Косы Мефалы

      «Капля магии в этом мире, одержимом наукой. Эликсир. Зелье.»       Лизл фон Руман, фильм «Смерть ей к лицу».

      Действующие лица: Винделиус Гатариан, «Какой-то-Герой» (Довакин)       В жизни Винделиуса Гатариана было не так много сюрпризов, — как тех, которые ему потом понравились, когда первый шок от неожиданности проходил, так и тех, которые были ему откровенно неприятны, и сразу, и потом.       В тот день, когда в нему в курган, по своему обыковению, пришёл какой-то чужак, — и точно так же по обыкновению не хотел уходить, — эльф, считавший, что сам он обманул не только весь Айварстед, но и все его окрестности, куда только могли достигнуть слухи о кургане «Погребальный огонь», занимался своим уже давным-давно ставшим привычным делом.       Он сидел в маленькой каменной каморке кургана, где сумел запереть самого себя, даже без дверей и замков, и вёл дневник.       А ещё — он сходил с ума.       Ещё больше, чем раньше, и каждый день совсем по чуть-чуть, чтобы хватило на всю его долгую жизнь эльфа, о которой люди, каджиты и аргониане могли только мечтать — или что было им по большому счёту абсолютно без разницы, да и без надобности.       Слыша шаги — тяжёлые, мужские, уверенные, лучше всяких слов говорящие о том, что шагавший за стенами не падёт в бою и не отступит — где-то в хитросплетениях и ссохшихся капиллярах подземелья, — Винделиус пожал плечами. Что ж, это был его, того безумца, выбор, — прийти сюда в поисках чего бы то ни было. За последние годы, проведённые в этом кургане, данмер стал совсем не любопытным. И живя среди мёртвых, он словно стал ближе к этим иссохшим мумиям — но при этом обрёл особенное зрение, позволяющее ему лучше видеть живых, и не только то, как бежит кровь в их телах и как просачивается живое тепло даже сквозь каменные стены.       Теперь Гатариан лучше понимал и их поступки, и чувства, и поведение, — должно быть, ещё и оттого, что его самого это всё уже никак не затрагивало и не толкало на все те поступки, которые были свойственны живым.       Каменный курган давил на него.       Сжимался вокруг него немым каменным кольцом, совсем как в тот день, когда он впервые пришёл сюда — и понял, что он вообще-то потерян для мира живых, хотя его никто не ранил, ни заколдовал и не запер здесь, в гробнице, среди его молчаливых мёртвых стражей.       А что, если он останется здесь и больше никогда не выйдет наружу, туда, где светит Солнце, дует ветер и падает снег, откуда всегда, даже в самые туманные и пасмурные дни видно Глотку Мира, которую местные любят называть на языке драконов? Он никогда больше не пойдёт в таверну, не услышит, как играет Линли, хорошенькая серьёзная девушка, похожая на бабочку-траурницу. Не увидит Климмека, безнадёжно и искренне любящего акуратную и хорошенькую стерву Фастрид, которая в мечтах уже отправилась со своим Бассианом в Рифтен, — а по дороге вдоволь попутешествовала, легко и без труда совершив столько подвигов, что ей аж надоело. А то и изменила своему залётному хлыщу, — не потому, что нашла ему лучшую замену, а просто потому, что была возможность — и просто так умеет.       Скучно девице жить.       А если твой самый главный навык в жизни, это скука — тебе уже ничего не поможет, наскучит одинаково всё, другое дело, насколько быстро.       Что работа на ферме «Звездопад» у Боти и Йофтора, строгих, но любящих родителей, потомственных рифтенских крестьян, что шитьё у родителей или у мужа, что драконы.       Драконов смешными находил только тот странный бородатый мужик в рогатом железном шлеме, который время от времени заходил в таверну «Вайлмир», — и то, только в хорошей компании, и после двух-трёх бутылок мёда. И то — не всегда.       Не будет больше ни мёда, ни таверны, ни Боти, такой же недотроги и отстранённой стервы, как и её доченька Фастрид — бедный Йофтор, и чего он этих стерв терпит? Ни Тембы по кличке Широкая Рука, которая живёт ярко, весело и полнокровно, словно держа поводья своей жизни в этих самых широких руках (руки, кстати, у Тембы нормальные, а вовсе не широкие, не раздавленные работой, хотя она сильнее любого мужчины будет, особенно когда разозлится).       Не будет и лесопилки на берегу Чёрной реки, которая в ясные тёплые деньки похожа на типично нордского деревенского ребёнка из большой многодетной семьи, который знает, что его все любят, но любовью неизнеженной и неприставучей, а потому растёт, как куст снежноягодника или остролиста у дороги, набирается сил и тратит их с уменьем и с умом, ни на какие лишние переживания не размениваясь.        — Уходи отсюда! — загробным голосом, напоминающим шум ветра в кронах вековых деревьев по дороге на Высокий Хротгар крикнул Винделиус, высовываясь в коридор и привычным хозяйским взглядом осматривая мертвенно-спокойные внутренние окрестности кургана. — Никого нет… — сказал он самому себе. — Наверное, ушёл.       Сначала он специально менял голос, делая его как можно более похожим на привиденческий, чтобы отпугивать забредших по ошибке путников или таких же случайных любопытствующих, смеясь над тем, как легковерные глупцы убегали со всех ног в ночь, прятаться за спинами ничего не понимающих стражников и по дороге обгоняя собственные вопли. Но со временем ему это наскучило, — привычная забава потеряла яркость и цвет, словно крылья бабочки, если их неаккуратно сжаль пальцами, да и в курган перестали заходить, на полном серьёзе считая его проклятым.       «В курган нельзя ходить, — там призраки». — говорили люди, найдя самое лучшее, на их взгляд, определение той даэдряни, которая творилась в обычном скайримском кургане. И — странное дело! — легковерные норды, эти глупцы, после такого объяснения сразу же успокоились, словно страх, нашедший своё определение и имя, становится на самом деле уже не таким уж и ужасным.       Таким образом, когда Винделиус, смеясь над легковерными односельчанами, выходил по ночам в поисках чего-нибудь, чем поживиться, селяне сваливали всю пропажу урожая и кур на призраков, которые живут в кургане «Погребальный огонь» и иногда воруют у них припасы. Глупцы, неужели они и правда думают, что призракам нужно что-то есть? А призраки, ворующие посевы и кур, со временем стали частью огромного интерьера, формирующего жизнь, вроде появляющихся время от времени над деревушкой перелётных драконов и таинственных Седобородых, живущих у себя высоко в горах.       Со временем есть хотелось всё меньше и всё реже, словно могильный курган высасывал из эльфа все жизненные силы, потихоньку превращая его в мертвеца, в живой труп. В одиночестве и полной тишине он варил своё зелье, которое любовно называл «снадобьем фантома» и в котором теперь не было никакой необходимости: живые сюда не забредали уже очень давно, драугры и так считали его своим и вообще не отличались особенной впечатлительностью или пугливостью, — а сам себя колдун уже ощущал достаточно призраком, чтобы ещё и пить это зелье. Сваренное, к слову, из на редкость мерзких ингредиентов, которые не найдутся в продаже ни у одного алхимика.       Сидя на своём уже давно ставшем привычном месте, около алхимической лаборатории, Винделиус так увлёкся, что даже не заметил собственную смерть. Собственно, она не была похожа на какую бы то ни было, — на то, что он раньше читал в книгах, чему его обучали мастера-некроманты — и уж тем более не была похожа на ту, какую раньше нёс он сам.       Услышав шаги за своей спиной, он даже не обернулся, — ему показалось, что это просто пришлёпал какой-то драугр, не знающий, чем себя занять. А потом кто-то надел ему на голову шапку, поля которой съехали ему на глаза.       После этого он на некоторое время потерял какую-либо способность соображать.       Они стояли перед воротами большого города, который с дороги, надёжно укрытой густыми сосновыми лесами, казался городом в скале. Он ведь уже видел другой похожий город… Но какой? Он никак не мог вспомнить его название, как ни старался. Его хозяин рассказывал, что там очень хорошее вино, красиве женщины и замечательные друзья. А ещё, говорил он с загадочной улыбкой, там все знают о каком-то особенном посохе, которого он сам сроду не видел. Ни трезвым, ни пьяным.*        — Прости, хозяин, но я чего-то не понимаю! — жалобно произнёс эльф, покачиваясьи стоя на одном месте. В руках он, совершенно не уставая, держал огромный мешок с добычей и припасами, которые Довакин нашёл и насобирал примерно за месяц, сколько примерно длилось их путешествие.        — А тебе и не нужно ничего понимать, Винделиус. — ответил хозяин, и казалось, что его странную и загадочную улыбку было видно даже сквозь закрытый эбонитовый шлем. — Твоё время уже прошло. Теперь я с радостью помогу тебе со всем, что касается принятия решений, понимания и всего прочего. Так ведь гораздо легче, не правда ли?       В Солитьюд они пришли уже глубокой ночью.       Хозяин попросил Винделиуса занести все их вещи в номер и оставил его у входа — сторожить. Он только сбросил с себя всю броню и сразу же лёг на кровать и захрапел, а эльф остался стоять всю ночь у двери, не чувствуя потребности ни в еде, ни в сне, ни в отдыхе. Для него всё шло именно так, как и должно было идти, — и это было настолько естественно, что он даже и подумать не мог, что что-то могло бы быть иначе.       Собственно, он больше ни о чём и не думал.       Это, как и многое другое, за него делал его хозяин.       Утро началось, как обычно. Они разносили вещи, предназначенные для продажи, различным торговцам, и когда всё было продано, двое путников пошли налегке в поместье «Высокий шпиль». У Винделиуса впервые за долгое время были пустые руки, но это обстоятельство никак не печалило его и не радовало. Ему было… просто никак. Для того, чтобы решать, что хорошо, а что нет, переживать и что-то чувствовать, у него был его хозяин.       Как обычно, они оставались в поместье одни, — Йордис, заранее предупреждённая о близящемся приходе своего тана, заблаговременно ушла в таверну, где она теперь закрылась в своём номере и пила эль и мёд, стараясь успокоить нервы. Во имя Восьми… как же она испугалась в первый раз, когда увидела, кого привёл её тан! Он тогда пустил в ход всё своё прокачанное красноречие, чтобы убедить её никогда и никому не рассказывать об увиденном, — но вот убедить не бояться он не смог. И никто и никогда не сможет заставить её, Йордис, спокойно видеть рядом с собой вот такое.       В тот злосчастный день Йордис испугалась дважды: первый раз — когда увидела жутковатого вида, но удивительно свежего мертвеца, который стоял рядом с Довакином и безмолвно ждал от него указаний, а второй — когда он нашёл перепуганную насмерть девушку в одной из комнат и начал уговаривать её сделать вид, что она не заметила ничего особенного или неожиданного. Тогда же она и поняла, что красноречие — это не только комплименты и песни бардов в тавернах к городским праздникам, это может быть и нечто другое, гораздо более опасное. И если мёртвый трелл стал казаться ей менее жутким, то вовсе не потому, что Довакин убедил её в том, что убитый и воскрешённый им же эльф полностью безобиден — просто её тан в тот момент показался ей опаснее даже лорда дреморы, вышедшего прямиком из Обливиона.       Пожав плечами, словно тоже вспомнив об этом небольшом недоразумении, Довакин сел в кресло и, взяв со стола яблоко, стал задумчиво крутить его в руках.       Со скрипом отворилась входная дверь, словно от сквозняка; колыхнулось и мигнуло пламя свечей. Казалось, будто мужчина незаметно перемещается в сторону, но в то же время он будто даже не шелохнулся; Винделиус, стоявший в стороне, был полностью скрыт тенью.       В приоткрывшуюся дверь тенью скользнули трое.       Догадавшись, кто это, Довакин досадливо поморщился, словно от зубной боли.        — Винделиус, у нас нежданные гости. — обронил он — Убери их отсюда. Можно несколькими кусками, если хочешь.       При жизни Винделиус Гатериан был не только магом, но и воином, — а теперь, в качестве поднятого мёртвого трелла, он был ещё и практически неуязвим. В том плане, что он больше не чувствовал боль, и не отвлекался на то, чего он больше не чувствовал. Но неуязвимым в прямом смысле этого слова он не был. От магического огня трескалась и обугливалась сухая кожа, с щёлканием рвались сухожилия. Огромный стальной молот раздробил мёртвый череп почти напополам, но через минуту всё было кончено. Незванные гости были убиты.       Довакин, до сих пор наблюдавший за происходящим, медленно встал с кресла и подошёл к мёртвому эльфу. На его ладонях загорелись две сферы некромантского лечения. Потратить несколько часов на то, чтобы его неутомимый, верный и мёртвый слуга снова выглядел, как раньше — оно определённо стоило того. Он гораздо лучше любого живого спутника, — и уж не в пример этой дуре Йордис, которой он сохранил жизнь только потому, что не придумал, куда прятать тело.       Не испытывая ни усталости, ни боли, ни холода, ни облегчения, Винделиус Гатериан неподвижно стоял, пока его хозяин лечил его.       Но с каждой каплей силы хозяина, вливаемой в его мёртвое тело вместе с заклинаниями, ему всё чаще начинало казаться, что есть кое-что, на что ему следовало на своего хозяина серьёзно обидеться…       Что-то такое, то произошло, должно быть, так давно, что он про это успел забыть… Но что он потом однажды обязательно вспомнит.