Есть ли в небе лисы?

Утром четырнадцатого февраля меня будит чудесный и очень романтичный звонок от моего агента, который любезно напоминает о том, что сегодня моя задница должна присутствовать на выставке, посвященной дню всех влюбленных. Глянув на время, я титаническим усилием воли проглатываю десяток матерных эпитетов для него и его предков и хрипло сообщаю, что Валентин из Славика никудышный. Ответом мне служит тишина, потому что он благоразумно отключился. Кинув телефон на пустую часть кровати, я зеваю и потягиваюсь. Козел. За что люблю — не знаю. Ладно, знаю, но сути это не меняет. Еще чуть-чуть поныв в уме, встаю и тащусь в ванную. На половине пути останавливаюсь и оборачиваюсь, смотрю на тумбочку со своей стороны. Пусто. Ну, я все равно ничего такого не ждала. Чуть не вписавшись лбом в дверной косяк, все-таки благополучно добираюсь до раковины, то и дело зевая. Вот нет совести у человека, ну кто вообще в такую рань звонит людям со свободным графиком, а? Я ведь даже спать легла не вчера, а уже сегодня, получается. И вообще… Я застываю с открытым ртом, так и не захлопнув его после очередного зевка. Тряхнув головой, шагаю ближе к зеркалу, на котором наклеена куча приторно-розовых сердечек с надписями. Все это располагается так, чтобы центр оставался открытым. Настороженно подцепив одну бумажку, отцепляю ее и рассматриваю, несколько раз перечитываю фразу о том, какие у меня красивые глаза. Края сердечка слегка неровные, из чего следует, что их вырезали вручную. Беру еще одно. «Я обожаю слушать твои истории». И следующее. «Люблю смеяться вместе с тобой, делиться своими мыслями и чувствами». Это так… Прижав к груди записки, внимательно читаю остальные. Все подписаны от руки. Очень напоминает валентинки, которыми мы когда-то в школе обменивались, но ощущается совсем иначе. Стоит только представить, как Сережа сидел и старательно вырезал сердечки из цветной бумаги, а потом сам писал на каждом все эти невообразимо милые и приятные вещи… И я чувствую себя настоящей овцой, потому что ничего подобного не приготовила к сегодняшнему дню, кроме шуточной общей игры. Я просто не думала, что для Сережи сегодняшняя дата будет не очередным обычным днем. Те валентинки школьные были последним, что как-то выделяло четырнадцатое февраля в моей жизни, если не считать рабочих процессов. Ни до Андрея, ни с ним я не отмечала этот день как праздник. Черт. Я аккуратно умываюсь и чищу зубы, стараясь не брызнуть водой на сердечки. Отклеивать их все от зеркала пока не хочется. Закончив, цепляю обратно те, что уже сняла, и выхожу обратно в спальню. Выглядываю в коридор, воровато оглядываюсь. Пусто. Отлично. Я иду к шкафу, чтобы взять одежду, и заодно диктую Марго список всего, что нужно заказать. Получателем ставлю Шуру, чтобы раньше времени не попасться. С чувством относительно выполненного долга отправляюсь в офис, но Разумовского там нет. ИИ сообщает, что он буквально недавно отбыл на совещание, и продлится оно еще минимум час. Вполне логично, будний день все-таки, и далеко не всегда у него получается проводить всю эту вакханалию онлайн. Жаль, я бы с удовольствием его сейчас отвлекла так, как сделала это в прошлый. Авторитетно заявляю, что ему понравилось. Я возвращаюсь в спальню, беру из шкафа небольшую коробку, обклеенную разноцветными сердечками, с прорезью в крышке и спускаюсь на этаж к наемникам. Следующие полчаса с умилением смотрю, как брутальные и не очень мужчины суют в мою «копилку» олдскульные открытки в форме сердечек, которые я лично всем раздала пару дней назад. Чуть дольше любуюсь тремя нашими дамами, в который раз восхищаясь, какие же они крутые. Шура в комнату отдыха не выходит, но спрятаться ему не удается. Если Магомед не идет к горе и так далее. Пробурчав о моей тирании, он угрюмо сует в коробку открытку и выпроваживает меня за дверь. Интересно, кто ему достался? Записки, которые из этого же ящика все вытягивали ранее, были сложены так, чтобы не было сразу видно имена. Отправители на самих валентинках не указаны, и шансов выяснить мало. Я перехватываю копилку поудобнее и отправляюсь искать Олега. По пути сталкиваюсь с Соней, которая вручает свою открытку прямо мне в руки, потому что ей выпала именно я, и скрывать она это не собирается, и быстренько заскакивает в лифт до того, как у меня получится ее остановить. Оглянувшись, одним глазком подглядываю, что там написано. М-м-м, какая милота. Я сую в коробку валентинку с обещанием выстрелить мне в голову в случае, если во время Апокалипсиса я стану зомби, и все-таки отправляюсь искать Олега. Мрачный Волков, которому вздумалось именно сегодня собрать мне еще один мольберт в студии, вытаскивает из кармана помятую открытку со словами: — Только потому что я тебя исключительно сильно люблю. Ага. Я вовсе не подтасовала результаты. Нет. Просто для самых близких была отдельная коробочка с именами. Я не виновата, что кому-то выпал кто-то, кого кое-кто не очень сильно любит. У меня вот валентинка для Шуры приготовлена, я же не жалуюсь. А, ну да. Ой, потерпят. Не так уж часто я пристаю сразу ко всем, обычно только Сережа отдувается. В офисе я бережно сортирую открытки, и перекладываю несколько в отдельную небольшую вазу. Прозрачную, чтобы исключить теорию заговора. Коробку с сердечками снова закрываю и отношу обратно на этаж к наемникам. Наслаждайтесь, ребята. Вот теперь точно все. Преисполненная сделанным добром, я цепляю по пути Шуру, и вместе с ним еду в галерею, где пройдет тематическая выставка. Какие угодно жанры и направления, любые форматы. Мечта? А то. Притормозив возле непонятного переплетения труб, вроде бы водосточных, которое подписано как «Страстные чувства», начинаю сомневаться в этом. *** Сережа приходит сразу на выставку, о чем мы с ним и договорились после того, как совещание закончилось. Мероприятие не носит какой-то официальный подтекст, поэтому мне хватило темно-синих джинсов, серой свободной футболки и белого пиджака. Разумовский со мной в этом солидарен, и мы в итоге оказываемся одеты примерно в одной цветовой гамме. Шура, заметив его, благополучно сообщает, что его долг перед начальством выполнен, и ретируется. Я, махнув ему рукой, пробираюсь через толпу к Сереже. Держу пари, что тут и так охраны полно. — Привет, — говорю, обнимая его. Разумовский, улыбнувшись, целует меня в щеку и, заметив, что нет помады, переходит к губам. Я подаюсь к нему ближе, почувствовав знакомый трепет от его прикосновений, но отстраняюсь довольно быстро. С ним легко забыть, что вокруг еще что-то происходит. — С днем всех влюбленных, солнышко. Твои валентинки — это самое милое, что кто-либо делал для меня в этот день. Сережа наклоняет голову, касается губами моего лба и смущенно произносит: — Я рад, что тебе понравилось. Но это не все. Остальное будет позже. — Он гладит меня по щеке и добавляет: — Я знаю, что этого праздника не было в твоем списке, но… — В моем списке? — Забыла? — улыбается Сережа. — В тот день, когда ты согласилась ко мне переехать, ты перечисляла праздники, которые мы будем обязательно отмечать. Сегодняшнего там не было, но мне всегда хотелось попробовать. Ты не против? — Конечно, не против, — заверяю я, кое-как отгоняя от себя желание повиснуть у него на шее и не отпускать весь вечер. Тот факт, что он запомнил такую вроде бы незначительную, почти шуточную, мелочь, грозится вот-вот оставить от меня одну лишь умиленную лужицу. Все же собравшись, уточняю: — А Птица? — Мы… немного не поняли друг друга, — уклончиво отвечает Сережа. — Увидишь. Пройдемся? Пожалуй. Я беру его под руку, и мы направляемся в сторону первой глиняной скульптуры. Больше всего мне сейчас хочется утащить Разумовского домой и наконец впервые за долгие годы погрузиться в атмосферу праздника влюбленных, но тогда на следующее утро Славик сожрет меня с потрохами. Приходится выполнять свой трудовой долг перед агентом. Цепляем на лицо заинтересованное выражение, улыбаемся и машем. Слинять получается только через полтора часа. Выбежав на холодную улицу, мы спешим добраться до машины, пока начавшаяся вечером метель не унесла за собой и нас. Сдается мне, что в нашей стране подобный праздник должен быть весной, как минимум, ибо угроза быть погребенными в пробке под снегом несколько сбивает атмосферу. Впрочем, непогода довольно быстро перестает меня волновать. Хитро глянув в сторону поднятой перегородки, я перебираюсь к Разумовскому на колени и обнимаю его под аккомпанемент довольного голоса, тихо шепнувшего на ушко «Любимая моя». Черт с ней, с метелью, пусть хоть всю дорогу засыплет. Я целую Сережу, окунаюсь в желанную нежность прикосновений. Здесь нет чужих взглядов и камер, поэтому можно полностью расслабиться и просто наслаждаться близостью, родной и уютной, несмотря на бурю снаружи. С ним всегда так, я теперь верю в то, что дом — это не место. До башни Vmeste мы все-таки добираемся, довольно быстро миновав две пробки, что можно смело называть удачей. Давно заметила, что все бараны вываливаются на дорогу именно в непогоду. Сережа отправляется сразу в офис, а я выхожу на своем студийном этаже, чтобы забрать искусно сделанную деревянную доску, на которую полдня в галерее старательно лепила фотографии и вырисовывала надписи, пытаясь совладать со своим куриным почерком. Шура забрал ее с собой и по моей просьбе спрятал в студии. Я еще раз придирчиво осматриваю результат и удовлетворенно киваю. Ну что, очередной закрытый пунктик. Я этот подарок давно придумала, но делать его было не для кого, поэтому идея была похоронена рядом с надписями на кольцах. И там еще много всего, что постепенно вытягивается наружу, потому что теперь можно. Поудобнее перехватив доску, я направляюсь к лифту и жму кнопку офиса. Свет в помещении приглушен настолько, чтобы позволить создать атмосферу для свечей. На батарейках в угоду пожарной безопасности и Сережиной нелюбви к огню. Сам Разумовский как раз ставит на стол две кружки с чем-то явно горячим. Отсюда я вижу только шапочку из белых сливок сверху. Странность в том, что рядом уже расположились бокалы и бутылка вина, да и все остальное выглядит так, будто в подготовке участвовали два разных человека. — Не договорились, значит, — бормочу я, подходя ближе. — Немного, — виновато кивает Сережа и кидает пиджак на спинку дивана. Я чувствую дрожь, прошедшую по коже с печатью, и разворачиваю руку, чтобы ее было удобнее обхватить. — Не договорились, потому что вы занимаетесь ерундой, — сообщает Птица, дразняще скользя по предплечью когтями. — Дай угадаю: вино — твоя идея? — уточняю, обернувшись. С сожалением отмечаю, что крыльев нет. — Я не согласен все это терпеть без вина, — фыркает пернатый. — Не обращай внимания, — просит Сережа и подает мне руку. Я вкладываю свою ладонь в его и шагаю ближе, осторожно переступая через свечи, расставленные и на полу тоже. — Он ворчит, как обычно. Ну да. Птица лишь показательно цокает и идет в сторону рабочего стола. Миновав его, заходит за стену с барельефом, где находится его новый тайник с костюмом. — Это тебе, — говорю я и протягиваю Разумовскому доску. — Вам, точнее. Я сделала выборку из памятных моментов и оформила как коллаж. Можем повесить на стену. Ну или положить куда-нибудь подальше. Мне просто хотелось, чтобы у тебя рядом всегда было напоминание о счастливых моментах и… На кой черт я оправдываюсь? Дурацкая привычка. Я прерываю себя на половине фразы и просто смотрю на Сережино лицо, которое уже не кажется таким бледным в теплых тонах светодиодов. Оторвать взгляд от улыбки, которая расцветает на его губах все ярче, пока он рассматривает каждую фотографию, кажется невозможным. — Спасибо, — шепчет Разумовский, бережно поглаживая большим пальцем край полированной поверхности. — Держи, — произносит Птица. Я оборачиваюсь, и мне в руки суют букет роз, настолько темно-красных, что они кажутся в этом освещении почти черными. — И это, — с ноткой раздражения в голосе добавляет пернатый и поверх цветов кладет бархатный футляр. Все это делается с таким лицом, будто его заставили горсть колорадских жуков съесть. — Хватит для вашего этого праздника? Я, держа букет одной рукой, другой перехватываю футляр. Внутри оказываются очень красивые и аккуратные сережки, выполненные в форме перьев. Ага. Понятно. Кто-то опять шерстил интернет, пытаясь понять, что вообще на «этот праздник» дарят, а теперь делает вид, что ни капли не старался и вообще купил что попало, лишь бы галочку поставили и отвалили. Ну, у Птицы напряженные отношения с общепринятыми датами. — А говорил, что могут не успеть изготовить, — до предела нейтральным тоном замечает Сережа, коснувшись ладонью моей поясницы. Птица одаривает его надменным взглядом. Я проглатываю колкость, готовую сорваться с языка. Что попало, а то как же. Пернатый с недовольным видом направляется к столу и берет бутылку со штопором. Разумовский целует меня в щеку, пряча ухмылку, помогает пристроить цветы на столе и бережно надевает новые серьги. — Ты очень красивая, — тихо говорит он, поглаживая меня по щеке. — У меня тоже есть подарок. Я знаю, что ты искала классы, где можно попробовать эбру… В общем, я нашел. Для двоих. Если ты не против. Как мило, что ни один мой запрос в поисковике не остается секретом. Тем не менее я радостно киваю и обнимаю Сережу, прошептав: — Спасибо. Птица, хмыкнув, останавливается позади с бокалом вина в руке. Ну конечно. Я разворачиваюсь, откидываю назад волосы и гордо демонстрирую ему, как здорово смотрятся серьги, которые он ни разу не подбирал специально. Пернатый, выгнув бровь, рассматривает их и удовлетворенно кивает, небрежно обронив: — Сойдет. Я пропускаю это мимо ушей и обнимаю его тоже. — Спасибо, Птиц. Они очень красивые. — На тебе все смотрится прекрасно, мышка, — мурлычет он мне в шею, прижимая к себе. — Даже такая мелочь в честь глупого праздника. Я отстраняюсь и усаживаюсь на диван, Птица опускается рядом. Сережа уточняет, что мне дать, и для начала прошу какао, а уже потом вино, потому что переходить с горячего напитка на алкоголь — так себе идея. Голова потом квадратной ощущается. Разумовский садится с другой стороны от меня, осторожно обнимает, чтобы мы не вылили какао друг на друга. Птица по-собственнически пристраивает руку на моем бедре. Изначально я собиралась предложить посмотреть какую-нибудь романтическую дребедень, предполагая, что пернатый вообще не захочет сегодня появляться, но теперь планы приходится менять. Ради общего спокойствия. Да и ладно, в такой романтической атмосфере я согласна и просто наслаждаться разговорами со своими любимыми мужчинами. Особенно когда слова сочетаются с ни к чему не обязывающими ласковыми прикосновениями. Кружка довольно быстро меняется на бокал, и после вина мысли постепенно смещаются в чуть более интересное русло. Я все еще сижу между Сережей и Птицей, забравшись на диван полностью. Разумовский обнимает меня, прижимая спиной к своей груди, а пернатый рассеянно водит тыльной стороной котей по обнаженной ступне, расписывая, как именно собирается прищучить очередного продажного чиновника, который недавно наделал много шума, обманув горожан. Я киваю, любуясь маниакальным блеском в желтых глазах, и молча допиваю вино. Сережа целует меня в макушку и гладит по бедру, рисует пальцами плавные узоры. И тело уже реагирует иначе, не как на обычную ласку. А я продолжаю смотреть на Птицу, но думаю не о злоключениях чиновника. Воображение подкидывает крайне завлекающие картинки, состоящие из переплетения тел. Интересно, каково будет почувствовать их обоих одновременно? Я перевожу взгляд на дно почти пустого бокала, лениво размышляю. У меня ноль опыта в части анального секса, и раньше эта тема как-то не особо увлекала. Но вот сейчас, когда я представляю, как оно могло бы быть, и точно знаю, что никто в этой комнате не причинит мне боли… Это выглядит интересно. — О чем ты думаешь, душа моя? — спрашивает Птица, прерывая на время поток образов у меня в голове. — О вас, — отвечаю и допиваю остатки вина. — В этом я не сомневаюсь, — самодовольно хмыкает пернатый. Он подсаживается ближе, и я опускаю одну ногу на пол, чтобы он мог придвинуться еще. — Мне бы хотелось знать детали, раз уж ты так потерялась в своих мыслях. Ясно, заметил. — Все в порядке? — уточняет Сережа, взяв у меня пустой бокал, и ставит его на стол. — Все хорошо, солнышко. — Я поглаживаю его по руке, лежащей на моем бедре. — Вы просто такие… Невозможно удержаться. — И что же, мышка? — тихо говорит Птица, двинув ладонь вверх по ноге. — От чего ты не можешь удержаться? — От мысли о том, что хочу вас обоих, — честно признаюсь и радуюсь, что у нас тут интимный полумрак, потому что щеки точно краснеют. — Это можно устроить, — протягивает пернатый, усмехнувшись. — Мы ведь уже делали так, — шепчет Разумовский. — И было очень… хорошо. — Я о другом, — решаюсь поправить и наблюдаю, как пальцы Птицы встречают Сережину руку и направляют ее к внутренней стороне бедра. — Я хочу, чтобы вы были во мне одновременно. Ладно, вот теперь неловко. Пернатый замирает, бросает быстрый взгляд мне за спину. Разумовский, кажется, и не дышит. — Не сейчас, конечно, — продолжаю я, пытаясь прочесть на непроницаемом лице Птицы хоть какую-то эмоцию. — Позже, когда подготовимся, и… Если хотите, конечно. Если нет, то ничего, можем привычно, я с вами за любой кипишь, а… — Ася, — прерывает меня Сережа. Он убирает руку с бедра и теперь просто обнимает меня. — Успокойся. Твое предложение… очень заманчивое. — Крайне, — добавляет Птица, усмехнувшись. Он целует мое колено прямо через джинсы. — Но мы поговорим об этом на трезвую голову, — говорит Разумовский, на что я согласно мычу. — Если захочешь. — А пока, — пернатый гладит меня когтями по щеке, — мы сведем тебя с ума иначе. — Хочешь? — спрашивает Сережа и целует кончик уха. — Очень, — выдыхаю я. — Отлично, мышка. У меня есть еще пара подарков, — сообщает Птица с ухмылкой.