом ни на секунду. Я мысленно извиняюсь перед соседями, потому что сдерживать стоны у меня нет сил. За все время, проведенное вместе, он отлично выучил все мои слабые места, я сама вручила ему карт-бланш, и сейчас могу лишь запрокинуть голову назад и тонуть в удовольствии, которое доставляют его действия. Хочется выгнуться ему навстречу, но дурацкое кресло не дает этого сделать. Палец плавно толкается внутрь, начинает неспешно двигаться. Ноги дрожат от напряжения, а я даже не могу ими толком шевелить, Сережа свободной рукой тут же перехватывает под колено ту, что стоит на полу. Мера предосторожности. Как-то раз вечер обрел новые краски, когда голень прошила судорога из-за того, что я напрягла мышцу слишком сильно. Хорошо, что хоть один из нас об этом помнит. Я вскрикиваю и снова дергаю скованными руками, когда Сережа добавляет второй палец и сразу давит на переднюю стенку. Тело сводит от удовольствия и предчувствия скорой разрядки, которая вот-вот и… Разумовский отстраняется и убирает пальцы, в ответ на мой разочарованный стон лишь тихо смеется и целует внутреннюю сторону бедра. — Сама виновата, — говорит он, прикусив нежную кожу. — Не послушалась меня. — Иди ты, — шепчу я, тяжело дыша. — Обсудим направление позже, — обещает Разумовский и не дает уточнить, куда именно я его посылаю, возобновляет ласку. Ясно, чего он захотел зафиксировать мне руки. Чтобы я не провернула с ним тот прием, которому меня недавно Волков научил. — Сережа, пожалуйста, — прошу я, чувствуя, как по телу вновь расползается волна предвкушения. — Еще, пожалуйста, еще, я… Разумовский! Последнее звучало почти рычанием, потому что он снова отстраняется, лишь лениво двигает во мне пальцами, отлично зная, что я не смогу получить оргазм только от таких прикосновений. Дыхание никак не хочет возвращаться в норму, и его поцелуи в низ живота совсем не помогают. Сережа входит пальцами резче, давит и снова и снова повторяет это действие. Я уже готова скулить в ответ на его ухмылку. — Надо бы оставить тебя так, — говорит Разумовский. — Но мне слишком нравится слушать, как ты стонешь во время оргазма. — Сережа, пожалуйста… — Что? — Ненавижу тебя, — шепчу я, ерзая на кресле в попытке уйти от его ласк. — Не верю, ma petite souris. Ты можешь и лучше. — Черт бы тебя побрал, Разумовский, пожалуйста, позволь мне кончить, прошу тебя… — Так лучше, — улыбается гад. Ладно, я поняла, что это частичная месть за прошлый вторник, когда этими наручниками были прикованы к спинке кровати Сережины руки. Вот только он не был особенно против. Я вздрагиваю и запрокидываю голову, вновь чувствуя настойчивые касания его языка. На этот раз он уже не играется, делает так, как нужно, а я сжимаю кулаки, впившись ногтями в ладони. Удовольствие, острее прежнего, берет верх над измученным телом и на несколько восхитительных секунд стирает все вокруг. Оргазм сильный и яркий из-за прерываний, и я почти задыхаюсь от него, желая получить как можно больше. Разумовский легко утоляет эту жажду, проводя меня через него, и не отстраняется после, продолжает изводить мягкими касаниями и неспешными движениями. Закусив истерзанную уже губу, выстанываю его имя, но так и не определяюсь, о чем именно хочу просить. Сережа отстраняется, осторожно ставит мою ногу на пол и встает, целует чувствительную кожу между ключицами. Спрашивает: — Как ты хочешь дальше, ma petite? Нога побаливает и поднять ее кажется немыслимой задачей, но я справляюсь. Пальцами касаюсь его ремня и напомиаю: — Я ведь очень плохо себя вела. Сам сказал. Рыжий дьявол улыбается так, что от этого можно легко словить еще один оргазм, только уже эстетический. У меня куча его портретов, и я безумно жалею, что не могу нарисовать один для выставки. Сережа поднимает меня на дрожащие ноги и доводит до дивана, подталкивает вперед. — На колени, — приказывает и сам же помогает сесть так, как сказал. Давит на спину, заставляя грудью практически лечь на спинку дивана. — Вот так. Все внутри сводит от предвкушения, ноги дрожат, и я беспокойно ерзаю, за что несильно получаю ладонью по заднице. От неожиданности возмущенно вскриваю. — Терпение, ma petite, терпение, — преувеличенно строго говорит Разумовский. Я слышу, как расстегивается пряжка ремня, как шуршат брюки, падая на пол. Сережа опирается одним коленом о диван и целует спину между лопатками, языком ведет по коже вниз до сцепленных рук. Интересуется, не устали ли они. Я отрицательно мычу. — Ты вечно подвергаешь себя опасности, дорогая Ася, — произносит он, поглаживая кожу ягодицы сложенным ремнем. — Обещаешь не делать так больше? — Сам ведь знаешь, что нет, — отзываюсь я. — Зря, — вздыхает Разумовский. В следующее мгновение кожу обжигает легкая боль, почти незаметная. Мы так и раньше играли, я отлично знаю, что он не переступит грань довзволенного, не совершит ничего, что все испортит. Нет, он будет делать это осторожно и приложит больше силы только в том случае, если я попрошу об этом. Сейчас же он вновь замахивается и опускает ремень на кожу, одновременно гладит пальцами клитор и входит внутрь. Движения быстрые и глубокие, сводят с ума, потому что от них до одури хорошо, но невозможно кончить. Вскрикнув от очередного легкого удара, я шепотом прошу: — Сильнее. Он слушается, прикладывает чуть больше силы в следующий взмах и продолжает мучать меня пальцами. Контраст дикий, и в какой-то момент я вновь прошу сделать это сильнее. Такое чувство, что мозг отключается, и соображать уже не получается. Разумовский кидает ремень рядом и целует разгоряченную кожу. Никакой боли нет, следы, если они и есть, сойдут уже через полчаса. И все равно это дико заводит. Сережа переносит ласку на клитор, выводит неспешные круги, покрывая спину поцелуями. — Руки? — тихо спрашивает он. — Нормально, — хрипло отвечаю и подаюсь назад за движениями пальцев. Разумовский отстраняется и оставляет меня совсем. Шурашание упаковки говорит красноречивее слов. Сережа садится рядом и перетягивает меня к себе на колени, спиной к груди. Ноги дрожат и разъехались бы уже в стороны, если б он не держал. — Готова? — шепотом спрашивает он. Вздрагиваю, почувствовав головку у входа и судорожно киваю. — Да, да, пожалуйста… Сережа прижимает меня к своей груди и толкается вверх, одновременно заставляя опуститься на него полностью. Не сдерживая стонов, я запрокидываю голову ему на плечо. В этой позе он чувствуется особенно сильно, заполняет почти болезненно, но одновременно невероятно горячо. Разумовский двигается подо мной, удерживая на месте, входит сначала осторожно, но получив разрешение, задает глубокий и быстрый темп. Пальцы проходятся по клитору, давят и гладят, другая рука сжимает грудь, дразнит сосок, лаская его то легко, то жестче. Я уже не сочувствую соседям, я готова кричать от всех этих ощущений, но не хочу сорвать голос, поэтому даю волю только несдержанным стонам. Повернув голову, получаю смазанный поцелуй и еще один перед тем, как все внутри сжимается и одновременно распадаеся на части от нового оргазма, сильнее, чем предыдущий. Сережа не останавливается, только еще немного ускоряется и спустя несколько толчков входит особенно глубоко и застывает, хрипло простонав мое имя. Мы жмемся друг к другу и тяжело дышим, сил на то, чтобы двигаться нет. Отголоски былого наслаждения еще проходят по чувствительному телу. — Сейчас, — шепчет Разумовский и заводит руку мне за спину, чтобы расстегнуть хотя бы одну манжету. — Не больно? — Нет, — только и могу выдавить я. Он помогает сползти с него, целует и разминает запястья и плечи. Я притягиваю его за так и не снятую рубашку ближе и вместе с ним падаю назад на диван. Разумовский сдвигается в сторону, чтобы не наваливаться, и обнимает меня. Сердце все ещё колотится, будто после марафона. Я зарываюсь пальцами в растрепанные рыжие волосы и просто жду, когда ноги снова смогут держать тело вертикально, чтобы выслушать потом нотацию про крошечную ванную.