Dima_Mat 17:41 скажи мне правду. скажи, если что-то волнует, мы справимся, я обещаю, просто скажи
«Скажи, скажи, скажи. Я прикончу того, кто сделал тебе больно», — хочется приписать большими буквами. Безликому слишком плевать на своё состояние, и это не может не волновать. Особенно Диму. Ему от малейшего проявления холода со стороны Каонаси хочется пальнуть из пушки. Kaonashi 17:43 котён, не волнуйся, серьёзно. всё у меня в порядке, замотался просто очень Kaonashi 17:43 лучше расскажи, что ты там натворил-то в итоге?? тебя к директору вызывали, да? Матвеева даже немного раздражает, что Безликий так легко переводит тему с себя и своих проблем на его, Димины. Он сидит в квартире один, в длинной домашней майке таких же шортах и носках до колен, замотанный в одеяло по самый нос, так как даже встать и закрыть окно он не может — не хочет отвлекаться от диалога, вдруг проскользнёт там что-то важное, маленькая искорка.Dima_Mat 17:44 вызывали. я выбил окно в его кабинете, нахамил нашей классной руководительнице, чтобы спровоцировать звонок родителям, но я её и без этого задрал уже на самом деле. мне интересно будет, что произойдёт, если она их в школу вызовет. а ещё я чуть лину не подставил. она мне не пишет, походу всё-таки обиделась. извиняться ещё пойду Dima_Mat 17:45 пока что родаки мои ненаглядные даже трубку не удосужились поднять. а мне теперь платить за разъёбанное окно деньги и винить по сути некого, но всё равно раздражает, что всё вот так вот бестолку вышло
Деньги Матвеев нашёл. Пришлось доставать заначки, высчитывать, отбирать больше половины, с грустью смотреть на остатки в виде нескольких тысяч на абсолютно неопределённый срок и думать, что родители, которые по сути, должны присутствовать в его жизни без всяких звонков, были бы сейчас очень кстати. Он ошибся. Снова. И снова платится за это, только теперь в буквальном смысле.Dima_Mat 17:45 а ещё кажись в школе навели справки о моих проблемах с галлюцинациями и теперь там психиатр наш типа нанятый ищет меня по классам Dima_Mat 17:46 короче я в дерьме, если коротко
И ты видимо тоже, Каонаси, только вот всё не признаешься никак, и что же тебе так мешает сказать? Дима думает самое страшное, что в какой-то момент дал самому близкому человеку повод не доверять себе, но до истины ему никак не докопаться, и Матвеев примолкает, как только Каонаси выходит из сети. Они должны доверять друг другу, Дима ему доверяет полностью всего себя, а вот Безликий... Что-то, чёрт возьми, недоговаривает.Dima_Mat 17:47 я наговорился. ты точно ничего не хочешь сказать мне?
Матвеев предпринимает последнюю попытку его разговорить. Терять ему нечего — максимум, Каонаси снова начнёт рассказывать, как всё хорошо у него. И Дима снова не поверит. Но проходят минуты, а Безликий всё не появляется в сети. Сообщения остаются непрочитанными, и Матвеев откладывает телефон в сторону, потеряв терпение. Сердится немного, но только самую чуточку, и не на Каонаси, а на обстоятельства. Нужно немного подождать. Дима ждать ненавидит. Вся его жизнь — сплошное, бесконечное ожидание. И неизвестно, когда эта похожая на смерть стабильность уже сменится чем-то более живым. Дима встаёт наконец, тащится на кухню, посмотреть, что такого съедобного появилось в его отсутствие. На столе несколько яблок, на полке подсолнечное масло и специи, а в холодильнике оставленное размораживаться мясо и даже откуда-то водка. Её Матвеев благополучно игнорирует, а вот приготовить из мяса что-то нормальное надо. Тем более что впереди у него выходные, а там ещё несколько дней учёбы и новогодние каникулы. Бал решились перенести на третью четверть, из-за загруженности не вышло выкроить вечер для него. Это всё значилось в коротком сообщении школьного чата, в который Матвеев предпочитал никогда не заходить. Дима, честно, понятия не имеет, что ему с этой информацией делать, как и с той, что скоро новый год. Планов не было, желания встречать тоже, тем более в одиночестве. Скорее всего все каникулы Дима проспит в гнезде из одеял, как и саму новогоднюю ночь. Было интересно узнать у Каонаси, что будет делать он. Наверное, отметит друзьями, или, если повезёт, с родителями. У такого чуда наверняка полно друзей, он слишком крутой, чтобы оставаться одному. Но так думал Матвеев.***
— Сядь, Олеж. Олег покорно падает на стул, напротив матери. В квартире тишина, только Булка негромко топчется в коридоре, звеня поводком. Мама собиралась с ней на улицу, но прежде, видимо, хотела сказать о чём-то. — Может, я сам схожу с ней, мам..? — неуверенно начинает Олег, когда мать вдруг открывает окно настежь. Резкий поток морозного воздуха врывается на кухню, Олег сжимается и натягивает рукава сильнее, пряча руки. Холодно. — что происходит? Становится ещё холоднее от её пустого взгляда. Шепс вдруг округляет глаза, только сейчас заметив в руках матери длинную сигарету. — А что должно происходить? — звучит вдруг её невозмутимый, чуть охрипший голос. Олег смотрит на неё, как на провинившегося ребёнка, которому нужно ещё что-то объяснять. — Мам, ты куришь. — Ты тоже. Олег тут же замолкает, опустив глаза в пол. Они снова вдвоём в квартире, только он и мать — от этого только страшнее, на самом деле. Особенно когда мать так спокойно сообщает ему его же тайну. Стыдно, конечно. Что не смог скрыть. — С собакой я сама погуляю, мне нужно хоть как-то на улицу выбираться, — вдруг спокойно меняет она тему. — с тобой я о другом поговорить хотела, — мать глубоко затягивается и неожиданно начинает кашлять. Олег вздыхает и молча подходит к ней, вынимая сигарету из рук. — До фильтра прямо не тяни, вдохни немного и стряхни пепел, вот так. Мать коротко кивает и достаёт откуда-то красивую пепельницу. Кажется, она принадлежала когда-то человеку, которого Шепс называл папой. В тот момент словно что-то ломается, когда мать действительно скидывает пепел и вновь пробует закурить. До этого момента сигареты в их доме были под строгим запретом, мать даже не смотрела на них, и недовольно морщилась, когда они каким-то образом натыкались на компанию курильщиков и до них долетал едкий запах никотина. Теперь же этот запах пропитал их квартиру наравне с алкоголем. Олег думает, что сейчас ему как никогда не хватает в этом доме Саши. — О чём ты хотела поговорить? Вообще Шепс чувствует себя так, будто делает что-то незаконное — конечно, не каждый день пытаешься научить мать правильно курить и не кашлять при этом. Олег всё понимает, правда. Поэтому молчит, не пытается вразумить мать, не выражает недовольства, и мать тоже молчит по той же причине, и они молчат вдвоём, сидя за одним столом на одной кухне, а Шепс думает, что настолько одинок и близок к провалу он ещё никогда не был. — Отцу на новый год кое-что подарили, — негромко начинает мать, кивая в сторону серванта. Раньше там стояла бутылка с алкоголем, теперь же её не было — её место занимал небольшой футляр. Олег поднялся и медленно подошёл ближе. Мать как-то нервно затянулась. — теперь у нас есть револьвер. Револьвер. Шепс запомнит эту фразу до конца жизни. Эта картина отпечатается в сознании, как мать курила около открытого окна, а Олег хотел в это же окно выкинуть тяжёлый футляр. Система нагана. Кто догадался подарить револьвер отцу? — Мам, а он нас им не грохнет? — Не знаю, — честно сказала мать, неловко стряхивая пепел с сигареты. Олег подумал, что лучше бы там и дальше стоял коньяк. — я думаю нет. Во-первых, Олеж, сознание к нему возвращается... Иногда. Нетрезвым он сюда даже не подходит, может, понимает ещё, что в случае чего не остановится. Но это вряд ли. — мать незаметно стряхивает слезу со щеки. Олегу откровенно страшно сейчас эту картину наблюдать. — Во-вторых, у нас нет патронов. Шепс слабо улыбается, когда мать наконец кладёт недокуренную сигарету в пепельницу и открывает футляр, демонстрируя Олегу пустой револьвер. Становится спокойнее. Мать вздыхает, убирая футляр снова на верхнюю полку. — Я тебе сказала просто чтобы в случае чего это не стало для тебя неожиданностью. Никому не говори, понял? Это тайна. Никто не знает, даже Саша. Ему мы потом вместе скажем, хорошо? — Олег кивает, выдавливая из себя улыбку. Ладно, Саша собирался приехать, это радует. Нужно только дождаться, а уже потом вываливать на него всё, что накопилось. — Я пойду на улицу. В магазин зайду, с Булкой погуляю... Хоть из дома выберусь. — мать проходит в коридор, надевает куртку и быстро застёгивает обувь. Олег смотрит ей вслед, такой сильной и храброй, и по-детски гордая улыбка лезет сама. — Мам? — Что? — Бросай курить, это вредно. Из коридора почти физически можно ощутить лукавый взгляд. Учит ещё взрослых Олег, а сам-то что? — Всё хорошо будет. И мать уходит. Шепс остаётся вообще один. В квартире, в себе. Отец придёт вечером, не факт, что трезвый, не факт, что придёт, не факт, что Олега сегодня не пристрелят купленными патронами. Навязчивый страх не давал даже уснуть ночью, и Шепс подолгу мог смотреть в потолок и прислушиваться к шагам за дверью, а теперь в теории там могли быть и выстрелы. Олег думает, что они с матерью одного поля ягоды — она тоже много врёт. Хорошо уже точно ничего не будет.***
На плите шумно шкварчит масло, когда Дима решает наконец навести в квартире уют. Скоро праздники, а это значит, что Матвеев идёт намывать полы и посуду в раковине, а ещё обязательно что-то приготовит. Жареную картошку. На большее фантазии пока что не хватает. Картошка на балконе, там же, где и сигареты — Дима резко замирает, хмурится и тут же мотает головой, пытаясь понять, с чего вдруг пошла ассоциация на сигареты. Покурить он ещё успеет, конечно, а сейчас не время, сейчас нужно принести несколько картофелин... Дима тащится за ними на балкон, но как зачарованный останавливается у окна и на автомате, даже не думая, быстро достаёт запрятанную в старых ржавых батареях пачку сигарет. Мятая коробочка в руках уже успокаивает, хотя в горле ощутимо начинает скребсти когтями непреодолимое желание. Игнорируя холод и нехотя кутаясь в накинутую куртку, Матвеев подходит ближе к окну и также на автомате переворачивает одну сигарету. Ещё одна вера в лучшее, глупая привычка, как напоминание, что ничего-то в жизни она не изменит, но Дима привык. Привык смотреть с первого этажа вниз, думать, что глупо хотеть сойти с подоконника вниз, для него глупо — асфальт слишком близко. Падать он уже откровенно устал. На балконе курить хотелось. С самого первого дня, с первого обнаружения идеального тайника для сигарет. Слишком уж атмосферно здесь было, почти что как на крыше. Вот только на крыше опасно, там давит экстрим и опасность, а на балконе почти как дома, в квартире, даже, наверное, лучше. Прямо перед их окном старая детская площадка — Матвеев играл там в детстве. Дрался с Олегом в шестом классе. Гулял с Линой. Там же от самого себя научился курить. В его окружении курили все. Под «всеми» Дима часто подразумевал одноклассников — и Каонаси, наверное. Но Каонаси не с ними, он не серая масса, он совсем другой. Неземной, нереальный, такой прекрасный. Бросить курить Диме было бы проще, чем оставить его. Одноклассники — всегда другой разговор. И неважно, касается ли это отношения к ним, или дело всё в тех же сигаретах. Они все начали курить в одно время, вот только ошибочно считали, что на это повлияла только глупая находка тайника в подвале — у каждого были свои причины на это. Дима курит, размышляет, представляет себя на месте других, разглядывает в сумерках серые многоэтажки. Сугробы аккуратными белыми холмами примостились у блёклой выцветшей горки на площадке, в стекло тычется заледеневшая ветка. Диме холодно, кончик носа розовеет в отражении на стекле, а сам Матвеев смотрит на это стекло по-детски большими удивлёнными глазами. На улице темно, в окнах горит свет, а дым горечью заполняет весь прокуренный балкон. Атмосферно. Такое родное чувство умиротворения поселяется внутри, заставляя облокотиться на окно и полностью расслабиться, отдаваясь мыслям. Не хватает только Цоя из старой магнитолы, да большого пузатого телевизора совковских времён, накрытого вязаной белой салфеткой в зале. Дима бы повесил куда-то рядом красивые выцветшие и потрёпанные фотографии. Фотографии на которых он — Дмитрий Матвеев — настоящий. Где он не холодный образ чего-то странного, не мутный сгусток тайны и загадки. Он проснулся бы в мире, в котором кому-то нужен. Нет сил на слёзы, внутри лишь покой и какое-то странное безразличие, уже ничего не вызывает страха. Дима клянётся себе, что когда-нибудь Каонаси постоит рядом и покурит на его балконе, и только после этого выбрасывает сигарету в открытое окно. Захватив картошку, он шагает на кухню, готовить. Мягкий свет старой люстры льётся со всех сторон, бросает причудливые тени на стены, но они не пугают, они настоящие. Дима надевает наушники, включает записи Каонаси и достаёт ещё масла. Готовить Матвеев умеет, а значит не пропадёт. Под руками оказывается нож, и Дима быстро чистит им картошку, успевая даже подпевать любимым и таким знакомым песням. Сейчас ему просто по-человечески хорошо. Мысли уходят на задний план, недавняя злость сходит на нет, и Дима точно может сказать, что помогли ему не только сигареты. Рядом остаются люди, которым он действительно нужен, это простой закон вселенной, как аксиома, рядом с ним Лина и Каонаси — это тоже аксиома. Хочется сказать спасибо неизвестно кому, просто потому что он не один. И только сейчас Матвеев осознаёт это так ясно. Дима нарезает картофель аккуратными полукружками, складывает в сковородку и накрывает шипящее подсолнечное масло крышкой. Сам садится за стол и захватывает одиноко лежащее яблоко. Следит за огнём. Такая домашняя ежедневная рутина не вгоняет его в апатию, наоборот — он чувствует себя живым. Потому что жарит картошку, смотрит в окно, думает о людях, а эти люди думают о нём. Он их любит. И остаётся в их памяти, а оттуда, как известно, нельзя исчезнуть бесследно. А ближе к вечеру раздаётся громкий стук в дверь. Дима гостей не ждёт, но всё равно идёт в коридор и прислушивается. Снова тишина. — Кто там? — Диман, открывай, тут такой дубак, я замёрзла вся! — раздаётся до боли знакомый голос, и Матвеев ойкает, быстро проворачивая ключ в замке. На пороге тут же возникает Лина, вся в снегу. На светлых волосах, торчащих из-под шапки, искрили крупные белые снежинки, розовые от мороза щёки и нос она то и дело потирала рукавом свободной руки — в другой она крепко держала какой-то пакет явно из торгового центра. — Короче, я тут подумала, у тебя на новый год даже украшений никаких нет в квартире. Ну и что это за новый год? Поэтому давай, бери пакет, здесь твоё новогоднее настроение, — спохватившись, Дима быстро подхватил презент из рук Лины и с удивлением отметил про себя, что он даже слишком тяжёлый для новогоднего настроения. На секунду замешкавшись, стоящая в пороге Лина вдруг обеспокоенно спросила. — Дим, ничего что я вот так вот... Без приглашения? — Ну ты чего, я рад тебя видеть, Швиль, — Матвеев улыбается абсолютно искренне и тащит мешок в свою комнату, когда Лина, довольно захлопав в ладоши, быстро разувается и проходит в квартиру. Дима её ого-го как рад видеть, он вообще кому угодно сейчас был бы рад на самом деле — в квартире уютно, но одному оставаться, наедине с мыслями иногда скучно. А иногда даже жутковато. Как минимум, Лина не обиделась на него в ситуации с окном — это уже хорошо. Следующие полтора часа пролетели незаметно — Дима вытащил из кладовой молоток с гвоздиками и теперь аккуратно прибивает их на стену, чтобы повесить красивую цветную гирлянду. Лина решила поднять новогоднее настроение, украсив квартиру Матвеева, и принесла новогодние игрушки, шары, гирлянду и даже маленькую ёлочку, которую Дима устроил прямо на столе. Дверь в комнату теперь была украшена красивым рождественским венком на манер американских, стены переливались всеми цветами от ярких огоньков лампочек. Лина улыбалась, отряхивая руки, явно довольная тем, что Матвеев теперь сияет от радости ярче всех огоньков, а сам Дима не знал, как благодарить её. Наверное, впервые в жизни кто-то так заморочился, просто чтобы поднять ему настроение, впервые кто-то пришёл к нему только ради того чтобы помочь. — Спасибо, Лин. — Да вообще без проблем, — легко пожимает плечами Лина, напоследок дополняя новогоднюю композицию последним завершительным штрихом — вешает на вершину маленькой ёлочки красный шарик и плюхается на диван. А затем вдруг мечтательно добавляет. — Не хватает только мандаринов... Дима намёк понимает, а потому быстро проходит на кухню, достаёт мандарины из вазочки на столе, умещает почти все в руках и возвращается с ними в комнату. Матвеев устраивается рядом, подминает под голову подушку и протягивает мандарины. В кровати есть, конечно, идея не лучшая, но Дима сейчас слишком счастлив, чтобы думать о последствиях. Лина подкидывает мандариновые дольки, ловит на лету, Дима смеётся, сидя напротив. Вся комната наполняется запахом цитрусов, дурманяще разливающимися по воздуху сладковатым ароматом. Около кровати стоит ещё один пакет, самый маленький, который Дима заметил не сразу, и на который Лина иногда посматривает в перерывах между фокусами с мандаринами. Матвеев наклоняет голову, смотрит на неё, а Лина вдруг хитро щурится и быстро достаёт из пакета что-то, пряча за спиной. — Э-эй, ну чего там? — Дима пытается разглядеть, что же такое достала Джебисашвили, но та ловко выуживает из пакета что-то большое и зелёное. Выуживает и снова прячет за спину. Дима шутливо закатывает глаза. Лина смеётся. — Ладно, не дуйся, я же не с пустыми руками. Итак, Дмитрий, как там тебя по батьке, Матвеев! — торжественно начинает она свою речь. — Я могла спереть для тебя акулу из Икеи, но в итоге пошла дальше. Держи, — и Лина с улыбкой протянула Диме красивого плюшевого динозавра. Большого и мягкого, с блестящими чёрными глазами. Зелёный мех на свету блестел и отливал изумрудом, тёмные крапинки идеально вписывались в образ. Матвеев просиял, когда игрушка оказалась в его руках. — На тебя похож. Дима снова смеётся. Лина беззлобно над ним шутит, только добавляя комфорта их общению. С ней уютно. Матвеев крепко обнимает динозаврика, чувствуя себя снова маленьким, и тут же вспоминает о своём подарке. Держа динозавра поперёк плюшевого живота, он подходит к шкафу и достаёт оттуда палетку теней, которую купил на днях специально на подарок. И теперь заинтересованная Лина выглядывает из-за его плеча, стараясь разглядеть, что же такое там ей Дима несёт. — Ты меня в больнице красила, помнишь? Вот, весь город обошёл, пока искал тени этой марки, — и Джебисашвили едва не пищит от восторга. Обмен новогодними подарками прошёл успешно, и оба возвращаются сидеть и лежать на Димкину кровать и прибирать с импровизированного стола-подушки мандариновые корки. Матвеев достаёт телефон, смотрит на профиль Каонаси — он наверняка прекрасен. Интересно, чем он сейчас занимается, что делает там, в своём Питере? Хочется тут же спросить, а ещё похвастаться, конечно, украшениями. Дима включает камеру и поскорее наводит на комнату, чтобы не пропустить ни одну важную деталь.***
В целом, Олег даже радуется, что в некоторых районах продавцам абсолютно наплевать на то, сколько лет их покупателям, что именно они собираются приобрести и как скоро они уничтожат себя этим целиком и полностью. В целом, Олегу уже наплевать, когда хмурая продавщица забирает из его рук несколько смятых купюр и ставит на поднос для мелких монет жестяную банку пива. В целом, никто этого не узнает, а значит Шепс не окажется ни перед кем виноват. По возвращении на лестничную клетку, Олег устало опускается на ступеньки и закрывает глаза. С одной стороны у него — большая чёрная надпись на стене со словами «кругом обман», с другой — жестяная банка, доверху наполненная пивом. Олегу хочется надеяться, что надписи не лгут, и всё происходящее сейчас сон, когда он берёт банку и молча отпивает несколько глотков. Сразу морщится от непривычной горечи, по привычке до боли закусывает руку, оставляя ещё один шрам, как напоминание о том, что он делает сейчас на этой лестничной клетке. Пиво мерзкое, горькое, как предательство на вкус, но Олег пьёт снова. Обещал себе, что никогда не будет топить горе в алкоголе — топит. Обещал себе, что никогда не станет таким, как отец — стал. Прямо сейчас. Когда прячется, как вор, на лестничной клетке, не заходит в квартиру, потому что просто боится — боится видеть разочарование в глазах вернувшейся матери. Боится разочаровать всех. А себя уже не так страшно, потому что, видимо, привык. И на Диму сердится не выходит, потому что, а в чём он был не прав тогда, в школе? Чем Олег Шепс заслуживает нормального отношения? Кажется, что Матвеев сказал те жгучие фразы как минимум несколько лет назад — и их очень не хочется вспоминать. Но слова сами крутятся в голове, отдаются криком его голоса, и Олег зажимает уши, чтобы ничего не слышать. Но мысли заглушить так просто не удаётся. Диме нужен Каонаси — ему нужен миф, сказка, и чем фальшивее она окажется, тем более Матвеев будет доволен. Фальшее, чем он есть, Олег уже точно не станет. И быть может, когда Дима узнает всей правды, он разглядит в Каонаси черты того самого Олега — лгуна. Он пьёт. Горечь приедается, становится какой-то неотъемлемой частью вкуса, когда Шепс делает последний глоток. На дне остаётся химозный осадок, каким обычно пропитано дешёвое пиво. Олег болтает банку в руках, выдыхает куда-то в сторону, как делал отец перед тем как опрокинуть рюмку, а затем залпом допивает остатки. Вкусно. Но мерзко от самого себя. Телефон в кармане вибрирует, вырывая из мыслей и возвращая в болезненную реальность. Олег ставит банку на место и достаёт его, пробегаясь глазами по новым сообщениям. Несколько новых фотографий и пару текстовых — и всё от Димы. Шепс заходит в чат и пролистывает до фото. На одной запечатлена маленькая ёлочка с единственным красным шариком на верхушке, вторая размыта, но ясно видно пятнышки света на стене от гирлянды. На третьей уже сам Дима — с плюшевым динозавром в руках, как всегда взлохмаченными волосами и счастливо улыбающийся на фоне всего этого новогоднего великолепия. Наверняка Лина фоткала. Олег и сам улыбается неосознанно, когда видит Диму таким счастливым. Ему немножко, самую капельку грустно, что он сейчас не рядом, и Матвеев не улыбается исключительно ему, но видеть Диму таким уже счастье. Пускай всегда улыбается.Dima_Mat 15:53 мы с линой сожрали годовой запас мандаринов и украсили квартиру. мне в такой обстановке хочется побыть рядом с тобой хоть чуточку
Dima_Mat 15:53 хотя иногда мне кажется, что ты ближе ко мне, чем все-все остальные
Dima_Mat 15:53 а ещё нам надо срочно придумать имя вот этому вот чуду
И следом прилетает отдельно фотография плюшевого динозаврика, уже без Димы. Шепс грустно улыбается. Его слова — капкан, в который Олег шагнул сам. С каждым днём признание кажется всё более невозможным, капкан сжимается сильнее, крепче, ведь Матвеев — непокорный, а вместе с тем ещё и ранимый до невозможности, его нельзя взять и оставить, разрушить весь мир. Олег не хочет его оставлять. Kaonashi 15:54 какой ты у меня красивый Нужно было возвращаться домой. Шепс поднимается, отряхивает штаны от уличной пыли, в последний раз смотрит на жестяную банку — хочется раздавить её ботинком, как делают это в клипах, но Олег смотрит с безразличием на свою точку невозврата и перешагивает эту ступень. Олег уходит, думая лишь о том, как можно назвать зелёного плюшевого динозаврика с большими тёмными глазами.***
Дни до нового года летят почему-то чертовски быстро — Дима даже не замечает, как сменяются числа на телефоне по утрам, пока не появляется долгожданное «пт, 29 дек.». Лина, кажется, полностью отпустила ситуацию с окном, а вот с Олегом Дима так и не поговорил нормально. В последний день Матвеев в школу не пошёл — всё равно оценки у него далеко не лучшие, а ещё есть дела поважнее. Предупредив обо всём Лину, Дима идёт в больницу. Перед новым годом нужно узнать хоть что-то о состоянии бабушки, и если врачи снова посмеют его не впустить, он выбьет им окно в дежурной — опыт уже есть. Нет только денег на починку второго, но зато, проходя мимо школы, Матвеев с удовольствием смотрит на красивое окно, которое кто-то взялся чинить в канун нового года. На его деньги. Дима фыркает, проходя мимо школы и натягивая капюшон, чтобы никто не разглядел его в окна. До больницы он доходит минут за пятнадцать, а когда останавливается у выхода и стучит ботинками, отряхивая их от снега, в кармане начинает вибрировать телефон. У Матвеева даже предположений нет, кто это может быть. Лина в школе, Каонаси тоже, да и не его это, а на экране впервые за долгое время высвечивается незнакомый номер. Решив про себя, что кто-то, наверное, ошибся, а у него есть дела поважнее, Матвеев решительно сбрасывает звонок и проходит к регистратуре. Усталая тётенька в очках хмуро спрашивает фамилию. — Матвеев. — Палата двести пятнадцать. И Дима идёт туда. В целом, зрелище ожидаемо — снова врачи, капельницы, в сознание так никто и не пришёл. Дима, честно говоря, понятия не имеет, что ему делать дальше. Строгий высокий врач осматривает его с ног до головы, оценивающе пробегаясь глазами по взлохмаченным волосам, мятой рубашке и убитым кроссовкам. В ответ на немой вопрос Матвеева «что делать?» звучит холодным голосом ответ: — В нашем городе вряд ли получится ей помочь. Нужно ехать в Питер, там делать операцию. А ещё нужны деньги, много денег — у тебя нет столько. Дима и раньше знал это. А потому молчит и просто смотрит, как другие врачи ненавязчиво выпроваживают его, ведь находиться здесь бессмысленно. Ничего не изменилось. Дима думает, что новый год — это праздник, когда всем на всё становится плевать, и он возвращается домой. Нужны деньги, нужно уехать отсюда — и как назло снова чёртов Питер. Диме надо валить. Здесь ловить нечего, ни ему, ни его близким, никто не сможет помочь. Нужно спасать самого себя из этого омута, нельзя ни на кого надеяться, рассчитывать, просто потому что... Но телефон в кармане вибрирует снова, Матвеев даже не успевает сориентироваться. Если снова незнакомый номер, Дима точно кинет его в блок. Звонила Лина. В голове у Матвеева стайкой пролетают мысли и всякие разные версии того, что именно она хочет сказать — учителя хотят его видеть? Что-то успело произойти в его отсутствие? Снова опасность? Но помехи и громкий голос Лины в динамике говорят о том, что ей срочно нужно что-то ему не такое уж глобальное сказать. Дима привык к её оптимизму, честно. Когда-нибудь он точно перестанет его так пугать. — Короче, Диман, минут через пятнадцать буду у тебя. Выдам тебе твой аттестат за полугодие, а ещё скажу кое-что важное — я знаю, где мы будем новый год встречать!