«Ах, какая пропажа — пропала зима! Но не гнаться ж за нею на север? Умирают снега, воды сходят с ума, И апрель свои песни посеял. Ну да что до меня — это мне не дано: Не дари мне ни осень, ни лето, Подари мне февраль — три сосны под окном И закат, задуваемый ветром.» Юрий Визбор «Три сосны».
Заблудиться в трех соснах — не суметь разобраться в чем-либо простом, несложном. Толковый словарь русского языка.
Швейная игла используется для обычного ручного шитья; имеет острый кончик, круглое ушко и среднюю длину. Модели с двойными проушинами способны удерживать две нити, сводя к минимуму трение ткани. Определение швейной иглы.
Действующие лица: Брелина Марион, её родители и окружение, Довакин(ы). С детства Брелина росла спокойным и немного замкнутым, немногословным ребёнком. Однако никто из взрослых, бывших хорошо знакомых с ней, не сказал бы, что с ней всегда было очень легко. Помимо всего прочего девочка была ещё и умной и рано научилась говорить, хоть и предпочитала больше молчать и слушать, — и в числе используемых ей слов было слово «нет». — Ты ещё маленькая, чтобы что-то решать! — строго заметила ей няня, бывшая в их семье уже давно и почти не считающаяся кем-то посторонним. Скорее уж одной из многочисленных родственниц, которых принято считать своими и чьё мнение в кругу семьи было небезразлично — И к тому же, ты ещё маленькая. Девочка промолчала и внимательно слушала говорившую, ничем не выдавая свои мысли — по этому поводу или относительно чего бы то ни было. Тётушка осталась довольна: как ни крути, а все любят послушных детей, которые молча слушают то, что им говорят взрослые, будь то богатые или бедные, эльфы, люди, аргониане или каджиты. Правда, непонятно было, что по этому поводу думает ребёнок, — но занятый своим воспитательным процессом взрослый даже не думал о таких мелочах. Взрослый должен говорить и поучать, ребёнок — молчать и слушать, разве может быть иначе? И потом, дети ещё маленькие и ничего не понимают и не знают, а взрослые желают детям только добра. Никто из взрослых никогда ещё точно не знал, о чём и когда может думать ребёнок. А дети рано или поздно вырастают — и говорят уже просто от своего имени, а не от имени «самих себя-бывших детей». «Нет». — вот что говорит каждый вырастающий ребёнок, и никто не может помешать тому факту, что дети вырастают. Это им всегда разрешается — и они сами могут представить себе, что их взросление как-то зависит от них самих. Сколько маленькая Брелина помнила себя, вокруг них расстилалась пепельная пустошь, робко, неуверенно, но тронутая жизнью. Жизнь, окрашенная в её любимые цвета, — розовый, жёлтый и коричневатый, присутствующие повсюду и меняющиеся каждый день, и, конечно, фиолетовый как самый любимый — была прекрасна, и в большей степени из-за наблюдательности, ума и мечтательности маленькой девочки. Когда ей было не с кем играть или не хотелось никому доверяться, — она предпочитала думать или вести дневник, а потому и не скучала никогда. Но вести дневник было опасно — его могли найти, а каждый знает, что происходит с дневниками, найденными кем-то другим и потерявшими своего хозяина. Пусть там были записаны и совершенно безобидные, трогательные детские истории, но они принадлежали только ей, Брелине, и больше никому. А вокруг насколько хватало глаз, простиралась жизнь, которой не мешала даже пустыня, — а значит, каждый мог увидеть то же самое, что и маленькая эльфийка, только не на страницах её дневника, а своими глазами. Значит, оставался только один выход, — шитьё. Вернее, вышивание, — уже хотя бы потому, что девочке и молодой девушке позволяется и совершено естественно увлекаться шитьём, а ещё — никто ничего не заметит, кроме вышитых узоров. Вышивка, ложащаяся на ткань — это что-то вроде зашифрованного дневника, послания самой себе, которое можно показывать всем и которым можно хвалиться, — и истинный смысл которого всё равно никто не поймёт. Девочка сидела в своей комнате, или в гостиной, или у окна, склонившись над своим неизменным шитьём. А вокруг сновали слуги, ходили взрослые, проверяя, правильно ли идёт жизнь в их огромном родовом именье, начинается ли каждый новый день по плану — или даже сам дарованный Азурой день стоит призвать к ответу, изредка заходили чьи-то дети, смотрели на маленькую Брелину и что-то говорили, а потом их уводили или они уходили сами. Сменялись дни и ночи, сменялись сезоны, — а маленькая эльфийка всё так же сидела за своим шитьём. Добившись исполнения своей мечты — чтобы её оставили в покое — она успокоилась и даже позволяла себе быть милой и доброжелательной со всеми окружающими. Потому что теперь у неё было её шитьё и ей было куда вернуться, когда наскучит лощеный, правильный на чей-то взгляд мир её родителей, для которых, должно быть, самым главным в жизни было соответствовать. Она не разделяла большинство их верований и убеждений и не видела повода гордиться тем фактом, что они пусть и совсем немного, но относились к великому дому Телванни. «Чем меньше нам дано, тем больше мы с этим носимся. — с раздражением думала девушка по поводу всех стараний родителей соответствовать. — Интересно, а настоящие Телванни такие же зацикленные на своей фамилии и происхождении или нет? Не знаю и не хочу знать.» Отрываясь время от времени от своего шитья, девушка не могла не заметить, что временами что-то явно было не так. Например, когда их молодая служанка, работающая на кухне, вполголоса обсуждала что-то с кухаркой, пока они думали, что их никто не слышит. — Да нет, я уже всё решила. Сейчас не время. — говорила служанка каким-то сухим воспалённым голосом. — Подумай ещё раз, прежде чем избавляться от него! — уговаривала её кухарка - Времена изменятся, и когда родится ребёнок, ты поймёшь, что всё было не так уж и плохо. Потом он будет расти, пройдёт время, и будет гораздо легче. А жить всегда было трудно. — Да нет, Аль, сейчас действительно не время для того, чтобы рождаться. — возразила молодая горничная — Жизнь не принимает новых прибывших, как беженцев из небытия. Беженцев никто и нигде не любит, ты хорошо знаешь это. Те, кто уже родился — те, так и быть, могут продолжать жить, раз уж начали, а новых она не принимает. Куда я ребёнка дену? Куда я сама пойду? Брелина стояла за дверью, не дыша и пытаясь понять, что она только что услышала. Она уже многое знала о жизни и о смерти, о родах и о беременности, но большей частью из книг, которых у них всегда было великое множество, поэтому то, что она услышала только что, было для неё просто ужасающей неожиданностью. — Я не буду пить никакие зелья, — продолжила юная горничная каким-то незнакомым тоном, — на это уйдёт время. Да и к тому же, после зелий я буду болеть некоторое время, а хозяева ничего не должны знать. И никто другой не должен знать, кроме тебя. Смерть того, кто даже ещё не родился — это не повод для того, чтоы об этом говорили. А если сделать вид, что чего-то нет — в конце концов, оно попросту исчезнет и всё будет, как раньше. Я просто уговорю его, чтобы он исчез, рассосался во мне вместо того, чтобы расти дальше. Как пришёл — так и уйдёт. — Но ведь это… — потрясённо овтетила другая служанка, по всей видимости, зажав рот рукой. — Ничего. Вообще ничего. И даже не «это», потому что «этого» просто нет. И не было, и не будет никогда. Испокон веков в некоторых племенах существовал обычай — уговаривать детей в утробе матери не рождаться, когда семья и всё племя переживали трудные времена. И ребёнок просто исчезал, словно его никогда и не было. — Но подумай, как же так… Ты ведь одна! — Вот именно, я одна. — ответила молодая женщина таким голосом, что о него, казалось, можно было порезаться — У меня нет никого. Даже племени. Была только молодая горничная, которая, словно между делом и между выполнением своих повседневных обязанностей рассказала о своей жизни шёпотом тому, у кого не было ни названия, ни статуса, ни имени, ни будущего. И то, что могло стать ребёнком и получить хоть какой-то шанс на жизнь, которая, возможно, могла оказаться не такой уж и ужасной, просто исчез, растворившись в теле своей матери. Брелина, время от времени отрывающаяся от своего шитья и обращающая внимание на то, что её окружало, заметила странные вещи, произошедшие со служанкой, и отнесла это на счёт магии Телванни, которая в их доме, казалось, просто витала в воздухе. Её родители и представить себе не могли, что значит — жить без магии или просто быть похожим на тех, кто этой самой магией не владеет. И непонятно, чего в этом было больше и что было для Брелины самым неприятным: показуха её родителей, которые во что бы то ни стало хотели быть ближе к архимагистрам, хотя настоящего родства там было настолько мало, что его поиск стал бы поистине ювелирной работой — или то, какими они должны были быть и, что самое неприятное, что требовалось от неё самой. Ведь теперь она уже стала почти взрослой, — а значит, отсидеться в своей комнате, прикрываясь не преходящей любовью к шитью и к книгам, ей бы не удалось. — Надеюсь, ты понимаешь, дорогая, что ты не можешь просидеть всю жизнь в своей комнате за шитьём! — сказала как-то раз мать за поздним завтраком, когда кроме них двоих в комнате больше никого не было — В нашем роду все были непревзойдёнными зачарователями, как и подобает прирождённому Телванни! Пусть родство у нас и довольно дальнее, мы всё равно должны соответствовать тому, кем мы должны быть. У всего на свете есть своё предназначение, я тебе про это ещё с детства говорю. А если пытаться сделать выбор там, где всё и так очевидно и выбирать просто нечего, то ты можешь в трёх иголках заблудиться, дорогая. — добавила мать, явно довольная своей шуткой. — А вообще, это очень хорошо, что ты умеешь шить: с тобой никогда не приходилось тратиться на наряды, ты была такой непохожей на своих сестёр, которым постоянно нужно было покупать новые ткани и шить платья на заказ, потому что они отродясь иголку в руки не брали. Царственной походкой мать уплыла из гостиной, и казалось, что всё — и её походка, и даже само молчание говорили о том, что она победила в чём-то, а теперь торжествует. Что и говорить, не самые лучшие отношения в семье, пусть даже и состявшей из ярых приверженцев магии и считающей, что без неё нельзя прожить и дня, даже если ты ей и не пользуешься. «А ещё — это я перешила твоё порвавшееся на самом видном месте любимое старое платье, которое ты так любила, мамочка. — подумала Брелина с внезапной и неожиданной даже для неё самой ненавистью — Потому что несмотря ни на что — ни на то, кто мы, ни на то, на кого похожи, — дела у отца сейчас идут не очень-то хорошо. А тебе нужно было какой-то красивый и оригинальный наряд, чтобы пойти изменять моему отцу. Или ты думала, что я ничего не поняла и не заподозрила? Нет, мамочка, твоя младшая дочь вовсе не так глупа, как тебе кажется и как, возможно, тебе хотелось бы. И нет, если я и проводила почти всё свободное время за шитьём, это не значит, что я в трёх иголках заблудилась и ничего за нитками не вижу. Я теперь могу сплести, сшить, запутать и распутать всё, что угодно.» А платье изменницы было и правда красиво. Брелина вышивала его без устали, днём и ночью, отрываясь лишь ненадолго. И все свои чувства она вкладывала в ровно укладываемые стежки, которые ткали на платье влюблённой в чужого мужчину женщины солнечный свет и ветер, дороги и тропинки окрестностей Блэклайта и далёкого, никогда не виданного юной эльфийкой Солстхейма. Там в воздухе летали хлопья снега, смешанные с пеплом Красной горы, отчего воздух казался розоватым, а Солнце, — совсем не такое, как у них, в Блэклайте, а настоящее и словно не соблюдающее никаких светских правил и приличий, предписанных небесным светилам над большими городами и славными Домами. И Солнце там садится в море, когда на небе уже взошли огромный и уверенный Массер — и маленькая, жмущаяся к нему в поисках защиты Секунда. Нарядная мать, выглядевшая в перешитом старом платье, как в роскошном и совершенно новом, отправилась на якобы деловое свидание, пользуясь длительным отсутствием своего мужа, — а потом вернулась похорошевшей, улыбающейся и тихо счастливой. Младшая дочь вспомнила, о чём она думала, перешивая её платье и что именно означали каждая вплетённая нитка, каждая стёжка и каждый узор — и почувствовала себя причастной. Она совершенно не чувствовала себя виновной в том, что дела в их семье идут плохо, причём, судя по всему, не только в том, что они все могли знать, и даже была готова порадоваться за свою мать. Она — просто швея, просто творец чего-то нового из безнадёжно устаревшего и ветхого. И не её вина, если кто-то использует её искусство для каких-то своих, возможно, низменных, целей. Она, Брелина, отвечает за саму себя и своё высшее искусство, равняясь с самими даэдра и становясь творцом, и она не отвечает за то, что люди потом делают с её… талантом. Она не запутается в нитках, как когда-то давным-давно, будучи маленькой девочкой, и в трёх иголках она не потеряется тоже. По мере того, как Брелина всё больше и больше времени проводила за шитьём, делая из старого и давно отжившего новое и живущее второй жизнью, отношения в семье, и без того переживающей не самые лучшие времена, становились всё более натянутыми. Но не из-за постоянно отсутствующего и пытающегося заняться семейными делами отца и даже не из-за нового счастья матери, пришедшего к ней вместе с новым платьем от её дочери. Временами девушке казалось, что преступное счастье своей матери на самом деле устроила она, но она предпочитала не думать об этом. Она не имеет права лезть в отношения и дела своих родителей, и если она просто слегка перешила старый наряд своей матери, это ещё ничего не означает. А если она окончательно опозорит свою семью, так тянущуюся к Телванни и стремящуюся подражать им во всём своим равнодушием к магии, то она хотя бы сможет выйти замуж за какого-нибудь тихого, спокойного, уважительного и вежливого парня, с которым они сразу полюбят друг друга и будут идти по жизни вместе. Отставив в сторону бокал со сладко-терпким багровым соком коммуники, Брелина закрывала глаза, щурясь как сутай-рат на пламя очага, и начинала мечтать. Вот уже прошли годы, а они по-прежнему идут по жизни рука об руку, и линии их судеб переплетаются, как стежки, вышитые на ткани. Большое-пребольшое полотно их жизни, вышивка Брелины расцвечивает его яркими красками и сшивает расходящиеся половины полотна прежде, чем они окончательно порвутся, а на месте сшитого пореза или разрыва радостью, прошлыми победами и общими воспоминаниями расцетают узелки, цветы и узоры. У неё, Брелины, никогда не закончатся нитки, незаметно вплетаемые в нити судьбы, и неизменные три иголки — для тонкой вязки, разметки и для шитья — которые она всегда носит с собой в маленькой шкатулке из прочного хитина, потемневшего от времени и доставшейся в подарок от давно умершей бабушки, никогда не сломаются, не затупятся и потеряются. И даже если она когда-нибудь бросит шить, она всегда сможет найти, чем радовать своего любимого. *** Известие о том, что Брелина хочет поехать учиться магии в Скайрим, произвело в кругу семьи неоднозначное впечатление. Родители переглянулись с победным видом, довольные тем фактом, что их девочка всё-таки решила вспомнить о том, что она тоже Телванни, и что в некоторых случаях степень причастности совсем не важна, важен уже сам факт причастности и принадлежности, — а сёстры просто радовались тому, что наконец-то в их скучной жизни будет какое-то разнообразие. Пусть даже это и просто отъезд младшей сестры в другую провинцию. Потом они будут скучать по ней, писать друг другу письма и спрашивать, как им теперь живётся — но это уж потом. И пускай идея отправиться в коллегию Винтерхолда изначально принадлежала родителям, а не самой Брелине. — теперь, когда они наконец пришли к такому удачному соглашению, довольны были все. И один из последних вечеров, когда все были под одной крышей, прошёл очень хорошо. Средняя сестра была рада тому, что ей больше не придётся носить старые вещи, доставшиеся от кого-то другого и старательно и заботливо перешитые для неё младшей сестрой. А если она к тому же ещё и удачно выйдет замуж, никаких проблем у неё точно не будет. Ни с новыми платьями, ни с новой жизнью, ни с новыми горизонтами, знакомствами и увлечениями. Она вовсе не была капризной или злой от природы, — просто она любила новое, сделанное из нового, а не новое, сделанное из старого. Никогда не учитесь шить, и не шейте никогда, иначе всю жизнь старое перешивать будете, а нового никогда не увидите. Новые вещи, новые впечатления, новая жизнь — всё это будет оставаться другим, кому хватило сил не заниматься «девичьей забавой», кто не посвящал своё время тому, что «полезно и потом пригодится». Ни новой одежды никогда не наденешь — ты ведь умеешь шить, перешьёшь себе из старого, тебе-то новое зачем? Ни тебе новых впечатлений — сиди себе на своём месте, как паучиха в своей паутине, и латай её в надежде, что рано или поздно в неё кто-то — или что-то — попадётся и останется. Со временем придётся латать и зашивать и прорехи, сделанные на твоей жизни. Мужчина, который тебе нравился, ушёл гулять с твоей сестрой, — а тебе оставалось только пожелать им счастья. А чего тебе тогда хотелось сделать на самом деле? Может, сшить сестре в подарок самое лучшее и красивое платье, в котором она никогда не сможет забыть про то, что вольно или невольно сделала со своей младшей сестрой? Может, «забыть» одну из трёх иголок, случайно оставленную в платье для более удачливой сестры? А пока сестра будет колоться об иголку в платье, которое она не сможет снять, бывшему избраннику можно было бы хлёстко невзначай показать, кто здесь на самом деле был лучшим — и дать ему понять, что он ещё мог бы попытаться вернуть всё, как было, но только это уже никому не нужно. Но ничего этого не нужно. И оно не случится никогда. А у тебя ведь уже есть твоё шитьё, верно? Твоё самое любимое занятие? Оставь других создавать себе новую жизнь, — а сама садись в угол и терпеливо перешивай старое, чтобы оно выглядело, как новое, с прорехами, вкрашеными вышивкой и узорами. Перешивай — а лучше сшей себе свою будущую жизнь, а заодно перешивай и сами воспоминания и свою судьбу, чтобы однажды почувствовать в руках нетронутую, отдохнувшую, богатую, чистую ткань. Шей, чтобы некого было ненавидеть за бедность и простоту, за примитивность взглядов своей семьи. Ведь зачем тому, кто умеет шить, нужно что-то новое? Брелина прибыла в коллегию магов Винтерхолда глубокой осенью. Было холодно, и со стороны моря Призраков днём и ночью дул пронизывающий ледяной ветер. Непонятно когда и как выпавший снег лежал на земле, и неизвестно, выпадет ли снег за всю зиму, потому что его бы просто сдуло ураганом. В маленьком городке, который можно было назвать таким разве что из жалости, все двери и ставни были плотно закрыты, и неизвестно, поднимался ли дым над крышами или нет, потому что его тут же уносило ветром. Изредка бродя по пустынным улочкам полуразвалившегося города, который, казалось, вот-вот пронизывающий ветер сдует в море Призраков, данмерка слушала вполуха сетования местных по поводу приезжих, магов из коллегии и самой коллегии, в самом существовании которой они видели какой-то злой умысел всех даэдра сразу, и кто-то пару раз обмолвился о тёмном эльфе в хитиновой броне, который одиноко бродит по берегу моря Призраков, словно ищет кого-то — или просто не знает, куда ему идти. Эта новость была единственной интересной из всех тех, какие недружелюбные жители рассказывали время от времени, словно показывая свою недоброжелательность ни в чём не повинной Брелине. — Я слышала, стражники рассказывали что-то о данмере в хитиновой броне, ты не знаешь случайно подробностей, что там проиходило? — стараясь быть как можно более вежливой, спросила Брелина у алхимика. — Да не знаю. — равнодушно ответила алхимик, уставшая женщина средних лет со следами увядшей красоты и такой же увядшей фигурой, из-за чего сама женщина напоминала увядший садовый цветок — Говорили, что какой-то эльф, из ваших, серокожих, слонялся без дела по берегу моря Призраков, а потом куда-то пропал. Может, просто ушёл. Вообще-то мне нет ни до кого дела, здесь у людей и своих хлопот хватает. Обеспокоенная и заинтересованная, юная волшебница поднялась на мост и оттуда долго всматривалась в море Призраков, которое никогда не замерзало, даже во время этой вечной зимы. Ветер выбивал слёзы из глаз, но она так никого и не увидела: на многие мили вокруг берег был полностью безжизненным и не было ни единого признака того, что там кто-то оставался — живым или же… мёртвым. Потом юная Брелина долго не могла согреться, словно в этот странный день, холодный, как и все предыдущие и последующие, кусочек льда из моря Призраков попал ей в сердце и так и остался лежать там нетающим кристаллом. Неправда, что долгая прогулка по морозу может пробудить аппетит: у данмерки она вызвала только усталость, расстройство, чувство одиночества — и ощущение какой-то странной неправильности чего-то, происходящего или уже произошедшего. Юная ученица вошла в холодное здание коллегии, зябко кутаясь в свою старую и неоднократно перешитую мантию, на которой единственным, что оставалось целым и неизменным, было её зачарование. Со стороны могло показаться, что из всех студентов она была самой нарядной и богато одетой, в роскошной мантии, украшенной вышивками и узорами, но только сама Брелина знала тайну и причину возникновения этой красоты. Поэтому как только в коллегии ей выдали самую обычную мантию ученика, она сразу же надела её — а ту, роскошную, которую она привезла с собой из Садрит Моры, она убрала в шкаф и предпочитала никогда о ней не вспоминать. Просто она умела шить и вышивать, и была настоящей мастерицей этого дела. А таким, как она, бессмысленно и расточительно давать и дарить что-то новое, если она в любом случае может сделать настоящее произведение искусства даже из отжившего свой век рубища. Уставшая, замёрзшая, подавленная и озабоченная, Брелина вернулась в коллегию. Каково же было её удивление, когда она увидела в зале новых учеников, которые решили именно сегодня присоединиться к уже начавшемуся учебному процессу! — Прежде, чем ты начнёшь: да, мои предки не мыслили жизни без магии, и нет, я не желаю об этом говорить! — сказала Брелина новеньким, которые были виноваты в том, что появились так невовремя — и которые обязательно начнут демонстрировать свою осведомлённость в стереотипах и про данмеров, и про относящихся в дому Телванни. — А это что сейчас вообще было? — спросила одна из новеньких, светловолосая и бледная бретонка, стоявшая чуть поодаль от остальной группы новеньких. Жаль, что в большинстве своём невежды не спрашивали про специализацию относящихся к дому Марион в искусстве зачарования; не то, чтобы Брелине очень хотелось об этом послушать — просто это был бы какой-то новый стереотип. Если, конечно, стереотипы вообще моглы быть новыми. Про себя девушка твёрдо решила никогда и никому не показывать свою старую мантию, в которой она приехала из Морровинда, чтобы чужестранцы не стали объяснять эти вышивки и узоры тем, что ей, как одной из женщин дома Марион, сам Трибунал велел заниматься вышиванием узоров и вообще шитьём. — Да, я знаю, что в Винтерхолде была крупнейшая община тёмных эльфов, и нет, мне всё равно, что они все уехали! — начала она на упреждение, зная, что это примерно то, о чём её сейчас снова начнут спрашивать — Ещё вопросы есть? — добавила она, надеясь, что на часть стереотипных вопросов она только что ответила, а значит, теперь её оставят в покое. — А ещё есть стереотип о том, что представители дома Телванни неприятны в общении. — ядовито заметила другая новенькая, судя по всему, эльфийка — Но учитывая, насколько ты любезна с незнакомыми людьми… это, конечно, неправда. — Извини, просто я привыкла, что меня редко кто видит отдельно от великого дома, к которому я принадлежу. — ответила Брелина, почувствовав, что она явно сказала что-то не то — Я единственная за долгое время, кто покинул Морровинд, и мне никогда не хотелось, чтобы меня оценивали по моей принадлежности к моей семье и рассматривали только в связи с ними. Я… я всегда хотела добиться чего-то сама, а не благодаря своим родителям, для которых я всегда была недостаточно хороша. А тут мне, по крайней мере, никто не говорит, какой великой я обязана быть. Я просто хочу учиться, а не думать о чужих ожиданиях. — Я тебя отлично понимаю. — охотно и без уже хорошо знакомого девушке вежливого равнодушия ответил новый ученик, к которому Брелина сразу же почувствовала каку-то неожиданную даже для неё самой симпатию — Видишь ли, я искатель приключений, лазаю по всяким древним руинам, сражаюсь с нежитью и фалмерами. К тому же я ищу древние сокровища, хотя нельзя сказать, чтобы всё свободное время я был занят исключительно этим делом. И большинство тех, кого я встречаю, первым делом пытаются меня убить. Так что мне тоже не везёт с знакомствами… вернее, не везло до сего момента. — Ого! Наверное, интересно видеть все эти места, я так много о них читала… — Брелина легко улыбнулась, а её глаза зажглись интересом, — давай как-нибудь туда сбегаем вместе, после того, как ты поможешь мне с практикой? — Я согласен. — новый знакомый улыбнулся — Кстати, здесь есть возможность заочного обучения. Поскольку я помимо всего прочего ещё и Довакин, у меня не так много времени, чтобы проводить здесь целые дни и ночи напролёт. Я с удовольствием помогу тебе с практикой, а потом приглашаю в путешествие, Брелина. Мир ждёт нас! Больше Брелине никогда не приходилось шить. Она не выбросила ни свою шкатулку с тремя иголками и мотками ниток, которые она при шитье вплетала в нити судьбы, как ей всегда нравилось думать и верить, — а ту самую расшитую мантию она бережно сохранила среди своих вещей. И она была уверена, что онажды она наденет её ещё один раз. В день своей свадьбы. Потому что две линии судьбы, которые вышиты на полотне переплетающимися нитями, не прервутся и не разойдутся никогда.