dpr ian — don't go insane
Чонгук не может назвать Тэхёна эмоционально незрелым по всем фронтам жизни: в конце концов, этот парень живёт на этой бренной земле уже множество лет, и банально не смог бы дожить до настоящего дня, если бы всё было так просто. Однако прямо сейчас, когда они едут в такси до дома Сокджина с целью взять тачку последнего, он в этих доводах логики весьма сомневается. Тэхён не выглядит расстроенным или же удручённым случившимся: сидит, смотрит в окно, напевая под нос какую-то незамысловатую песенку, и вид у него даже скучающий — словно не их только что выгнали за его поведение. К слову, об этом: — Ты понимаешь, что с твоим положением ты не можешь позволить себе вести себя таким образом?! — кудахчет Сокджин спереди; — С кем? С парнем, который получил амнистию чудом, или с его трепетной ланью? — Фильтруй свой базар, — Чонгук миролюбив, Чонгук до усрачки влюблён, Чонгук от Тэхёна зависим теперь на жизненном уровне, потому что если Тэхён умрёт, не разорвав их контракт, то и он умрёт тоже, как ему на днях сообщили. Однако при всех составляющих у него всё-таки имеется гордость и своеобразное понятие чести — в таком ключе отзываться о его старшем брате он не позволит. Даже если Тэхён раздражён. Даже если ощущает себя невозможно униженным и в попытках зализать раны на своей гордости прямо сейчас маскирует это за напускным пренебрежением. — У тебя режутся зубы? — вскинув тёмные брови, интересуется наследник сеульского клана. Раздражённым не выглядя, скорее, просто смеётся. — Мой мальчик вырос. — У него всегда были зубы, Тэхён, — вставляет Сокджин. — Совсем как у того, с кем ты всё пытаешься мериться членами. Помнится, было то время, когда ты ему в рот смотрел и мечтал стать таким же. — Было, но ты его не застал, так что рот закрой свой, — флегматично тянет Тэхён. — Да, может быть, когда-то очень давно я хотел быть похожим на своего старшего брата, однако, слава Б... — запинается и, вздохнув, ставит точку: — ...не стал. — О, понимаю, — внезапно подаёт голос таксист, очевидно, считая, что сейчас, когда в салоне машины ссорятся три немаленьких парня за раз, будет уместно разбавить всё очень интересной историей своей тяжкой жизни, — мы с моим хёном так сильно ругались, пока не женились. — Вот и мы теперь... тоже ругаемся, — хмыкает Ким. — Женись, друг, и жизнь заиграет новыми красками, — советует их случайный водитель. — Ничто не примирит двух братьев лучше, чем совместная выпивка и обсуждение жён. — Я уже женат, — спокойно отвечает Тэхён. Чонгук, вспыхнув так ярко, что даже уши начинают гореть, поспешно к окну отворачивается. — И он, к сожалению, тоже. — Жена его пилит? — Типа того. Они вообще расходились на парочку лет, а теперь она снова с нами и почему-то считает, что у неё есть полномочия пытаться качать права. — Тиранша, — сообщает таксист. — А он — подкаблучник, — продолжает Тэхён этот цирк. — Никто здесь не тиран и не подкаблучник, — не выдержав, заявляет Сокджин. — Их реакция была вполне объяснима: если бы ты пришёл ко мне в дом и начал мне так открыто хамить, я б тебя тоже попёр. — Тиранша, каблук и токсин, — кивает водитель. — Ты придаёшь этому слишком много значения, — говорит Тэхён Джину. — Неправда! Теперь мне, блять, стыдно, что мы... — секунда заминки. — ...вместе работаем! Ты понимаешь, что теперь будет?! Мы даже не сможем обратиться за помощью, если понадобится! — Тиранша, каблук, токсин и истеричка. Так и живём. Выживаем, вернее, — подводит таксисту черту в разговоре Чонгук: благо, что тачка уже затормозила у дома Сокджина, так что на этих словах появилась возможность красиво выйти наружу и хлопнуть дверцей. Несильно. Ведь всех бесит, когда хлопают дверцей, а маленькой мстительной гадине где-то в душе сейчас оказалось жизненно важным, чтобы водитель, которого они первый и последний раз в жизни видят, сделал для себя вывод: из всех собравшихся Чонгук — самый нормальный. Только ему можно верить. — ...может, обратишься к психологу?! — доносится бубнёж Сокджина практически сразу. Чонгук слышит только лишь окончание фразы, так что делает вывод, что лекция началась ещё в ту минуту, когда Тэхён платил за проезд. — Идея хорошая. Так и скажу: как-то давно японцы забрали меня воевать и мамочка с папочкой умерли от воспаления лёгких, пока я был на фронте. Там я убивал тех людей, которых убивать не хотел, но меня заставляли. На всей этой почве моя крыша уехала, я решил покончить с собой, — это Тэхён заявляет на всём том пути, что следует от закрытой двери до Чонгука. — После того, как парень из роты обнаружил меня, стоящим в петле, он оказал мне поддержку, стал единственным другом и членом семьи, а потом меня застрелили, и он решил, что будет классной идеей не расставаться со мной целую вечность и обратил! После этого десятки лет мы были с ним неразлучны, а потом он сказал мне: «Тэтэ, братец, я тут влюбился в смертного парня, который лет через пятьдесят так и так склеит ласты, так что тебе нужно извернуться ужом, но сделать так, как хочу я, на горло себе наступить и оказаться втянутым в дерьмо вампирской политики!», а я отказался, и с тех пор мы немного не дружим! Клёвый тейк будет для чьей-нибудь диссертации, а? — Ты утрируешь, — с постным лицом отвечает Сокджин. — Я говорю чистую правду, Джин-и: как только ты оказался в вампирской политике, тебе оттуда нет хода. Не считая того, что я и так для всех пыль под ногами из-за того, что меня обратили, — и тут же Тэхён делает это. Безотчётно и совершенно естественно обнимает Чонгука за плечи рукой, прижимая к себе и направляясь в сторону паркинга. А у того в груди сердце биться начинает бешеной птицей и становится душно внезапно, невзирая на то, что на улице ветерок дует прохладный. — Твоё сердце заколотилось так сильно, что его услышит даже глухой, — негромко произносит вампир, глядя на него сверху вниз с лёгкой насмешкой. — Нравится быть только моим, Чон Чонгук? — Я не только твой, — противоречиво вновь краснея лицом, отвечает мальчишка. — У меня ещё старший брат есть, которого ты не переносишь. — Хорошо, переиначу: нравится, когда я веду себя так, будто ты только мой? — и улыбается хитро. Крыть нечем. Чонгук шумно сглатывает. Тэхён же, склонившись над его ухом, шепчет: — Тогда нужно почаще напоминать тебе, от чьих касаний ты сходишь с ума. — Меня сейчас вырвет, — сообщает Сокджин, подходя ближе к ним. — От зависти? — склабится наследник сеульского клана. — Не переживай, детка, скоро и ты отправишься к папочке. Прямо сейчас. Я за рулём. — Можно я не поеду?! Видеть его не желаю! — взрывается Джин, впрочем, передавая ключи от машины в протянутую с намёком руку. — Ты мой Советник, так что нельзя, — напевно сообщает Тэхён, забирая их и, не размыкая объятий, увлекает Чонгука к веренице машин. А вслед раздаётся гневное и ставшее чертовски родным: — Я пока не Советник!***
Когда ты рождён в определённой среде и с самого раннего детства подвержен влиянию конкретного вида мышления, вырасти тем, кого можно будет назвать отличающимся, почти невозможно. С самых пелёнок, пока ты растёшь, развиваешься, тебе продвигают конкретное виденье мира: мол, вот так делать необходимо, а вот так — запрещено. Юный ум гибок и восприимчив: как говорится, в какой среде ты бы ни был воспитан, всё равно нет-нет, но что-то на себя переносишь. Как ни борись, ни страдай, ни ломай себя — что-то, что тебе вбивали с рождения, всегда будет с тобой. Намджун не согласен со всем сказанным выше. На его скромный вкус, он слегка отличается от тех господ кровососов, которые когда-то давно его породили. Пятьдесят два года назад, если быть точным — точную дату он, благо, узнал у них ещё до того, как пришлось уйти из отчего дома, где ему никто никогда не был рад, и строить карьеру с нуля без связей и помощи. Такое часто бывает в их узкой вампирской среде: мужчина и женщина женятся не потому, что любят друг друга, а потому что так было выгодно их Домам или же — что тоже не редкость — даже их кланам. Его случай, вернее, случай его мамочки с папочкой, в число редких и метких отнюдь не попал — и всё это не просто вышло всем боком, но и усугубило всё положение. Предки не просто ругались, а полноценно срались с применением физической силы все года, что он рос в том страшном доме; мама не обнимала, считая своего родного сына издержкой несчастливого брака, а о себе всегда отзывалась сугубо как о вампирше с отличным приданым без права на счастье, обременённой своей родословной, мужчиной, что был ей противен с момента знакомства, и сыном, которого она никогда не хотела. Отец много пил, но пил тихо — Устава не нарушал, может быть, лишь потому, что тогда бы его лицо выжгли на семейном древе старой вампирской династии Ким, чего он не мог допустить; на людях всегда был далёк от политики (то бишь — от прямой благосклонности Дона), но острослов и до небрежного весел. А дома бил что жену, что ребёнка. Потому что и он себя позиционировал никак иначе, как отпрыска богатой семьи, которому не дали шанса себя показать на фоне других; всучили насильно дуру-жену, почему-то считая, что она его как-то исправит, хотя исправлять было нечего; и заставили заплатить кучу денег очередному волшебнику с целью заделать той сына, чтобы родился наследник. Когда Намджун был чуть меньше, он не знал, кому из них двоих верить: собственной матери, что любила кричать, что династии Ким от её семьи были нужны только деньги; или всё же отцу, который не забывал всем напомнить, что он в доме мужчина, глава семьи и всем вокруг его нужно слушаться, а если бы он хотел себе няньку, то позвонил бы в агенство. Оба родителя друг другу изменяли открыто: был долгий период, когда мама была влюблена в Советника Дона и даже крутила с ним бурный роман в робкой надежде, что то был её счастливый билет на развод; отец, в свою очередь, к поиску светлой и чистой никогда не стремился, а потому просто изволил сношаться с прислугой женского пола в семейном особняке. Что Намджун осознал, когда вырос? Во-первых, что если судьба всё же пошлёт ему перспективу жениться на женщине, то он никогда не позволит себе не уважать ту, с которой заключит подобный союз. Будь он трижды фиктивным — чёрт бы с ним, но не уважать того, с кем делишь крышу над головой, так открыто, как себе позволяли это делать родные родители, он не посмеет. Вторая вещь, в которой он закрепился, является предельно простой: он будет лучшим родителем, чем эти двое. Тяжело быть родителем хуже, но всё же возможно. Куда сложнее стать лучшим в принципе, но он приложит усилия. А третий пункт стал для него откровением: ничто не влюбляет вампиров друг в друга прочнее, чем общая гордость за сына, на которого им всю блядскую жизнь было плевать. До него и по сей день слухи доходят: мол, как мама с папой гордятся, что сам Дон решил сделать его Хранителем севера, как радостно ходят об этом рассказывают, какая любовь отныне царит теперь в родительском доме. Какое убожество. Но, ладно, может, отчасти Намджун всё же согласен с тем, что гены, так сказать, не пропить, ведь: — ...ведёшь себя, будто быдло, — сообщает Чиун, закатив глаза и глядя на него сверху вниз. — Я всего лишь послал его нахуй, — разводит руками Намджун, глядя Советнице прямо в глаза. — И ты не можешь со мной не согласиться: он очень просился. — Давай я скажу тебе так, — негромко посмеиваясь, вампирша бесцеремонно присаживается аккурат на стол своего руководства, — как твой Советник я должна напомнить тебе, что ты не можешь посылать нахуй каждого, кто тебе не понравится. Потому что кто-то из этих вампиров — как сегодня, к примеру, скотина — может иметь кучу денег и кучу желания инвестировать в наши проекты. Но если смотреть на ситуацию личностно, то... — То? — вскинув брови в веселье, тянет Намджун. — ...то я бы ещё и пинка дала гондону ебаному, так что сегодня ты просто космос, Ким. Умей я хотеть, я бы тебя захотела. Рассмеявшись, Хранитель только и может, что головой покачать. Чиун была здесь задолго до его появления: непонятно, однако, как её мог выдерживать его сварливый предшественник, но здесь ларчик, скорее всего, открывается проще — она также была здесь и до него тоже. Насколько Намджун может знать, Чиун уже больше трёх сотен лет, и она добровольно решила не покидать территории севера с целью подняться по карьерной лестнице выше. Намджуну же едва перевалило за пятьдесят, и пусть внешне никто не даст ему больше двадцати семи, и по меркам вампиров он действительно молод. Так что такая помощница его абсолютно устраивает. Но пока кобра в славном расположении духа, можно рискнуть задать ей важный вопрос. — Чиун, скажи-ка начистоту, будь добра... — начинает он весьма деликатно, однако вампирша, глаза закатив, громко фыркает: — Я давно в политике, парень. Могу играть только грязно. — Тогда я хочу знать суть этого мусора, — подперев щёку рукой, тянет Намджун. — Ты ведь не просто так не сдаёшь позиции севера. Понимаю прекрасно, что мне грех жаловаться, однако мы с тобой с недавнего времени плотно сотрудничаем, и я хочу знать, в чём причина. Советница, в мнимой задумчивости приложив палец к пухлым губам, с секунду молчит. Но только с секунду: после подмигивает и, подарив своему руководству одну из самых хитрых улыбок своего арсенала, тянет с манерной ленцой: — Ты же знаешь законы нашего общества, милый. — Множество, — кивнув, отвечает Хранитель. — Но мне интересно, какие из них ты сейчас имеешь в виду. — Те самые, мальчик, — и, подавшись вперёд, она беззастенчиво щёлкает прямо по носу молодого политика, снизив высокий голос до шёпота, — в которых никто ничего прямо не спрашивает, потому что заранее знает, что ответа не будет. А ещё, — придвинувшись близко настолько, что Намджун чувствует чужое дыхание, — те, в которых лишнее знание может закончиться плохо. — Что ты сделала Дону? — Намджун не боится. Напротив: ухмыляется ей, не моргнув даже глазом, и рубит с плеча. — Ты так сильно боишься двинуться с этого места, будто твоя жизнь может рухнуть. Что у него есть на тебя? И, улыбнувшись с ноткой безумия, Чиун негромко смеётся: — Лучше спроси, что на него есть у меня. — Я спрошу, — раздаётся развязное, и Намджун, покачав головой, только и может, что вздохнуть тяжело: наследник сеульского клана известен своей любовью к внезапным эффектным вторжениям и прерыванию всех диалогов. Даже если прекрасно осведомлён о том факте, что внезапным быть не получится: у сытых вампиров всегда чуткий слух. — Что у тебя есть на моего отца, Советница севера? — и, широко улыбнувшись, Ким Тэхён заходит в его кабинет без приглашения, но с неизменной цепной собакой, что следует тенью за ним. Ким Сокджин. Намджун встрече рад, хотя сын Советника текущего Дона и Советник непосредственно будущий, очевидно, не хочет быть здесь. Как всегда — преисполненный ненавистью на кровном, простите за каламбур, уровне. В любом случае, Ким Намджун ожидал их двоих здесь. Ещё с той самой минуты, когда его люди не пустили без спроса сеульского мага к склепу его территории. И ему тоже есть, что им на это сказать.