***
Она больше не могла оставаться внутри замка, откуда на нее наваливались кошмары, страхи и призраки. Слишком странная тишина замка пугала ее, навевала на мысли, что творится или будет твориться что-то плохое. Визерье казалось, что внутри по комнатам, большим и просторным, летает слишком холодный ветер, который пронизывал кости острой болью. Поэтому, больше не стерпев этих странных мучений, Визерья вышла в сад, где не было настолько жутко, как внутри этих высоких стен. Серое безоблачное небо нависло над Королевской Гаванью. Когда-то пожелтевшие, обретшие золотистые и оранжевые цвета кусты и деревья теперь пустились в более тусклые и темные, готовясь к скорой зиме. Некоторые ветки совсем лишились листьев, облысели и предстали уродливой резкостью, торчали голыми сучками, ветками. Здесь легко, не душно, но мрачно. Вид напоминает истории о смертельных днях. Визерья думала, что здесь она найдет покой, лишится настойчивых и угнетающих мыслей, которые буравили в ее голове дыру. Действительно ли отец передумает о том своем решении отправить дочь к Молчаливым Сестрам? Он мог поспособствовать этому. Ведь Визерья знала — он к ней нисколько не испытывает и толику той любви, что питает к Рейнире. Те речи, которые она ему выдала, должны были как-то облегчить его решение или вовсе предотвратить его. Она надеялась, когда говорила ему об этом. Когда выдавливала из себя слезы. Когда думала, что ей действительно больно. А вообще, она запуталась. Возможно, она плакала взаправду, возможно, и врала, потому что все в ней перемешалось настолько, что Визерья больше не могла отличать правду от лжи, потому что она не знала, что творится внутри нее. В один момент она подумала, что все правда. Но Визерья окаменела настолько, что больше не может говорить правду никому. Большую правду, настоящую, а не только ее корочку. Глядя на мрачное море, видневшееся из открытой террасы у края замка, она думала, что лучше бы превратилась в море. В пену. Может, каким-то животным, у которого нет проблем, забот. Таких душевных и моральных. Лучше обернуться цветком, который каждую осень умирает, а затем возрождается в новом сезоне. Или вовсе погибает навсегда. А ведь действительно, о смерти принцесса думала так часто — из-за чего становилась страшно. Хочет ли она погибнуть? Смерть поглощает ее разум? Визерья подумает об этом позже. Не сейчас. Ведь сейчас она пытается забыть об этих мыслях, забыть о смерти, забыть о страданиях. Визерья шла по тропинке, когда увидела Дейрона. Он был один. Держал в руках свою книжку, а за поясом у него болтался деревянный меч. Как же давно она не видела этого мальчика. В последний раз он был совсем маленьким и таким стеснительным. Но ей всегда нравился его смех, звонкий и чудесный, детский, наивный такой. Он поднял свои красивые глаза и улыбнулся своей широкой улыбкой, сверкнув зубами. Младший принц не подбежал её обнять; между ними никогда не было тех теплых отношений, желающих или требующих физического контакта. Но почтительно улыбнувшись и, сжав ее руку, Дейрон сказал: — Я рад тебя видеть, моя принцесса, сестра. — И я рада тебя видеть, — Визерья улыбнулась ему, бросая на него изучающий взор. Дейрон, в свою очередь, оглядел ее черное строгое платье без складок, с высоким воротником, и хотел выразить свои соболезнования насчет ее утраты, но вспомнил про Эймонда и утреннее восстание короля. Его лицо тут же опечалилось, задумчиво и весьма тягостно. Отчего на душе стало горько за то, что она причинила ему боль. Но Визерья ошибалась, ему было больно не из-за этого. Дейрон переживал за брата и за сестру одновременно. — Ты поистине его любишь? — кротко спросил он, и щеки его покрылись розовым румянцем из-за неловкости и грубости вопроса. Визерья задумалась и не знала, что сказать ему. Правду или ложь? Включен ли Дейрон в планы «зеленых», знает ли он о них хоть что-нибудь? В любом случае лучше было бы соврать, дабы не угнетать его больше. — Конечно, маленький принц. Иначе вышла бы я за него замуж? — Но ведь Хелейна вышла замуж за Эйгона, хотя не любит его вовсе. — Дейрон, — королева Алисента появилась из ниоткуда, без свиты или сопровождения, только со своим преданным и скользким Ларисом Стронгом. Склонив вкрадчиво голову на бок, тот изучающе смотрел на принцессу Визерью. Королева приказала сыну удалиться. Естественно, она услышала, о чем они говорили, но решила притвориться. Она думала, что только она сама имеет право оценивать свои решения. Не позволит другим обсуждать или уж тем более осуждать этот вопрос. — Вы консумировали брак? — прямо спросила она, когда Дейрон нехотя поплелся внутрь замка. — Я так полагаю, королева, что вы не спрашивали бы у меня этого, а подослали бы свою фрейлину, будь я девственницей. И я подозреваю, что вам очень обидно из-за этого, ведь приходится спрашивать у меня самой. Не так ли? — Ты слишком прямолинейна, Визерья, — королева незлобно вздохнула, не меняясь в лице. Они зашагали вперед, Ларис плелся позади, пошмыгивая носом и шаркая хромой ногой. — Я тебе не враг. — О нет, но и не ваш «друг». Я лишь купила свободу своим драконом. — Дракон не спасет тебя от ярости морских змеев, — вдруг тихо выдала королева, будто говорила о пустяке, что не обязывался быть услышанным помимо них. Визерья остановилась на секунду и, оглянувшись назад, на Лариса, посмотрела в зеленые глаза королевы, которые не достались ни одному ее чаду, которые невозможно прочесть или проникнуть в них и отгадать, что творится внутри ее мыслей. Хоть они и отличаются цветом, можно смело сказать: у Эймонда глаз матери, может быть правильнее сказать — взор. Пустая оболочка, скрывающая за собой все. Однако сейчас Алисента не прятала правду. Дала увидеть ее Визерье, чтобы та догадалась. — Эймонд сказал вам, — пришла к выводу Визерья, и оказалась права. — Мой сын мне все доверяет. Не сердись на него. Я считаю, ты правильно сделала. — Это было нетрудно, — теперь уже без зазрения противности сказала Визерья, вспомнив мужа, источавшего в тот момент кровь, как зарезанная свинья. — Не сомневаюсь. — Неужели вы не думали об этом? Алисента задумалась, прежде чем сказать. Визерья не любит отца, но она все еще дочь короля. Любое сказанное слово она может обернуть против королевы. — Почему должна? Это не несет мне выгоды, — просто ответила она, не вдаваясь в размышления. — Потому что вы не уверены в своей победе. Вы не уверены ни в чем, — смело предъявила ей принцесса. — Хм, — королева добродушно хмыкнула, но не подтвердила правду открыто, — нельзя быть уверенным в своей победе, стоит быть уверенным в своей силе. Визерья согласно кивнула. Она запомнит эти слова. Ведь всегда учится у Алисенты, и та об этом знает. Знает, что Визерья — улучшенная версия ее, продвинувшаяся в столь раннем возрасте, в то время как тогда юной Алисенте требовалось больше лет и выдержки, чтобы стать той, кем она является сейчас. Они больше не говорили о серьезных вещах. Королева учуяла ту нервозность, которой была преисполнена Визерья. Поэтому она пыталась отвлечь ее на что-то другое. Например, на то, что завтра прилетит Рейнира, которой Визерис сообщил о состоявшемся обряде.***
Огонь игрался с собственными языками пламени, завивался гибко и резко. Если смотреть на огонь долго, глазам становится больно, а в теле непроизвольно просыпается жар. Но не Таргариенам. За пламенем они могут наблюдать бесконечно, не чувствуя боли, а жар и так постоянно, неотрывно кипит в их крови. Визерья сидела на кресле Эймонда, когда он неслышно вошел в комнату. Он не посмотрел на нее, направился к своему столу и выпил снадобье от головной боли. От взора Визерьи не ускользнуло то, как двигался он: странно, медленно и настороженно, то и дело стискивая челюсти. — Ты не обязана спать тут, — произнес он, наливая себе вина из кувшина. Затем, ухмыльнувшись, добавил: — Или ты пришла соблазнить меня? — Я хочу узнать о решении отца, — безразлично сообщила Визерья, поправляя ночную белую сорочку, на которую Эймонд бросил любопытный взгляд. Возможно, из-за того, что она сидела прямо перед камином, Визерье стало жарко. Легкая ткань начала липнуть к коже, двусмысленно оголяя ее перед ним, прочерчивая острые ребра и грудь. — Ты переживаешь за нашу судьбу? — снова подытожил он. Но в голосе принца не было и капли настоящей игривости. Только усталость и бессилие. — Тебе нравится играть на моих нервах. — Мне нравится выводить тебя на эмоции. С каменной глыбой не всегда интересно общаться, — Эймонд отпил вина, лишь глоток, для него этого и так было достаточно. — Но сегодня ты была молодчиной, даже притворствуя. Я уж было чуть не поверил. — Спасибо, — сухо сказала Визерья, не посмев напомнить о его прикосновениях пальцами. Если скажет ему об этом, он опять поднимет ее на смех, издеваясь тошнотворно и презрительно. — Но все ли было ложью? Про невольное соитие с мужчинами… это правда? — Эймонд глянул на застывшую Визерью пронзительно, как охотник глядит на убегающую лань, решаясь в вопросах, проткнуть ли ее сердце стрелой иль копьем. Она глотнула горячий комок в горле, пытаясь успокоить клокочущее дыхание, что рвалось изнутри. Внешне Визерья не выдавала ничего. Но от Эймонда не ускользнуло, как она куснула внутреннюю сторону щек, дрожа ресницами, из-под которых смотрели холодные и пустые глаза. — Это имеет значение? — почти что выдавила она из себя ответ. — Ты ведь в любом случае не захочешь делить со мной ложе в другом смысле. — О, не стесняйся озвучивать свои мысли, принцесса, — Эймонд подошел к кровати, больше не допытываясь ответа. — Я вправду не захочу видеть твои раздвинутые бедра перед собой. Представив поневоле эту картину, где она абсолютно голая предстает перед Эймондом, раздвигая свои белые ноги, куда пялится его глаз, Визерья вспыхнула красным и кольнула себя злобно. Она хотела отругать Эймонда, но он, уже уловив ее настрой и довольствуясь собственной пакостью, подал ей ответ: — Не волнуйся, отец решил оставить все как есть. — Это хорошо, — Визерья не знала, для кого это хорошо: для нее или для «зеленых». Главное, что ее не отправят к Молчаливым Сестрам. Поднявшись с кресла, она направилась к выходу, подальше от диковинных мыслей, никогда не занимавших места в ее разуме. Эймонд в это время медленно снимал с себя одежду, но с таким видом, конечно же, с усилием пытаясь скрыть это, будто каждое его действие причиняло ему дикую боль. — Что насчет наказания? — задала Визерья вопрос, не решаясь оставить его так, молча и не узнав, что с ним творится. Эймонд не ответил, сохраняя неясное молчание, но, когда с остальной одеждой было покончено и виду предстала его рубашка, по Визерье пробежался жуткий холодок, что завязал ее губы нитями, а ноги налились свинцом, прикрепив ее фигурку к прохладному полу. Застыв, она уставилась на спину Эймонда. Кончики пальцев закололо больно и протяжно, а голос сломался, звуча хрипло и еле живо. — Что он с тобой сделал?