ellie goulding — my blood
Большой амбарный замок громко лязгает в душной тишине переулка, когда он не без определённых усилий наконец-то тот закрывает. На пробу дёргает с силой решётку — та оставляет на коже рыжевато-красные полосы, которые он с раздражением вытирает о чёрные джинсы. Обычные будни: закрыть магазин, снова испачкаться, чтобы после стряхнуть с ткани труху и, перехватив лямку рюкзака поудобнее, развернуться на пятках и пойти до машины. На улице влажно и душно: капли пота стекают по задней стороне шеи за воротник. Лето в этом году хуже некуда: по утрам довольно прохладно, но к концу дня печёт до нервного тика. Зато упасть на сиденье водителя — каждый раз наслаждение, правда, сомнительное: с одной стороны, означает, что можно двигать домой, а с другой — тачка целыми днями стоит под лучами, а потому ощущается печкой. Запах нагревшейся кожи до неимоверного бесит: нос сморщив, он включает кондиционер сразу же, как заводит мотор, и после позволяет себе пообмякнуть пару минут на сидении. Пообмякнуть — не в смысле расслабиться, а, скорее, с духом собраться, потому что сегодня день икс — среда. В середине недели он всегда закрывается раньше на час, но зато в пятницу работает дольше положенного. По средам у него каждую неделю проблемы. И едва ли эта будет как-нибудь отличаться от всех предыдущих, так что здесь и сейчас Юнги только вздыхает тяжело-тяжело, а потом мягко трогается. Уже через час его будут ждать у подъезда с наимрачнейшим видом, а до этого времени было бы славно поесть и заскочить в душ — день с прохладным и сырым утром по итогу выдался жарким и липким до ужаса. ...Это всегда так происходит. Юнги закрывает свой небольшой магазин, в котором торгует музлом, на час раньше, приезжает в пустую тихую трёшку, где его никто не встречает, а уже в семь к подъездной двери подползает чудовище. То самое, которое живёт с ним здесь уже почти год и называется братом. Проблема лишь в том, что вся эта мрачность — не есть результат склада характера: не так давно Чонгук был тем раздолбаем, с которым даже отцу было порой тяжело совладать. Первую татуировку набил где-то в шестнадцать (как? у кого? Юнги до сих пор не смог получить ответ на этот вопрос), курить начал и без того раньше, а презервативы мама нашла у него где-то в четырнадцать. Младший брат всегда был занозой в задницах всех педагогов, будучи той самой вспышкой на небе, что раздражала всех окружающих, однако проблема была лишь в поведении — учился он всегда на «отлично», а также в спорте был безумно хорош. Просто придурок, как это часто бывает, однако не без мозгов: Юнги стопроцентно уверен, что Чонгук никогда не юзал наркоту и никогда не ходил по сомнительным тусам. Как говорили учителя: перерастёт. Не перерос. Поломался. И теперь его старшему брату остаётся смотреть на остатки некогда яркого, энергичного юноши — потух Чонгук, как костёр, который залили водой, и похудел до ужасного. Каждую среду Юнги уходит с работы пораньше, так как водит своего младшего брата к специалисту, силясь бороться с конкретной проблемой. Однако прошёл уже год, а ситуация всё неизменна: Чонгук остаётся уверенным в том, что в произошедшей аварии и смерти родителей виновато совсем не животное, как все вокруг говорят, а самый настоящий вампир. Это безумно: тем вечером они ехали через густой пролесок, а было темно и туманно. Сам Чонгук был сильно ранен и потерял много крови, однако сомневаться в своих бреднях даже не думает: на это можно было бы закрыть глаза, если честно, не возникни нюанс в лице одержимости младшего брата всей вампирской тематикой. Как он говорит, силится докопаться до истины. Как говорит его врач, сам поверил в ту шутку от мозга, которой тот постарался защитить хрупкую психику. Чонгук не слушает доводов: уходит в отказ, когда Юнги объясняет, что до истины докопаться не выйдет, и только лишь смотрит на две точки шрамов на основании шеи. Тех самых, которые когда-то на память оставил напавший на машину отца хищник. Жизнь Мин Юнги, некогда отличного сына, что шёл на красный диплом, но ныне — владельца паршивой лавки на другом конце города и раба заочки, порой напоминает ёбаный ад, но он не имеет прав жаловаться. Не тогда, когда его младший брат порывается сойти с ума окончательно, и не тогда, когда он нужен Чонгуку. И он будет с ним рядом до тех самых пор, пока тот не поймёт простейшую истину. Вампиров не существует, уж в этом Юнги точно уверен.***
Утро начинается совершенно не с кофе, как говорится. Вовсе не с великолепных свежих круассанов из семейной пекарни, что притаилась в одной из извилистых переулков Парижа. Знаете, той самой, где ты можешь сидеть на крохотной открытой веранде в новом дорогущем пальто, наслаждаясь своим одиночеством и чашечкой свежего кофе. Начинается даже не с сигареты с вишнёвой отдушкой, что так дороги сердцу, и даже не с чувства насыщения сном. Утро начинается с чего-то такого, что стало своего рода базой его бытия последние пару лет точно: мгновенно проснувшись, будто очнувшись от очередного кошмара, Тэхён открывает глаз (но только один, это важно — на второй сил пока не хватает). Во рту стоит мерзкий привкус запекшейся крови, что значит одно — ужин вышел, что надо. Медленно повернув голову вбок, он замечает обнажённую девушку, что сладко спит рядом с ним, сверкая отметинами у основания шеи. Действительно деликатес, ей-бог... ай, блять. Повернув голову в противоположную от обнажённой девушки сторону, Тэхён не может сдержать тихого фырканья: по другую от него руку спит, в чём мать родила, некий молодой человек. Отметины в основании шеи у него точно такие же. Стало быть, полдник. Утро начинается совершенно не с кофе, как верно подмечено. Но это совершенно не значит, что оно не началось охуительно. Хотя нельзя сказать, что редок тот случай, когда после тусовки Ким Тэхён просыпается чёрт знает где и чёрт знает с кем абсолютно нагим и испачканным человеческой кровью. Но если поднять одеяло, то на животе можно увидеть подтёки белёсого — невероятно приятный бонус к этому утру. Он садится на широкой постели, зарываясь пальцами в темноволосый затылок с ноткой растерянности: дел оказалось так много, а ресурса так мало, что впору заплакать. Но, для начала, стоит помочь ребятам забыть самую прекрасную их в жизни ночь — и, наклонившись, он кладёт ей пальцы на лоб. Они отлично зажгли накануне: она снюхала порядка трёх треков кокса перед тем, как он решил выпить её, и кайф от той крови был потрясающим. Они вообще хорошо показали себя в той групповушке: жаль даже, что каждый из них забудет об этом прямо...Сейчас.
Девушка вздрагивает, когда он отнимает у неё все картинки того сладчайшего в своей форме безумия, что они друг другу дарили. Но это не всё: наклонившись, Тэхён проводит языком по девичьей коже, прямо по тем самым отметинам, и, проследив, что те на глазах начали исчезать, переводит заспанный взгляд уже на третьего в их коллективе. Тот, если память его не подводит, ничего не курил и не нюхал — и в этом есть своего рода плюс, потому что завтракать важно, об этом вам скажет любой диетолог. А вот быть под чем-то уже прямо с утра — дело сомнительное. Особенно, когда его за ухо потащат туда, где он быть уже давненько обязан, но просто не хочется. Если верить настенным часам, то он уже чертовски опаздывает. Но наплевать. Наклонившись, Тэхён вдыхает аромат человеческой кожи. Клыки вытягиваются ну очень стремительно, а эпителий ночного безумия без труда ими вспарывается — кровь сочится в рот тёплой бодрящей струёй, а сам Тэхён пьет весьма аккуратно. Не хочет заляпать постель, но не прикрыть глаза невозможно — мальчик попался до ужаса вкусный. Великолепно. Лучше всех сигарет, круассанов, Парижей и всего любого другого дерьма, которое блогеры постят в соцсети. А потом веки распахивает — знает наверняка, что радужка красным горит — и усмехается криво. На подоконнике распахнутого настежь окна застыл его личный сорт героина, а если быть точным — проклятья. Иначе этого парня сложно назвать. — Яйца прикрой, — говорит негромко Сокджин, нос сморщив и не стесняясь окинуть комнату с ноткой брезгливости. — И собирайся. Нас ждут. — И тебе доброе утро, Советник, — негромко смеётся Тэхён, глядя на то, как его верная тень, что нога в ногу следует абсолютно везде, дёргается на это высказывание: — Завтракать будешь? — Я пока не Советник, — чеканит Сокджин, привалившись к стене сильным плечом, обтянутым кожанкой чёрного цвета. — И нет, не буду. — Зря ты так. Он очень вкусный. — Охотно верю, Ким, но я уже завтракал. Собирайся уже. Нас выебут за опоздание. Они буквально отправили меня за тобой. — Ты Советник... — начинает было Тэхён, но, столкнувшись со взглядом своего собеседника, легко отмахивается от собственных слов: — Окей-окей. Будущий. В любом случае, такова твоя работа, Сокджин-и, до скончания века, разве не так? — Получать пиздов из-за тебя не входит в рамки моей компетенции. — А я думал, что это твой единственный профиль работы. — Нахуй иди. — Обычно ходят на мой, — и, зализав спящему юноше ранки на шее, и ему память стирает. Вроде бы, больше он никого не кусал этой ночью. А значит, можно и трусы натянуть под пристальным взглядом чужих, красных от раздражения глаз. И воздушный поцелуй ему послать не можно, а нужно: — Без нас не начнут, дорогой. Забыл, кому подтираешь задницу, что ли? Сокджин раздражённо вздыхает. Смежает веки устало, а потом шипит диким котом своё злобное, стоит только Тэхёну натянуть дорогие ботинки, что нашлись на белом ковре: — Идём, блять, наследничек. — Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, — широко улыбается тот, запрыгнув на подоконник и не удержавшись от присвиста: этаж-то двадцатый, не меньше. Но, впрочем, плевать. И делает шаг за оконную раму.