Копия

Паша стоял минут десять, а потом всё же поплел на свой четвёртый этаж, держась за живот, и другой рукой вытирая слезы и сопли. В его не совсем большой и практически пустой квартире стоял запах сигарет и пива, и вместе они сливались в далеко не самый приятный аромат. Но ему было всё равно. Рядом с кроватью лежали пару пустых банок от пива, водки, и другого алкоголя. Единственное, что было более-менее живым в квартире - гитара. Она висела напротив кровати, на которой Шуваев спит. Самая обычная гитара, даже не электро. Но у Паши с ней есть особые воспоминания, которые он не хочет никому рассказывать. Рокер скидывает кожанку на пол, плетётся в ванную, морщится из-за яркого света лампы, и сначала мочит ладони. Вспомнив про рану, он сначала кое-как вытер руки о полотенце, и приподнял футболку. Пока что только достаточно крупное пятно. Синяк будет, ещё и болезненный такой. И эта проклятая рана напоминает об этой жалкой, по его мнению, копии. Шуваев спьяну не держит бушующий ураган эмоций внутри себя, и едва не падает к раковине, подставляя вовремя колени, и держась локтями, дальше снова принимается сушить глаза и надрывать и без того слабый от постоянного пения голос. Рыдал он так до двух часов ночи, пока всё же не рухнул от бессилия на плитку ванны, чудом не ударившись головой. У него всегда после алкоголя такое состояние. Когда он падает где-то на полу в своей квартире, и, не в силах из-за жуткой головной боли подняться, просто засыпает, и где-то рано утром просыпается опять, и уже собирается с силами, чтобы доковылять до кровати. Впрочем, в этот раз он сделал всё, как и всегда. Утро было не совсем доброе: так много пить вообще не стоит. Голова раскалывается, глаза покраснели, лицо незаметно опухло. Жуткая жажда и голод, попытка вызвать рвоту, чтобы избавиться от жжения в груди, как всегда ничего не выходит, и Паша хлещет едва разогретый пакет молока, в надежде, что ему станет легче. Мыслей не было: одна боль. Головная, в груди, в животе, в глазах, и на душе, тоже висел тяжёлый камень. Выпив половину пакета молока, Шуваев снова лёг в кровать, но на этот раз уже разделся до нижнего белья, укутался в одеяло, поерзал немного, и снова задремал. В этот раз ему стало значительно лучше: несмотря на новую головную боль от огромного количества сна, от боли в груди и животе не осталось и следа (кроме той боли от синяка). И снова он одевает брюки с цепями, ремень, футболку, и идёт к зеркалу. Паша сам по себе выглядел достаточно потрепаным, но сейчас он может хотя бы замазать синяки под глазами тональным кремом, убрать эту грязь с ладоней, и почистить зубы. Сегодня на улице будет тепло, кожанка не потребуется. Он берёт гитару, как подарок от Всевышнего, засовывает в чехол, обувает берцы, и спускается вниз, а потом пойдёт по своему любимому маршруту: к забытому всеми мосту, с которого открывается прекрасный вид на реку. Добирался туда он час. День в самом разгаре, солнце светит, жуть. Пальцы вспотели, и зажимать аккорды будет не так легко. Любимое место Паши - чуть подалее от самого моста, около камней. Люди практически не ходят, и его никто не потревожит. Осматривается, расчехляется, тихо настраивает гитару, и первый, едва слышный аккорд. Потом ещё один, и ещё. В голове играют его невероятные сочинения, которые он шёпотом проговаривает вместе с игрой. Такое чувство Шуваев любит больше всего: игра на инструменте здорово расслабляет помогает отвлечься. И вот он сейчас уже не помнит, что вчера едва не подрался с Музыченко, его ударил охранник, и этот скипач нарочно над ним издевался. Все мысли, кроме аккордов и слов ускользали из его головы, и это дарило невероятное умиротворение. Ещё и чувство одиночества сейчас казалось невероятно сладким. Он не помнит, сколько песен он сыграл, и повторялись они или нет. Ему это не важно. Ему слишком хорошо, несмотря на ноющую боль в животе. Прошел где-то час, и Паша как всегда идёт покурить, и домой. Складывает обратно гитару, идёт ближе к мосту, облокачивается на него, и зажигает сигарету, смотря вдаль, и тяжело вздыхая. У него нет ничего кроме этой музыки. -О, Павел Викторович, и вы здесь. Не знал, что вы сюда ходите - до боли знакомый живой голос появился слева от рокера. Тот едва не сжал от злости зубы и не раскусил случайно сигарету. Рокер не думал поворачиваться лицом к скрипачу, и продолжал сверлить взглядом живописный пейзаж. -Да что ты опять сюда пришёл?! Издеваешься?! -Э-эм, нет... Я просто тут давно сижу, а ты тут, как вижу, не проездом... -Просто оставь меня в покое. Съеби. Нам не о чем говорить. Внезапно, оба слышат достаточно громкий женский шёпот, и из содержания было понятно, что одна девушка была фанаткой Одисса, но жутко трусливая, а другая - её лучшая подруга, которая уговаривала подойти к рокеру и сделать совместную фотографию. Юра профессионально делал вид, что это не он уговорил девочек подыграть, а у Шуваева всё затрепетало внутри души. Но обернуться к девушкам он не решался: нехорошо подслушивать. Впервые за долгое время, когда к нему думали подойти, он был счастлив. И на это у него была причина, достаточно веская. -Надо же, кто-то знает меня как солиста Оддиса, а не этого Майского.... -Майского? Ты вроде не менял никогда фамилию. Или же, мне о чём-то не известно? -Дурак я. Думал, что снимусь пару раз в этом цирке, и все про меня узнают. Узнали, да только полюбили моего персонажа. Настоящий я, не Майский, нужен только моей матери. Ты не понимаешь, что я чувствую. И не поймёшь. Тебе никогда меня не узнать, оставь меня в покое. Да, спьяну чуть не подрался, извини, бывает. На этом всё, закончили. Не подходи ко мне больше. -Больная тема? Извини, не знал. - Музыченко все время добродушно отнекивался, общими фразами поддерживал беседу, и вёл себя, как будто хочет завести новое знакомство. -Короче, ты приуспел, поздравляю. Надо было и мне чуть подождать, а не идти сниматься куда угодно. Впрочем, моя вина. А теперь последний раз прошу: съебись нахуй. Юра обиженно отвернул голову в сторону, но всё же повернулся обратно с последним вопросом -За что ты меня так ненавидишь? - Юра осторожно прикоснулся двумя пальцами к локтю Шуваева, и тот озадаченно наконец-то повернулся лицом к нему, и посмотрел в глаза. - Да что ж я сделал тебе такого? Паша? -Я тебе не Паша. Уйди отсюда, пока я сам тебя не выпроводил, жалкая копия. На секунду Музыченко сделал такое выражение лица, которое мог сделать только рокер, и тот это заметил. Недоразумение замялось тем, что Шуваев грозно шагнул в сторону скрипача, и тот послушно отошёл назад, в попытке избежать драки. -Послушай, не нужно.... Не люблю драки и всё такое. -И опять мы похожи. Совпадение? -Ну, раз мы друг друга прекрасно понимаем, ещё и так похожи, может быть.... -Уходи. В отличии от тебя я не тряпка. И если надо, в ход пойдут кулаки, кастеты и пистолеты. - Паша бесстыдно блефовал, пытаясь напугать скрипача. -У меня тоже есть и кастет, и пистолет... - в ответ пошутил Юра. -Раз ты такой вооружённый, может быть, покажешь мне? Какие стволы тебе больше по душе? - Музыченко понял, что сейчас будет что-то неладное, и пора включать наглеца. -А с чего это я первым? Ты же сам всё это затеял. Оружием пугать вздумал. Так давай, приставь кастет к виску, а ствол - к груди. Ну, я жду. -Провокация. Обычная провокация. Невозможно сказать, сколько конкретно минут оба трепались насчёт кастета и пистолета, но в один момент оба поймали друг на друге одинаковый взгляд, означающий "Да как так-то! Почему у него оружие! ", замолкли на несколько секунд, и Юра рассмеялся во весь голос, пока Шуваев отвёл взгляд, снова кусая губу. -Ха, а мы с тобой похожи, Паша. Это было последней каплей. Шуваев не смог так быстро совладать с эмоцияии, поэтому схватил скрипача за ворот рубашки, но не поднял. Всё было ясно без слов. -Не появляйся больше в моём поле зрения, щенок! Музыченко отбился от разъяреного Паши, и поспешно отошёл в своём направлении, но не уходил далеко, и смотрел в его направление. Рокер обратил на него внимание, когда постоял около знакомства ещё несколько минут, и скрипач ему добродушно помахал рукой, с детской, живой улыбкой. У Шуваева дёргается глаз. Тяжело осознать то, что его копия сейчас нагло посмеялась над ним. Рокер не может понять скрипача, и хоть в этом они не так похожи. Душу терзают всякие смешанные чувства. Юра тоже не до конца понимает, почему в один момент появился этот странный мужик, который утверждает, что его скопировали. Скрипач был легок на подъем, не держал зло, быстро отходил от скандалов. Но злопамятность его нового друга, как он посчитал, показалась ему чрезмерно странной.