Косы Мефалы

      «В сём возрасте не знают состраданья».       В.Гюго «Собор Парижской богоматери».

Действующие лица: Грелод Добрая, Констанция Мишель, дети.       Едва ли не с самого раннего детства Герти Эгильдоттир боялась детей. Она сама не могла бы точно сказать, в какой момент и из-за чего это началось, — но она никогда не дружила со сверстниками, даже когда была маленькой. Она пряталась в своей комнате и отказывалась выходить, когда в гости к её родителям приходили семейные пары и они отправлялись беседовать в гостиную, откуда доносились весёлые голоса и вкусно пахло. От малышки Герти требовалось развлекать маленьких гостей, а именно — давать им поиграть со своими игрушками, не спорить, если кто-то ломал их — ненароком или из любопытства — и не возражать, если перед уходом дети категорически не хотели отдавать полюбившуюся куклу её маленькой хозяйке.       Маленькие гости сердились и требовали вернуть им то, что, как они сами считали, принадлежало им по праву, взрослые смеялись и подшучивали над девочкой, которая не хотела расставаться со своими любимыми игрушками — они такие забавные и порой очень умилительные, эти малыши, ну совсем как маленькие взрослые!       Герти не защитил никто.       Её родители хотели, чтобы их единственная дочка не была такой замкнутой, серьёзной, суровой и нелюдимой и чтобы научилась делиться, «а то тебе потом в жизни трудно будет, ты всю жизнь будешь одна». А их дочь не понимала, почему всё так несправедливо, и если, к примеру, она должна со всеми делиться, даже если ей совершенно не хочется, не дорожить своими вещами и быть готовой к тому, что кто угодно может забрать у неё всё, что ему понравится — но с ней ещё никто не обращался так же хорошо, и когда она изредка пробовала робко о чём-то просить, ей не стесняясь отвечали «нет». А потом иногда ещё и высмеивали за то, что она, дескать, понадеялась и уже поверила, что кто-то ей что-то даст. Герти глупая, Герти жадная, нелюбимая. Никто с ней не хочет дружить — а она и поверила, что у неё появилась подружка. А подружка уже с другой девочкой дружит, с хорошей.       Советы родителей ничего не дали — и всё почему-то оказалось совсем наоборот. Уже подрастающая девочка начинала понимать, что её учат чему-то не тому… Не то, чтобы плохому — а просто тому, что ей никогда не шло на пользу и никогда не помогало.        — Учись, терпи и слушайся, Гертрид, — учила её служанка, старушка, много лет прожившая в семье её родителей, — не спорь со старшими, делай то, что тебе велят. Если будешь послушной и исполнительной — ты будешь хорошей девочкой и боги тебя, может быть, наградят. А если не будешь слушаться и станешь капризничать и грубить, боги тебя накажут. И ты будешь виновата, а те, кто тебя обижал — нет.       Герти нахмурилась и надула губы.       Получалось как-то странно: выходит, все, даже эти несносные дети, которые приходят к ним в гости вместе со своими родителями, могут делать всё, что захотят — и им за это ничего не будет, ни от родителей, ни от Восьми. А если она, Герти, не будет давать им обижать себя и не станет делиться с ними игрушками — выходит, она будет плохой и ей нужно будет ждать, пока боги её накажут?       Боги казались девочке несправедливыми — и такими же отстранёнными, как и её родители, когда те начинали разглагольствовать о доброте и том, как именно должны вести себя маленькие девочки, чтобы их не наказали. Девочка исподлобья внимательно посмотрела вверх, туда, где над сводчатым потолком из камня, потемневшего от времени, должно было находиться небо. Там, наверху, над вечно пасмурным небом, должны были сидеть боги, такие же отстранённые, недобрые и чужие, как и взрослые, окружающие маленькую Герти.       Восемь всегда прощали тех детей, которые обижали Герти, — и внимательно следили за тем, чтобы она не давала сдачи, иначе за это последовало бы наказание. Герти хорошо знала, что наказание — это почти всегда незаслуженно и зачастую больно, и что если она просто хочет выжить, ей нужно научиться пренебрегать тем, что требуют взрослые и чего молчаливо ожидают Восемь. Но она была ещё маленькой и слабой, и к тому же, совсем одна, поэтому ни о каком открытом противостоянии не могло идти и речи. Значит, нужно было научиться делать всё тихо и незаметно, так, чтобы взрослые ничего не заметили и ни о чём не узнали а там, если получится, и Восемь тоже не увидят и не узнают ничего. А сама Герти Эгильдоттир вздохнёт спокойно и сможет хоть ненадолго расслабиться, зная, что она нашла способ справляться со своими обидчиками.       Больше никто не будет отбирать у неё игрушки, ломать её кукол, дёргать её за волосы и обзывать, пока взрослые не видят — или видят, но смеются, находя «этих детей такими забавными — ну совсем как взрослые». Может, дети и оставили бы маленькую Герти в покое, спокойную, недолюбленную и зажатую, займясь чем-то другим, более весёлым и подходящим им по возрасту, а сама Герти спокойно и незаметно выросла бы и стала простой и ничем не примечательной девушкой, которая была бы обычной серой мышкой, каких всегда и повсюду много, но которых уже никто не обижает, потому что никто не замечает.       А дети, их сверстники, уже давно выросли — и нашли себе другие игрушки, живые и неодушевлённые, и теперь уже научились играть аккуратно. Жизнь тяжела и сложна, и в ней совсем мало радостей — а другой игрушки может уже и не быть никогда. Но тут произошло нечто неожиданное, что всколыхнуло омут привычной повседневности — и навсегда изменило больше одной жизни.       К концу месяца Восхода Солнца после долгой болезни умерла маленькая Инга Каисстер. Она болела уже долго, — едва ли не с первых дней месяца Начала Морозов. Сначала она ещё выходила из дома и играла с другими детьми, но постепенно она стала быстро уставать и ей нужно было присесть и отдохнуть. Временами она кашляла, закрыв рот платком, и после каждого такого приступа она бледнела и на лбу у неё выступали крупные капли пота.       Герти не любила Ингу.       Она помнила, как один раз дядя и тётя привели её к ним домой, а сами пошли разговаривать со старшими из рода Эгильсен, а Герти наказали играть с маленькой гостьей и не обижать её, потому что у неё умерла мама, а папа шёл на войну и не вернулся. Однако это не помешало сиротке перетрогать все книги Герти своими грязными руками, а потом, когда хозяйская дочка отобрала у неё единственную книжку с картинками и оттолкнула Ингу в сторону, наглая девчонка выбежала за дверь и закрыла её извне, навалившись всем своим лёгким худеньким телом. А в качестве окончательной, пусть и детской, мести она прижалась к замочной скважине и громким шёпотом стала рассказывать Герти, что она знает, где живёт большой и злой злокрыс и она приведёт его сюда ночью, когда Герти будет спать.       Герти не боялась злокрысов и ей всегда было жаль, когда каждый Сандас кухарка проверяла в подвале их дома проявления неестественной активности и раскладывала там яд в случае необходимости.        — Великая Мара, ну за что мне такое наказание? — ворчала кухарка, раскладывая маленькие аппетитно пахнущие жирные шарики по неосвещённым углам, где конюх, глупо ухмыляясь, держал факел, потрескивающий и чадящий из-за спёртости воздуха. Девочке казалось, что этих злокрысов, которых она никогда раньше не видела, взрослые тоже будут наказывать, — также, как когда-то угрожали наказать и её, а вот Восемь, похоже, злокрысью шалость, в отличие от взрослых, не заметили. Вот только легче от этого всё равно не становилось.        — Герти, пожалуйста, принеси мне воды! — попросила Инга, всё ещё задыхаясь после очередного приступа кашля.       Она сидела прямо на снегу и казалась такой же бледной, как и свежевыпавший снег. И только её тёмная зимняя одежда — старое полинялое платье и потрёпанный козий полушубок — казались какой-то кучей, бесформенной и безжизненной, небрежно брошенной на холодный зимний снег Виндхельма.       Гертрид постояла немного и ушла, не оглядываясь.       Она не принесла воды своему маленькому врагу — и вообще в тот день больше не выходила на улицу, сказав взрослым, что плохо себя чувствует. А вскоре Инга умерла и её похоронили ещё до весны, которую она так и не увидела. Герти потом иногда спрашивала себя, есть ли какая-то её заслуга в том, что её обидчица умерла — или Инга умерла бы от болезни в любом случае?       «Пусть знает… пусть они все знают… — думала Гертрид у гроба умершей девочки, когда её привели попрощаться с ней — Я тоже злая, как и они, я им всем ещё покажу… я могу постоять за себя… Я могу защитить себя сама, и Восемь ничего не увидели. А взрослые ни о чём не догадываются. Они никогда не узнают, что Инга умерла из-за меня, потому что она сначала кашляла, а потом просила пить, а я не принесла ей воды.»       Убитые горем родственники маленькой Инги не захотели хоронить малышку в вечно промёрзшей земле, и решили похоронить её в Фолкрите. Там светло и тепло, там мягкая и тёплая рыхлая земля, в которой будет так удобно и мягко спать их девочке…       Похороны прошли быстро, просто, жутко и безобразно.       Какая-то растрёпанная женщина, должно быть, тётя Инги, сначала пыталась с плачем броситься в могилу своей племянницы, но в последний момент бросилась в сторону, зажимая себе рот обеими руками, словно её тошнило, а её муж, с лицом красным, как кровь, монотонно стонал и охал страшным голосом, словно у него что-то болело внутри, и распространял вокруг себя удушающий мерзкий запах выпитой в разные промежутки времени медовухи и вина. Рунил монотонно читал молитву, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами и не реагируя ни на что. А потом они уехали. А Инга осталась лежать совсем одна среди древних героев, погибших на войне.       Временами Герти завидовала Инге даже мёртвой, когда вспоминала её. Той всегда очень везло, — её никто и никогда не обижал, и за неё будет кому заступиться даже после смерти.       Но со временем Гертрид забыла и про тот случай из далёкого детства, и про уже те давние обиды, потому что детство кончилось. Начались типично женские проблемы, ладная фигурка маленькой девочки испортилась, превратившись в нечто жирное и непропорциональное, призванное нравиться мужчинам и в погожие дни как-то странно и призывно пахнущее мускусом, и страница детства оказалась даже не перевёрнутой, а грубо вырванной из большой книги жизни, как суровая учительница при храме любила время от времени вырывать страницы из тетрадей своих учениц и заставляла их переписывать всё заново.       Но только детство Герти закончилось, и шанса переписать заново и начисто ей не дал бы уже никто.       Вместо этого к ним в дом зачастил знакомый отца по имени Роальд, имеющий своё собственное дело и бывший гораздо старше самой девушки. Однако это не помешало им в скором времени сыграть тихую, но богатую свадьбу.       Герти была согласна на всё — хотя её муж, бывший гораздо старше её и не обладающий хоть сколько-нибудь выраженной фантазией и чьего характера хватало только на то, чтобы вести дела своей лавки, никакого «всего» от неё и не требовал — лишь бы у них не родился ребёнок. Она не хотела, чтобы внутри неё кто-то завёлся, и к тому же, она вспомнила самый главный страх своего детства — детей. Всё своё детство она боялась их и ненавидела, и теперь, даже будучи взрослой женщиной, она всё равно чувствовала, что больше не хочет иметь с ними никаких дел.        — И скажи ему, пусть приходит сам! — грохнул ей в спину глумливый многоголосый смех, когда Констанция выскочила за дверь -Мне кажется, или у неё никогда мужчины не было? А что, если…       Что созревшие до времени бывшие рифтенские беспризорники, выросшие на улице, имели ввиду, бедная женщина уже не услышала. Она так и просидела на крыльце благородного приюта, ожидая приезда Гертрид и её мужа. И когда она наконец увидела их, направляющихся прямо к ней решительным шагом и даже не сменивших дорожные костюмы, она готова была расцеловать их.        — Всё будет хорошо, Констанс, — несколько фамильярно сказал ей муж Герти, беря взволнованную девушку под руку, — моей жене можно доверять. Она сможет с ними… справиться, я уверен в этом.        Ой, я ведь вам и не сказала… — прошептала Констанция, краснея так, что у неё даже защипало кожу на лице и на шее — Стыд-то какой…        — Стыдиться нужно не тебе, дорогая. — мягко сказал ей мужчина, и в его голосе послышалась холодная несгибаемая сталь — Те, кому нужно стыдиться, устыдятся по-настоящему, я тебе обещаю. В любом случае, ты не одна, и моя жена, — он кивнул на двери приюта, — тоже.        -… А чего мне работать-то? — ломающимся баском рассказывал какой-то малолетка, стоя спиной к двери — Здесь полно богатых тётенек, которые страдают от нехватки внимания. Стоит только вести себя с ними как следует, и они сразу же размякнут, и тогда…       Увлёкшись, он не сразу обратил внимания на то, что все его товарищи испуганно замолчали и смотрели на что-то за его спиной.        — А если ты будешь вести себя как следует с этой тётенькой, жизнь в приюте тебе очень понравится, да и потом, когда ты отсюда вообще выйдешь, тебе будет гораздо проще, чем тем, кто так и остался в рифтенских канавах или в рыбном порту. — подтвердил незнакомый голос — И с дяденькой тоже, кстати. Я вам всем говорю, если что. Так, сейчас начнём знакомиться. Я — ваша новая настоятельница, меня зовут Гертрид Грелод Лагерта. Но вы можете звать меня просто Грелод. Титулов не надо, обращайтесь ко мне просто Грелод, или Грелод Добрая. Если вы будете хорошо себя вести, мы с вами обязательно поладим, обещаю.