***
А Шепсу тем временем с каждой секундой становилось всё хуже и хуже. Злоба накатывала волнами, захлёстывала с головой, заставляя позабыть обо всём, сосредотачиваясь лишь на одном-единственном едком желании. Уничтожить. Всё и всех. Полностью и без остатка. Выплёскивать всю боль на других — низко. Неправильно и ужасно, отвратительно просто. И ведь многие так делают, почти все. Весь мир состоит из них — людей, выражающих свои эмоции через причинение чужим боли, и тех, кто эту боль на себя принимает. Терпит. Олег долго думал об этом. Где-то он уже видел такое, кто-то уже делал так на его глазах. Воспоминания казались свежими, кажется, будто совсем недавно что-то такое было. Но кто и что — непонятно. И Шепс мечтал разобраться во всём этом, понять наконец, почему каждая подавленная эмоция идёт через глухие удары. И главное — почему именно Матвеев? Чем же так провинился перед ним этот маленький серый мальчишка, ставший для остальных серой тенью. Ненужный, не нуждающийся. Без эмоций на лице и полным отсутствием каких-либо чувств. Интроверт. — Эй, — Олег дёрнулся и повернул голову. В нескольких шагах от него стоял Влад, с довольным видом поглядывая на Шепса. — шо притих? Давай рассказывай, шо там твой придурок? — Не знаю. — недовольно буркнул Олег. Рассказывать Череватому о разговорах с Матвеевым, пусть коротких и совсем бессмысленных, почему-то не хотелось. Какая ему разница. — Не спрашивал. Сейчас даже с Владом говорить абсолютно не хотелось. Почему-то вспомнились сразу все его грехи, и его фигура обрела отрицательно-кривые очертания. Сейчас Олег впервые задумался: интересно, а почему сам Череватый так на Диму взъелся? Неужели из-за него, из-за Шепса, из-за их личной неприязни? Только их, и больше абсолютно ничей. Так что же забыл здесь он? — Сомневаюсь, шо с ним о сём поговорить можно, — понимающе кивнул Влад. — ладно. Я знаю кажется, как подогреть интерес. — Шепс непонимающе уставился на Череватого, а тот невозмутимо продолжил. — Нишо пока не скажу. А то не получится. Влад улыбнулся и быстро вышел из класса, подмигнув напоследок Олегу. Шепс фыркнул и лёг на парту, натянув капюшон на голову. Следующий урок истории — можно и подремать. Ведь во сне все эмоции притупляются. А это всегда хорошо.***
— Итак, Дмитрий, — Матвеев вздрогнул, упустив из виду большую чёрную ворону. Последние полчаса он развлекал себя наблюдением за птицами, глядя в большое тёмное окно. — какие таблетки вы принимаете? Кто вам прописал их? — Фен. Психиатр школьный. — коротко ответил Дима. — Он здесь раньше работал. Застрелился потом. — зачем-то добавил Матвеев, потирая холодное запястье. — Понятно. — доктор кивнул и торопливо записал что-то в листочек. Дима напрягся. Чувство дежавю сковывало всё сильнее, с каждой секундой картинка в голове прояснялась: такое уже было. Матвеев помнил, как несколько лет назад он также сидел за белым врачебным столиком, постоянно замирая от страха, когда доктор выносил вердикты, строил жуткие догадки. Диагнозы один хуже другого... Параноидальное расстройство, расстройство личности, посттравматические стрессовые расстройства, и наконец самое страшное — шизофрения. Самое жуткое, самое опасное, галлюцинации сводили с ума... Не хочется вспоминать. — Дим, тебе нужно пройти один маленький тест, — врач наконец заполнил все листы, и теперь складывал их в стопочку, иногда постукивая ею об стол. — ничего страшного, не пугайся, это всего лишь формальность. — заметив испуганное Матвеевское лицо, поспешил успокоить его доктор. — Возьми лист на столе. Дима судорожно глотнул — его кадык дёрнулся, а губы непроизвольно сжались. Дрожащей рукой он коснулся лежащего на столе листочка, аккуратно приподнимая его. На листе было несколько вопросов, и в каждом по два варианта ответов. Матвеев быстро окинул их взглядом, пересчитав. Всего лишь четыре вопроса. Негусто. Первый вопрос представлял собой небольшой текст. Дима склонил голову набок, шёпотом читая: — Есть ли у вас какие-то жалобы/проблемы/вопросы по поводу своего здоровья? — Матвеев дёрнулся: сидящий напротив врач тут же внимательно уставился на него. — Для начала подумай, не торопись. — посоветовал доктор. Его вкрадчивый голос раздавался уже прямо над ухом. Дима затряс головой. — У тебя есть время. Матвеев лишь вздохнул. Хоть сейчас в окно прыгай и сбегай отсюда — так неуютно. И лампа светит криво, и пахнет невкусно, как в больнице. Захотелось поморщится. — Нет у меня никаких проблем. Просто голова закружилась, погода плохая. Отдохну немного, и мне легче станет. Можно я домой пойду? — неожиданно выпалил на одном дыхании Матвеев, когда врач, устав ждать его решения, начал постукивать ручкой по столу, тем самым заставляя Диму задрожать от негодования. — Извини. Но не всё так просто, — доктор вдруг строго глянул на Матвеева сквозь очки. — понимаешь, на тебя поступило уже слишком много жалоб. Как ваш новый школьный психолог, я обязан оказать тебе помощь. Поэтому сначала пройдёшь тест, а потом домой. — А от кого жалобы поступали? — тут же оживился Дима, вскидывая голову. — В основном от учителей, — скромно сознался новоявленный психолог. — но иногда и одноклассники недовольство выражали. — А почему недовольные они, а сижу тут я? — вдруг осмелев, съязвил Матвеев, неожиданно глянув в глаза доктора. — Их бы позвали. И им бы задавали вопросы. Врач улыбнулся. — За всё время, что я здесь работаю, я никогда не видел в вашем классе такой сплочённости, — Дима дёрнулся, но взгляда не отвёл. — прежде у вас были только разногласии, а сейчас... — черты лица стали жёстче; Матвеев опустил голову и глянул на психолога исподлобья. — Лучше не отвлекайся. Читай второй вопрос. — Так вы же врач, — буркнул Дима, паралельно вспоминая, что этот самый «врач» работает здесь от силы пару дней. — вам-то какое дело до нашего класса? — Нет, я не врач, — мягко поправил доктор. — я психолог, а психолог это социальный работник. Так что можешь считать, что я новый педагог. Читай вопрос. Матвеев тихо откашлялся и глянул в листок. Затем, быстро схватив со стола карандаш, начал что-то черкать в листе. Линии выходили кривыми и дёргаными — психолог заинтересованно глянул на Диму. — Вот, держите, — через небольшой промежуток времени он протянул доктору исписанный лист. — я домой пойду. Чувствую себя плохо. Всего доброго. — Матвеев неожиданно подскочил со стула и в мгновение ока очутился возле двери. Оторопевший психолог не успел остановить Диму — да и слишком-то не пытался. Лишь глянул ему вслед и тяжело вздохнул, глядя в лист с вопросами. — Жалоб на здоровье у него нет. — сердито прошипел психолог. — Чувствует он себя плохо... Сам в себе запутался, тьфу ты, — врач остервенело плюнул и, схватив лист со стола, бегло просмотрел кривые карандашные каракули. На все четыре вопроса были даны ответы. Психолог готов был поклясться — мальчишка врёт как дышит. Не может быть у человека, на которого поступило рекордное количество жалоб, всё прекрасно в семье, материальный достаток и отсутствия проблем со здоровьем. Судя по всему, Дима ответил честно только на один вопрос. Есть ли у вас человек, которому вы можете доверить все свои секреты? Напротив слова «нет» стояла чёрная жирная галочка, тёмной вмятиной отпечатывшаяся на другой стороне. Казалось, Матвеев готов был разодрать карандашом этот клочок листа — так ему не понравился вопрос. И психолог его очень хорошо понимал, не подозревая о том, что последний вопрос был единственным, на который Матвеев дал ложный ответ.***
Dima_Mat 12:02 а ты у нас романтик я смотрю, да, улыбашка?
Дима довольно улыбнулся. Эта своеобразная игра начинала ему нравиться. Ответ от безликого пришёл незамедлительно — в какой-то момент Дима даже подумал, что он сообщение заранее напечатал. Интересно, Каонаси может будущее предсказывать? Kaonashi 12:02 Могу быть и романтиком ;) могу принять любую форму. Я же безликий, а не улыбашка, дорогой.Dima_Mat 12:06 для меня будешь улыбашка!
Матвеев широко улыбнулся, убрал телефон в карман и зашагал по коридору. Нужно было дойти до того самого окна, из которого он едва не выпал, и забрать рюкзак. А потом уже можно и домой идти. Однако, планам Димы было не суждено сбыться. За ближайшим поворотом Матвеева ждало первое разочарование — рюкзак исчез. Пропал, испарился, растворился в морозном воздухе. Дима растерянно огляделся: ни малейшего намёка на наличие пропажи. Матвеев дёрнулся было к лестнице, затем, передумав, быстро вернулся обратно, зачем-то снова высунулся из открытого окна и глянул вниз, на случай если рюкзак вдруг упал с окна. Внизу, как и предполагалось, лишь белая шапка снега, исполосанная разномастными следами, да тонкая ледяная дорожка, щедро посыпанная солью. Дима вздохнул; только снег выпал, а его уже растопить пытаются. Высокий дворник нагло рассыпал соль по ледяной заснеженной насыпи. Первый снег, а уже вот так. Матвеев плюнул вниз и резко захлопнул форточку. Рама с треском влетела в наличник: по стеклу тут же поползла трещина. Дима досадливо поморщился. — Ай-ай-ай, Матвеев, — вкрадчивый голос, раздавшийся где-то над головой, заставил Диму вздрогнуть всем телом и медленно повернуть голову. В десяти шагах от него уже стояло второе разочарование, а именно — Олег. С рюкзаком. С его, Матвеевским, рюкзаком. — как можно быть таким растеряшей? — Отдал. — А ты отбери, — Шепс мгновенно оказался возле Димы. Лениво огляделся вокруг, как бы невзначай стукнул кулаком по окну: рама тут же треснула, и на стекле образовалась вторая трещина. Точь-в-точь как у Матвеева, даже пересеклись на середине. — О-о-о, так мы ещё и имущество школьное ломаем, — Дима до боли сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. — ну тут провал по всем фронтам. Сейчас сдашься, или потом? — Никогда. — Матвеев злится, кажется, крышу от ярости сейчас снесёт. Губы сжимаются в тонкую полоску, на щеках появляется едва заметный румянец. Олег замечает это. А ещё замечает свежую рану на затылке, когда Дима поворачивается в профиль. Внутри что-то скручивается при виде такого Димы. Шепс воспринимает это как желание ударить. Прямо сейчас. — А чего мы такие грубые? — Олег подходит ближе, неотрывно глядя в глаза Матвеева. Дима медленно шагает назад. Страх сковывает внутренности, становится трудно дышать. Шепс оказывается слишком близко — теперь буквально дышит в шею, заставляя кожу покрыться мурашками. Страшно. Первый толчок отдаётся болезненным звоном в ушах. Матвеев отлетает в сторону, впечатывается головой в стену: во рту мгновенно повисает вкус железа. Дима успевает подумать, что рана на затылке стала ещё больше: даже кровь сочиться начала снова. Олег подходит ближе. Матвеев медленно сползает по стене, держась за голову. Второй. Удары становились более резкими и точными — в то время как первый пришёлся просто толчком, (не сильным даже, особенно если сравнивать с другими) то второй уже заставил Диму слабо вскрикнуть — боль пронзает скулу. Кровь мгновенно приливает к лицу, становится жарко. Голова начинает гудеть. Третий. Матвеев не успевает подняться — падает обратно. Из носа медленно ползёт струйка крови, затекает в приоткрытые губы, обжигая язык и дёсна. Шепс брезгливо швыряет рюкзак рядом с Димой, не забыв перед этим оттереть лямкой чужую кровь с руки — теперь на чёрной ткане появились ещё и тёмные пятна. Олег молча садится на корточки перед Матвеевым — лениво хлопает по плечу, затем быстро поднимается и также быстро уходит. В глазах мутнеет, и силуэт Шепса превращается в неясное тёмное пятно, когда Дима пытается подняться на ноги. Интересно, если в порыве ярости Олег однажды прикончит Матвеева, эти мучения наконец закончатся? Или же Диме вновь «повезёт» остаться недобитым где-то на холодной плитке, где никто не услышит слабых, силой выбитых из глотки криков, никто не учует запах крови и не почувствует всю ту боль, коею удалось испытать Дмитрию Матвееву?***
— Владос, я виноват. Олегу слишком плохо — лучше бы уж катком переехали. Череватый молча разводит руками — нечего сказать. Внутри у Шепса бушует целое торнадо: глупо это. Глупо вымещать всю злость на других. Глупо, глупо, глупо. Олег прячет лицо в ладонях. Сотворил дичь, а теперь стыдно. — Владос, я капец как виноват. Стыдно блин. — Странный ты, — вдруг отозвался Влад. — ты его шу ли не до комы избиваешь. Эмоции какие-то там свои выплёскиваешь, — на этих словах Шепс дёрнулся и отнял руки от лица. — а потом делаешь себе ещё хуже. Можь, хватит уже? Шо с тобой творится? Состояние у самого какую-то кому напоминает. Только не такую, когда лежишь на кровати под препаратами, спишь себе вечным сном, а вокруг тебя сидят близкие и умоляют вернуться в настоящий мир, обещая, что теперь-то всё будет по-другому, а такую, когда каждый день становится паршивее предыдущего, когда хочется кричать, бить кулаком в стену, пока кожа на костяшках не слезет и не покроется тонкими кровяными нарывами, а всем всё равно. И пускай каждый человек живёт своей жизнью, забыв об остальных, пускай у каждого сотни тысяч собственных проблем — тогда пускай лучше не мешают, чем вот так. Влад кажется совершенно бесчувственным. Олег же наоборот — чувствительный слишком. К своим действиям, к действиям других людей. Влад только кажется бесчувственным. Олег же наоборот — куда сильнее внутри. И всё это так глупо — повторять по несколько раз, словно меняя всю жизнь местами. Влад боится быть отверженным, Олег агрессивным, а Дима... А Диме бояться уже нечего.***
Холодная вода отрезвляла разум, смывала горячую кровь с рук и медленно стекала на пол. Матвеев пошатнулся, хватаясь руками за края раковины. В носу снова неприятно защипало. Руками Дима нащупал сухие салфетки, торопливо стирая кровь с носа. Одежда насквозь пропиталась железным запахом, а под ногтями блестели кровавые следы. Захотелось прямо сейчас забраться под ледяной душ и смыть с себя всё это. Стереть из памяти, как глупый сон, как удачное воспоминание. Стереть. Матвеев чувствует, как громко начинает стучать сердце, словно поднимаясь всё выше и выше, отдаваясь в глотке неприятными вибрациями. Уголки глаз начало печь, и по щекам потекла непрошеная влага. Дима тихо заскулил, опускаясь на колени. Боль горечью разливалась по истощённому организму, заражая каждую клеточку какой-то сумасшедшей злобой, что так долго копилась внутри. И сейчас, лёжа на полу возле раковины, он изредка подрагивает в рыданиях. Дверь закрыта на самый хлипкий замок и, наплевав на осторожность, Матвеев лежал на ледяном полу. А капли крови стекали по губам, сползая на шею. «Я не хочу умирать, но не хочу жить вот так». Последняя мысль в голове, прежде чем пальцы коснулись окровавленного затылка, пачкаясь в мутной жидкости. Дима вытянул руку перед собой, затуманенным взглядом осматривая кисть. Нужно подняться, добраться до дома и лечь. А там уже всё. Можно и умирать. Никто плакать не будет. Таблеток, как назло, в кармане не оказалось. Так можно было хоть немного облегчить свои страдания, а теперь в руках лишь телефон с уведомлением. И снова от Каонаси. Kaonashi 12:31 Ты как там вообще? Матвеев не нашёл, что ответить. Конечно, рассказать всё таинственному незнакомцу хотелось, да ещё как, во всех красках. Рассказать, какой Олег Шепс мудак и сволочь, как он его достал, как все ему надоели и сил у него уже нет всё это терпеть. А потом Дима вспоминает, что он очень сильный, и вообще справится со всем сам. И поэтому, глубоко вдохнув и выдохнув, он рывком поднимается с пола и, шатаясь, идёт к двери. А в голове всё также набатом отдаются слова: «Я же ведь совсем не слабый!» «Я совсем не слабый!» «Я не слабый!» Матвеев останавливается уже на выходе, когда дверь захлопнулась за спиной, в лицо ударили хлопья первого снега, а до дома нужно было пройти ещё около двухсот метров. Как же хорошо, что даже учителя не заметят, если Дима вдруг пропадёт из школы и замёрзнет где-то по дороге. Очень хорошо. Мысль возникает в голове как-то даже слишком резко. И слишком ярко. Теперь уже нечего бояться. Закрываются глаза. Всем будет наплевать. Всем наплевать. «Я слабый». Матвеев сплюнул и закурил.***
Весь оставшийся учебный день Шепс посвятил великому безделью. Сыграл партию в карты на уроке географии, выиграл две пачки сигарет, получил хороший подзатыльник от Череватого под громкий смех одноклассников, крикнул в окно банальное «Цой жив!» и послушал пару песен Раута. После всего этого стало немного легче. Пропавший из класса Дмитрий Матвеев ушёл на задний план, а на первый вышел Влад, со своими тупыми шутками и похлопываниями по спине. В какой-то момент даже показалось, что всё не так уж и плохо, и сегодняшний инцидент с родителями показался просто страшным бредом. Однако, осадок всё же остался, и возвращаться домой не очень хотелось. Именно поэтому, шагая по заснеженной асфальтированной дорожке вечером, когда последний урок уже закончился и все разбежались по домам, Олег быстренько окинул взглядом полупустую улицу и, не увидев ни одного заинтересованного лица, быстро свернул в переулок. Отсюда до дома идти было долго, но зато воздух здесь был пропитан какой-то определённой чуткой атмосферой. Здесь по вечерам становилось куда прекраснее: в заснеженных домах зажигался свет, лёд под ногами негромко хрустел, а ветки деревьев изредка проводили по макушке, цепляясь за шапку и шарф. Тут всегда было тихо — лишь поезд постукивал колёсами где-то вдалеке. В окне родной квартиры Шепса тоже горел свет. Причём горел так ярко, словно бы его зажгли одновременно в нескольких комнатах, и теперь весь дом был подсвечен изнутри. Со стороны выглядело даже уютно. Недолго думая, Олег пулей залетел в подъезд. Какое-то приятное ощущение замерло где-то в груди, когда после пары ударов костяшками о дверь, с той стороны послышались шаги. Шепс замер. Дверь распахнулась, и на пороге неожиданно появился он. — Саша! — Олег громко взвигнул, а затем пулей кинулся к брату, крепко обнимая его. В нос тут же ударил терпкий запах кофе и одеколона. — Вы когда приехать-то успели, Александр? — хитро улыбнулся младший Шепс, мягко отстраняясь под смех своего брата. — Сколько мы уже не виделись? Полгода? Год? Двадцать лет? Саша выглядел очаровательно — в аккуратном тёмно-сером свитере, слегка растянутым и чуть свисающим с плеч, но таким родным. Он даже пах по-своему. Немного дымом, немного выпечкой, самую малость кофе. И всегда выглядел очень по-домашнему. Будто был сшит специально для квартиры — и специально для Саши. Волосы после душа сейчас висели мокрыми крысиными хвостиками, изредка спадая ему на лицо, отчего брат постоянно сердито фыркал и убирал их назад — так Саша больше всего походил на вампира. Ещё бы волосы темнее. — Ну ты загнул, — он наконец отсмеялся и теперь стоял, опираясь на стену. — два месяца я тебя не видел, чудик. А приехал я часа три назад. Меня отец с вокзала встречал. — Олег прикусил губу, когда брат неожиданно посерьёзнел и, чуть отведя брата в сторону, строго спросил. — Слушай, что у вас тут происходит? Как обычно что ли всё, ничего не меняется? — Нет, Саш, нихрена не изменилось. Как пил он, так и пьёт, не останавливаясь. Сегодня вот ночью только... — Олег горестно примолк. Старший Шепс тяжело вздохнул, вновь притягивая брата в объятия. — ты так редко приезжаешь... Я уже забыл, как ты выглядишь вообще! Что же ты там такое важное делаешь в своём Петербурге, Саш? — голос Олега сник, когда брат мягко провёл по его волосам, успокаивая. — Извини, что не приезжал. У меня работы куча было. Сейчас вот вырвался к вам на пару деньков, но скоро снова уеду, — Олег протестующе пробурчал что-то в Сашино плечо, сильнее утыкаясь в него носом. Отпускать брата в холодный Питер, пусть даже на невероятно важную работу — врачом, совсем не хотелось. Итак слишком редко видятся. — но ты, главное, не кисни. Я привёз тебе то, что обещал. — теперь Саша сам аккуратно отстранил Олега, тут же приобнимая его за плечи. Младший Шепс мгновенно просиял: — Да ладно?! Саша загадочно улыбается. Олег едва не прыгает на месте от нетерпения. — Саша-а-а, покажи! — Олеж, тише. Родители спят уже. — только сейчас младший Шепс обращает внимание, что в квартире и вправду подозрительно тихо. Действительно спят. — Пошли к тебе. Олег едва ли не вприпрыжку побежал в комнату, увлекая брата за собой. Саша продолжал довольно улыбаться, когда младший брат едва не придушил его в объятиях, увидев на кровати большую ритм-гитару. Восторг на лице мешался с неимоверной благодарностью. Шепсу невероятно сильно хотелось начать прыгать вокруг брата, а потом вдруг напасть, как разыгравшийся котёнок. — Спасибо-спасибо-спасибо! — от неожиданности, Саша едва не потерял равновесие, когда Олег вновь кинулся на него с объятиями. Возникло желание как можно скорее схватить гитару в руки, провести по тугим струнам, наконец опробовать инструмент в деле. Аж руки зачесались. — Ну-ну, Олеж, пыл-то поубавь. — Саша легонько потрепал брата по волосам. — Пошли хоть чаю попьём, давно не виделись. О себе расскажешь, о школе, о родителях, наконец, что у вас тут творится, а то они даже забирать тебя не разрешают... давай, давай, — младший Шепс тут же кивнул, быстро скинул тяжёлую сумку с учебниками на пол и спешно вылетел из комнаты вслед за братом. Телефон Олега выпал из кармана, когда громкий оповещающий звук прорезал тишину ночи. На дисплее высветилось сообщение.Dima_Mat 19:01 что за исполнитель с песней у тебя под постом? я в жизни не слушал ничего прекраснее, чем это!
***
Сегодня Матвеев как никогда быстро летел домой. Короткий отрывок песни безликого, прослушанный по дороге, теперь засел глубоко внутри — нетерпелось как можно скорее прослушать всю композицию целиком. Самое лучшее чувство, это осознание, что ближайшие несколько минут пройдут в созерцании чего-то великолепного — это как сходить в кино, прочитать любимую книгу. Или послушать песню. Бабушки снова не было дома — а это значит, что сегодня Диме никто не помешает. Он торопливо запрыгнул на подоконник, быстро задёрнул шторы и спрыгнул на пол. Когда наушники уже были подключены к телефону, а дрожащие руки замерли над кнопкой «Play», Дима про себя решил — если ему понравится, значит у безликого прекрасный вкус. А если вкус хороший, значит и сблизиться можно. Ещё хорошей музыки накидает. Матвеев нажал на экран. И этот трек заиграет на моих похоронах... А если трека не будет на похоронах — не зовите даже! С первых секунд музыка захватывала сознание, заставляя Диму задрожать от восторга и прибавить громкость на максимум. Слова песни заседали глубоко внутри, словно намертво въедаясь под кожу. Пальцы сразу же поймали ритм, и теперь отбивали его по столу, спинке стула, по собственным коленям. Матвеев ощущал, как музыка поселяется внутри, заполняя собой всё пустое пространство. Голова качалась в такт ритму, а губы беззвучно шептали текст песни. Внутри всё замирало. Но я буду жив: я буду жить в ваших сердцах... А затем переслушивать песню хотелось ещё и ещё, пока пластинка не заест окончательно, а пальцы не выучат каждый отрывок ритма наизусть. «Карнавал» хотелось слушать постоянно, хотелось засыпать и просыпаться лишь под эти строки, слушать и слушать — а затем перематывать и слушать снова. Да так громко, чтобы в ушах звенело. У безликого неплохой вкус в музыке. У безликого прекрасный вкус в музыке. Безликий и есть воплощение ритма.