Относительно любя

— Как? - волшебник, кажется на секунду выпал из мира, но потом грубо отрезав, направился в камеру. Больше его здесь явно ничего не держало. - Можешь быть свободен. Отправляйся домой. Сергей остановился на пару секунд, обдумывая слова Виктора и поведения академика. Цоканье каблуков мужчины звонким эхом разносились по коридору, отражаясь от сцен, затем секундная тишина и щелчок ручки двери располагали к полному выпадению из мира в собственные страшные мысли. Лишь надрывистый, резкий смех, что был слышен пару секунд мельком возвращал в реальность, прежде чем входная дверь закрылась за учёным и появилась давящая тишина, отражающаяся белым шумом в ушах. Невольно даже начинаешь думать о том, насколько режущую и сильную боль в глотке приходится переживать, чтобы сыграть очередную роль на новой сцене, лишь бы вы жить в этом мире, но сейчас нужно думать явно не об этом. От одной только мысли о жалости к предателю становилось невыносимо тошно, но и понимание, что он может быть прав не делало лучше. Страшно становилось от осознания, что Дмитрий Сергеевич мог врать ему всё время, мог совершить всё то, что совершил. Его самый близкий и своеобразно любимый человек оказался гнилыми, словно какое-нибудь яблоко поздней осенью и жаждал власть над всем человечеством, пренебрегая людьми, словно куклами для достижения цели. И сам военный был одной из них. Был главной куклой в руках академика. От собственных мыслей солдата слегка тряхнуло, возвращая в реальность, и постояв ещё пару секунд, он направился на выполнение нового, неформального задания. Выходя из комплекса, майор поймал себя на мысли, что не имеет ничего против любых животных, но совершенно не помнит, чтобы у него когда-нибудь кто-нибудь был. Казалось, он бы с радостью завёл себе щенка овчарки или, может, крысу какую-нибудь, но почему-то никогда этого не делал. Весьма необычное животное инженера было откровенно жаль, ведь без хозяина ему бы пришлось голодать. Ужасная смерть для беззащитного существа. Всё же, в этом солдат нашёл даже какой-никакой плюс - он мог попробовать себя в роли хозяина, пусть и не собаки, как ему хотелось. Дорога до места обитания театрала заняла достаточно много времени, ведь адрес тот либо забыл сообщить, либо не захотел, но плутать словно слепой котёнок пришлось всё равно, знатно поднимая нервы майора и выводя того из себя. Сколько бы тот не мучился, место обитания робототехника найти всё же удалось.Открывая входную дверь маленькой квартиры оказалось, что он её и не запирал. Помещение нельзя было назвать чистым, но и грязным тоже, просто в нём творился некий хаос, тот же, что и в голове Петрова. Несмотря на это, в доме было весьма уютно, будто Сергей вернулся в родное пристанище, в прошлое, что было словно заблокировано в его голове. Неспешно прогуливаясь по помещениям по телу разливалось приятное и знакомое тепло, а на лице невольно появилась мягкая улыбка. Будто он уже бывал здесь когда-то, будто знал это место раньше, а Петров, зная о его возвращении, старался сохранить всё как было, как в какой-то детской сказке. Даже на душе становилось легко лишь от той мысли, что майором могут дорожить. Чем дольше длилась прогулка, тем четче создавалось впечатление, что найти что-то здесь может только Виктор непосредственно и более никто. Окружающий бардак был по своему родным, но также представлялся Сергею сложной головоломкой, не имеющей логического решения. Словно задачи из старых учебников алгебры. Всё же работа головой для мужчины всегда была тяжелее физической. Обходя скромное жилище в поисках всего необходимого, Сергей остановился, рассматривая столик рядом с кроватью мужчины. На нём было много фотографий его и Ларисы, в рамочках, оба счастливо улыбались, глядя сквозь стеклянный плен. Они были явно рады находится вместе, будто родственные души наконец сошлись. Почему-то на душе стало ужасно неприятно, словно её выворачивало наружу, раздирая грудную клетку и ломая рёбра. Военный с силой положил всё фотографии, даже разбил парочку случайно, полностью не контролируя свои действия, словно в кошмарном сне. Стало чуть легче, но невозможность объяснить собственный ненормальный поступок медленно угнетал, делая тяжелее даже воздух вокруг. Желая теперь лишь побыстрее убраться отсюда, Нечаев успокаивал себя мыслью о том, что Виктор больше никогда не сможет это увидеть: ни дом, ни фото. Животное оказалось найти легче всего. Конечно, как можно не заметить достаточно большую клетку и маленького хорька в ней, что так яростно пытается вырваться, издавая какие-то адские звуки прутьями своего плена? Сложнее оказалось найти его корм, ведь инженер, по всей видимости, либо до ужаса оригинально подошёл к его хранению, либо просто намеренно спрятал. Для чего именно - было загадкой века. Время тянулось бесконечно долго, а потому казалось, что только лишь спустя полчаса майору удалось обнаружить большой пакет с кормом в одном из кухонных шкафов. Дело оставалось за малым, но самым сложным. Нечаеву предстояло вытащить зверя из клетки и разобрать последнюю, чтобы легче было переносить её к себе в дом. Разобраться с клеткой оказалось довольно легко, но беря в руки животное на душе подозрительно ëкнуло. Маленький зверь на ощупь оказался довольно мягким и полным на вид. Хорь чем-то напоминал игрушку медвежонка, глазки-бусинки делали это немного неуместное сравнение лишь более сильным. Также, если приглядеться, в мордочке животного было что-то и от самого театрала. Они, грубо говоря, были похожи. Не зря говорят "яблоко от яблони", если данную фразу вообще можно применить к животному и его хозяину. Пока Сергей рассматривал хорька, что яростно извивался в его руках, тот начал лизать одну из рук мужчины. Возможно, если бы это был не питомец Петрова, можно было бы оценить данное действие как жест любви, но чутье подсказывало, что они оба никогда ничего не делают просто так, особенно если это что-то хорошее. Казалось, сейчас что-то должно случится, и случилось. Животное с силой стискивает зубы на руке военного, прокусывая кожу и добираясь до плоти. Резкая боль пронзила руку, но её всё же нельзя было сравнить даже с ножевым ранением. Мужчина быстро отцепил от себя наглую морду и хотя бы попытался перехватить тушу так, чтобы он больше не имел возможности кусаться. Добраться до собственного дома оказалось легче, чем представлялось. Заходя в родную квартиру, оставалось только поставить клетку, отпуская хорька в свободное плаванье по дому. Пиздюк, слезая с чужих рук, состроил такую морду, словно готов был разрушить квартиру и разорвать Нечаева прямо здесь и сейчас, но исчез в первые секунды на полу, уползая в неизвестном направлении с глупым хихиканьем. Нагадит где-нибудь, сто процентов. А ведь он подлеца спас от голодной смерти, ну что за благодарность..Но о нём можно на какое-то время забыть. Тело постепенно начинает приходить в норму, возвращая всё пережитые чувства в двойном, если не в тройном размере. Мышцы наконец расслабляются, отдаваясь ужасной тяжестью начиная от матушки и до самых пят. Мужчина устало вздыхает и разминает собственную ноющую шею. Он остановился на том, что хотел пойти и наконец отмыть от себя грязь, что ,кажется, смогла замарать даже его душу. Майор открывает дверь ванной комнаты и проходит внутрь помещения. Стягивая с себя остатки гражданской одежды, мужчина забирается в ванну и включает воду. Тёплые мелкие капли падают на голову, смывая всё, что было пережито, в слив. Режущая боль в мышцах слегка утихает и становится тупой, стягивающий всё словно веревками. Приятное тепло медленно растекается по телу, доходя до сердца и растворяясь во мраке души. Поток воды словно выбивает все мысли из головы мужчины, оставляя лишь звенящую пустоту. На несколько секунд голову разрывает ужасная боль, но она проходит довольно быстро, словно мигрень. Нечаев совсем не замечает, как после из носа начинает тянутся маленькая струйка алого цвета, размываемая водой, текущая сначала по подбородку, а после растворяющееся на шее и крепких плечах. Старые раны уже давно не могут открыться, но рубцы на достаточно светлой коже ноют почти каждую ночь. И сегодня не исключение. Может солдат и не помнит почти ничего, его, пусть и сильно модифицированное, тело, его плоть, помнят все ужасы пройдено войны. Даже подсознание то и дело пытается спроектировать тошнотворные картинки пережитого ада, но что-то уже давно мешает ему. Сам Сергей точно знает, сердцем чувствует, что что-то должно было произойти. Чувствует, но не помнит и это словно камнем давит на него сверху. Замерев в одной позе, военный полностью ушёл в себя отдаваясь той непроглядной тьме внутри, своим монстрам. Мысленно прокручивая все слова инженера, среди того творческого бреда всё же могли проскакивать здравые мысли. Он не может сомневаться, не должен, ведь Сеченов спас его тогда, на операционном столе. Но что может сделать одна жизнь против сотни, а может и тысячи? Ничего. Майор всегда убивал все сомнения еще в зародыше, и этот тоже хотелось раздавить, пачкая душу кровью и плотью, но, как бывает всегда, оно бы расцвело из ошметков с новой силой, заполняя всё пространство кровавыми цветами лжи. Он не должен так думать, он солдат. Безвольный солдат, чье тело и душа не принадлежат ему. Теперь это пугало. Бабочки в животе, кажется, сдохли уже давным-давно, так, что он даже и не заметил этого, храня теперь в себе лишь кучку разлагающихся трупов. Или ещё живут, жадно цепляясь за собственную жизнь и пожирая мужчину изнутри, желая как можно скорее добрался до сердца. Оба варианта, надо признать, были не самыми радужными, но что есть. Нечаеву уже давно не приходилось даже думать, надо просто брать и делать то, что сказали, не задавая лишних вопросов, а вместо этого машинально записывая их у себя на подкорке, словно заучивая и сразу забывая. Как бы то ни было, он беспомощен. Сейчас, осознавать это так поздно, это невозможно исправить. Никак. Он не значит ничего, кроме способа получения выгоды, его личность стерли уже давно и этого достаточно, чтобы понять суровость реальной жизни. Военному намного легче просто взять и запереться в своём сознании, создавая лишь ту картину мира, что хочет видеть он и его хозяин. Как бы не было неприятно осознавать, он всегда был на коротком поводке, не имея даже собственной личности. От таких мыслей становилось ужасно тошно и мужчина медленно сполз по стенке вниз, всё ещё оставаясь под тёплым дождём из душа. Даже вода больше не помогала стереть это всё, такую гадость можно только выцарапать ногтями, порвав грудную клетку и вытащив вообще все органы, стараюсь скорее добраться до израненной души, настолько глубоко проникли ростки сомнения. Сергей, надо признать, никогда не любил проявлять эмоции, особенно слабые, типа слез, но под струями воды он даже не заметил, как тёплая солёная капля упала с его лица, призывая последовать за собой ещё парочку таких капель, что смешивались с тёплым душем. Ранее горячая вода медленно, но верно становилось холодной, почти ледяной. Осознание, что майор истратил всю горячую воду пришло не сразу, ровно после того, как разгоряченную кожу обдало тянущей прохладой. Нехотя, всё же пришлось выползти из душа, толком не понимая, успел ли мужчина вообще вымыться, или нет. Он не помнил.. Полотенце Сергей взять забыл, осознавая это правда только после того, как принял душ, а потому пришлось быстро обтереться полотенцем для рук, после бросив его в стирку. Медленно доковыляв до спальни, мужчина натянул на себя свежее бельё и упал на кровать, утыкаться лицом в подушку. Всё тело ужасно ломило от той адской нагрузки, что пришлось пережить. Всё же ебашить роботов направо и налево было достаточно непростым занятием, особенно столь продолжительное время. Предатель был прав как минимум в одном — майор ничего не значит ни для академика, ни для бабки, ни для кого либо ещё. Пустая оболочка, созданная лишь убивать неугодных. Полностью игнорируя боль в мышцах, Сергей вырубился почти сразу, не давая пучине тяжёлых серых мыслей и шанса даже на зарождение. Никаких снов он не видит уже давно. А видел ли вообще? Это явно стало пережитком беспокойного прошлого, что эхом отдавалось в глубине сознания, не позволяя сосредоточиться на себе, но оставаясь белым шумом на фоне серого настоящего. *** Укол, как он и думал, и правда вкололи. До этого в край ослабленное тело и нервная система дали о себе знать, даже после простого успокоительного мужчина совсем не мог двигаться. Руки мелко тряслись, он это чувствовал, но сделать ничего не мог. Оставалось лишь смирно лежать в настолько надоевшей позе, что мышцы около получаса назад начали неумолимо ныть и тянуть, призывая наконец хотя бы перевернуться. Грязно серый потолок, усыпанный непонятными пятнами, похожими на пролитый кофе, за всё это время уже порядком надоел, а пружины жесткой койки больно впивались в ребра даже через слои одежды, оставляя после себя синеватый прекрасный цветок в каждом месте соприкосновения. Живот болезненно скрутило, словно сжимая всё внутренности в тугое кольцо, пытаясь вывернуть наружу. К горлу медленно подступала тошнота, противным липким комом оседая где-то под языком, отчего мужчина поморщился. Встать просто не было сил, тело сковали даже не успокоительные. Усталые от всей утренней беготни мышцы адски жгли и болели, словно уставший мозг решил использовать их для нормального функционирования, медленно пожирая, но продолжая работать на износ, любезно прокручивая все произошедшие события в мельчайших подробностях, заставляя думать. Ноги свело белым шумом, словно мельчайшие иголки по одной вонзились в светлую кожу, лишая любой возможности встать. Потолок как будто начал опускаться, норовя скорее раздавить, размазать по полу и помочь исчезнуть бедному слуге-шуту, избавляя от мучительных страданий гордо-холодного одиночества в темной комнатушке. Глаза от напряжения начало пощипывать, а потому пришлось немного проморгаться, сгоняя всю влагу, смутно напоминающую стеклянно прозрачные слезы, в уголки глаз. Дверь камеры противно скрипнула и хлопнула, извещая о прибытии нового посетителя в скромные тюремные покои. Виктор почти инстинктивно зажмурился, делая вид, будто спит. Глухой звук приближающихся шагов. Тяжелая и горячая рука ложится на грудь инженера и тот резко выдыхает, распахивая глаза, смотря со всем возможным вызовом на гостя. Перед ним неизвестный мужчина, явно местный работник, хищно улыбается, слегка прикусывает нижнюю губу в предвкушении представляющий, что будет делать дальше. Грязные фантазии почти можно увидеть в глубоких недрах липко тёмных глаз, если присмотреться, Виктор уверен. Рука медленно опускается ниже, скользя по одежде и Петров собирается было возразить, но захлёбывается на полуслове и замолкает, пытаясь отдышался и заставить поганое тело работать нормально. Полные ненависти и презрения глаза судорожно мечутся от лица к руке мучителя, пока та не останавливается на резинке штанов. Усталый мозг в панике пытается придумать хоть что-нибудь, пока сам мужчина не без труда хватает насильника за руку почти машинально, пытаясь остановить. Сил совсем нет, а обе руки всё ещё мелко трясутся, поэтому пришедший легко выбирается из чужой хватки. Страшно, до ужаса страшно, но успокоительное не позволяет мышцам напрячься, а голове думать здраво. У самого горла образуется мерзкий ком ожидания ужасного, неизбежного. Тем не менее, полное понимание медленно убивает, пожирая целиком, тщательно пережевывая каждую клеточку организма острой пастью чего-то животного, настолько древнего, что толком не разобрать. Он явно больше не собирается ждать, он хочет взять то, зачем пришёл. От жара чужого тела становится тошнотворно, ненависть и страх, смешиваясь в одну густую кроваво-алую массу, призывают захлебнуться в нахлынувших эмоциях, остриём ножа прописывая но корке мозга собственную ничтожность и слабость. "Нет, я не такой, я лучше их! " - почти кричит слабое сознание, но двойственные ощущения от желаемого и происходящего разрывают изнутри. Грудная клетка болезненно сжимается, пытаясь подавить навязчивый всхлип, рёбра словно ломаются и раскрываются, неумело пародируя крылья ангела-спасителя, обнажая бешено бьющееся сердце. О, будь у него шанс на искупление, из него получился бы прекраснейший из всех кровавый ангел. Робототехника довольно легко приподнимите за бёдра, быстро стаскивая штаны вместе с нижним бельем, затем вновь опуская на кушетку, словно тряпичную куклу. Петров в ответ не может сделать ничего, даже просто сжать челюсть не удаётся из-за насильно расслабленных мышц. В попытка судорожных втянуть воздух носом, инженер снова захлебывается им, ломаясь изнутри от каждого жадного прикосновения. Мужчина перед ним почти дьявол во плоти, но где-то в глубине сердца рождается вязкая ненависть к самому себе лишь просто потому что, расползались от места зарождения тонкими лозами, сплетающими плоть и кости, распускающимися пышными грязно-желтыми бутонами гвоздик. Он вырвет мерзкие цветы даже ценой дрянного тело и израненной души, выколет себе глаза, преподнося подарком своему мучителю, лишь бы не чувствовать больше эту тягучую жаркую боль. Мужчина напротив усмехается, быстро расстегивая ширинку. Глаза напротив словно горят в темноте, излучая лишь звенящую пугающую похоть. Под этим мерзким взглядом остаётся лишь судорожно просить несуществующего Бога о милости и прощении, прекращении таких пыток. Гость милосердно сгибает затекшие ноги, сильно прижимая их к груди инженера, словно успокаивая перед пугающим грядущим. Спустя время дверь захлопывается и мужчина уходит. Его ад закончен, но он не уверен, что это надолго. Виктор с трудом находит в себе силы приподнялся и сесть на кровати, наклоняясь вперёд. Тело до сих пор трясёт, на глаза подступают горячие капли слез. Хочется рыдать, но страшно даже просто открыть рот, вдруг кто сможет услышать крик души? Он не может пасть ещё ниже, это слишком. В животе будто затянули тугой узел, а осознание, что это может быть голод, а не та смесь тупых и липких эмоций, приходит не сразу. Медленно сжав руки в кулаки, инженер приоткрывает рот и наконец вдыхает им. Воздух неприятно бьет по горлу, словно разрывая изнутри все легкие, желая раскрыть грудную клетку, а сам мужчина резко сгибается пополам и его рвёт на пол. —Блядь..- шепот, полный безысходности, отражается от стен, звоном расходясь по комнате. С трудом приходится заставить себя разогнуться,опираясь руками в самый крах железной койки. Легче явно не стало. Узел затягивается туже, а в горле остается мерзкое послевкусие рвоты. Даже после этого тошнота никуда не уходит, не становясь слабее даже на толику. Руки всё ещё мелко дрожат, выводя из себя. Шумно и нервно вздыхая, робототехник натягивает одежду обратно, болезненно шипя от любого движения. Внутренние органы саднят, а кишка болит и жжется так, будто он порвал что-то внутри. Петров ложится обратно, прикрывая глаза и стараясь поскорее уснуть, чтобы не чувствовать хотя бы голод, почти буквально пожиравший изнутри. Перед глазами предательски всплывает образ мужчины, а на теле до сих пор чувствуются прикосновения потных ладоней, заставляя желать содрать с себя кожу и отсоединить мясо от костей. Проклятое тело настолько мерзкое и грязное, что он в жизни не сможет соскоблить с себя это липкое чувство вины и позора, легче убить себя, чем справится с этим. Он уже морально убит и опустошен, а ведь ещë не прошло и дня. Глаза и щеки щиплет от солёных дорожек слез, всё ещё хочется уткнуться лицом в подушку и выплакаться, но каша их эмоций застревает где-то в горле, перша, но не двигаясь дальше. Хочется разодрать глотку, вырвать трахею к чертовой матери и разорвать сонные артерии, забрызгивая всё вокруг кровью, словно холст краской. Ничего не закончится, он тут навечно. Это будет происходить каждый день, никто не придёт ему на помощь, сколько бы тот не орал и не брыкался, пусть хоть голос сорвет. Остаётся только надеяться, что майор Нечаев всё же придёт за ним, вытащит из этого ада, но эта слабая надежда равносильна соломинке, за которую хватается инженер в попытке не утонуть в пучине безысходности. Плевать он уже хотел на «Коллектив», на мёртвых людей и прочее. Всё явно было зря. В комнате раздаются несколько тихих, надрывистых смешков, что эхом отражается от холодных бетонных стен и бесследно пропадают где-то в помещении. *** Сразу после пробуждения к горлу подступил мерзкий тошнотворный ком, ещё до того, как мужчине удалось разлепить глаза. Почему-то перед глазами предстал расплывчатый силуэт инженера, от чего стало ещё хуже. С трудом разлепив веки, Сергей открывает глаза. Яркий свет солнца, чьи лучи с лёгкостью пробиваются через незашторенные окна слепят и обжигают глаза. Жмурясь, военный поднимается с кровати, не обнаруживая домашних тапочек, но при этом спотыкаясь о нечто рядом с кроватью. Как оказалось позже - неопознанным объектом являлась какая-то мягкая детская игрушка, служащая в этом доме лишь украшением, чудом оказавшаяся рядом с кроватью и под ногами майора, и, скорее всего, приталенная хорьком. Не найдя само животное на месте преступления, Сергей медленно поднимается с кровати и, шаркая ногами по ковру, направляется на кухню. Он никогда не ест по утрам, он ненавидит кофе, но, тем не менее, ставит чайник и тянется в шкафчик за хлебом, чтобы организовать скудный бутерброд. Мысль о животном проскакивает где-то под коркой сознания и военный, порывшись в вещах, берёт его миску и насыпает корм, ставя еду пиздюка на пол. Чайник протяжно пищит и возвращает в реальность, вынуждая быстро заварить себе чашку какого-то дешёвого растворимого кофе, садясь за стол. В голове совершенно пусто, с трудом можно вспомнить произошедшее вчера, но непонятная тревога с самого пробуждения теплится где-то на окраине сознания. Уж лучше, если честно, и не вспоминать. От ярких картинок трупов перед глазами начинает подташнивать, полностью отбивая аппетит. "Оно и к лучшему" - думает Нечаев, откладывая бутер в сторону. И когда только он успел его сделать? Мужчина делает большой глоток содержимое чашки, язык и горло обжигает кипятком, а во рту остаётся мерзкое горькое послевкусие, но сейчас на это почему-то всё равно. Мыслей либо нет вообще, либо все они сходятся на предателе и его словах, что медленно выводит из себя. —Как ты уже должен знать, вся верхушка понимает, что каким бы не был сплоченным советский народ, объединение их всех в один общий разумом, где всё равны приведёт к необратимым последствиям, а потому каждый из них хочет быть "ровнее", чем простые труженики. - медленно прокручиваются в голове слова инженера. Желая выкинуть ещё один фокус, мозг проецирует перед глазами лицо Виктора, являющейся одновременно и чётким и безликим. Одновременно он и не он. Инженер победно улыбается, почти скалится, продолжая — Каждый готов на что угодно и всём совершенно плевать на народ. Вчера майор ещё не до конца понимал всё, что произошло и всё, что было сказано, находясь будто в тумане. Сегодня же у мужчины есть возможность обдумать всё нормально. Прошло достаточно времени до того, как он понял, что именно имел в виду инженер, мерзкая жидкость в чашке давно успела закончится и сейчас военный крутил в руках пустую кружку из-под кофе, переваривая информацию. Слова Виктора могли значить только одно — то, что Дмитрий Сергеевич, почти его отец, никогда не желал помощь народу, он хотел лишь объединить их в одну целую массу, давая ложные надежды и мнимую свободу, а на самом деле манипулируя всем стадом, как ему заблагорассудится. Он даже раздал всей партии ложные бета-коннекторы, лишь бы те не заподозрили подвох и не были выше, чем он. Он - единственный, кто имел реальную власть над «Коллективом» и людьми, он создал все условия, чтобы всё так и оставалось, чтобы обезопасить себя. А выкрики Виктора в театре? Получается и в роботах изначально был заложен боевой режим, который и правда не собирались использовать лишь на территории СССР? Петров лишь активировал его, желая привлечь внимание к происходящему, к Сеченову непосредственно. Звучит, конечно, благородно, но не отменяет того факта, что благодаря предателю погибли тысячи, а то и сотни тысяч людей. Что бы он ни говорил, убийцы нет прощения. Если весь тот бред правда?.. Нет, нет и ещё раз нет. Такого не может быть, Дмитрий Сергеевич не такой. Он спас его на операционном столе, он не может так относиться к людям, Петров просто лжёт! Только от мысли о подобном от гнева сводит челюсть, а кулаки сами сжимаются и разжимаются. Черт, как он вообще мог подумать так об академике Сеченове? Просто немыслимо! Как только мерзкому предателю удалось заставить его так думать? Не контролируя себя полностью, Сергей с силой бросает кружку в сторону и та с грохотом разбивается об пол, разлетаясь на мелкие осколки. Петров явно заслуживает то, что переживает в своем заключении. Минуты тишины, прерываемые лишь тяжелым дыханием в попытке успокоиться, проходят мучительно долго. Настенные часы размеренно тикают, но их звук почему-то становится слышен только сейчас. Глубоко и рвано вздохнув, майор нехотя встретить идёт за веником. Поздний вечер и Нечаев вновь сидит на кухне, но уже с кружкой крепкого черного чая, неизменно горячего. Даже злополучный утренний бутерброд из хлеба и колбасы до сих пор лежит на краю стола, есть не хотелось от слова «совсем». В такие моменты особо остро ощущается понимание того, что он один. Абсолютно один, у него ведь даже друзей нет, лишь работа. Невольно вновь возвращаясь к мыслям о словах инженера, майор хмыкает. Он же, вроде, уже всё решил. А что, если всё же Петров прав? Его слова слишком правдоподобны и слишком сходятся с действиями академика. Не зря же ему так срочно понадобились настоящее бета-коннекторы, который не были уничтожены, противореча отчёту Сеченова об этом. Что, если Виктор прав? Мир не рухнет, если это так, и, если конечно, не считать внутренний мир Сергея. Предательство от единственного близкого человека - явно не то, чего он ожидал, на что надеялся. Но жизнь, растрёпанная блядь, вряд ли когда-нибудь будет играть по правилам, поэтому всем плевать на это. Петров может быть прав, его не во всём, не везде.. Но он прав и военный больше не может этого отрицать, как бы не было больно. Одно понятно точно — он должен вытащить Виктора и узнать у него правду. Его правду.