Все еще инкуб, но зачем А/Б/О? Боги!

Шень Цзю медленно прошел в комнату Юань-цзе, и его тут же встретил теплый запах безопасности. Мужчина почти тренированно разжал грудь, которую от этого запаха стискивало кольцом. Демон, это бесполое бесстыдное существо, использовала все, что ей нравилось, как пахло. Она не ограничивалась только омежьими или альфовыми феромонами. Больше всего ее логово напоминало таковое беты, но выполнено оно было с огромным тщанием и искусством. Нечеловеческим искусством. Шень Цинцю содрогнулся. Он понимал, что должен находить это отвратительным или отталкивающим. Но это место манило, будто зов сирены. Очаровывало и убаюкивало. Обычно гнезда были более беспорядочны, запахи — смазаны. Тут этот резкий запах, там такое неуместное настроение, ради которого не хотелось перестилать все… Разве что некоторые артистичные омеги с большим количеством свободного времени и толпой слуг, которые могли мастерски манипулировать своим настроением и перестилать постель сотни раз на дню? Вряд ли даже им было под силу сделать такие чистые переходы. А-Юань же наносила феромоны как иные используют цветы в композиции — точно, выверенно, расчетливо. Создавалось ощущение, что над ее гнездом трудился гарем, тщательно выверяя усилия, чтобы порадовать того, кто возляжет на этих простынях. При этом вся команда горе-оформителей понятия не имела, какие сочетания вообще реалистичны. Шень Цзю покачал головой. Внешние слои гнезда, коврик у постели и столбики — мягкий сладкий предтечный омега, приглашающий в тепло, и внушительный альфа, стоящий на страже семьи и дома. Дикое сочетание, которое отчего-то показалось Юань сочетаемым. Цинцю всегда сжимался на пороге, инстинктивно не смея прерывать несуществующую пару. Но стоило преодолеть барьер, как восприятие менялось полностью и открывалась дверь в теплый и гостеприимный мир. Туда хотелось нырнуть носом и раствориться. А запахи снаружи начинали казаться надежными дверьми, что защищали от жестокости внешнего мира. В гнезде царило такое же смешение чистых концентрированных альфы и омеги, только мягкое, сладкое, от которого у Шень Цзю иногда наворачивались слезы. Это было так нереалистично, но так сладко, желанно. Все, о чем мог мечтать человек в жизни. Пребывать в этом месте было все равно что спать на облаке, на поле из тысячи цветов. Омега, с нетерпением встречающий у порога, по покрывалу. Снисходительный принимающий альфа, наблюдающий за младшими с газовых шторок. Маленькие подушки, каждая со своим запахом. Сладость-сладость-сладость нежности без грязной нотки желания. Только мягкость и забота. Немного беспокойства, но совсем чуть-чуть, только чтобы оттенить чистую любовь. Бывший раб и оборванец не знал, как она пахнет. Но если бы он должен был гадать, то она пахла бы вот так. Хрупкая, как палочки от сгоревших благовоний. Обволакивающая, точно мед, и прозрачная. Юань называла этот запах «небезразличием», «принятием». Призрак мечты, которую Цзю никогда не смел мечтать. Иногда объезженному альфе перед течкой было достаточно лишь полежать, чтобы начать скулить, переполнившись чувствами. Потому что это было единственное место, где его бесконечно терпели. Потому что лишь быть в таком месте являлось благословением, которого он не заслуживал. Потому что это место было насквозь фальшивым. Цзю ненавидел об этом думать. Но демон не обязана была ощущать чувство, чтобы создать запах. Она составляла их как изысканные духи, тщательно выверяя дозировки. Забываясь, суккуба могла вовсе прекратить пахнуть, обернувшись безликим нелюдем, которым и была на самом деле. Она вся была лишь видением, играющим на инстинктах его тела как на струнах. Прекрасным, призванным соблазнять и завлекать, но ненастоящим. Цзю и знать не желал, какова она настоящая. (Иногда лишь малодушно желал, чтобы под ложью скрывалась такая же жалкая и уродливая тварь под стать ему). И вместе с тем Юань была болезненно реальной. Особенно когда щебетала в гнезде, тщательно освежая свои запахи. Тщательно выверяя, как старые и новые запахи раскрываются друг с другом. Ее гнездо было прекрасным цветком из тысячи лепестков. И именно Юань-эр заботилась о том, что у цветка не было шипов — лишь мягкость и пьянящая сладость да шелк слоев. «Может, я не чувствую того же или не выражаю так же, но а-Цзю не должен сомневаться, что все хорошее, что он чувствует, я хочу, чтобы он чувствовал, — сказала она однажды, обнимая его лицо мягкими руками, что никогда не били его, даже когда он заслуживал. — Я создаю это место для тебя, сладкий мой, чтобы тебе было, где отдохнуть. Как только могу. Моя забота реальна». Так что он лежал в гнезде — в месте, куда никакой человек не пустил бы его. Обласканный и обогретый. Единственное грязное пятно в идеальной картине. Рыдал, как беззащитная сучка, вскрытая альфой. Что, впрочем… Его обняли мягкие руки и окружил запах мокрых волос и стирающего бальзама. Подбирая его, Юань расцветала мягкой заботой, и Цзю притворился, что это для него. Почти поверил, что она правда это чувствует. — Ты снова плачешь в гнезде, — скорбно заметила демоница. — Что тебя так ранит? Нужно ли мне убрать это? Шень Цинцю помотал головой. Его сломанное тело выделяло желание и истекало горьким отторжением. Потому что он не хотел, но вынужден был пачкать собой все прекрасное, чего касался. — Ш-ш-ш, милый, ш-ш, что такое? Это просто твой сезон, — Юань зарылась носом в шею Цзю, будто там было, чему пахнуть. Он поджался от того, как она смаковала его сломанный запах. — Люблю, как ты пахнешь, — легко солгала она, но ее глаза преломились в той самой лучистой улыбке, которую Цзю не мог даже понять, как сделать, не то что повторить. Она поправила подушки, выбирая ту, что подошла бы под настроение сейчас. — Альфы обычно такие душные, подавляющие. А ты идеально подходишь для моего гнезда. Такой деликатный. Ты подчеркиваешь все, что здесь есть, как недостающий кусочек пазла в самом центре. Впрочем, о чем это я, это лишь закономерно, ведь вся эта композиция предназначена для тебя. Но ты так хорош с моим запахом… Ты придаешь ей глубокий смысл, — засмеялась она, щекотно не убираясь от его шеи. Какой бесстыдный нонсенс она умела нести с прямым лицом! Цзю с отвращением и стыдом отвернулся, утыкаясь в ее руку. Ее мягкая кисть пахла довольством и собственничеством наряду с запахом демоницы. Он расслабился. Юань любила придать себе головокружительный запах смеси неизвестных, будоражащих воображение специй, и баснословно дорогого шоколада. Откуда только узнала, как он пахнет. Юань пахла богатой властной госпожой, когда цвела альфой. Холеной береженой драгоценностью, в жизни не знавшей грубости, если омегой. Демоница передала ему маленькую подушку, которую отметила принятием «альфы, который находит его желанным, но которому все равно». Его запах для спокойствия в течке. Еще один нереалистично хороший искусственный букет для него, чтобы умаслить его мечущееся сознание. А-Цзю сломался, утыкаясь в почти игрушечный мешочек заветного запаха. У него был предел, сколько он мог вытерпеть. С рыданиями из его горла полился умоляющий скулеж, за который немедленно стало гадко и стыдно. Он зацепился непослушными пальцами и прижался, желая только быть наполненным ее пальцами — бережно и гладко. Юань умела трахать так же нежно, как оформляла гнезда. Заставляя его тянуться за прикосновениями, которых было в избытке, но которых все равно не хватало. — Возьми меня, — захныкал он взахлеб. — Возьми меня, пожалуйста. Умоляю, возьми. — Чш-чш, беру, беру, — Юань восхитительно, не больно прикусила шею, пока тянулась за горшочком своей смазки. Она всегда заботилась о ее наличии. — Посчитай для меня до двадцати и обратно, и дыши. Вдох-выдох. Шень Цинцю, лорд и культиватор, уткнулся в ее руку и с рыданием принялся считать, сосредотачиваясь на цифрах, а не на захлестывающих чувствах. К десяти стало легче дышать и считать. К двадцати он мог думать. К десяти он почти успокоился. К нулю вернул контроль. Осталось только желание и знание, что в этом нет ничего страшного, если рядом Юань-эр. — Готов? — спросила она. Цзю мог только с готовностью закивать и смять непослушными пальцами ее рукав. За это он ее тоже любил — она всегда оставалась в одежде. Он обтерся о ткань, ощущая швы и рисунок. Завертелся-заерзал. И по-хорошему заслуживал хотя бы шлепка. Но Юань только скользнула ниже, под него, и подняла колено между его ног и вдавила в его промежность. Цзю по-сучьи захныкал и наконец-то получил пальцы. Он приподнялся на дрожащих слабых руках, чтобы Юань могла положить руки на его член. Его дыхание дрожало и срывалось. Горло пересохло, и он глотал воздух, давился. Он качнулся назад, жадно насаживаясь на пальцы, и наткнулся на бедро альфы. На мягкую границу, установленную ею. Отчего-то это простое, совершенно непримечательное ощущение взвинтило возбуждение хуже, чем рука Цзяньло на холке когда-либо могла. Цзю посыпался и, жалобно попискивая, задрал сухую дырку выше, чтобы получить узел. Боже, что же за неестественное, бесстыдное и уродливое зрелище он собой представлял, думала его сознательная часть. И все же Юань продолжала держать и трогать его, обнюхивала шею. Цзю примерно застыл, ожидая оценки альфы. — Хозяин, альфа, альфа, — задохнулся бессмысленно он, когда пальцы начали двигаться сильнее и быстрее по потайной жемчужине. Кольцо пальцев на узле восхитительно сдавливало основание каждый раз, опускаясь. Он бестолково, вхолостую тыкался, полностью в ее руках. Спрятался от стыда в шее и старался не думать о происходящем. — Еще немного продержись, — приказала демон, и Цзю мог только повиноваться. Команда, данная уверенным голосом, как назло, только подтолкнула к самому пику. И теперь Цзю жался, не смея кончить. Руки были безжалостны в самом лучшем и худшем из смыслов. Если он сейчас провалится, он будет так наказан! — Альфа, хозяин, пожалуйста, — взвизгнул бывший альфа. На глазах выступили слезы. — Как меня зовут? — вместо разрешения спросила альфа. Цзю попытался прорваться сквозь полотно ощущений и воспоминаний. Он замотал головой. — Хозяин, пожалуйста, — отчаянно взмолился мужчина. — Имя! — рявкнула альфа, и Цзю распахнул глаза, внезапно пораженный ясностью происходящего. Он с Юань. Он с Юань! — Юань-цзе, — пискнул он с оргазмом. Какая-то маленькая часть задрожала в ужасе, что он кончил без разрешения, но остальная была спокойна: Юань разрешила. То есть, дала возможность. Бесполезной суке без хозяйской руки не кончить. А он слишком сломан и бесполезен, чтобы всерьез надеяться, что он может воздержаться от пика самостоятельно. Но демоница только поощрительно целовала и прикусила, и Цзю окончательно расслабился. Он ощутил себя тщательно ублаженным и грязным. Не настолько, правда, как обычно бывало, когда он не выдерживал и искал себе узел. Скорее просто нелепым и уродливым над Хэ. Он попытался сползти прочь. Желательно в могилу. Но Юань поймала его локтем и растолкала колени, чтобы он упал на нее. Зад приятно гудел. Будто даже хотелось повторить. Шень Цинцю поджал беззащитно раскрытый сфинктер, свел колени, но только стиснул любовницу. Юань внимательно отследила движение и без слов повернулась, позволяя ему лечь рядом и сомкнуть бедра. Цзю сжался, ощущая прилив низкого острого желания. Его — именно его! — заметили, а не его сучьи порывы. Член дернулся и потек, и это напрочь убило ошметки удовлетворения и возбуждение. Как же он жалок. Как же он заебался. Что ни сделай — все отвратительно. Суккуба даже не особенно уделяла ему внимание — снова слизывала с руки его семя, будто конфету, а второй гладила его по спине. Закинула на него ногу хозяйски, и бывший альфа не смел ее скинуть. Было даже хорошо вот так. Она его будто прикрывала. — Ты ж мой сладкий, — долизав цзин, она зарычала удовлетворенно ему в лицо. Цзю пробрала вибрация ее довольного альфа-голоса. С усилием он позволил ей пройти сквозь него, доверяя не сокрушить его инстинкты недовольным рыком. Хоть и не ответил сам, но сладко затрепетал, впитывая спокойное удовлетворение в чертах. Каким-то образом он сделал это. Что в этом извращении доставляло ей удовольствие? Она была совершенно не похожа на мерзких альф, что не брезговали опущенной сукой. Она ухоженно лоснилась, предпочитала мягкость и вежливость. Она даже не касалась себя, хотя тренированно добавляла ноту вожделения альфы-мужчины. Чисто для галочки, кажется. Его семя и цзин она получала? Этого достаточно, чтобы оставить его? Цзю было и горько с этого, и радостно. Хоть на что-то годен. (И лишь на это он годен?) Убедившись, что он успокоился, Юань уложила его в свое гнездо. Оскверненное его гнилыми желанием и нуждой. Шень Цзю даже не мог найти в себе достаточно отвращения. Взять себя в руки. Ему было слишком хорошо. В этом даже что-то было: пребывать вот таким в таком месте. Юань была права. То, как он занимал гнилую сердцевину в бутоне из лжи, идеально подходило всей их отвратительной композиции. И демон над ним, точно львица с котенком. Цзю задрал голову, открывая шею для нее, предложил. Демон провела по коже языком, собирая запах его уродства. Сначала она издала свой нечеловеческий довольный звук, а потом воссоздала омежье урчание. Цзю машинально расслабился от звука. Мурлыканье для того и предназначено. Хотя это тоже был нонсенс. До нее он не доводил ни одного омегу до удовлетворенного урчания. Ему никогда не урчали иначе, чем чтобы успокоить, когда он метался от страха. Удовлетворенное мурлыканье — это не то, чем может похвастаться бесполезный альфа. Он ощутил себя бабочкой. Даже в чем-то прекрасной, ценимой и легкой на короткий момент. Хотя ясно ведь, что бабочка — это всего лишь вознесшийся червяк. Из земли вылезла и в землю завтра уйдет. Но то будет завтра. А пока Цзю задремал в постели из лжи под заботой фальшивки, которая оказала ему больше поддержки, чем «верный» брат и «настоящая» боевая семья. Пахло домом, которого никогда не было, и безопасностью, в которую он почти верил.