Ведьмин сад

Это мост, под мостом вода, под мостом река, Вот рука, вот чужая рука, вот в руке рука, Вот нежданное счастье, что не удержать руками. Дальше будет не хуже, знаю наверняка, Мы останемся здесь навечно, чтоб видеть, как Голубая вода ныряет под черный камень. Rowana

                           После той колдовской весенней ночи что-то меняется. Все чаще господ можно заметить прогуливающихся вдвоём по кромке озера или сидящих в беседке. Теперь они делят одну спальню — и мастер Крепус не подрывается спозаранку на виноградники.              Они завтракают и ужинают вместе: разговаривают о прочитанных книгах, делах винокурни, насущных поручениях. Иногда выезжают на неспешные конные прогулки по живописным окрестностям. Эв, привыкший всегда ездить в одиночку, недовольно взбрыкивает, когда к нему робко подходит пегая кобыла господина, но сдается под ласковым взглядом хозяйки. Порой их можно застать в библиотеке, где они танцуют медленный вальс под тихую грустную мелодию. Мерида мурлыкает ее под нос по утрам, пока расчесывает свои волосы.              Госпожа теперь не пропадает без спроса неделями, лишь иногда отлучается на несколько дней, всегда заранее предупреждая Софи и Аделинду. Возвращается она с охапками невиданных цветов, саженцами винограда и семенами для своего собственного садика. Однажды, пока они сидят на лавочке среди буйства запахов и красок, Мерида протягивает ей флакончик из темного стекла и маленькую жестяную баночку.              — Передай это Софи, пожалуйста. Ее все больше беспокоят ноги, а это хоть немного облегчит боль. Но не говори, что они от меня. Лучше скажи, что их дал тебе лекарь из Спрингвейла. Хорошо?              Аделинда кивает.              — Вы подружились в последнее время, не так ли? Она присматривает за тобой, что курица-наседка.              — Она и за вами присматривает.              — Точно! — Мерида рассмеялась, — словно у меня появилась строгая матушка! Но это не так плохо, не правда ли?              Это действительно неплохо: под строгой заботой Софи из Аделинды вымывается последняя жгучая боль и тоска. Теперь она может с горькой теплотой и светлой грустью думать о родной матери, о своих братьях, о доме, что стоит где-то там, в сизой туманной дали. Однажды она даже набирается смелости и пишет письмо. О том, что с ней все в порядке; она нашла себе занятие по душе и не держит больше зла. Ответа не приходит, но Аделинда и не ждёт его.              Несколько раз она выбирается с другими служанками на вечерние танцы близ Мондштадта. Пиво, вино и музыка льется рекой, небо — полотно с яркими звездами, воздух пахнет медом, мятой и вечным летом. Пышные юбки девушек алыми цветами вспыхивают в пламени костров, звонкие голоса и смех, сплетенья рук, стук каблучков — она растворяется в этих звуках, хотя сама, конечно, отказывает каждому, кто пробует ее пригласить. Ей хватает и простого созерцания чужой беззаботной жизни и первой влюбленности, когда глаза напротив — красивее самых прекрасных звезд.              По пути назад они набирают букетики полевых цветов, болтают о хозяевах и завтрашних делах: с утра надо будет подмести дорожку около винокурни, а вы видели, как на Аделинду смотрел тот охотник? Прямо глаз не сводил! Ади, ты сегодня была — прямо королева! Жаль, что ты не любишь танцевать…              Аделинда смеется вместе с ними, позволяя опустить на свою голову цветочный венок. К утру он завянет, но сейчас — пусть!                            Однажды господин Крепус приводит на винокурню незнакомого паренька. Это сын его давних знакомых, партнеров из Гильдии виноделов, чей корабль потерпел крушение где-то далеко в море. Хозяин выделяет ему маленькую комнатку в особняке и начинает обучать азам виноделия. Они вместе обходят пышные виноградные лозы, долго сидят в винных погребах, и мальчик, сначала нелюдимый и резкий в своей потере и страхе перед будущим, привыкает к мерному течению жизни в особняке, к теплому солнцу и мошкаре по вечерам, к утреннему ворчанию Софи. И его она тоже берет под своё крыло — Эльзер, так зовут юношу, вместе с Аделиндой лущит горох и фасоль, чистит картошку для ужина и пытается, под шутки Крепуса, смешки Мериды и подбадривания Аделинды, ловить окуней голыми руками на теплом мелководье.              Лето полноправно начинает царить над Мондштадтом: служанкам шьют новую, более легкую форму (Софи с гордостью говорит, что теперь не может пересчитать ее ребра под фартуком); плотники чинят крышу винокурни; госпожа расширяет свой ядовитый сад, вешает веревочные качели на толстые ветви старого дуба, ставит в его густой тени свой рабочий стол; Крепус едет в город — и привозит с собой несколько этюдников и мольберт. Он выписывает Софи и Аделинде выходной день, и гонит их всех на живописный песчаный берег Сидрового озера. Они расстилают несколько покрывал, достают из корзин рыбацкие бутерброды, шашлычки и песочное печенье, которое сразу же привлекает всех окрестных уток и лебедей. На дне мелькают серебристые хвосты рыбешек, и вдруг с синих небес воду пропарывают огромные птичья крылья.              — Белоснежный сокол, — всматриваясь вдаль, куда улетела птица, сказала Мерида, — Странно, я думала, что они никуда не улетают с Драконьего хребта.              — Тебе нравятся соколы, моя госпожа? — мастер Крепус подходит ближе к спокойной глади озера и устанавливает мольберт, вдавливая его ножки в мокрый песок.              — Да, — Мерила мечтательно улыбается, — Я люблю их. Они красивые и свободные. Когда-то у меня был ручной сокол, но однажды он улетел…              Эльзер утягивает Аделинду в воду, они плещутся и брызгаются друг в друга, словно дети. Софи и госпожа сидят в тени, перебирая собранные во время прогулки травы, Крепус что-то сосредоточенно выписывает на полотне, иногда поднимая взгляд в небо. Уже вечером, когда они разжигают костер, запекают в нем картошку и помидоры и поджаривают на огне ломти белого хлеба, он протягивает свой рисунок Мериде. На нем — белые заснеженные пики острых гор и парящая над ними изящная хищная птица. После он подарит ей еще немало картин — и на всех будут летать в небе соколы или орлы.                            Вдвоём с Эльзером они иногда выбираются в город. Их гонит туда Мерида со словами, что негоже молодежи постоянно сидеть «у черта на куличках». Они гуляют по главной площади, слушают хоровое пение в соборе, рассматривают витрины торговых лавочек. В один летний день Аделинда чуть отстаёт, засмотревшись на великолепные часы из Фонтейна в одной из витрин. Такие стояли в ее родном доме.              Потом она слышит смех, знакомый ей до самой глубокой бездны ее души.              Он стоит около кузнечной мастерской, приобнимая за плечи незнакомую девушку. Он все смеётся, размахивая свободной рукой. Улыбается не ей ласковой улыбкой с ямочкой на щеке.              Внутри Аделинды рушится так тщательно возводимая ей стена — она чувствует, как сквозь неё прорывается бурный поток боли, горя и гнева.              Как ты можешь так беззаботно улыбаться, когда бросил меня? Как ты смеешь безнаказанно ходить по улицам? Неужели тебя совсем не гложет, то, что ты сделал со мной?              Как ты мог?              А с ней, этой милой, весёлой хохотушкой, ты поступишь точно также? Отбросишь ее словно испорченную деталь, словно лишнюю вещь в твоей жизни?              Как ты мог?              Где наш домик со скрипучим крыльцом и качелями на дереве, где наше будущее, которое ты мне обещал?              Как ты мог?              Какая я же я дура.              Кипящая злость, горячая как жар в кузнечной печи, затапливает ее без остатка. Она уже делает шаг, но за руку ее ловит Эльзер.              Он ничего о ней не знает, не знает о больных, яростный словах и упрёках, что кололи ей сердце сотнями игл. Но он смотрит на неё с таким пониманием, а его рука успокаивающе сжимает ее ладонь, что весь гнев уходит — как воздух из проколотого шарика. По лицу бегут тёплые, крупные слёзы, капают на каменные ступени.              — Он этого не стоит, — говорит Эльзер. — Он тебя не заслуживал! Пойдём домой.              Она кивает, и они срываются на бег. Не останавливаясь, они несутся до боковых ворот, где их ждёт повозка. Эв бьет копытом о землю, Эльзер занимает место кучера — и их маленький пустой дилижанс быстро огибает стены Мондштадта. Проезжая по мосту, Аделинда в последний раз смотрит на улочку. На секунду ей кажется, что он замечает ее взгляд и застывает в немом удивлении, опустив руки.              Она отворачивается.              Эв возвращает ее в ту жизнь, которую она выбрала сама — и пусть кто-то попробует у неё это отобрать.              Вечером Мерида заходит в ее комнату и заключает Аделинду в кольцо тонких рук.              — Ты умница, малышка. Этот человек не достоин ни твоей злости, ни твоей улыбки. Я бы даже отравила его, но я добрая ведьма, ха-ха-ха!              — Спасибо вам, госпожа. И за это, и за тот раз — спасибо. Не знаю, где я бы оказалась, если бы вы не нашли меня.              — Ну что ты, дитя, — Мерида берет ее за руки и хмурится чуть расстроенно, — Все бы у тебя было в порядке. Это я тебя должна благодарить. С тобой в этом доме стало легче дышать.              Жизнь течёт и течёт, спокойная и неторопливая, что речушка в Шепчущем лесу. Спеет виноград, яблоки и закатники, винокурня пропитывается дурманным запахом алкоголя и бродящих ягод. Тёплые летние дожди омывают изумрудные поля, оставляя после себя маленькие рыжеватые грибы и радугу.              Вокруг винодельни зацветает шиповник и кустистые белые розы, по плетням вьётся клематис и жимолость, на пьянящий аромат которой по вечерам слетаются пчёлы и шмели. Изгороди оплетает колючий хмель и плющ, и все поместье утопает в зелени.              Лето проходит и быстро, и медленно — каплями моря на ресницах и взмахами крыльев стрекоз. Приходит осень с косыми ливнями, листопадами и косяками перелетных птиц над головой. Часть виноградных лоз сбрасывает с себя пожухлые листья, другие же, наоборот, выпускают новые побеги и усики. Опадают последние переспевшие яблоки — ох, и много их уродилось в этом году! — работники стараются споро убирать их с дорог, но их становится все больше и больше: и запах от них — кислый, пьяный и сладкий.              В один из таких дней Мерида зовёт Софи и Аделинду в свою комнату, где она теперь сушит травы и хранит одежду.              — Закройте дверь, — просит она. — И присядьте.              Она нервно стискивает руки и кусает губы, смотрит на них с необъяснимым волнением. Аделинда знает, что она услышит за секунду до того, как Мерида говорит:              — Я жду ребёнка.              Софи всплескивает руками.              — Святая семерка, госпожа, благие архонты! Я уж по вашему лицу подумала, что у нас умирает кто-то!              — Софи, — нервно говорит Мерида, — Ты не понимаешь. У Крепуса будет ребёнок. От меня.              — Да, от вас. От кого же ещё? Вы же его суженная. Ну не смотрите так на меня. От любви бывают дети, что вы как маленькая. Здесь не кручиниться нужно, а радоваться!              — От любви… — тихо повторяет за ней госпожа.              Аделинда понимает, о чем она думает. Она и сама сразу же вспоминает те слова, что сказаны были одним вечером в саду, полным ядовитых цветов.              Софи встаёт, поморщившись, с дивана. Пришли дожди — и ее ноги вновь стали болеть на любые изменения погоды, даже мази от Мериды уже не могут утишить боль.              Она подходит к госпоже и прижимает ее голову к своей груди.              — Тшшш, моя милая, чего вы так испугались? Дети — это счастье, это маленькая частица нас, что останется в этом мире, когда даже имя наше будет забыто.              — Но вдруг, — шепчет Мерида, ее руки безвольно повисли, — Я не смогу стать хорошей матерью? Я и жена-то не очень хорошая.              — То, какой матерью вы станете, скажет вам только сам ребёнок, глупая госпожа. Для них мы всегда самые сильные и самые лучшие. Так что не разводите панику и сырость, нам и ливня на улице хватает! Лучше идите и обрадуйте Крепуса и выпросите у него, я не знаю, какой-нибудь дорогой и редкий котёл?              — Софи!              — Ладно, ладно. Оставляю вас вдвоём, поболтайте тут о своём, о женском.              Ухмыляясь, Софи выходит из комнаты. Мерида падает на диванчик рядом с Аделиндой.              — Страшная, страшная женщина! Настоящая ведьма здесь — это она! Она бы даже Голд застыдила, я уверена. Но ребёнок… Как я могла в это впутаться?..              Аделинда молчит. В глубине ее души бутонами пышных пионов расцветает счастье — этому дому нужен детский смех и топот маленьких ножек по скрипучим половицам — и скорбь. Ее ребёнку, ее мальчику, исполнилось бы уже несколько месяцев, если бы ее не заставили… Но это — только ее боль и ее крест, который она пронесёт одна, никому об этом не рассказав. Эти мысли, эта тоска о несбывшимся принадлежит только ей одной, и она никому ее не отдаст.              И жизнь понеслась галопом — только и знай, что отрывай листки в календаре. У госпожи округляется живот, ее тонкое, колкое лицо приобретает мягкость и озаряется спокойным внутренним светом. На втором этаже одну из гостевых спален — самую солнечную и уютную — переделывают под детскую. Работники винокурни делают из кедра и сосны с Драконьего хребта крепкую колыбель и преподносят ее Мериде, смущенно взлохмачивая волосы и путаясь в словах. Софи с Аделиндой ткут лоскутное одеяло, вышивают фамильные узоры на пеленках и простынях, вяжут носочки и шапочки из самой мягкой пряжи. Крепус ходит по поместью, будто не веря. Иногда он заходит в комнату, качает ещё пустую кроватку и уходит в свой кабинет. Но он не занимается документами или придумыванием новых рецептов, он достаёт краски и мольберт — и пишет картины с прекрасными птицами, что парят в небе. На винокурню то и дело приходят странные подарки: корзинки с экзотическими фруктами из Сумеру, редкие сборники детских сказок, что не найдёшь даже в лавке старьёвщика, витаминные эликсиры и изысканные ткани для платьев.              Лишь госпожа ходит по поместью неприкаянной тенью. На все дары она смотрит с замешательством, мимо детской — проходит, ускоряя шаг, не поднимая глаз. Она тщательно выполняет все предписания приглашённых лекарей и сестёр из церкви, оставляет прогулки верхом, но ее часто можно застать на конюшне, вычёсывающей Эва.              Иногда она хватается за живот и замирает.              — Он толкается, — неверяще говорит она. Господин Крепус встаёт перед ней на колени, не обращая внимания на слуг, и прижимается к нему головой.              — Хочет поскорее нас увидеть! Мы тоже тебя очень ждём, да, моя госпожа?              Мерида улыбается, но улыбка — вымучена и печальна.              Аделинде хочется встряхнуть ее, сказать, какое это счастье, как это прекрасно — быть любимой и уверенной в завтрашнем дне, но… Они не подруги, а всего лишь хозяйка и ее личная служанка, что бы там не говорила Софи. У Аделинды нет такого права — вмешиваться.              Однажды, хмурым зимним вечером, в дверь стучат. Аделинда распахивает ее и видит на пороге красивую юную девушку. Длинные светлые волосы, красное тёплое пальто, задорная веселая улыбка, а в руках — очередная корзина с подарками и коробка с шоколадным тортом. Она смахивает с макушки снег и лезет обниматься.              — Ах! Это ведь ты — та самая Ади? Я так много о тебе слышала! Ты такая красивая и замечательная! Держи! Этот тортик для тебя! А где моя любимая Мермер?              — Лиса! — госпожа почти сбегает со второго этажа. — Что ты тут делаешь?              — Как это «что»? Как это «что»?! Навещаю свою дорогую подругу, которая не отвечает на письма вот уже месяц. Мы все волнуемся, Мерида, знаешь ли! — девушка топает ножкой и с огорчением смотрит на госпожу. Та устало вздыхает. Они поднимаются обратно в комнату Мериды. Поворачивается ключ. Несколько часов из-за двери доносятся приглушённые голоса, сдобренные молчанием. Потом они проходят на кухню, где Аделинда как раз прибирается после позднего ужина слуг и маринует свиные ребрышки на завтра.              — Мы тебя не побеспокоим? — спрашивает Мерида и ее в глазах Аденлинда видит «скажи да».              — Да ладно тебе, Мермер, я и сама могу налить себе чая!              — Алиса…              — Не тревожься, Ади, сегодня я поухаживаю за твоей госпожой! — девушка смеется, ее смех — звон травы-светяшки в темной ночи.              После они втроем пьют крепкий, густой чай с листьями бергамота и дольками апельсина. Алиса рассказывает о своих путешествиях: местах, куда не падают лучи солнца; реках, в которых плавают огромные рыбы с золотой чешуей; океанах, в чьих глубинах дремлют затонувшие города. Что из этого — быль, а что — сказка так сразу и не угадаешь, но слушать эти рассказы, кажется, можно слушать вечность.              — Кстати, — вдруг говорит Алиса, — мы ведь тут пробовали погадать на твоего ребеночка. Сколько звезд не спрашивали, так и не поняли, мальчик это или девочка. Но какой упрямец!              — Гадали, даже не спросив меня?              — Если бы ты отвечала на наши письма…              Мерида зло выдыхает. Аделинда замечает, что она неосознанно поглаживает живот, словно это ее успокаивает.              — Мермер, мне уже пора… Пожалуйста, не пропадай вот так. Ты наша дорогая подруга, и мне очень грустно, когда ты так делаешь. И в любом случае — жди нас через несколько месяцев! Добрые феечки соберутся и одарят твою маленькую принцессу — или принца — самыми драгоценными подарками, какие есть во всех мирах. Ади, проводишь меня?              Мерида остается сидеть, допивая свой чай. Она не смотрит на собирающуюся подругу. Аделинда стоит рядом с ней и слышит ее тихий шепот. Она будто обращается к нерожденному ребенку у себя внутри.              — Ты не понимаешь, Алиса. Может, ты и способна стать доброй феей. А я — только злая ведьма. И ничего больше.