rhodes — the love i give
На самом деле, эта история начинается именно здесь. Не в ту минуту, когда Пак Чимин впервые видит одного своего одноклассника, но приблизительно в этот период. Может, где-то чуть ранее. Может быть, в тот самый момент, когда они узнают, что Чихён свалил к чёрту из города — событие-праздник застаёт их троих под знойным солнцем Монако, так что Тэхён говорит: — Повод вернуться домой, не находите? И они легко возвращаются: Хосок ворчит какое-то время, однако Чимин покупает квартиру фактически сразу, наотрез отказавшись жить в особняке «Дона Пак» — это он так об отце теперь говорит. Тэхён на эту обиду всегда только фыркает, чтобы сказать, что на фоне всей вечности семейные дрязги смешны. У него совершенно другое мышление, иные приоритеты и ценности: Хосок сколько угодно может шутить, что Ким старшему брату во всём подражает, однако это во многом не так. По крайней мере, не в тот самый период, когда они возвращаются. Тэхён одержим понятием вечного, погружается жадно в искусство, политику и философию, а также отходит от мира людей, не позволяя себе контактировать с ними. Их взгляды на смертных сильно расходятся: Чимин полагает, что любая чужая эмоция есть возможность познать окружающий мир, Тэхён же уверен, что эмоциональный спектр людей слишком яркий и от их кратковременности перестаёт иметь ценность. Чимин убеждён: природная слабость вампиров к эмоциям их естественных жертв есть возможность раскрыть свою человечную суть. Тэхён стоит же на том, что эта черта любого вампира изменяет его первородную силу. — Ты стал таким снобом, — это то, что говорит как-то старший сын Дона Пак своему приёмному брату. — Прям-таки истинный член их Совета. Может, попробуешь себя в вампирском коммьюнити? Там таких любят. — Я не стал снобом, — равнодушно заявляет Тэхён и демонстрирует книгу, которую держит в руках. — Я просто слишком долго живу на этой планете, чтобы позволить себе привязаться к кому-то, кто живёт лишь лет восемьдесят. Но мне нравится то, что делают люди. Их музыка, творчество. А знаешь ли, почему? — Уверен, что примерно догадываюсь, — кисло отвечает Чимин. — Человек может быть хорошим или плохим, но рано или же поздно он умирает. Однако если его труд достоин стать чем-то великим, он переходит в категорию вечного. Наследие личности, даже самой плохой, никогда не умрёт: не умрёт память о Гитлере, не умрёт «Повесть о двух городах» Чарльза Диккенса. Когда ты живёшь вечно, есть смысл любить что-то, что равно тебе: абстракцию знания, предметы искусства. А любить то, что в любом случае погибнет с течением времени... — и, покачав головой, Тэхён пожимает плечами. — Бессмысленно. Больно и глупо. Привязаться к кому-нибудь смертному — это зациклиться на мышлении его поколения, а потом на него оборачиваться. А мы вампиры, Чимин. Мы должны быть над любым поколением. — Сноб, — повторяется Пак. — Скажи это себе в сорок втором. — Тот я, который был в сорок втором, умер твоими руками, — замечает Тэхён. — И благодарен тебе, что ты избавил его от мучений. Его жизнь ни воны не стоила: он жил ради блага Японии, дал присягу Японии и был до ужаса слаб ровно настолько, что позволил себе пойти воевать. За Японию. Хотя родился корейцем. — Ты никогда не был слабым, — и Чимин хмурится. — Я хорошо помню тебя человеком. Ты был морально сильнее любого в нашем взводе, Тэтэ. — Я был слабым, — не соглашается Ким. — Потому что я был лишь человеком, который, ослеплённый эмоциями, хотел вершить правосудие, а не имел на это возможности. Зато теперь, когда она есть сейчас, старые ценности потеряли весь смысл. Потому что когда-то они все умрут, а я продолжу жить дальше. Понимаешь теперь, о чём я? — У меня от вас двоих уши вянут, — влезает Хосок, молчавший до этого. — Два Аристотеля, блять. Хотя в тот период, когда они возвращаются, уже не до шуток: колдун всерьёз озабочен тем фактом, что два вампира-кочевника решают осесть в одной точке, взяв его в качестве приданного. Потому что до этой поры у Хосока не возникало проблем со случайными заработками — сегодня он здесь, а завтра уже в другом месте. Но иное же дело, когда ты приходишь на территорию с целью здесь поселиться на пару веков: у тех, кто работал и жил тут до тебя, может возникнуть пара вопросов. Поэтому да, неудивительно, что когда они заходят в купленную Чимином квартиру, первое, что говорит Чон, переступив низкий порог, это: — Меня убьют, парни. Рад был вас знать. — Пусть только попробуют, — склабится Ким, а Чимин ощущает, что и сам дарит всем тут присутствующим хищный оскал: — Поверь, чародей, мы с Тэхёном сделаем всё, чтобы ты ощущал себя в безопасности. — Не просто так, разумеется, — добавляет приёмный сын Дона, — потому что нужно уметь платить добром за добро. И на том они и решают. ...Если бы Чимин когда-то решил писать мемуары, он бы над названием даже не думал. Конечно, в его жизни было очень много событий, которых он мог бы звать знаковыми — и да, каждое могло иметь вес ровно настолько, чтобы красиво обыграть его на обложке. Но все они меркнут рядом с одним. Очень конкретным. Если бы Чимин когда-то решил писать мемуары, он бы над названием даже не думал. Ведь в определённый момент своей жизни он осознал простейшую истину: когда-то давно он был рождён для того, чтоб полюбить Мин Юнги. Больно, страдальчески, во многом трагично, но если б его кто-то когда-то спросил, изменил бы он выбор школы для поступления шесть лет назад, чтобы они никогда не встречались, то ответом бы был однозначный отказ. Потому что Чимин был рождён, чтобы любить Мин Юнги. А Мин Юнги был рождён, чтобы причинять ему боль снова и снова. Совсем как сейчас, когда крепко спит, сморённый Хосоком и выпивкой, а также, конечно же, радостью за младшего брата, что смог сделать шаг к старой жизни. Чародею даже не нужно было отбивать сообщение бывшему наследнику сеульского клана: тот, не в силах сдержаться, постоянно отирается рядом, стараясь быть для всех незаметным, и видел Чонгука, который выходил из подъезда, обсуждая с каким-то знакомым поездку в один из ночных клубов Сеула. За мелким Пак тоже нет-нет, а следит порой. Потому что не может иначе. Может быть, Чимин чёртов сталкер. Может быть, извращенец. Но прямо сейчас, стоя на подоконнике новостройки, не может глаз оторвать. Зато Хосок, который резко садится в кровати, почувствовав чужое присутствие, кажется, готов его выбросить с такой большой высоты. Говорит одними губами: «Пошёл вон, Пак Чимин». Шепчет беззвучно: «У него чуткий сон». Добивает, активно жестикулируя: «Ты его испугаешь». Юнги ему уже жаловался месяц назад, что от стресса сходит с ума последний год точно: мол, есть ощущение, что за ним наблюдают на улице и на работе. Что даже когда Чонгук идёт на учёбу, кажется, будто в квартире он не один. Хосок на это лишь ему в лицо посмеялся — мол, тебе б отдохнуть хорошо. А при встрече дал Чимину пиздов. — Ты меня перед судом зачем попросил с ним подружиться?! — котом шипел чародей. — Чтобы до его смерти следить за ним и его безопасностью, когда тебя уже рядом не будет! И для чего это было?! Чтобы ты вылез из склепа и расшатал ему психику?! Таково было условие, что когда-то поставил Тэхён: добро за добро. Они вдвоём не убили, чтобы не навлечь гнев целого шабаша, но заставили когда-то уйти с территории главного сеульского мага, поставив на его место Хосока — тот был сильнее, умнее, ответственнее. Рано или же поздно он бы так и так сдвинул Чувона, однако Тэхён и Чимин этот процесс немного ускорили. — Я не могу на него не смотреть, — это всё, что ответил Чимин, отводя взгляд. — Пак, если он заметит тебя... — Он не заметит, Хосок, успокойся. Ему не нужно меня вспоминать. И о нашей среде вспоминать тоже не нужно. — Ты стирал ему память не для того, чтобы облажаться в итоге, — напоминает колдун. — А ради его безопасности. Помни об этом.«Ты его испугаешь»
Чимин готов отдать свою жизнь, чтобы Юнги больше никогда ничего не боялся. Готов пожертвовать многим, чтобы Юнги, лёжа на широкой двуспальной кровати рядом с не-таким-уж-и-другом Чимина, но рядом со своим лучшим другом, был уверен в завтрашнем дне. От того ему гадко, что даже сейчас, когда пласт проблем уже позади, над любимым им человеком и его младшим братишкой всё ещё нависает опасность. Хосок там, в комнате, хмурится. Мин же подозрительно морщится, словно находясь на грани того, чтоб проснуться. Его ночной страж же кидает последний взгляд на это лицо, а затем шагает вниз с подоконника, позволяя темноте ночи себя поглотить. ...Чимин бы назвал свои мемуары «Ab intestato», что с латыни — «Без завещания». Ведь романтичный трепет истории, которую они разделили друг с другом, по итогу сгорел в страшных реалиях, не оставив кроме себя ничего, кроме боли и страха. А Чимин бы многое отдал, чтобы Юнги не ощущал таких послевкусий — и многое сделал для этого. В конце концов, именно он принёс в жизнь робкого мальчика-школьника столько негативных моментов. Посему пусть в этом огне горит только виновник.***
— Здесь занято? Этот вопрос Чимин задаёт целых шесть лет назад, в очередной раз поступив в старшую школу. Думал поступить всё же на первый год, прикрывшись различием двух учебных программ, чтобы не приходилось вливаться, но не было мест, и по этой причине он здесь. Всё же является тем самым новеньким в классе, на которого косятся и подозрительно шепчутся. А ещё так получается, что он зачисляется на месяц позже положенного, и свободных мест в классе фактически нет. Только рядом с одним пацаном: тот, кажется, спит, уткнувшись в сложенные на столе руки. Ровно настолько, что вопроса не слышит, хотя до звонка три минуты. Получается, что выбора нет — Чимин садится с ним рядом, делая вид, что не слышит ни слова в свой адрес. Чуткий слух позволяет расслышать каждое слово: от «слишком смазливый» до «низкорослик какой-то», но он вовсе не обижается. Дети жестоки. За долгие годы учёбы в различных местах он привык к этому. Где-то его даже пытались сделать мишенью для буллинга — и пару раз он это позволил опыта ради. Его сосед просыпается только к середине урока: им везёт, что они сидят на предпоследней парте в ряду у окна, так что выспаться шансы имеются. Просыпается и сразу же вздрагивает, увидя кого-то рядом с собой: теперь, когда он оторвал лицо от поверхности парты, у Чимина есть шанс его разглядеть. Маленький вздёрнутый нос. Широкие скулы. Ещё детская округлость лица и отёкшие милые щёки. Юноша очень красив, но едва ли пока интересен ровесницам или ровесникам. Такие раскрываются позже, когда становятся старше. — Привет, — одними губами произносит Чимин и улыбается. Его сосед по парте кивает. А затем отворачивается прямо к окну — и в какой-то момент Пак было думает, что сидит рядом с лодырем, однако же, кинув взгляд на чужую тетрадь... удивляется. Тема урока прописана полностью и законспектирована даже намного масштабнее, чем даёт им учитель сейчас. — Перед каникулами я попросил учебный план на семестр, — неожиданно шепчет парнишка, заметив направление взгляда. — И я занимался всё лето. — Поэтому спишь? — моргнув, тянет Пак. — Да. Я немного слаб в физике, которая будет пятым уроком сегодня, и мне нужно было повторить общие формулы. Я делал это до трёх ночи. Вот и не выспался. — Любишь учиться? Сосед по парте кивает. — Мечтаешь о поступлении? — Кайфую в процессе, — улыбается тот краешком губ. — Люблю получать новые знания. Не потому, что хочу быть лучше других, а потому что мне просто нравится питать свой мозг чем-то полезным. Говорят, что в знаниях сила. А я верю, что сила в анализе. Но это два неразрывных понятия, одно напрямую от другого зависит. Хотел бы я когда-нибудь познать этот мир. Чимин на этом свете живёт непозволительно долго. Ему встречались разные люди: добрые, злые, невыносимо заносчивые; робкие, кроткие, трудолюбивые; молодые, зрелые, старые — великое множество совершенно разных людей, но их всех объединял один знаменатель. Каждый человек или вампир был подростком. И Чимин за свою жизнь видел тысячи каждых из их, однако из всех тех людей, которых он когда-либо знал, этот парень был первым, кто озвучил смысл всей его жизни так чётко по нотам. Этот парнишка обронил всего несколько фраз, явно сконфуженный тем, что ему приходится открывать свою душу, а Чимин уже потерялся, потому что всё сказанное в нём отозвалось от и до. Разве такое возможно? — Я так хорошо тебя понимаю, — это всё, что он может сказать. — Чёрт побери, как же я тебя хорошо понимаю, хотя даже не в курсе, кто ты такой. — Я Мин Юнги, — улыбаясь чуть шире, поясняет ему одноклассник. — И со мной никто не хочет дружить. Ты первый, кто захотел сесть со мной с тех пор, как я перешёл в старшую школу. — Но... почему? — неожиданно. Обычно с ботаниками стараются как раз-таки рядом сидеть, чтобы иметь возможность списать или же получить помощь на сложном задании, а этот парень сидит в одиночестве. — Для них я криповый заумный типок, от которого лучше держаться подальше. Но я не расстраиваюсь. — Совсем? — Абсолютно. Ведь я понимаю, что у нас вектор интересов различен. Мой младший брат ещё в средней школе, но тоже осуждает меня. Говорит, что обсуждать Паоло Коэльо в моём возрасте никто не захочет. Этот парень... он будто бы не такой, как другие: никогда наследнику сеульского клана не доводилось наблюдать столько осознанности в юных глазах. Уместным бы было заметить, что — как там говорят? — этот мальчишка живёт не первую жизнь. Такие глаза Пак видит в своём отражении, но ему и впрямь много лет, что по виду не скажешь. Но Юнги не вампир: ощущается мягкая эмоциональная аура, живая и тёплая, как у всех простых смертных. Однако при этом она не такая, какая бывает у людей его возраста. В тот самый период, когда гормоны играют, людские эмоции душат, что заставляет новообращённых вампиров порой в прямом смысле с ума сходить под влиянием такого коллапса человеческих чувств. Такое для большинства детей ночи довольно тяжкая ноша: всё же вампиры чертовски подвержены влиянию чувств своих естественных жертв. Это Чимин уже жизнью научен и опытен в том, чтобы держаться ментально подальше от таких всплесков экспрессии: ему нравятся люди, ему нравится проводить с ними время и узнавать их каждый раз с новых сторон. А как узнавать, если их избегать, верно ведь? С подростками зачастую интереснее всего: юные умы отличаются многообразием, пылкостью — они будто постоянно проверяют на прочность, вовлекая в себя, как одинокую лодку может вовлечь в морскую пучину. А эмоциональный спектр Юнги... совсем не такой, какой бывает у людей его возраста. Он размерен, спокоен, чувствителен и словно мягко касается сердца Чимина. Будто с вопросом: «Могу ли я предложить тебе узнать меня лучше?». Или же: «Путешествие в мир моего самосознания будет спокойным и увлекательным. Тебе не нужно бояться того, что я тебя поглощу, как порой поглощают вампиров иные людские эмоции». Мин словно тихая гавань. На других непохожая. И именно это — причина, из-за которой Чимин оказывается совсем не готов к их знакомству, а спокойный приют ощущений Юнги становится опасной ловушкой и последним пристанищем в качестве следствия. Многолетний вампир, что столько времени тянулся к людям и их необъятнейшим знаниям, сразу же пал жертвой того, кто зла ему никогда не желал. — Я захочу, — признаётся Чимин. — Честное слово. Я захочу. Пообедаем вместе? И видит, как начинают сиять глаза Мин Юнги на этих словах. — Конечно! Я буду рад! Пак лишь в ответ ему улыбается, чтобы перевести взгляд назад на учителя. Даже не представляя, какую ошибку сейчас совершил.