***
Санька по-прежнему бегал к Николасу Олсену. На деле, к нему бегали все, и не только вывихнутую руку или очередную мозоль показать. Интеллигентный, изящный и утончённый, Николас в посёлке оставался образцом элегантности. У омег этого не получалось при всём желании. Физический труд делал их грубыми и сильными, и даже нежный Славик со временем раздался в плечах и оброс мускулатурой. А врач не менялся и его застиранный халатик и щетина не могли никого обмануть. Удивительно спокойный и уверенный, он привлекал омег своей чуть насмешливой улыбкой и золотисто-карими глазами с густыми ресницами. Никто никогда не видел, чтобы врач нервничал или злился. Всегда мог успокоить и дать совет, даже если это не касалось медицины. Санька оказался не исключением и тихо балдел от него. Он не понимал, как можно отказаться от нормальной жизни и поселиться в богом забытом краю. У доктора имелась машина, и порой Николас ездил в город, ругаться с чиновниками. — Мир не без добрых людей, — отвечал Егор на многочисленные вопросы Синицына. — Нашёлся вот парень. — А бензин он где берёт? — Нам выделяют немного, и родные Ника не забывают. У нас и собственные деньги есть, — признался Егор. — Здесь несколько деревень неподалёку — они у нас покупают и мёд, и теляток… За гроши, конечно, сволочи, но это лучше, чем ничего. И если что-то не хватает, Ник может съездить и купить, или Варвара, или Макар. Санька остановился: — Омег же не выпускают! — Макара боятся. Говорю тебе — непростой он парень! Самого Макара Синицын тоже как-то увидал. Настоящий колдун, хоть и молодой и в джинсе ходил, а не в балахоне, как Санька на картинке видел. Рослый, черноволосый и черноглазый, и смотрел он так, словно рентгеном просвечивал. В ушах наушники старенького плеера, из которого звуки рока неслись, а длинные волосы были завязаны в тяжёлый хвост. От всезнающего Славика Синицын был уже в курсе, что Макар в Лихой бор приехал сам. Никто не знал, откуда он взялся, просто приехал в один прекрасный день с рюкзаком за спиной и поселился в одном из пустующих домиков. И он спокойно уезжал из общины, если надо. С грохотом проносился по посёлку его байк, а охрана на посту замирала и молча пропускала. Так же Макар мог исчезнуть в лесу и шляться неизвестно где. Его побаивались, но бегали за настойками и всякими травками. Ещё приезжали из соседних деревень тётки за снадобьями, за которые Макар драл втридорога, в отместку за то, что те же тётки выторговывали каждую копейку, покупая индюков или баранов. Санька смотрел на него зачаровано и даже в гости умудрился пробраться, но расстроился. Та же обстановка, как и у других. Не висели на стенах пучки трав, не стояли черепа на полках и не дымилось колдовское зелье. Даже чёрного кота не было. — И на метле я не летаю, — весело сказал Макар, глядя на вытянутое лицо Саньки. — А на картах гадаешь? — Это тебе в цыганский табор надо, я в карты на раздевание играть умею, — хохотнул Макар. — Извини, что разочаровал. Санька и впрямь расстроился, пока Егор не рассказал, как Макар залечил порванные сухожилия у одного из омег. — Он тогда выгнал всех из дома, и мы не видели, а Аким будто в прострацию впал и почти ничего не помнил. Вроде Макар говорил что-то, но ни слова повторить не мог. А Аким потом просто встал. Абсолютно здоровый, — возбуждëнно говорил Егор. — И Макар следом еле выполз, словно все силы это у него отняло. К себе ушёл и двое суток спал. А если бы ты видел, какое у Ника лицо было! — засмеялся Егор. Санька и верил и не верил. Макар заинтриговал, но в тайны свои посвящать не торопился. Синицына же тянуло и к дипломированному врачу, то бишь, к Нику Олсену. Интересно, что сам шотландец Макара недолюбливал и презрительно называл шарлатаном. — А Егор рассказывал… — Не знаю, — нервно дëргался Николас. — И обсуждать это не буду. Но зато Олсен интересно рассказывал про свою страну. Синицын слушал с открытым ртом и исподтишка разглядывал мужчину. Но стеснялся и делал вид, что просто хочет шотландцу помочь. Полы помыть или, может, принести чего. Ещё удивляла неведомая болезнь Ника. — Вот прям вообще ничего не чувствуешь? — приставал он к доктору. — А если я… — Не надо, — морщился Ник. — Чтобы ты ни придумал, не почувствую, поверь. И не скажу, что я слишком расстроен. Всё хорошо. — Чего хорошего-то? — бубнил Санька. — И как одному? Я знаю, что ты один. Николас развеселился: — Себя хочешь предложить? А ты шустрый мальчик. Кто-то пару недель назад орал, что никогда и ни с кем. Санька смутился и покраснел. Но Николас Олсен на омег реагировал исключительно как на пациентов. Он не чувствовал запахов и не вёлся ни на внешний вид, ни на ухаживания. Привлекательных парней здесь хватало — омеги вообще отличались миловидностью, и мало кто устоял и не делал врачу намёков. Олсен хмыкал, отфутболивал красиво, но решительно, и за год ухажером так и не обзавёлся. А Санька продолжал ходить к Нику. Он слышал, как ночью возятся за занавеской Егор с Гориком. Тихо перешептываются, хихикают, и потом трясут кровать. Первые дни Саньку это напрягало, а потом он как-то разом успокоился. Жить с кем-то лучше, чем одному. И когда утешают и жалеют… И, наверное, когда в постели обнимают — тоже неплохо. Санька по-прежнему спал на раскладушке, а Славик рядом, на диванчике. Но последний Саньку не привлекал. Жалел, может, но в постели с ним себя не представлял. Рассеянный, унылый, часто уходящий в себя — Славик был не тот, кто нужен Синицыну. Вот Олсен — другое дело. Но тут он тоже обломался. Николас с мальчишкой любовь крутить не собирался и в одиночестве не страдал.***
Синицын перезнакомился со всеми в посёлке. Омеги рады были видеть новое лицо — звали в гости, угощали немудреными яствами. Самое впечатляющее знакомство было с Андреем Голиным и его сестрой Варварой. У Андрея линзы в очках толщиной с палец Саньки. Если снять — дальше трёх метров ничего не видел. И сам тощенький — не поймёшь в чём жизнь держится. А вот сестра его… Санька сначала принял её за мужчину. Увидел, как плечистый, коротко стриженный парень дрова колет… потом грудь у него разглядел и обалдел. Спрашивать, зачем приехала было глупо. Но не спросить, каково здесь жить, Санька не мог. — Да тут лучше, чем в нашей родной деревне, — басисто смеялась Варвара. — Четыре алкаша и полторы калеки. Зарплата семь тыщ… Жили своим хозяйством. Андрюшку я у родителей отобрала, когда ему пять было, а мне как раз девятнадцать исполнилось. Мамка с папкой тоже побухивали знатно и по ночам ко мне в огород за картошкой лазили. У него когда началось… — Варя вздохнула. — Выл так, что собаки со всех окрестностей подвывали. А чем я помогу? Говорят, в Азии придумали какие-то подавители. Там омеги полноправные члены общества. Только денег на эти подавители всë равно не было. Васька, гнида, прибежал на Андрюшкин дух. Подавай, говорит, брата, не то участковому позвоню. Андрюшке по-любому надо было… — А он всё равно стукнул? — зло спросил Синицын. — Он шантажировать меня пытался — денег просить. А где они, деньги-то? — так же зло ответила женщина. — Я продукты ему давала — самим уже хватать перестало. А ему всё мало, гаду. Ну, я его и послала в сердцах. А на следующий день за Андрюшкой приехали. А тут помогают все, — неожиданно улыбнулась она. — Так что нам тут, может, и лучше. — А хмырю этому морду начистила? Варвара всплеснула руками и засмеялась в голос: — Вот же ребёнок — что его интересует! Ещё как начистила! Было четыре зуба и тех теперь нет.***
Славик тоже бесхитростно рассказал свою историю. Они на рыбалке сидели, и Славка майку скинул, а на спине три белёсые полосы. Синицын сглотнул. Славка его взгляд почувствовал и грустно улыбнулся. — От любовника подарок, — сказал он. — Интересно как? — Маму я плохо помню, — говорил он и, морщась, смотрел вдаль, словно пытаясь вспомнить. — Папа женился почти сразу после её смерти и привёл тётю Марину. У неё дочка — меня на год моложе и очень на папу похожа. Я сейчас думаю, что он жил на две семьи и Ира ему тоже родная. А тогда я очень боялся, что меня в детский дом отдадут. А ты боялся? — Было дело, — отвёл глаза Синицын. — Я был уверен, что с бабушкой останусь, а за мной приехали. Я орал… Потом сбегал несколько раз. А тебя эта… тётя… обижала? — Она меня не замечала. Купит своей Иришке груш или абрикосов, посадит в кровать: «кушай, доченька». А я напротив сижу и смотрю. Хоть бы раз предложила… А один раз они на море втроём улетели, а меня к бабке отправили, теть Марининой матери в деревню. Она меня полоть заставляла и веником гоняла, как собаку. Все купаться, а я в грядках. — Вот сука! А моя добрая была. — Так твоя — родная, а этой что… Но вообще меня не обижали. А ещё дядя Толя заступался — это папин друг. Приезжал с подарками и мне всегда первому. Потом он переехал и меня часто в гости звал. Таскал по циркам-планетариям. Обещал, что поможет с институтом и общежитием. Я, как и ты, уже прекрасное будущее представлял. В шестнадцать лет я последний раз у него был. Ночью все началось и дядя Толя ко мне пришёл. Я помню, как он вломился и глаза шальные… Утром со смены его жена пришла, а у нас скачки в кровати. Вообще, я не всё помню, урывками как-то. Как сюда везли и вовсе провал. А вот после, когда очнулся… Я на тебя смотрю — носишься, песни поёшь. А я выл поначалу. — А чего ты сразу не сказал, что тоже на могилу шастал? — Шастал, — кивнул Славик. — Каждый день. Осень уже глухая была и я в коровник ходил, там из сена засохшие васильки выдергивал и крутил в венки кое-как, нитками связывал, — он помолчал. — Говорят, что если чего-то очень сильно хотеть — оно сбудется. А я просто спал и видел, чтобы отсюда уехать. И однажды закинул. А через месяц меня увезли. Синицын забыл про удочку, поерзал, устраиваясь удобнее и приготовился слушать. Славик невесело ухмыльнулся: — Приехал дядечка на джипе. Пухленький, глазки добрые. Иван Борисович… Я себе прекрасного принца по-другому, конечно, представлял, но он тут шоколад достаёт и протягивает. Я такой раньше и не ел никогда. Жрал чуть ли не с обёрткой. А Иван Борисович смеялся всё. У меня, говорит, дом с бассейном. Будешь весь день купаться и персики лопать. Он мне сразу красавцем писаным показался. Сиганул к нему в машину, аж сапог потерял. Горик меня пускать не хотел, а я его ударил, — Славик стиснул зубы. — До сих пор стыдно. Кричал ему какие-то гадости, что он мне завидует, что сам хочет поехать… — и снова замолчал. Но Санька воспитанием и чуткостью не отличался и тут же затеребил его за руку: — Ну? — Ну… Дом у него и впрямь шикарный. Охрана, тачки, денег хватает… А ещё у него жена была. Они всё время друг на друга орали. Иван Борисович меня привёз, чтобы её позлить. Чтобы ревность вызвать. Ну и просто повеселиться. Мне иногда кажется, что он просто псих был. Смотрел, как она надо мной издевается и ржал. Ух, мне от неё доставалось! Волосы мне вырывала, а то по щекам как начнёт лупить — сутками лицо горело. И глаза у неё такие бешеные были. Я боялся до одури, из комнаты своей не выходил по нескольку дней. Иногда гулял, когда их не было, а охранники мне орали: «Ну что, попал в сказку? Иди, мы пожалеем. Только жопу вымой». Остальные в доме тоже… И жаловаться нельзя было, тогда и от Ивана доставалось. — А шрамы — это баба Ивана сделала? — Нет, от неë, вот, ожог, а шрамы — это когда я сбежал. Понял, что долго не протяну. Знаешь, я в детстве иногда думал… Папа меня не любит. А вот я умру, тогда он будет над моей могилой плакать. — Я тоже так думал, — кивнул Санька. — Только про бабушку. Что это она виновата, что меня в приют забрали. Помру, а она жалеть будет. Я тогда не понимал… Ей отказали в опеке, потому что больная была. Бабушка только через три года умерла. Я бы целых три года мог ещё дома жить. Извини, я перебил. Что дальше? Славик невесело улыбнулся: — А что дальше? Мне жить захотелось. Если бы Наташа меня прибила — ей за это, наверняка ничего не было. Прикопали бы по-тихому и могилы не найти. Я просил Ивана отпустить меня назад, и тогда он тоже меня отлупил. Разозлился, что я его доброты и благодеяния не оценил. А я решил до дяди Толи добраться. Мне одному в посёлок не добраться, хотел, чтобы он помог. У Ивана с Наташей юбилей был. Ворота открыты, машины туда-сюда… Я проскочил и даже до трассы добрался. Оттуда и завернули. Может, меня бы не сильно наказали, но я сдуру золотой браслет забрал. Иван покупал мне иногда подарки, я и забыл, что он на руке болтается… Меня за этот браслет и наказали. Вроде как вор. Всех слуг вывели смотреть. Сначала ремнём били, а последние три раза — проводом. Санька охнул и глаза округлил: — Охуели, гады? Вот ублюдки! — Может, и ещё бы добавили, но я с третьего раза уплыл. Очнулся уже у себя. Иван стал мне нового хозяина искать. Испугался, наверное, что забьёт рано или поздно. — А отпустить? — Зачем отпускать, когда за деньги можно отдать? — фыркнул Славик. — Он же меня поил-кормил. Шмотки покупал дорогие. Хозяйская кукла должна хорошо выглядеть, даже если у неё лицо разбито. Наташа ко мне заходила и рассказывала, как мне хозяина ищут. Обещала найти самого хорошего. А когда нашли, то опять пришла и рассказывала, как он будет мне ногти вырывать, током бить и паяльник в зад… — Блядь, прекрати! Но Славик будто не слышал. Смотрел на застывший в воде поплавок и тихо говорил: — Как я в ногах у неё валялся… Руки целовал… Рыдал, молил… Ей нравилось. Глаза Славика словно дымкой заволокло… Вниз омегу вели под руки, у Славика подкашивались ноги. Наташа уже восседала в гостиной, рядом довольный Иван Борисович, а третий… Славик дёрнулся назад, но держали его крепко… Третий, неизвестный мужчина, самого что ни на есть бандитского вида. Слава видел подобных только в кино, и сомневался, что такие существуют. Оказалось, что существуют. Мужик смотрел, оскалясь, и ноздрями жадно втягивал воздух. Рыжая шевелюра, кривая улыбка, словно от нервного тика перекосило, а на щеке что-то вроде старого ожога. И глаза — серые и лихие. Мгновенно Славика взглядом оббежал, словно раздел, и кивнул. Омега же смотрел на его широченные плечи и бугрящиеся под свитером мышцы, и едва не падал в обморок. — Поздоровайся, Славочка, — елейно пропел Иван Борисович. — Это твой новый друг. Думаю, вы поладите. — Обязательно поладят, — процедила Наташа и её глаза все муки на свете обещали, если Славик сейчас себя хорошо вести не будет. Омега уже видел себя в подвале, распятым на кресте или в маленькой клетке, где можно только на четвереньках стоять. Иван любил такие фильмы и даже Славика один раз заставил посмотреть, но омеге тогда стало нехорошо. Мгновенно всё вспомнив, Славик дико завыл и забился. — Не надо, не надо! Пожалуйста, не отдавай меня! Я буду хорошим, я не буду сбегать! Рыжий шагнул в его сторону, но жена Ивана опередила. Прыгнула к Славику и рванула за шиворот так, что он на пол повалился. Славик совсем рядом увидел её глаза и в них плескалось настоящее безумие. — Заткнись или я убью тебя, — прошипела Наташа и перед лицом оказалась её рука с длинными острыми ногтями. Она скрючила пальцы, словно ему глаза выколоть хотела. Славик уже знал, насколько они острые. Он пронзительно закричал, как вдруг Наташу смело с омеги и Славика поставили на ноги. Лицо рыжего расплывалось, и он слышал лишь, как Иван Борисович назвал мужчину Климом и велел Славику быть паинькой. Потом на него надели куртку, вывели на улицу и усадили в машину. Рыжий прыгнул за руль, и джип рванул с места. Куда ехали, Славик не видел. Дикий страх сковал его, и вновь появились мысли о смерти. Он уже думал о самоубийстве пару раз. Порвать простыню, сделать петлю и накинуть на люстру. Потерпеть всего несколько минут, и всё. А если сейчас открыть дверь машины и выпрыгнуть… машины, что мчатся позади, доделают дело. Пусть больно, зато кончится всё быстро. Но рыжий, поглядывающий на него в зеркало заднего вида, словно мысли прочёл и щелкнул рычажок блокировки дверей. Славик понял, что это конец. Перед глазами всё поплыло, и он обмяк на сиденье.***
Очнулся омега в незнакомом месте и первое, что увидел — двух весёлых синиц за окном. Они купались в снегу на широком карнизе и, наверное, чирикали, но слышно не было. Сам Славик лежал в кровати, укутанный одеялом до ушей. Он тупо глядел на птиц, пока те не вспорхнули и не исчезли в небесной синеве. День был ясным и снег под солнцем искрился. Славик так же пофигично оглядел широкую постель, шкаф и плазму на стене. На стене шкура, похожая на козлиную, на полу вещи и открытая дверца гардероба, будто что-то искали и в спешке выкидывали барахло. И ещё вкусно пахло. В желудке заурчало и тут же захотелось в туалет. Но можно ли было выходить? И тут дверь открылась и просунулась голова нового хозяина. Увидев, что Славик проснулся, он зашёл и улыбнулся. Вдобавок ко всему, у Клима ещё и зуба переднего не было, что общей красоты ему не прибавляло. Омега заскулил, и рыжий нахмурился: — Малой, ты того… Ты меня не бойся, не трону. Вчера напугал, да? Я специально, чтобы Наташка, сучка, не передумала. Сильно на тебя зуб точила и хотела непременно садисту сбагрить. Пришлось изобразить. — Кого? — хрипло спросил Славик. — Да типа садиста. Я ей натрындел всякого. Пообещал тебе весёлую жизнь. Ты не думай, — поспешно добавил он. — Я омег не бью, я их жалею. — Иван Борисович тоже так вначале говорил, — прошелестел Славик. Клим усмехнулся: — Ванька дурак. У меня лучший друг — омега. Родители его от всех скрывали, думали уехать подальше, да не успели. В один прекрасный день за ним приехали и увезли. Отца хотели посадить за укрывательство — еле откупили. Мама его с инсультом в больницу загремела. Его, как и тебя, один хмырь забрал, и всё… — Что «всё»? — переспросил Славик, и сердце отчего-то сжалось. — Пропал парень. Искал везде — не нашёл. — А как… — Наташка хотела тебя отдать своему знакомому. Тот ещё укурок! Он… А, неважно… Так вот я у этого хмыря случайно твою фотку увидал. Сразу понял… Отдал, в общем, ему одну вещицу — он давно её хотел, — и тебя получил. Ванька не просто дурак, он — мудак в квадрате, такое чудо мучить, — Клим качал головой. — Ты ещё полежишь или встанешь? Вчера как потёк по сиденью, я прям испугался. — Я встану, — сказал Славик.***
Он ещё долго боялся этого странного парня с рыжей шевелюрой и жутким оскалом. Зуб, правда, Клим себе быстро вставил, а к внешности его омега привык. Но он вздрагивал от громких звуков, нервно шарахался, когда Клим подходил сзади, бледнел и нервно улыбался. Мужчина понимающе отступал. Клим болтал, пытаясь отвлечь, и омега смотрел исподлобья, но помалкивал, хотя порой трясся от смеха, слушая его анекдоты. То, что Клим не инженер с завода, Славик понял сразу. Странные звонки, отлучки, иногда среди ночи, говорили сами за себя. Омега об этом не думал. Клим действительно не обижал, хоть в первый день Славик облазил дом, дабы убедиться, что комнаты с дыбой у рыжего нет. Славик, похудевший за последние три месяца до полупрозрачного состояния, поправлялся медленно, и ещё медленнее сходили синяки и бледнели чёрные круги вокруг глаз. Ходил бесшумно, казался совсем маленьким, и мужчине хотелось взять его на колени и качать. Но только он протягивал руку, как Славик испуганно отшатывался. Комната у него запиралась, но что стоило крупному, плечистому мужику выбить её. Засыпая, омега слышал шаги за дверью и обмирал. Но Клим не беспокоил. Днём он тоже часто уезжал, а Славик возился по хозяйству. Ему очень хотелось показать себя нужным и умелым, и омега каждый день надраивал полы и готовил. За ограду не выходил, но гулял вокруг дома, расчищая снег. Клим говорил, что летом в саду прорва яблок, слив и ежевики, но пока были лишь сугробы. А пока Клим привозил ему из города фрукты и подарки. Что дарить омеге он не знал и постоянно спрашивал, но Славик только жал плечами. Он не знал, что ему хочется. Хотелось спокойной жизни, а тут было спокойно. И удивительно, но он не скучал в одиночестве, хотя чуть позже понял, что скучает по самому Климу, если тот задерживается. Клим постепенно забрал свои вещи из городской квартиры, и, помогая ему разбирать вещи, Славик увидел крошечного расписного слоника. У него когда-то похожий был — подарок от дяди Толи, который сводная сестра тут же забрала себе. Славик задумчиво гладил разрисованные бока слоника, когда Клим спросил: — Нравится? Забирай. Славик заулыбался. Он обожал такие маленькие сувениры, и Клим понял. С того дня стал почти каждый раз привозить ему стеклянные фигурки и скульптурки. Когда рыжий возвращался, Славик впрыгивал в расписные, подаренные Климом валенки и бежал открывать ворота. — Простудишься! Опять без шапки! — кричал ему Клим, а Славик улыбался. Подходило время его течки, и омега занервничал, но мужчина успокоил: — У меня квартира в городе, я там поживу, а ты запрëшься… — Но я не хочу, — выпалил вдруг Славик. — Клим, я… У меня всего несколько раз было. Первый я почти не помню, а потом с Иваном. — Ой, не вспоминай! — Вот я и хочу забыть. Я знал, что буду с ним спать. Ради нормальной жизни, ради бассейна… Какой же глупый я был! — воскликнул омега. — А с тобой я хочу заниматься сексом ради секса. Я хочу, чтобы со мной был настоящий мужчина. Тогда Клим первый раз обнял его. Руки у него были такие сильные и пахло от него зашибенно, хоть и не такими дорогими духами, как от Ивана Борисовича. Зато Клим был сильный. Он спас омегу и больше ничего делать не хотелось. Любовью занимались в ту же ночь. Зачем ждать течку и отдаваться в полубезумном состоянии? Славик хотел всё помнить. А Клим касался его так нежно, бережно, что совсем не вязалось с его бандитской физиономией. Через неделю всё закончилось. Был ясный день, когда на улице раздался вой сирены и омега шокированно застыл. Сердце стукнуло и замерло. Клим был здесь же. Он чертыхнулся, рванул в коридор, и оттуда послышались крики и грохот. Славик в ужасе бросился за ним. В коридоре было темно, и он не сразу понял, что за люди и почему они так странно пляшут без музыки. И тут же всё понял. Вскрикнул, метнулся, но был отброшен назад. — Омегу думал скрывать, сука, — приговаривали они. — Хорошо, гад, устроился. Мы их выживаем, а ты, поганец, назад тащишь? — Это не он, не он! — кричал Славик. — Клим хороший, он спас меня! Не бейте его! И получил сам по лицу: — Заткнись, шалава дешёвая! Сейчас и ты на орехи получишь… Кто их сдал, Славик никогда не узнал. Окровавленного Клима подняли с пола и пихнули к выходу. — Прощай, малой, — крикнул мужчина. — Прости, не смог уберечь! Может, увидимся ещё! Славик, не стесняясь, плакал навзрыд, но на него не обращали внимания. Пихнули в угол, велев сидеть тихо. Клима увезли, а чуть позже приехали и за ним. Славика заставили встать, а он вдруг метнулся к коробке с подарками Клима и тут же раздался окрик: — А ну, на место положил! — Нет, это моё! — голосил Славик, вцепившись намертво в свои сокровища. — Оставьте, не трогайте! Это на память о нём! Пожалуйста, пожалуйста! Ему и отвечать не стали, а лишь залепили такой мощный подзатыльник, что Славик пролетел через всю комнату и выронил, что держал. Разноцветные фигурки и стекляшки рассыпались, ломаясь, и омежка завыл, пытаясь их собрать. Протянул руку за маленьким индийским слоником, и тяжёлый ботинок припечатал сверху. Славик захлебнулся воплем. Он плакал, когда вели в машину, и прижимал к себе изувеченную руку, но подарка Клима так и не выпустил. В салоне получил ещё подзатыльник, требуя заткнуться. Несколько часов тряски — и омега увидел знакомый пост и дома за ним. Егор и Горик вышли наружу, встречая его, а Славик баюкал ноющую руку и смотрел в никуда. И какое счастье, что Гор ничего не стал говорить, а просто обнял и увёл в дом Славик вздрогнул, когда почувствовал, как Синицын осторожно тряс его за плечо. — У тебя глаза такие были, — тихо сказал он. — Не надо мне было спрашивать. — Ничего. Я часто вспоминаю… Что ещё остаётся. Егор говорит, не надо, а я не могу. Саня? — спросил вдруг Славик, касаясь Санькиной руки. — Может, попробуем? С тобой вместе? Но Синицын неловко высвободил пальцы. — Давай попозже… Я ещё не могу… Пока не могу. Ты не думай, ты — отличный парень, — забубнил Санька, отводя глаза. — И красивый. Здесь все симпотные так-то… Ну, кроме Сидорыча, конечно, но ты красивее всех. Давай потом, хорошо? — Одному плохо, — качал головой Славик, будто не слыша. — У меня воспоминания только и остались. А мне забыть надо. Нужен кто-то… Я один не смогу долго. — Клюёт, — сказал Синицын и отодвинулся.