Грандиозность и пышность именин королевы могли посоперничать со всеми бывшими празднествами. Сложно было понять мотивы, с чего вдруг у них — горделивых «зеленых» — возникло ярое желание превознести себя вновь в глазах народа, уделяя завзятое внимание к вычурности торжества. Может, это служило очередным напоминанием о величии Хайтауэров, которое они достигли благодаря Алисенте.
Гомон и радостные разговоры звучали со всех сторон. К королевскому столу то и дело подходили придворные, дабы пожелать самые наилучшие поздравления королеве Алисенте и вручить прекрасные подношения. Казалось, здесь собрались почти все дома Семи Королевств, даже, несмотря на неприязнь, приехали Деймон с Рейнирой. Давно отвыкшая от такого большого скопления людей Визерья чувствовала себя весьма неуютно, словно взгляды, прикованные к ее персоне, лишали всяческой свободы движений и мыслей. Внимание, коим уделяли сейчас не только королеву, но и принцессу, были очевидны. Они не казались вымышленными, не являлись частью больной иллюзии. Уж тем более перешептывания за спиной Визерьи подчеркивали и подтверждали верность ее догадок. Дай людям хоть малейший повод — и они тут же пустят тебя под молот сплетен, опустошат сосуды с кровью, как стервятники обглодают твои кости. Не бывает существ коварнее, чем людские создания. Не бывает орудия опаснее, чем человеческие языки и воображение. Ведь не зря говорят, что нужно остерегаться того, кто умен и хитер, чем того, кто физически силен и незамысловат.
Холодные лиловые глаза обвели полную залу изучающим взглядом, нервно теребя краешек красного платья, шелкового и приятного на ощупь, но слишком яркого. Проживая те несчастные года на Дрифтмарке, где символическими цветами одежды служили темно-синие или тускло-бронзовые оттенки тканей, и привыкшая к излюбленному черному, олицетворяющему состояние ее ауры, Визерья в какой-то степени жалела о выборе данного наряда. Казалось, красный, который являлся эмблемой дома Таргариен, ей не шел и сидел нелепо. Однако это решение было принято решительной осмысленностью подчеркнуть ее новый статус, позицию, и желанием ударить по чести да отличиться от тех, кто гнусно втаптывал принцессу в грязь. Ведь об их следующем ходе она догадывалась.
Все вокруг, кроме нее, были расслаблены и занимались ерундой, приносящей пустое удовольствие. Отец, мачеха и единокровные сестра и братья сидели в другом конце стола, не обращая внимания на одиноко сидящую принцессу. Только Визерья снова загрузила себя ненужным напряжением, затянув нервы в один тугой узел. Ее тело ощущалось как натянутая стрела, ожидавшая, когда пальцы охотника дрогнут и выпустят со свистом в воздух. И этот звенящий момент наступил, как только появились лица, которых Визерья мысленно со страхом ожидала увидеть. Конечно, она еще не была готова к этой роковой встрече, но это должно было случиться рано или поздно. Чем раньше, тем лучше, не так ли?
Семья умершего мужа, которая не подавала о себе ни слуху, ни духу несколько месяцев, вошла в помещение. Они принесли с собой запахи соли, пены и затаившейся обиды, что в корне обретала субстанцию ненависти. И, самое забавное, они принесли черный цвет: абсолютно все, помимо семьи Морского Змея, были в черном. Иронично. Она оказалась права.
Визерья тут же поймала на себе жесткие, колючие взгляды Веймонда Велариона, его супруги и остальных родственников, демонстративно и гордо прошедших прямо к королю и королеве.
Одарив их Величества неприхотливым кивком, Веймонд не стал терять шанса, чтобы вместе с поздравлением так же уколоть Таргариенов их недавним проступком. Как назло, слегка поутихли звуки струн арфы, барабанный тембр сравнялся с тембром сердца: тихим, медленным, мягким. Придворные, не скрывая наглости, оборачивались, сидя на своих местах.
— Примите мои искренние благопожелания, моя королева. Пусть боги всегда будут на
вашей стороне, принося в ваш дом лишь светлое и доброе, — не осознавая развязность и фривольность сказанного, Веймонд затем обратил свой взор на принцессу Визерью. Она сохранила самообладание, не вздрогнула, покрывшись мурашками, не посмела испугаться. — И вас, принцесса, поздравляю. Желаю счастливой супружеской жизни, которую вы не повидали в браке с моим бедным сыном. Жаль, что его убийцу принц Эймонд так и не отыскал, хотя…
— Сир Веймонд, давайте не сейчас, — бесцеремонно прервала его Алисента, глядя своими стеклянными глазами, выражавшими властность и нежелание терпеть чью-то скорбь на собственных именинах.
Визерис и королева так же глянули на Визерью. Король посмотрел строго, разочарованно, королева — с примесью безразличия. Только принц Эйгон, сидевший рядом с чахлой Хелейной, ухмыльнулся гадко, сверкнул игривым и смешливым огнем, что вино приносило в кровь. Для полной картины не хватало Эймонда. Он подевался после издевок над Визерьей в библиотеке, похоже, ушел переодеваться.
— Спасибо, — тихо парировала Визерья после неприлично долгого молчания.
Пальцы сильнее сжались в кулак, ногти впились в мягкую кожу ладони, приносили боль и волнение. Ей пришлось успокоить вышедшие из-под контроля конечности после того, как рядом с ней приземлился кто-то. Запах резкости и цитрусов дал знать, что это Эймонд. Визерья повернула голову. Он не смотрел на нее, хотя уголок его губ застыл в едва заметной полуулыбке, то ли он все еще держал в памяти тот отрывок дня из библиотеки, то ли его позабавил гнетущий казус между Визерьей и Веймондом Веларионом. Хотя первый случай заставлял ее верно краснеть, она притворно хранила на лице невозмутимость.
— Ну, — Эймонд взял бокал, недавно наполненный слугой вином, и придвинулся ближе к Визерье, — тебе это ничего не напоминает? — спросил он, имея в виду тот многолетний случай в день свадьбы Визерьи с Деймионом, когда девочка оделась во все черное. — Впрочем, как тебе книга? Ты с таким интересом разглядывала ее содержимое, что мне даже жаль было тебя отвлекать.
Красное прилило к щекам и кончикам ушей, вспомни она о том, как он посмотрел на нее и принялся измываться. Визерья нахмурилась, пытаясь спрятать лицо от Эймонда, который на нее и не смотрел, но ясно чувствовал каждую ее эмоцию, абсолютный жар ее кожи.
— Это была случайность. К тому же, не твое дело, что я читаю, — грубо ответив ему, она услышала гортанный смех брата, довольного результатом своих действий.
— Что подумали бы остальные, если бы узнали, чем ты занимаешься в тишине книг и одиночества, изображая из себя целомудрие? Наверное, сочтут, что я недостаточно тебя удовлетворяю. И… ты хотела испытать это на деле? Визерья, ответь, ты когда-нибудь делала себе приятно, ласкала себя низ бедер?
— Замолчи, — прошипела принцесса, прикрыв веки от злости и стыда. Вот опять. Снова она предоставляет возможность его словам превратиться в мысленную картину в голове, отчего напрягается не только лицо, но и, о ужас, внизу живота. Это всего лишь напряжение, не иначе.
Визерья едва сдерживает желание резко подняться и уйти, а еще, может, дать пощечину Эймонду. Она поймала на себе взгляд дяди — Деймона, — пристально следившего за ней. Неужели она настолько сильно покраснела? Тогда нужно утихомирить «мужа», одной лишь фразой…
— Ты ведешь себя хуже Эйгона.
Это сработало лучше всего, лучше мольбы или просьб. Ведь Эймонд с самого детства дико ненавидел все сравнения его со старшим братом, всячески старался выглядеть лучше него, превзойти. Поэтому теперь он замолчал, убрал долой улыбку с тонких губ, угрюмо отдалился от женской компании.
Однако стоило Визерье вновь расслабиться, как Эймонд вдруг резко придвинул ее стул к себе, сжал пальцами ее подбородок, как будто бы мягко, не подавая виду остальным, и злобно прошептал:
— Кто ты такая, чтобы сравнивать меня с Эйгоном? Я могу быть хуже Эйгона, я и есть, ты права. Но сейчас я мягок. Не надо злить меня, Визерья. Я ведь могу оказаться хуже твоего дохлого мужа. Только меня, в отличие от него, ты так просто заколоть не сможешь.
Страх объял дрожавшую душу. Именно этого Визерья и боялась. Боялась вновь оказаться пленницей крови, боли, хлыста. Бесконечных синяков. Слепой надежды. Она уверяла себя, что в этот раз окажется сильнее, будет сопротивляться, бороться. Но круговорот ада застал ее и сейчас. Из этой петли не выйти… На миг она возненавидела себя, когда почувствовала предательскую влагу на глазах, а на кончике языка — собственную кровь; куснув внутреннюю сторону щек, дабы не опозориться перед сбродом дворцовым и прочими личностями из высших домов, Визерья забылась. Не почувствовала боль, не проконтролировала ситуацию.
Она опять все проглотила.
Дура. Слабая дура.
— А теперь пошли, — Эймонд поднялся, глядя буквально свысока и непривычно холодно, протянул свою широкую ладонь.
— Куда? — безучастно задала вопрос Визерья, не выражая в голосе и лице абсолютно ничего.
— Продолжать развлекать меня, — ответил Эймонд и взял ее за ладонь.
Он делал это специально. Как она не догадалась сразу?.. Давил на ее раны, чтобы вывести из себя, пришел с опозданием, выказав акт скрытого бунта перед матушкой, десницей и королем, и теперь, влившись в группу танцующих, пытался разозлить Веларионов, которые следили за ними с самого начала своего прихода. Эймонд ведь так развлекается. Вламывается в головы людям, запечатлевает чужое горе, злость, отчаяние, чтобы порадоваться самому, чтобы не испытывать это самому.
Они испепеляли друг друга ненавистным взглядом, их глаза прожигали глазницы, одни лиловые, отдающие синевой, другое темнотой и мраком летного заката, уходящего в ночь. Его высоченность и чернь строгой одежды, сулящей готовность к бою в любой момент, навевали чувство опасности. И чем ближе он подбирался к ней во время танца и едва касался ее рук, она пыталась ритмично отдаляться, чтобы не сгореть от его огня и живо пышущего ража. Хрупкая, но гордая Визерья сделает все ради сохранения собственного достоинства.
— Однажды мой кинжал окажется у твоего горла так незаметно, что ты даже вздрогнуть не успеешь, — прошептала Визерья, повернувшись к нему спиной. На краткий миг в ней проснулась затаившаяся смелость. — Ты пожалеешь обо всем.
Эймонд прижал ее к себе, пальцами нелюбезно и неприятно обхватывая ее талию, чтобы через секунду она оказалась вновь напротив.
— Единственное, о чем я пожалею, это…
Однако слова так и остались висеть в воздухе. Визерья не дослушала. Отшатнулась. Ее руки схватили воздух, в попытке удержать равновесие. Перед глазами все поплыло, окрасилось в черный, как удушающее небо перед грозой, лица размылись, а после она вовсе перестала все видеть. Визерья оказалась в темноте, в страшном кошмаре. Она слышала свой испуганный голос, чужие вздохи и возгласы, ощущала на своей коже чьи-то прикосновения и пыталась кого-то оттолкнуть. Теплая кровь потекла из носа, вызвав еще больший ужас. Ноги подкосились, согнулись. Тело оказалось на холодном полу.
Чьи-то пальцы проникли в глотку, вызывая рвоту и смесь дикой боли. Стенки горла сжались в судорогах, а через миг выпустили содержимое желудка. Затем лишь кромешное ничего наступило спустя секунды.
***
— Принцесса в положении, примите мои поздравления, мой лорд, — сообщил дряхлый мейстер после осмотра юного тела.
— Боги меня любят, иначе случилось бы это чудо? Они забирают, затем возвращают вновь, дав время осмыслить все, — улыбаясь говорил Деймион, обращаясь то ли к мейстеру, то ли к самому себе.
Визерья отвернула голову и свернулась калачиком, пальцы повыше натянули одеяло, которое вовсе не согревало костлявое тело, наверное, чтобы спрятаться от вновь случившегося кошмара. Этого не могло быть. Спустя несколько недель после выкидыша она не могла снова дать жизнь в искалеченной утробе. Боги… мерзкие, жестокие боги. Может, это их рук дело.
Когда Деймион сел рядом, Визерья испуганно вздрогнула. Но он лишь тронул ее еще плоский живот, а казалось, будто когтями вонзился в плоть. Как всегда, улыбается и прекращает, точнее, притворяется на время. Вот он, добрый лорд, верный да заботливый муж. А она неблагодарная тварь, избалованная принцесса, заслуживающая крепкой оплеухи.
— Отдыхай, — звучит его голос, такой противный, ненавистный, гадкий.
— Убери от меня свои руки.
Не выдержала. Не любит себя, не волнуется о своей тонкой шкуре, грубеющей теперь каждый день от лихих ударов чужой руки и железного пояса. Не дает значения большим цветущим на теле пятнами синих, черных и желтых цветов. Привыкла быть предметом без чувств.
Он не убрал руку. Визерье же только осталось крепче стиснуть зубы, до скрипа и крошения их в порошок. Противно.
— Не наглей, когда с тобой обращаются по-доброму, хотя ты этого не заслуживаешь, — Деймион схватил ее за горло, но, странно, не стал сжимать пальцами до побеления и так бледной кожи, иль потери сознания. Наверное, теперь он боялся сделать ей что-либо, чтобы вновь не потерять долгожданное чадо.
Его суровые глаза пялились на нее несколько долгих секунд, пригвоздив молча к месту. Послушная собака должна лежать тихо, скулить только если ее попросят, выполнять свой долг. Иначе зачем она еще сдалась? Выкинут ее на улицу, оторвут хвост, продырявят глазницы, если не подчинится.
— Да, — согласилась Визерья покорно. Что ей еще остается. Сломана сильно, покалечена.
Ночью она выбралась из покоев, темнота, единственная ее подруга, нежно обволакивала девичью фигуру под своим покровом, бережно прятала от злых глаз, рыскавших по замку. Визерья шла вниз, спускалась по лестницам, хватаясь за сырые стены, и пыталась не шуметь. Ходить ей было трудно: Деймиона не остановило положение принцессы, он навестил жену недавно, перед сном. В награду он был «мягок», не крошил ее кости, не рвал вены на руках, просто отымел грубо. Вот и вся мягкость.
Впрочем, неважно. Она привыкла.
Визерья открыла дверь и содрогнулась от дикого страха, когда та скрипнула громко и коварно, в попытке раскрыть преступницу. Но после того как ничего не последовало, она вошла в кабинет мейстера. Ноги сами направили ее к знакомой полке с пузырьками, лекарствами и прочими снадобьями. Отыскав нужный бутылек, Визерья заменила ее такой же, но с водой, вместо правильного содержимого, затем вернулась в свои покои. Все как надо, все как должно.
Ничего страшного. Она делает это не первый раз. Будет лишь очень больно некоторое время: день, если не повезет — несколько дней, а если вовсе не повезет, то девушка просто умрет. От этого лишь легче. Ведь чувствовать это существо в своей утробе до боли тяжело, мерзко. В ней нет никакой материнской любви. Девушке тревожно от монстра внутри, что как червь возвращается вновь и вновь, даже если его убивать, травить и душить. Она хочет «очиститься».
Визерья, долго смотревшая на пузырек с ядом, решительно выпила все до капли. Яд подействовал почти сразу, она успела лечь на кровать, когда зрение постепенно пропало, из носа пошла кровь и разум начал туманиться. Дикие боли охватили все тело, а после разом скопились на чреве, рвали на части, мельчили в кусочки, очерняли кровь. Визерья впилась зубами в подушку. Это пройдет, всегда проходит.
— Ты уж прости, — тяжело дышала она. Тонкие пальцы, вдруг обретшие невероятную силу, сжали ткани одежды на животе. — Я ненавижу тебя, ненавижу его. Мне мерзко от одной мысли, что я порожу такого же монстра. Поэтому умри.
Пот стекал ручьем, а сознание начало испаряться в темноте от болевого шока.
На следующий день она умерла. Нет, не физически — а жаль, — бедный разочарованный хозяин позволил своим шакалам разорвать бесполезную пустую собаку на части, которая подвела его в несчетный раз, и насладиться мягкой плотью женщины, опорочить каждую клетку кожи, чтобы возненавидела свое тело гордая принцесса. Крики Визерьи звучали долго, но забылись быстро. Было не привыкать. Ни ей, ни замку, никому.
***
Если бы не отсутствие соленых запахов, то Визерья подумала бы, что все случившееся было долгим сном, так что сейчас она проснется на острове, увидит мужа, наблюдавшего с улыбкой, сопроводит его как верная жена в море. Но не случилось ничего из перечисленного.
Осознание вернулось к принцессе медленно. Глаза долго смотрели на собственную комнату, освещенную свечами, в попытке осмыслить случившееся и только потом заметили чью-то фигуру рядом с кроватью.
— Ты наконец очнулась, — Рейнира смотрела равнодушно, сцепив руки в замок. — И, наверное, сейчас спросишь, что с тобой.
Пытаясь сохранять жесткость на лице, Визерья молча смотрела в ответ. Она не собиралась задавать сестре этот вопрос, но раз она сама желает ответить, то ладно.
— У тебя переутомление.
— Какое еще переутомление? — нервно бросила Визерья, напрягая извилины и пытаясь детально представить случившееся недавно.
Она отчетливо помнила то чувство, помнила, как потеряла зрение и равновесие. Это адское ощущение ни с чем не спутаешь, особенно когда терпела его несколько лет по собственному приказу и воле. Нет сомнений. Рейнира врет, но осмысленно ли?
— Действительно, какое еще переутомление? — спросил, насмехаясь Эймонд, вошедший в комнату.
— Ты что, подслушивал? — тут же рассердилась Рейнира, скрестив руки и повернувшись к брату всем туловищем. — Не мейстеру ли лучше знать, чем нам. Или у тебя есть свои догадки?
— Есть, но их
с тобой я обсуждать не буду, сестра, — Эймонд с подковыркой произнес последнее слово.
Он подошел ближе, держа руки за спиной. Его излюбленная поза. Он так думает, что выглядит более уверенно. Визерья едва не фыркнула. Напряжение, которое образовалось между Рейнирой и Эймондом, не было сильным, оно просто раздражало.
— Оставь нас, — вяло выдал Эймонд, кажется, больше не смея терпеть присутствие старшей принцессы. — К тому же Деймон тебя заждался.
— Не смей мне приказывать. Я уйду, когда сама того захочу, — Рейнира обернулась к Визерье, — мне жаль, что это с тобой случилось, — она подошла и взяла ту за ладонь, все еще холодную, несмотря на горящие свечи и теплоту комнаты.
Визерья вспомнила тот разговор, состоявшийся в столовой, но все же не смогла убрать руку от чужих натисков.
— Если тебе захочется поменять воздух, ты всегда можешь посетить Драконий Камень, мы бы отлично провели время вместе, — продолжала Рейнира, приобретая на лице прозрачную улыбку.
Эймонд демонстративно хмыкнул, закатив глаз.
— Конечно может, Драконий Камень принадлежит всем Таргариенам, и ей не нужно будет твое разрешение, чтобы посетить остров, — едко сказал он, усевшись на кресло.
— Ты можешь не вмешиваться хотя бы пару минут? — не выдержала Рейнира, кинув на него злобный взгляд. После того, как последовало молчание, она выдохнула и продолжила: — Береги себя, мне пора уходить.
— Спасибо, — вдруг непроизвольно и мягко вырвалось с уст Визерьи, молча слушавшей «исповедь» сестры, который на миг повеял настоящей теплотой. Ведь сестра говорила так спокойно, искренне. Что-то внутри наполнилось легкостью, впуская чистый воздух, будто бы лед начал таять.
— Кстати, а почему отец не пришел навестить Визерью? Неужели ему было настолько сложно? Когда однажды ты, Рейнира, подвернула ногу, отец пришел несмотря ни на что, — Эймонд улыбнулся притворно, глядя тяжело и прямо на Рейниру, замолчавшую после его очередного едкого примечания, в этот раз не позволившего оправдаться.
Одна лишь фраза дала трещину всему, заковала железом все двери в душу, не оставив ни единого шанса снова дать тому теплому чувству проснуться и расцвести. Визерья убрала ладонь с руки Рейниры. Сестра не виновата в том, что отец не любил их одинаково. Но шепот зависти и детской обиды всегда звучит громче, перекрывая собой крик разума.
— Алисента отлично смогла вас воспитать, хвала ей, — прозвучали слова наследницы в последний раз, прежде чем она вышла из покоев, грохнув дверью.
Эймонд не собирался уходить и смотрел на Визерью весьма странно, отчего она покрылась тревожными мурашками. Обычно насмешливый и саркастичный за вчерашний день он осудил ее своей злобой столько раз, что она была удивлена. Из Староместа вернулся другой человек, и сейчас их обоих ждал серьезный разговор.
