Саксофонист

      Когда они ехали обратно, уже совсем стемнело, и Мик даже не думал гнать — жался к обочине и строго соблюдал скоростной режим. Теймерское шоссе к вечеру ожило: мимо с грохотом проезжали большегрузы и фургончики поменьше, сновали в обе стороны пригородные автобусы, шёл нескончаемый поток легковых автомобилей. Как сказал Мик, все торопятся домой, где бы этот дом ни находился.       Свернув на лесную дорогу подальше от шумной трассы, Элек вздохнул с облегчением: он тоже спешил домой, и попасть ему туда хотелось до дядиного возвращения. Ехать по лесу впотьмах было страшно и одновременно волнующе, но Элек и не думал бороться с охватившими его чувствами: только теснее прижимался к водителю.       Луч фары выхватил из темноты поваленную у обочины сосну, и Мик остановился.       — Теперь метров двадцать придётся идти пешком, — сказал он, слез вслед за Элеком с мотоцикла и взялся за руль, чтобы катить свою машину дальше. — Но я всегда проезжаю это место: тут, как видишь, подъём, и катить байк тяжеловато. Поэтому, хоть скорость у меня здесь обычно и маленькая, я ничего толком не замечаю. Вот и послания твоего не увидел. Ты уж прости, Серёжа… То есть Элек.       — Ничего, — улыбнулся Элек, пристроившись с другой стороны мотоцикла помогать Мику. — Так даже лучше! Хочу видеть твое лицо, когда ты его наконец прочтёшь!       Справа от дороги, метрах в пяти от неё, если смотреть вглубь леса, показалась старая деревянная беседка. Большая, с ещё не прохудившейся крышей-шатром и целыми на вид скамейками у деревянных колонн, служивших ей опорой вместо стен. В такой наверняка хорошо сидеть летом и есть шашлыки — рядом полно места для мангала, а внутри беседки без проблем поместился бы большой стол. Наверное, он там когда-то и был, просто со временем кто-то ушлый приделал ему ноги. И именно благодаря этим неизвестным воришкам Мик с Элеком без труда закатили в беседку байк.       И только Элек успел разочарованно охнуть — в беседке ни с одной стороны не было даже намека на дверь, где и должно было остаться написанное им неделю назад письмо, как вдруг с удивлением обнаружил, что стоят они с Миком на бетонном полу внутри того самого паркового павильона. И дверь с так тщательно выведенными им белым мелом признанием находится прямо у них перед носом.       — Ого-о!.. — протянул Мик, осветив мотоциклетной фарой сделанную мелом надпись. — Знал бы, уж точно здесь пешком проходил!       Потом замолчал и, шевеля одними губами, ещё дважды перечитал послание. Элек во все глаза глядел на Мика и боялся пропустить даже одну маленькую эмоцию на его лице: примет он его признание, нет? Расстроится, будет счастлив? А может растеряется, и ему станет неловко?       — Я… даже не знаю, что сказать… Эл, — через минуту или две повернулся к нему Мик. — Это всё правда?       — Правда, — кивнул Элек.       Мик молчал, и по его лицу Элек как ни старался, не мог прочесть ничего.       — Мик, это… плохо? То, что я написал тебе? — не выдержал он наконец. — Тебе неприятно? Я всё сделал неправильно, да?       Вся его смелость и уверенность, бывшая с ним с самого утра, вдруг куда-то делась, и Элек почувствовал, что готов заплакать, лишь бы этот страх неизвестности, сковавший его теперь, стал хоть чуточку меньше.       — Нет, что ты! — Мик замотал головой. — Это очень красивые слова. Как музыка, как строчки из песни… Метафора. Но я понимаю, что она значит. Хотя обычно так со мной никто не разговаривает. В основном я слышу приказы, или пустую болтовню, или тётя спрашивает, как у меня дела… И я всегда знаю что отвечать в таких случаях или что делать. А тут… — Мик опустил голову голову и нервно улыбнулся. — Боюсь сказать что-нибудь не то. Или сделать.       — Или не сделать… — едва слышно прошептал Элек.       — Или не сделать, — повторил Мик. Поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. Медленно шагнул навстречу, обнял, притянув к себе Элека за талию, и… поцеловал.       У Элека захватило дух. От новых, не похожих ни на что, что бы он знал раньше, ощущений, от радостной эйфории и просто от счастья. Оно переполняло его, заставляя не помня себя от страсти сжимать Мика в объятьях, горящими губами скользить по его губам, щекам, шее и без конца повторять: «Микки!.. Микки!.. Микки!..»       — Я хочу быть с тобой, Микки! — уже отдышавшись, но так до конца и не отлепившись от Мика, сказал Элек. — Соглашайся! Обещаю, тебе понравится!       — Малыш… — Мик обхватил ладонями его лицо и теперь напряжённо вглядывался ему в глаза, как будто старался прочесть в них старательно спрятанную Элеком тайну. Но никаких тайн у Элека больше не было. — Малыш, — повторил он. — Я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря «быть со мной», но я согласен на любой вариант. Мы можем сделать это здесь или вернуться ко мне, или поехать к тебе… Или, если тебе скорее надо домой, отложить всё до следующей пятницы. Можем встречаться каждую неделю у меня, а можем проводить время тут, в парке. Или в Теймере… Или всё это вместе.       Элек зажмурился, стон сожаления невольно сорвался с его губ — на сегодня его время кончилось. Дядя наверняка уже дома и волнуется и, может даже, звонил Макару, как его единственному другу. Сейчас с Миком придётся расстаться, и ещё неделю жить надеждой, что всё, случившееся сегодня, не сон и не больная фантазия, и в следующую пятницу они увидятся снова. Но до пятницы целая жизнь!       — Сейчас некогда, Микки! — выдохнул Элек зарываясь носом куда-то Мику в шею. — Я должен идти. А завтра? Завтра ты сможешь? Может быть попросишь у шефа отгул? Человеку ведь положено два выходных в неделю!..       — Прости, малыш, — Мик мягко поцеловал его в висок. — Не получится. Фестиваль в самом разгаре, и шеф меня вообще от себя не отпускает — я у него ещё и вместо личного секретаря теперь, домой только поспать прихожу. Но в пятницу, я обещаю, я буду здесь!       В парке не было ни души — не то время года, чтобы гулять тут до ночи — часть фонарей не горела, и идти одному было боязно. Было бы, если бы Элек в принципе мог думать о страхе или ещё о чём-нибудь, кроме теперешнего расставания и будущей встречи с Миком через неделю. Как в тумане он вышел из павильона и направился в сторону ворот: в голове было только их недавнее объяснение, тёплые руки Мика, которые он как будто всё ещё ощущал своим телом, и его ласковый голос.       — Эй, Элек! Постой! — крикнули ему в спину. И сразу же позади раздался рёв мотора. Сделав лихой вираж, Мик остановился прямо перед ним: — Я довезу тебя до дома! Только объясни дорогу, ладно?       Элек не раздумывая уселся на пассажирское место и обхватил Мика за талию. Подумать только, он уже успел соскучиться по его близости, его теплу!       Минут через пять мотоцикл затормозил у подъезда его дома, и Элек уже собирался от души поблагодарить Мика за нежданную услугу, как все подходящие случаю слова застряли у него в горле:       — Микки, что с тобой?! — Элек осторожно тронул Мика за плечо.       Мик неподвижно сидел на своём мотоцикле, вцепившись обеими руками в руль, и тяжело дышал. Элек снял с него шлем и ахнул: бледный, абсолютно мокрый от пота лоб и полные ужаса глаза.       — Микки, что с тобой? — повторил Элек, проведя рукой по его лбу и убирая слипшуюся челку.       Мик медленно поднял на него взгляд и с видимым усилием улыбнулся:       — Но я всё-таки смог, Эл! Я смог!.. — тихо сказал он.       — Что смог, Микки? — не понял Элек и на всякий случай взял его за руку, заставляя оторвать её от руля       — Смог… Выехать. За пределы парка…       Речь давалась ему с трудом, а рука, Элек хорошо чувствовал это через кожаную перчатку, дрожала.       — Знаешь, я давно хотел узнать что тут, за воротами, — постепенно успокаиваясь, продолжил Мик. — Прокатиться по улицам, посмотреть на дома… Ну, раз уж я нашёл это место. Интересно же что тут и как. Почти три месяца собирался с духом и всё решиться не мог — как только подъезжал к проезжей части, на меня такой ужас нападал! Я не знаю почему, я ведь хорошо вожу, десять лет ни одной аварии… Ты сам видел — и по городу, и на трассе, когда плотный поток. А тут!.. А вот сегодня решился. Подумал, что поздно, а тебе идти одному… И дядя волнуется.       — Микки, а как же ты обратно поедешь? — Элек испугался и, пользуясь окружающей темнотой и безлюдностью, крепко его обнял.       — Ну… — пожал плечами Мик, — обратно будет легче. — Надо бороться со своими страхами, я ведь не ребёнок в конце концов!       Элек очень хотел бы с ним согласиться, но во всём облике Мика, пусть он и выглядел взрослым сформировавшимся мужчиной, в его жестах, мимике, взглядах сквозило что-то детское, наивное и трогательное. И это что-то то и дело заставляло сердце Элека болезненно сжиматься, волноваться за Мика и переживать. Хотя объективно Мику уже ничего угрожать не могло.       — До следующей пятницы, Микки! Постараюсь прийти пораньше, — бегло осмотревшись, Элек наклонился и поцеловал его в губы. — Я люблю тебя.       По счастью, профессор Громов вернулся с работы практически перед приходом Элека и ещё толком не успел прийти в негодование по поводу отсутствия дома племянника в столь позднее время. Однако ж, напустив на себя строгость, он спросил:       — Где ты так поздно ходишь, мой мальчик? Элек на секунду замялся и сказал. Правду:       — У меня было свидание.       — Вот как?! — за напускной суровостью и вполне искренним удивлением в голосе Виктора Ивановича была такая радость, что Элек невольно рассмеялся:       — Да, дядя, поверь, такое иногда случается! Даже со мной! — и уже совсем серьёзно добавил: — Я… влюбился.       Эта новость обрадовала Виктора Ивановича едва ли не больше, чем новообретенная Элеком дружба с Макаром. И, что вполне естественно, он начал интересоваться личностью «этой девочки», её семьёй и учебой и даже предложил Элеку как-нибудь пригласить её к ним на обед.       Элек, у которого признание в своей любви вырвалось спонтанно, и никакой легенды для дяди, соответственно, заготовлено не было, задумался. Врать он не хотел принципиально, а сказать всё как есть не мог — даже пол избранника не был бы здесь самой большой проблемой.       — Дядя, прости, но пусть пока это будет моим маленьким секретом, — Элек виновато улыбнулся. — Мы только начали встречаться… Но потом, когда придёт время, я обещаю, — он набрал побольше воздуха и заставил себя смотреть дяде прямо в глаза: — Я познакомлю вас.

***

      В воскресенье, только успев проснуться, Элек набрал номер Гусева. Тот собирался на товарищеский матч с командой хоккейной спортшколы, но услышал вежливый отказ Элека на приглашение прийти посмотреть игру и приуныл. Тогда Элек сказал ему: «Я кое-что узнал о Серёже».       — Ну, давай хоть погуляем потом, Эл? — чуть ли не умоляя, предложил Гусев. — Расскажешь мне всё…       — Конечно! — Элек только этого и ждал. — Но мне будет нужна твоя помощь, Макар. Возьми с собой какие-нибудь грабли поменьше, веник, тряпки и банки, в которых можно носить воду. И перчатки, две пары. У тебя ведь есть всё это?       — Есть… — удивился Гусев. — Родители берут это барахло, когда ездят на кладбище. А тебе зачем?       — Я, конечно, и сам мог бы всё собрать, — проигнорировал его вопрос Элек, — но дядя сегодня дома, и он будет спрашивать. А я не хочу чтобы он спрашивал. И ещё мне нужен человек, который точно знает, что он не псих.       — Хм, — сарказм на том конце провода заставил Элека улыбнуться. — В этом я не могу тебе поклясться, Эл, — усмехнулся Гусев в трубку. — Но если дело не касается Серёжи, то, пожалуй, да. Я не псих.       Назначить встречу решили прямо у катка, где тренировался «Интеграл». Но прежде чем ехать, Элека ждало одно важное дело, из-за которого он и не смог посмотреть игру. Стараясь не шуметь и никак не привлекать внимание дяди, с большими предосторожностями залез он в огромный стенной шкаф, где хранились разные хозяйственные мелочи, инструменты и другие очень нужные в быту штуки, и взял оттуда банку с остатками чёрной алкидной эмали и две небольшие малярные кисти. Потом собрался, незаметно спрятав в куртке за пазухой своё добро, сообщил Виктору Ивановичу, что идёт гулять с Макаром до вечера и отправился к Ледовой арене ждать Гусева там.       Стоять на месте было холодно, к тому же мысли о вчерашнем свидании, а это было именно оно, а никакой не дружеский поход в гости, планы, один фантастичнее другого, на будущее и предчувствие скорой, Элек в этом не сомневался, встречи с братом не давали ему покоя. Он ходил взад-вперёд у дверей спортивного комплекса, иногда останавливался с отсутствующим видом, ловя на себе настороженные взгляды прохожих, на секунду присаживался на парапет у крыльца, потом вскакивал и снова продолжал бесцельно ходить рядом, попутно пересчитывая мелочь в своих карманах. Мелочь, по правде, была вовсе не мелочью — Элек взял с собой достаточно денег, чтобы, если получится, купить всё задуманное. И так увлёкся планированием бюджета, что когда сзади на его плечо опустилась чья-то рука, от неожиданности подпрыгнул на месте.       — Привет, говорю, Электрон! — похоже, не в первый уже раз поздоровался с ним Гусев. — Давно тут мёрзнешь-то?       — А… да… нет… Не знаю, — еле собрался с мыслями Элек. — Ну, пойдём?       — Ты чудной какой-то сегодня, — усмехнулся, похлопав его по плечу, Гусев. — Куда идём-то?       — Да-а… задумался просто, — кивнул Элек. — Сделать сегодня много надо. А идём… идём мы на кладбище. Да.       Он посмотрел на большую авоську с торчащими граблями, которую держал Макар, и протянул за ней руку:       — Давай, а то тебе ещё сумку свою тащить!       Гусев снисходительно хмыкнул, мол, бери, раз так хочешь, и тут же спросил:       — А что про Серёгу-то? С ним всё хорошо?       — Хорошо, — сказал Элек. — Но подробности потом, мне сначала надо убедиться, что я всё правильно понял, и крыша у меня не поехала, — он постучал костяшками пальцев себе по голове. — Потому что это… связанные вещи, в некотором смысле.       — Ладно, а он меня помнит? Не забыл ещё? — Гусев как будто пропустил его слова мимо ушей. — Что он тебе сказал?       — Мне? Ничего, — вздохнул Элек. — Я не видел его, но кое-что знаю с чужих слов. Говорю же, всё тебе скоро расскажу!       В ответ Гусев разочарованно охнул и опустил плечи. Элеку стало его жаль:       — Макар, не забыл! Серёжа не забыл тебя, он просто сейчас занят.       На кладбище Элек сначала зашёл на свой участок — не смог пройти мимо. Постоял минуту у могил и на немой вопрос Макара сказал:       — Тут мои родители. Ну и… брат. Только у него здесь нет имени. Но это Серёжа.       Гусев огромными глазами смотрел на памятник и, казалось, почти не дышал. Потом сказал:       — Там, у ворот, цветы продают. Я… ну… мне надо… купить. — И развернулся, чтобы идти.       В первый момент Элек и не сообразил чего он так: захоронения были в полном порядке, на них лежали искусственные венки, а жухлые живые цветы он сразу убрал… Но уже через секунду побежал догонять Гусева — живые цветы, как же без них!       — Так мы не будем здесь прибираться? — спросил Макар, бросая прощальный взгляд на две свои красные гвоздики, скромно пристроившиеся на краешке каменной плиты рядом с венком.       — Здесь? Нет, — замотал головой Элек. — Здесь мы с дядей недавно всё прибрали. Нам в другое место, тут недалеко. Пошли! — он кивнул в сторону ведущей к кладбищенскому забору дороги и крепче сжал завернутую в газету охапку только что купленных белых кустовых гвоздик.       Теперь чёрный гранит памятника, казалось, особенно сильно выделялся в ряду прочих захоронений, по крайней мере Элек заметил его сразу, как свернул на нужную дорожку. Портрет и буквы на нём, затёртые многолетней грязью, не могли быть видны отчётливо, но Элек как будто различал каждый из выбитых на камне знаков. Дойдя до места, он становился, взял Макара за руку и, не отрывая взгляда от могилы, сказал:       — Пожалуйста, прочти вслух всё, что здесь написано. Я должен знать, что то, что вижу я, видят и другие, и я не сошёл с ума.       Гусев согласно угукнул и на одном дыхании громко и с выражением произнёс:       — Мик Адамович Урри, десятого одиннадцатого пятьдесят четвертого — девятого одиннадцатого семьдесят второго. Дорогому племяннику от тёти. Где бы ты ни был, Микки, будь счастлив, и пусть твоя музыка всегда будет с тобой.       — Хорошо… — с усилием выдохнул Элек. — А теперь опиши своими словами что видишь. Те изображения, которые высечены на памятнике.       — Ну… — неуверенно начал Гусев. — Здесь нарисован парень. То есть его голова… Портрет, во! Большой такой портрет, половину плиты занимает.       — Опиши его… — повторил свою просьбу Элек. — Какой он? Нос, рот, глаза — в общем, всё.       — Эх, ну… — Гусев немного растерялся. — Парень как парень… Молодой, симпатичный. Лицо такое, ну… широкое. Наверное. Рот красивый… Губы, в смысле. Над губой родинка. Справа… Справа, да. Глаза… Ну, глаза небольшие вроде. Или нет? Средние, в общем. А вот брови высокие и, как это сказать? Изогнутые, да. Как будто он удивляется чему-то. Нос прямой. Теперь волосы… Так, волосы не короткие. И не длинные. Уши закрывают. И чёлка есть, набок. Вроде всё.       — Хорошо… — Элек опять кивнул и откашлялся: голос совсем сел. — А ещё? Здесь есть ещё какие-нибудь изображения?       — Да, есть одно. — Гусев подошёл ближе к памятнику и присел на корточки. — Внизу, под надписью, как она называется? Эпитафия? В общем, под ней. Там картинка, хитрая такая — дорога, которая уходит вдаль, но не простая, а из нот, с линеечками. И в конце этой дороги почему-то саксофон. А по дороге едет мотоциклист. Всё, других изображений тут нет.       Гусев выпрямился и вернулся к Элеку. Приобнял его за плечи и с явным сочувствием спросил:       — Это тоже твой родственник, Эл? Ещё один брат? Двоюродный?       — Нет, не брат. И вообще не родственник, — сказал Эл и невольно улыбнулся. — Это Мик Урри, мой парень.       Гусев с грохотом уронил свою сумку на землю.       Минуту или две Макар переводил ошалевший взгляд с Элека на памятник и обратно и в итоге, запинаясь, выдал:       — Эл!.. Ты это… чё?! Он же у… умер.       — Ага, — не стал спорить с очевидным фактом Элек. — Разбился на шоссе недалеко от города десять лет назад. И оказался в Теймере. Там же где и твой, ну, и мой тоже, Серёжа. И ничего об этом не помнит. Говорит, что пришлось переехать. И тётка его, кстати, которая памятник поставила, тоже через несколько месяцев «переехала». Уж не знаю что с ней случилось. Поэтому за могилой ухаживать некому, и она вот, сам видишь, в каком теперь состоянии.       — И ты хочешь привести её в порядок? — Гусев скептически покосился на захоронение. — Чужую могилу?..       — Знаешь, Макар, почему я верю тебе, когда ты говоришь о ваших отношениях с Серёжей? — вместо ответа сам задал вопрос Элек. И сам же на него ответил: — Потому что точно так же я познакомился с Миком. Он появлялся рядом с заколоченным павильоном в парке каждую пятницу, целый день играл там на саксофоне, а потом просто исчезал. Мне нравилась его музыка и понравился он сам. Однажды, когда был дождь, я предложил ему свой зонтик, так мы начали общаться. Сначала я ничего не знал о нём, кроме его адреса: он сказал, что живёт на Крепостной улице и пригласил как-нибудь в гости. Никакой Крепостной улицы у нас нет, это я выяснил очень быстро. И проследить, куда он уезжает на своём мотоцикле, у меня тоже не получилось. Знаешь, что я тогда сделал? Я тоже взломал дверь в павильон. Но там, как и в Серёжином «гараже», ничего кроме хлама и мусора не оказалось. Правда, за одним единственным исключением — на полу засохла грязь, как раз по рисунку протектора мотоцикла Мика, как если бы он выезжал из этого павильона. А позавчера Мик, как и обещал, отвёз меня к себе домой. Макар, я был в Теймере.       — Вот это да!.. — ахнул Гусев.       Больше никаких сомнений в необходимости уборки могилы он не высказывал, наоборот, со всем энтузиазмом принялся помогать Элеку. Вместе они расчистили от нападавших веток и толстого слоя сгнившей листвы участок, отодрали от каменных плит наросший на них за долгие годы мох, вымыли памятник, подрезали растущие рядом кусты и с корнем вырвали мелкие осинки и клёны, начавшие захватывать на участке землю. Потом купили в конторе красной мраморной крошки, засыпали ей цветник, съездили с арендованной тачкой к общественной куче песка, чтобы насыпать его вокруг надгробия, и в довершение покрасили так кстати припасенной Элеком краской ограду.       — Спасибо тебе, Макар, — сказал, глядя на результат их трудов, Элек. — Один бы я и до ночи, наверно, не управился.       С минуту постоял молча, борясь со странной, внезапно нахлынувшей на него тоской, возложил наконец свои гвоздики, кажущиеся на красном особенно яркими и чистыми, и с лёгким сердцем вдвоём с Макаром пошёл с кладбища прочь.

***

      Отдохнуть и поесть Гусев позвал Элека к себе — в конце концов он ещё ни разу у него не был. Элек согласился без разговоров: хотелось ещё раз побывать в доме своего детства, возможно в последний раз. Пока ехали, нормально поговорить не получилось — народу в автобусе было много, а разговор предстоял личный, не для чужих ушей. Поэтому ничего другого, кроме как погрузиться в дороге в свои мысли, не оставалось. О чём думал Гусев, Элек мог лишь догадываться по мечтательному и немного печальному выражению лица, с которым тот смотрел в окно на проплывающие мимо улицы и дома. Скорее всего вспоминал Серёжу и представлял себе, как увидит его снова. По крайней мере именно об этом думал бы Элек, будь он на его месте. Однако Элека, который тоже скучал по своему любимому человеку, беспокоила ещё одна вещь. Зачем, действительно, ему понадобилось приводить в порядок могилу? Мику это уж точно не нужно — не поведёт же Элек его смотреть на это место! Помня, как тяжело далась Мику поездка по здешним дорогам, можно было лишь сделать вывод о том, что обстоятельства и факт собственной гибели до сих пор настолько ужасны и травмирующи для него, что он предпочёл забыть о них раз и навсегда. И совершенно нелепая и ни с чем не стыкующаяся версия о переезде в Теймер Мика более чем устраивает.       «Это мне надо, — вздыхал про себя Элек, отрешённо рассматривая мелькающие за окном светящиеся витрины и уличные фонари. — Хоть что-нибудь для него сделать… Но что я могу? Почти ничего. А так хоть память о нём здесь будет…»       Вообще, насколько мог судить Элек, жизнь Мика Урри в Теймере была достаточно устроенной и благополучной. Он недавно обзавёлся собственной и очень уютной квартирой, с шефом, о котором он иногда позволял себе высказаться парой крепких слов, у него тем не менее сложились неплохие отношения, и работа его в целом тоже устраивала. Это Серёжа, если верить Макару, вечно был всем недоволен, хотел приключений, перемен, поменьше обязанностей и сам не знал чего ещё. А у Мика было всё хорошо. И в связи с этим вставал закономерный вопрос: так ли уж нужен ему Элек со своей любовью? И нужна ли ему эта любовь в принципе?       Никакие свои сомнения Элек разрешить не успел — объявили нужную остановку, и они с Макаром вышли. А дальше всё завертелось — Гусевы старшие очень обрадовались гостю, а уж когда вспомнили Элека, обрадовались ещё больше. Пока грелся обед и Макар был в ванной, обступили его с расспросами про жизнь, про учёбу, про дядю, которого они, оказывается, тоже хорошо помнят, и Элек только и делал что рассказывал о себе. И очень быстро вошёл во вкус — так искренне его персоной до недавнего времени не интересовался никто.       Запнулся на полуслове, когда заметил Макара — уже какое-то время тот незаметно стоял в стороне и, болезненно сдвинув на переносице брови, молча на него смотрел.       «Представил, что я — это Серёжа… Сидит у него на кухне, разговаривает с его родителями… А Серёжи-то и нет. И неизвестно будет ли когда-нибудь». В груди что-то больно заныло, и Элек виновато улыбнулся:       — Простите, я совсем разболтался. А Макар есть хочет, он же после матча, голодный. Ну, и победу надо отметить!       После обеда оба заперлись в комнате Гусева, и Элек больше не стал тянуть:       — В Теймере сейчас фестиваль, Макар. Он долгий, месяц или даже больше. Это важное событие — в городе толпы туристов, телевизионщики всех мастей, куча выставок, конкурсов, мероприятий. Фестиваль проходит каждый год в конце октября — в ноябре, но раз в пять лет, как сейчас, с особенным размахом.       — А Серёжа? — тихо спросил Макар. — Какое это имеет отношение к нему?       — Серёжу в этот раз выбрали символом города. Он — Серебряный мальчик.       — И… что это значит? — Гусев нахмурился и посмотрел на Элека с недоверием.       — То, что Серёжа очень занят. Каждый вечер и каждое утро он учит и репетирует свою роль, чтобы достойно отыграть её в течении дня на том мероприятии, где он обязан быть. Иногда его приглашают участвовать в телепередачах, и тогда у него даже минутки свободной не остаётся. Это очень почётная и ответственная работа, быть выбранным для неё большая честь для каждого теймерца. Кроме того, за это неплохо платят. И каждый школьник, которому повезло стать Серебряным мальчиком, освобождается от занятий в школе и автоматом получает все пятёрки в четверти. Правда, пропущенный материал ему придётся всё равно сдавать, но уже позже…       — Серёга, наверное, рад, что в школу ходить не надо, и что пятёрки просто так ставят!.. — улыбнулся Макар. — А ты-то всё откуда про это знаешь?       Вместо ответа Элек плюхнулся на стоящий в комнате обложенный подушками мягкий диван и жестом поманил к себе Макара. Приобнял его, когда тот сел, положил голову ему на плечо и прикрыл глаза.       — Знаешь, смешно получилось, — начал он улыбаясь. Вспоминать о Теймере было отчего-то легко и радостно и, вместе с тем, немного лениво, как будто в жаркий и погожий летний день лежишь в гамаке под тенью ветвей в блаженной неге ничего не делания и просто наслаждаешься жизнью. — Я ведь с самого начала представился Мику как Сергей Сыроежкин. Ну… мне так захотелось! Легенду себе подходящую придумал. А когда понял, что влюбился, решил сказать правду. Но как-то сразу у меня это не получилось, и когда я у Мика позавчера чаи на кухне распивал, то вроде как Серёжей и оставался. Пока он вдруг не возьми и не спроси: «Серёжа, почему ты общаешься со мной только в парке? А когда я подхожу к тебе на неделе, ты каждый раз делаешь вид, что не знаешь меня?» Вот тут я, поверь, чуть со стула не упал! Прикинь, Макар, Мик знает моего брата!       — Ну, и чего дальше-то было, Эл? Не томи! — Гусев слегка боднул его головой. — Рассказывай давай!       — Дальше? Дальше мне пришлось признаться, что я совсем не Серёжа и вообще первый раз в Теймере. Назвал своё настоящее имя и объяснил, что представился именем покойного брата, потому что очень его люблю и скучаю по нему, а так мне кажется, что он как будто бы жив… Ну, это правда, вообще-то. И ещё я сказал, что если Мик встретил парня, которого смог принять за меня, и которого к тому же зовут Сергей Сыроежкин, то это совершенно точно и есть мой брат.       — А Мик чего? Не обиделся на тебя за враньё? — спросил Гусев.       — Нет, не обиделся, что ты! Мик не обидчивый. Да и причина такая… как бы сказать? Уважительная. Но на счёт брата не поверил — сказал, что такого не может быть, он ведь умер. Но обещал нас познакомить, потому что два мальчика-двойника — это же такая редкость, и нам обязательно надо встретиться и пообщаться.       — Во дела!.. — Гусев многозначительно вздохнул, а потом вдруг забеспокоился: — Это что же, получается, что этот твой Мик вообще не в курсах, что он, ну… того? И Серёжа тоже не знает?!       — Мик не знает, — Элек выпрямился и посмотрел на Макара. — Или не хочет знать. Всё же дело такое, сам понимаешь. А про Серёжу я пока ничего сказать не могу, сам жду-не дождусь когда его увижу.       — А он точно вас познакомит, Мик твой? — опять заволновался Гусев. — Если Серёга на фестивале занят, к нему и не подступиться, наверное. А потом как его искать?       — А вот тут, — Элек снова заулыбался и даже подмигнул Макару. — Нам, прямо скажу, повезло! Потому что Мик Урри — это не только мой парень, но ещё и личный помощник и доверенное лицо господина Стампа. А господин Стамп в свою очередь никто иной как директор музея-заповедника «Теймерский замок»! Который ни много ни мало и есть основной организатор культурно-исторического фестиваля «Нерушимая стена». Почти тысячу лет назад, когда города с прилегающими к ним селениями были полностью самостоятельными политическими единицами, они постоянно воевали друг с другом. А в то время, если случилось так, что городской гарнизон пал в битве с врагами, и противнику удалось захватить крепость, всех укрывшихся там горожан ждала неминуемая гибель. Поэтому защита крепости была делом первостепенной важности — нужно было как можно раньше заметить приближение противника и привести в боевую готовность не только солдат, но и всех горожан, тогда сражались все. И вот тысячу лет назад на Теймер очередной раз покусились враги. Но они применили новую тактику — с высоты крепостных башен их передвижение почти нельзя было увидеть, так хорошо они маскировались. Только один мальчик, простой горожанин, который работал в замке, заметил странное поведение птиц вдали. Недолго думая, он вместе со своей собакой, которая тоже очень беспокойно и необычно себя вела, словно предчувствуя что-то нехорошее, дал знать об этом командиру гарнизона. Командир поверил ему и даже произвёл в горнисты. Мальчик стал трубить общий сбор, и все горожане за пределами стены, а также жители окрестных деревень успели сделать необходимые запасы продовольствия и с ними эвакуироваться в крепость. Город хорошо подготовился к обороне и длительной осаде, и когда враги подошли совсем близко, смог дать захватчикам отпор. Крепость выстояла, и противник вынужден был отступить. Но это была долгая и тяжёлая борьба — множество рыцарей, солдат и простых горожан было убито, погибло от ран и болезней. Погиб и мальчик-горнист, который первым заметил неприятеля. После победы командир гарнизона на свои средства велел отлить серебряную статую мальчика в полный рост, вместе с его верной собакой. Позже такое же изображение мальчика поместили на флюгер одной из башен замка. А что касается могилы самого юного горниста, то его похоронили прямо в городской стене, и горожане до сих пор верят, что так он защищает Теймер. Говорят, по легенде командир гарнизона больше всех оплакивал Серебряного мальчика, которого с тех пор так и стали называть, и до самой своей смерти, а прожил он долго, как только у него выдавалось свободное время, ходил к тому месту в стене, где он лежит, и играл для него на флейте. Но самое интересное в этой истории то, что после этой войны Теймер заключил военный, а потом и политический союз с сначала с одним соседним городом, потом с другим, и постепенно огромная область стала одной большой страной, управляемой советом входящих в неё городов. Дальше к ним стало присоединяться всё больше и больше земель, пока наконец весь мир не сделался единым. А началось всё с Теймера, который выстоял благодаря наблюдательности и смекалке одного-единственного мальчика.       — Блин, Эл, это всё, конечно, ужасно интересно, — не выдержал в итоге Гусев, — но почему ж именно моего Серёгу-то угораздило этим Серебряным мальчиком заделаться?! Не могли другого кого-нибудь найти!..       — Видишь ли, — Элек только руками развёл, — всё дело в возрасте и портретном сходстве. Так мне Мик объяснил. Серебряный мальчик был очень популярной личностью в своё время: сохранилось множество его портретов и рисунков, где он изображён. И статуя тоже никуда не делась. Поэтому специальная комиссия каждый раз ищет парня, который бы выглядел на шестнадцать и лицом был на него похож. В случае с Серёжей, по словам Мика опять же, стопроцентное попадание. Такого не было очень давно. Он как будто и есть тот самый Серебряный мальчик, хоть сам Серёжа от этого и не в восторге.       — Или ты… — задумчиво произнёс Гусев.       — Что? — Элек не сразу понял о чём он. — Причём здесь я?       — Я говорю, с Серёгой у вас одно лицо, — Гусев чуть взъерошил ему волосы, отодвинув со лба челку. — Значит, ты тоже вполне можешь быть этим самым Серебряным мальчиком. Только, думаю, тебе в отличие от Серёги всё это в кайф будет.

***

      Домой Элек вернулся поздно и в задумчивом настроении. На вопросы Виктора Ивановича о проведённом дне отвечал рассеянно и невпопад и ужин свой ел длинными зубами. Дядя, конечно же, такую перемену в племяннике не заметить не мог, но списал всё на случившуюся недавно Элекову влюблённость, чему сам Элек только порадовался — объяснять истинные причины охватившей его меланхолии он совсем не хотел.       Потому что не только во влюблённости было дело. Впервые услышав от Мика рассказ о Серебряном мальчике, Элек больше обращал внимания на те детали, которые касались Серёжи — ему нужна была любая информация о брате. Ещё было очень забавно слушать, как Мик, сам над собой смеясь, говорил о своих «приставаниях» к нему в замке: на неделе они с Серёжей там иногда пересекались. Дошло до того, что Серёжа даже пожаловался Стампу на «странного типа», который всё время лезет к нему с дурацкими разговорами и утверждает, что хорошо с ним знаком. Стамп очень удивился, но провёл с Миком разъяснительную беседу, в ходе которой настоятельно просил не смущать юного актёра своим вниманием. И даже выразил предположение, что Серёжа специально не признаёт его, чтобы не отвлекаться от роли и не выходить из образа.       Но сейчас благодаря Гусеву Элек взглянул на всю эту фестивальную историю другими глазами. Бедный Серёжа действительно отбывал там тяжкую повинность. Даже отдых от школы и честно заработанные деньги не радовали его. Ему хотелось обратно к себе в гараж, он наверняка скучал по Макару и переживал, что никак не смог его предупредить о том, что будет занят, но самое главное — Серёжа оказался не на своём месте и занимался не своим делом. Серебряным мальчиком должен был стать абсолютно другой человек. Который, к сожалению, слишком поздно узнал и о Теймере, и о фестивале, и вообще обо всём.       Да, Элек был бы счастлив играть эту роль. Даже бесплатно. Он так и видел себя стоящим на крепостной стене в серебристой котте и шоссах, в остроносых пуленах, с шапероном на голове, с покрытым серебряной краской лицом, словно ожившая средневековая статуя. На шее у него наверняка висел бы рог, в который он время от времени дул, а у ноги сидел бы верный пёс. Ведь по роли Серебряному мальчику была положена собака! Элек всегда хотел себе собаку, жаль не мог завести — у дяди аллергия. Жизнь очень несправедлива: не Серёжа, а он должен был оказаться в Теймере. Там, рядом с родителями и Миком, было его настоящее место. А ещё, думал Элек, неспроста начальник гарнизона столько лет приходил к могиле мальчика и играл для него на свирели…       Засыпая Элек представлял себе брата. Который ходит вместо него в обычную общеобразовательную школу — уж Серёжу бы точно не пришлось переводить на домашнее обучение — сидит за одной партой с Макаром, играет с ним в «Интеграле», а когда дома никого нет, любит его и поёт ему под гитару свои песни.       Но приснился ему совсем не Серёжа. Элеку приснился Мик. Правда, как это часто бывает во сне, выглядел и вёл он себя странно. Всадник в кольчуге и шлеме, в красно-белом сюрко, герб на котором больше всего напоминал белые цветы на красном фоне, остановился рядом и долго так стоял, глядя куда-то с высоты своего коня сквозь смотровую щель. Затем спешился, снял шлем, опустил койф и спросил, обращаясь, видимо, к Элеку, но по-прежнему смотря мимо него: «Как ты, малыш? Скучаешь? Прости, что так долго не приходил — меня вызывал бургомистр на совет. Давай я сыграю тебе!..» И прежде чем Элек успел ответить, что всегда скучает по Мику и очень хочет вновь услышать его саксофон, достал… нет, не саксофон — откуда он у рыцаря? — флейту. И заиграл. Очень красивую и очень грустную мелодию, какой Элек никогда раньше не слышал. А потом сел на коня и уехал. Элек хотел броситься за ним, крикнуть вслед, попросить подождать, не оставлять его одного здесь, но голоса не было, руки-ноги словно окаменели, и чёрное отчаяние поглотило его.       Элек проснулся в поту, с колотящимся сердцем. Вытер мокрое лицо рукой и сказал в пустоту своей комнаты: «Плевать! Микки, я всё равно буду с тобой!»