interworld, zxcursed, sadfriendd — metamorphosis 3
Человеческий мир удивителен. В нём каждый день что-то случается: люди любят друг друга, люди разрушают друг друга, люди ломают друг друга и друг друга же чинят — и это если смотреть на его многогранность с точки зрения только лишь чувств. Человеческий мир многогранен и чертовски захватывающий — в нём двадцать четыре на семь горят миллионы огней, как двадцать четыре на семь горит миллион людских душ. По разным причинам: любовь, утрата, радость или же горе — было давным-давно время, когда водоворот подобного рода топил его с головой. Людские эмоции — настоящий водоворот — стезя бескрайне тяжёлая: с ней нужно не только учиться считаться, но и, что тут греха таить — уживаться необходимо. Однако Тэхёну нравится думать о том, что он отлично справляется. Как и любой вампир, он восприимчив к эмоциональной палитре людей, однако, в отличие от многих из них, не бежит от неё, как от пожара, а наслаждается. Зачем бояться что-либо чувствовать, верно? Даже если оно не твоё — и он раз за разом шагает в эту пучину. Наркотики, секс, эйфория оргазма. Радость, нирвана от дозы. Забвение — от алкоголя, влюблённость — часто в него самого, весёлость — от атмосферы. Или, может быть, в ад? Туда, где мука от ломки, крошево в лёгких от разбитого сердца, а алкоголь кружит голову так, что тяжело даже вдохнуть? Тэхён счастлив впитать в себя всё это. Всю удивительность и многообразие мира людей — того самого, где происходит столько всего, сколько в мире вампиров не набрать за столетие. Вампиры скучны: постоянно скованы Доном и правилами, надменны и чопорны, а ещё не знают, что такое веселье. Нет, не так. Среди них всех, кроме Тэхёна, был один экземпляр, что мог поразить умом и находчивостью, чем будоражил сознание своего сводного брата в самом лучшем из смыслов. Однако его больше нет — уже как два года избранный Доном наследник сеульского клана старается пережить своё горе утраты, да всё никак не выходит. И здесь можно было сказать, что он избрал лёгкий путь всех слабаков, утопив себя в сексе, тусовках и выпивке, но... Это ведь действительно так. Тэхён всегда был весёлым, но никогда — балансирующим. А сейчас он балансирует. И пока что успешно. Может быть, в этом есть и заслуга Сокджина, чёрт его знает, однако ему нравится думать, что этот хрупкий баланс между миром простых, смертных людей и местами бессмертных «чудовищ ночи» — результат его самоконтроля. Человеческий мир удивителен. Но, чёрт возьми, как же он слеп. ...Если в какой-нибудь пасмурный день выйти вдохнуть смрад мегаполиса, но в кои-то веки оторвать своё существо от безрадостных человеческих дум, можно кое-что заприметить. Кое-что незаметно совсем — неприглядная мелочь, её людской мозг совсем не отслеживает. Вот резкий сквозняк растрепал длинные волосы девушки, что просто идёт в магазин; а вот странная, размытая точка летит вдоль многоэтажки, что стоит унылой коробкой в нескольких метрах — стоит моргнуть, так сразу становится ясно: игры сознания. Возможно, это не просто неприглядная мелочь. Не резкий свозняк и не просто игра усталого разума. Не исключено, что всё это есть Ким Тэхён, что бесстрашно шагает в окно во власть свободы и воздуха, чтобы быстро, бесшумно и мягко приземлиться на прохладный асфальт, и сорваться с новой точки в пространство, проносясь мимо всё той же прелестницы. Та злится на ветер: когда Тэхён пробегает мимо неё, то его отдаёт волной негатива, но он не позволяет себе поддаться ему. Однако же думает, поддастся ли Джин — он не обернулся ни разу, чтобы проверить, следует за ним его тень или нет. Ответ и без того очевиден, а подтверждается на очередном повороте — Сокджин его на ходу перепрыгивает, а Тэхён только лишь хмыкает: строит из себя неебаться Советника, а сам выпендрёжник. Но свободе Сеула тяжело не поддаться — особенно в те минуты забвения, когда кислых рож клана ещё пока что не видел, так что он позволяет себе раствориться в моменте, заботливо взращивая чувство безграничного счастья в груди, и в нём растворяется с радостью. Чуть позже будет безрадостно. Этих ребят действительно нужно научить улыбаться.***
— Ты будешь кофе? — Нет. Возьму по пути в универ, — Чонгук в явной неловкости тянет за ворот своей чёрной толстовки, позволяя увидеть на шее рисунок пера. Один, на самом-то деле, из многих: за последний год он с завидным рвением разукрасил своё тело чернилами, и судить его сложно — как-то Юнги попытался сделать подобное. Чонгук сильно замкнулся, хотя и без того был не то, чтобы сильно открыт, и в дело вмешалась психолог: мол, что не стоит мешать его младшему брату справляться с горем по-своему — если хочется, значит, необходимо. Значит, так нужно для психики. В такие моменты Юнги чувствует себя отвратительно. Потому что, наверное, в качестве брата он сильно лажает — хочется топнуть ногой и крикнуть что-нибудь в духе: «Мне тоже многое необходимо!» или же «Почему никто в этом доме не спрашивает, что нужно мне?!». Но быстро берёт себя в руки: в конце концов, не Чонгука вина, что у них сложилось так, как сложилось — он в ситуации пострадал больше всего. Совсем не Юнги словил гиперфикс на вещах, которых никогда не существовало в природе; совсем не Юнги был тем человеком, на чьих глазах от родителей почти ничего не оставили. И совсем не Юнги провалялся в коме неделю. Но кошмары мучают каждого, да и ему самому иногда кажутся... вещи. Словно кто-то следит в окно по ночам. Что невозможно — они живут в новостройке в новом спальном районе: здесь в домах по двадцать пять этажей, а их квартира расположена аж на семнадцатом. Словно в пустом переулке кто-то за ним наблюдает из-за угла позади. Одна из, к слову, причин, из-за которых он окончательно пересел в кресло водителя: в машине это чувство не так ощущается. Словно он почти никогда не бывает один, где бы ни находился — но и эту мысль он отбрасывает. В конце концов, в подсобке магазина все углы освещаются, и там правда прятаться негде — только если за шваброй. — Ночую не дома, — продолжает Чонгук, стоит только старшему брату отвернуться к плите — и на этих словах хён вынужден резко развернуться обратно. Потому что... внезапно. Потому что Чонгук уже почти целый год не выходит из дома без лишнего повода, окопавшись у себя в комнате и предаваясь собственным бредням о кровососах, которых всё ещё нет в этом мире. — Ну, в смысле, вернусь только под утро. — Я извиняюсь? — срывается с губ, когда Юнги ловит глазами эмоцию. Тот самый взгляд, по которому успел чертовски соскучиться: когда глаза хитро-виновато блестят, а губы сложены в полуулыбку. Так часто смотрел школьник Чонгук, когда просил у отца денег на новый смартфон. Так зачастую смотрел первокурсник Чонгук, когда мама ловила его на прогуле учёбы в угоду тусовкам. Тогда ему всё с рук сходило. А вот Чонгук-после-аварии так никогда не смотрел. А сейчас заставляет в сердце старшего брата зародиться надежде, что терапия всё же работает. Что всё наконец-то сдвигается, а он сам не зря тратит суммы на то, чтобы водить брата к врачу — вложить наследство родителей в квартиру и свой маленький бизнес оказалось отличной идеей. Да и частный дом быстро продался: на то, чтобы полностью оплатить им учёбу и в будущем купить Чонгуку квартирку, им хватит. Неужели Чонгук... всё же решился сделать шаг дальше? Спустя чёртов год ада для своего старшего брата, что боялся вдох лишний сделать, чтобы никто здесь не подумал о непринятии и не замкнулся в себе окончательно? — Мы с Донхё хотим в клуб сходить, — поясняет Чонгук тем временем. Когда-то давно на такое Юнги бы глаза закатил с неизменным: «Опять?!», однако сейчас... искренне рад такой перемене. Но надеяться всё же боится. — Всё в порядке, хён? Если ты не хочешь, чтоб я ходил, я не пойду. Чонгук-до-аварии никогда не сказал бы такого. Однако Чонгук-после-неё всё ещё нерешителен в том, что касается любых соцконтактов, и здесь Юнги важно его поддержать. — Нет, я хочу. Сходи обязательно. Повеселись! — и улыбается, может быть, несколько нервно. Это действительно здорово, что кому-то удалось Чонгука всё-таки вытащить. Может быть, всё не так плохо, а врач, что вчера отвела Юнги в сторону, чтобы сказать о своих подозрениях о шизофрении у своего пациента, ошиблась? Он в это верить отказывается. Чонгуку тогда просто привиделось на фоне повышенного уровня стресса. Привиделось, что некий вампир, растерзавший их родителей, словно кукол бездушных, посмотрел на него злыми глазами, что горели насыщенным алым. Как он говорил там? В ночи лица было почти что не видно, даже цвет волос был непонятного из-за сумрака цвета, но он никогда не забудет звук разбившихся стёкол и чавканья плоти сразу после того, как мама порезалась об один из осколков. Больше он никогда не рассказывал: закрывал только глаза да мотал головой, и ни Юнги, ни лечащий врач не рисковали дальше расспрашивать. Однако год прошёл, а Чонгук так же вздрагивает и отныне одержим вампирской тематикой — словно за эти долгие дни они ни на шаг не продвинулись. А теперь он просится в клуб. — Уверен, что всё хорошо? — склонив к плечу голову, тянет Чонгук. — Уверен, конечно, — улыбаясь пошире, убеждает Юнги. — Тебе одиноко не будет? — осторожно интересуется братец. — Не будет, — хмыкает его уставший за этот год хён. — Думаю, звякну Хосоку. Хочется выпить. Только будь осторожен, идёт? И Чонгук широко улыбается. Так, словно аварии никогда не случалось: — Разумеется, хён.***
Они добираются до нужного места всего за пятнадцать минут быстрого бега и, разумеется, невозможно опаздывают. Однако Тэхёна это не особо волнует: не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы знать, что редкий вампир пунктуален. Сокджин, вот, из редких — или это в нём гены играют, но в тот самый момент, когда наследник сеульского клана лениво закуривает у самых ворот, у него падает челюсть. — Ты шутишь?! — восклицает Сокджин, смешно пуча глаза, и Тэхён громко фыркает. — Ты понимаешь, что собрание уже началось, а твой отец нас пока даже не видел?! Сокджин иногда жуткий душнила. Чаще — излишне ответственный, будто послан тем самым парнем на «Б» (уж извините: его полное имя Тэхён произнести много лет не способен) в качестве ангела. Не доброго, а что-то вроде возмездия за все прегрешения, видимо, его сводного брата, поскольку Тэхён за всю свою долгую вампирскую жизнь не сделал ничего из того, за что бы ему в настоящем так остервенело клевали мозги. Но Сокджин всё равно с успехом справляется: пару раз словив едкое «гиперопекающий папочка», злится до покраснения глаз, но не произносит ни слова. Может, просто лишь начинает докладывать Дону, чем занят его средний (и он же — единственно выживший) сын, в три раза усерднее. Тэхён не дурак и ему не стоит большого труда догадаться, что этот широкоплечий говнюк, который застрял в эпоху расцвета всех неформалов, работает не совсем на него. Может быть, потому что первоначально наследником клана должен был быть вовсе не он, и Джину пришлось быстро переключиться с брата на брата, с молоком матери впитав в себя то, как нужно умело крутиться в вампирской среде. С точки зрения морали и этики — скверно: история их с Тэхёном знакомства началась с вопиющей неискренности, в которую наследнику сеульского клана всё ещё отчаянно хочется верить. А с точки зрения политической выгоды — правильно. Потому что Сокджин остаётся сыном действующего Советника Дона, а так как эта профессия передаётся по родословной, то с самых пелёнок учился говорить и действовать правильно. На костяном троне пока что сидит совсем не Тэхён — и хрен знает, когда он вообще туда попадёт, — и не Тэхёну он должен прислуживать. Приказы Дона неоспоримы, это все знают. Воля Дона — это воля целого клана и подчинённых ему Территорий. И кто такой Ким Тэхён, о котором все вокруг говорят «повезло грязнокровному выродку», чтобы Сокджин с ним дружил и разделял его точки зрения? Для Тэхёна, который навсегда останется для заносчивых вампиророждённых лишь второсортным дерьмом, его будущий визирь стал подосланным грузом... или же это он сам стал грузом для Джина. Как бы не был порой тот заботлив и как бы искренне он не смотрел, блистая деловито растушёванным смоки, Тэхён ему верит со скрипом, ведь каждый шаг его контролируют. Дон должен знать о своём преемнике всё. А хотел ли этот самый преемник быть таковым — дело десятое. А с другой стороны, всё могло быть и хуже — папашу Сокджина Тэхён знает уже годков этак восемьдесят, и с уверенностью может сказать: тот куда более душный и чертовски дотошный. Даже носит очки-половинки и неизменно ходит в костюме-двойке. Он даже туфли каждый раз начищает до блеска, а в нагрудном кармане у него золотые часы на цепочке, о чём вообще речь может идти? А Джин, он... попроще. И понтов в нём поменьше, и не такой уж и чопорный: вон, в кожанках гоняет, кроссовках и любит чёрные рваные джинсы. Правда, на эмо из две тысячи седьмого сильно похож, но это лирика. Тэхёну он импонирует даже таким, и если подумать, то когда тот не козлит и не врубает режим кровососа-чиновника, с ним даже можно расслабиться. Так что, да: несмотря на то, что Сокджина ему навязали, за тот факт, что с ним можно хорошенько покрысить на каждого из Зала Советов сеульского клана после очередного собрания, Тэхён готов ему простить многое. — Ниже твоего старшего братца лететь уже некуда, но ты хочешь приложить все усилия, чтобы оказаться у земного ядра или что?! — Рот закрой. И помни, с кем ты сейчас говоришь и о ком. Многое — но не осквернение памяти старшего брата Тэхёна, пусть тот ему неродной. Не осквернение памяти парня, которому тот много лет смотрел в рот с восхищением. Он был человечнее многих, он оступился и уже два года назад с лихвой поплатился за это, так какого же чёрта в этой среде его всё ещё поминают, как самого Сатану?! Его больше нет, так почему же так сложно просто стереть из памяти «этот позор всего вампирского рода», «проклятье сеульского клана», как они его до сих пор называют?! — Блять... — без страха испортить свой марафет, Сокджин в досаде растирает лицо. — Блять, Тэ, прости, хорошо? Извини меня за это дерьмо, просто... — Порядок. Я понимаю, — потому что Сокджин остаётся сыном действующего Советника Дона, а так как эта профессия передаётся по родословной, то с самых пелёнок учился говорить и действовать правильно. И в их среде поносить старшего брата Тэхёна за то, что он сделал, считается верным, даже если ты сам считаешь это несправедливым. Может быть, его не любят ещё и поэтому: каждый в Зале Советов осведомлён, что о Чимине дерьмово нельзя отзываться, если это может услышать его младший брат, потому что тот не будет молчать. И, как говорят за спиной: дерьмо высокого рода влило свою философию в уши дерьму низкосортному. Может, и так. Но Тэхён, как и Чимин в своё время, не потерпит несправедливости. Не потерпит грязи и сплетен — всего того, что так обожают вампиры. Да, он понимает и принимает, что его старший брат стал опасен, понимает и принимает тот факт, что от него решили избавиться ради всеобщего блага. Понимает и принимает, что несмотря на все причины, обиды, Чимин, чёрт побери, заслужил то, что с ним сделали. Но больно ли меньше? Отнюдь. Он стал опасен, но при этом они прожили втроём бок-о-бок множество лет — и все эти годы Чимин был тем самым заботливым старшим, на поддержку которого мог рассчитывать любой из двух его братьев. — Тэ, я правда... ах, чёрт! — его конвоир и правда расстроен. Игра это или же искренность, сложно сказать, но наследнику клана отчаянно хочется верить в последнее. Просто в Чимине было чертовски много хорошего. Для Тэхёна уж точно, и он не позволит лить грязь на того, кто уже получил своё наказание. Даже Сокджин не посмеет негативно о нём отзываться. — Просто следи за словами. Договорились? — говорит уже мягче. — Я буду, — кивает Джин мрачно. — Богом клянусь. — Выёбывается, — бормочет Тэхён со смешком, делая очередную затяжку. — За меня тоже покл... — не срываются с губ те слова, что священные. И никогда не сорвутся у тех, кто не был рождён кровососом. Будто Тэхён выбирал стать вампиром. Ему на момент обращения только двадцать пять лет стукнуло — и в той, другой жизни, он лучше бы умер и даже правда отчасти пытался. Не получилось. — Типа того, — кривит его эмо-наседка полные губы в улыбке. — Но мы всё ещё безбожно опаздываем. — Говноед, — бурчит Тэхён в сигарету. — Сам такой. — Я твоего бывшего из сонной артерии пил, нимфетка ты моя размалёванная. — Это что, был подкол из категории «я твою мать ебал»? — вскинув брови, интересуется Джин. — Тебе сколько лет? — Сто семь. Да, это был именно он, — расслабленно отвечает Тэхён. — И ты так торопишь меня, будто мы не на вампирскую сходку идём. — Там будут все сливки общества, Тэ. — Как ты красиво переиначил словосочетание «высокомерные задницы». И да: странно, что мне, обращённому, тебя этому надо учить, но вампиры постоянно опаздывают. Это их фишечка. Кредо. Стиль жизни. Мы просто соблюдаем негласные правила. Какое-то время Сокджин сохраняет молчание — Тэхён же курит в него. А потом его будущий визирь только вздыхает, чтоб головой покачать: — Тэ, твои родители случайно не в аптеке работали? — Нет, — совершенно честно отвечает Тэхён, не понимая подвоха: — Отец был рабочим завода, а мать — домохозяйкой. Оба погибли во время Второй мировой. С аптеками никогда дел не имели, короче, а тебе зачем вдруг? — Да вот просто живу жизнь, иногда смотрю на тебя, — и тот пожимает плечами, — и думаю всё: если уж не аптекари, то как ты у них гондоном-то вышел? Тэхён на это заливисто ржёт. А затем тушит окурок ботинком и, развернувшись к воротам, роняет: — Помнишь, я говорил, что вампиры вечно опаздывают? — и улыбается через плечо широко-широко в ожидании, пока работники поместья Пак соизволят открыть. — Ну, предположим. — Твой батя, когда твою мать приходовал, тоже слегка опоздал, — щёлкнув пальцами, сообщает наследник сеульского клана и отдаёт будущему Советнику честь. — Я тебе рот кляпом заткну, — не обижается Джин. — Ого, а ты из затейников? — весело смеётся Тэхён. — Как же ты порой меня злишь!