***
Shortparis — Золото II
Хосок сквозь сон ощущает раздирающую боль на груди, его заживо жрут мертвецы, однако, приоткрыв один глаз, видит перед собой всего лишь рыжую морду. Кот запрыгнул ему на грудь и мнёт лапами, выпустив когти, мурчит. Рефлекс сработал быстрее этого осознания, отчего он вскакивает в испуге, замахнувшись в оборонительном ударе. У кота рефлексы ещё быстрее, поэтому он тут же спрыгивает, устроившись под боком в запутанном одеяле. Хосок промахнулся и удар достался воздуху. Утро оказалось недобрым и до ужаса пугающим, несмотря на яркое и тёплое солнце. Лучи осветили комнату, и даже шерсть Чонгука преобразилась, словно рыжим золотом светится. Хосок в суете начинает гладить пушистого, безмолвно извиняясь перед ним. Хмурится в сожалении, успокаивает ни в чём неповинное животное и самого себя, а затем снова падает на спину, выдохнув в облегчении. Пары секунд хватило, чтобы понять: Чимина в кровати нет рядом. В доме тишина, а за его пределами звуки, свидетельствующие о жизни: люди о чём-то разговаривают, и только что посмеялась женщина. Кто-то занят делом, и ведь он тоже должен. Хосок слышит, как телега скрипит, наверняка мужчина катит её по дороге. Приходит к выводу, что утро отнюдь не раннее, и, видимо, спал он очень долго. Лениво перекидывает ноги с кровати, опершись стопами в пол, отбрасывает одеяло и хватается за голову. Массирует пальцами, оттягивая волосы, которые впопыхах обкорнал, тормошит, чтобы хоть как-то себя расшевелить, понять всё не может, почему так сложно. Он привык просыпаться от малейшего шороха, если вообще засыпал при этом. — Чимин… — вполголоса тянет, часто моргая и оборачиваясь по сторонам. Ранее он не смог обратить внимание из-за темноты, и сейчас в этой комнате замечает обычные обои фисташкового цвета. Светлое пространство при дневном свете. Оголённой кожей по всему телу ощущает приятный тёплый сквознячок и мягкую физическую боль. Взглядом цепляется за свои покоцанные бёдра, опустив голову. Свежие отметины на них остались, и впервые не из-за неудачного падения в погоне от мертвецов. Их оставил живой человек, живее всех живых. Его хватка была до безумия цепкая прошлой ночью, а сексуальное желание можно было бы сравнить с нечеловеческим голодом ходячего трупа. Хосок понимает, что ничуть не уступил, и тот в побоях наверняка похуже ходит. Вопрос только: где? Одичалой любовью, ранее не ощущаемой, одарил его сполна, а отбитому лишь бы побольше, подольше, посильнее, поближе. Взять с Чимина нечего, кроме странной любви, собственно. Больше ничего и не нужно. Хосок её принял, а затем впустил в себя и душой потерянной, и телом прозрачным. Переработал через свой не менее больной генератор мыслей и чувств, а затем вручил ему свою любовь в ответ. Как есть. В ответ всё ещё тишина, она воспоминания удовольствия разгоняет, словно столпившихся людей, и почему-то панический страх крадётся вместе с ней, бредовый такой, навязчивый. — Чимин! — уже громче и настойчивее, однако отвечает ему котяра мяуканьем, пока лапу вылизывает, лёжа на спине у него под боком. Хосок поворачивается, схватив за пушистое пузо: — И где твой хозяин, а, Чонгу-у-у-ук? Говори. Кот тут же среагировал на своё имя, отвлёкся от занятного дела, а затем снова начал вылизываться, поменяв лапу на заднюю. Хосок начинает смеяться, что вообще заговорил с животным практически на полном серьёзе. Это забавно, однако он не хотел бы, чтобы кто-то его увидел сейчас. Нельзя очеловечивать животное, это приблуда для Чимина. Всё же поднимается с кровати и идёт целенаправленно на кухню в скором шаге. Замечает несколько листов бумаги на столе, поверх которых побитый телефон лежит, примявший их. Хосок чувствует, как сонливое состояние полностью растворяется, утренняя нега уступает сосредоточенности, когда хватает первый лист, читая оставленное послание:«Не хотел тебя будить, но даже если бы хотел, ты всё равно спал как убитый, чему я очень рад. Пишу наспех, потому что сам чуть не проспал впервые в жизни, на службе меня бы за такое выебли, и даже не в задницу, так что если тебе сложно читать мои каракули, извини. Я ушёл за стены на вылазку, со мной ещё трое. Меня не будет приблизительно неделю, может, полторы, но я обязательно вернусь, я всегда возвращаюсь. Сейчас мотивации даже больше, скажу так…»
Хосок, читая эти строки, закипает как чайник медленно, но верно. Он буквально чувствует поднимающуюся температуру и внутричерепное давление, ещё немного и свисток начнёт орать, а пар — из ушей выходить. Отводит взгляд на то самое окно, что за раздражающей решёткой, смотрит на эти верёвки, на которые они вместе вешали одежду. Сейчас же там висит только его тряпьё, и то успело высохнуть даже. Делает глубокий вдох через нос. Хосоку сейчас слишком плевать, что там ещё написано на оставшихся листах, дочитывать он не собирается, потому что в голову ударили непрошенные мысли. Дивное воображение совсем не играет на руку, ведь оно показывает ему, как Чимин гибнет, как его мертвецы на органы разбирают, разрывают и жрут. Чимин не вернётся, скорее, он его обнаружит гнилым ходячим трупом. Паника остервенело качает не только его психическое и так нестабильное состояние, но и тело физическое. Заставляет дышать рвано, воздуху перекрываться в лёгких, сердцу колотиться. Трясущимися руками на своё голое тело натягивает первые попавшиеся джинсы, которые обнаружил, открыв шкаф в комнате. Они ему большие, спадают, но об этом думать нет времени и желания. Следом хватает чёрную футболку и надевает на бегу, пока к двери стремительно направляется, скорее бы на выход из этого замечательного дома. Схватив свой мачете, вырывается на улицу, оставив после себя погром и беспорядок из разбросанных вещей. У Чимина их очень много, оказывается, но, опять же, как же ему плевать на это сейчас. «Хосок, пойми меня, я живу одним днём. Сегодня я есть, завтра — я уже могу быть в этих рядах», — Вспоминает вчерашний диалог на специфичной прогулке и понимает, что то самое «завтра» было буквальным. Только подначивает с ума сходить. Одно зло берёт, почему ничего не сказал, тихо ушёл, не предупредил и, самое главное, не позволил пойти вместе с ним. Перед фактом поставил. Хосок считает, что он как никто другой может быть полезен за стенами. Это, чёрт возьми, даже более привычная среда обитания для него, чем жизнь внутри общины в спокойствии, в какой-никакой, но полноценности. — Куда они пошли? Север, юг? — кричит Хосок, добежав до стен впопыхах. На вышке сидит сторожила в военной форме, на том самом месте, где сидел Чимин в день их первой встречи. — Запад? Но там нечего искать… — У меня приказ, увы, я тебе ничего не скажу… — рассмеялся мужчина, лицо которого разглядеть не получается из-за лучей солнца. Хосок хмурится, приложив ладонь к своим бровям, чтобы хоть как-то заслониться от ослепительного света. Терпения не хватает. Гнилой внешний мир, еле ковыляющий, резко начал набирать обороты, сорвался галопом вместе с его внутренним миром. — Какой, блять, приказ? — не унимается Хосок, всё ближе и ближе примыкая к стенам, пару раз толкает даже безрезультатно. Бесится. Эти стены как никогда начинают давить на него, сдавливать, как загнанную крысу в клетке тисками. — Куда они пошли? — Вот такой приказ, — доносится спокойный голос сверху вместе со звуком оружейного щелчка, снятого крючка с предохранителя. — Расслабься, мужик, тебя никто не выпустит, не пытайся. Чимин об этом позаботился. Возвращайся, отдыхай, не доводи до крайности. Я не привык людей калечить. Хосок, глядя на наставленное дуло винтовки, закусил щеку изнутри, сжав губы: — А я привык. Что за бред? — Это не бред, Хосок, иди, скоро обед. — Как тебя зовут? — Наконец, разглядывает спокойное выражение лица с ухмылкой. — Намджун. Мы уже с тобой знакомились, не помнишь? — Нет, не помню. — Хосок клянётся в душе, что видит этого человека первый раз в жизни. — Я тебя осматривал, когда ты только пришёл. — Всё ещё не спуская прицела.— Неудивительно, что можешь не помнить. — Спасибо. Ты тоже из отбитых? — Не контузило, Бог убёрег, ну, почти. Я бывший военный врач, но, как видишь, бывших не бывает. Если что, свисти, помогу, чем смогу. — Ну я тебя, блять, запомнил. — Хосок резко разворачивается и уходит в еле сдерживаемой злости, закинув мачете на плечо. Прекрасно понимает, что сторожила ни в чём не виноват, он просто делает свою работу, выполняет идиотские приказы отбитого контрактника. — Я тебя тоже! Все тебя запомнили, уж поверь! — смеётся тот в ответ, поправив козырёк фуражки, а затем отставляет оружие в сторону. Продолжает наблюдать привычную безнадёжную обстановку за стенами через бинокль: густой лес, ясное голубое небо и трупы, которые начинают вонять ещё хуже под этим пеклом. Хосок замедляет шаг вместе с осознанием того, что он действительно ничего не может сделать. Плетёт своими ногами, точно мертвец, обратно в дом. Швыряет мачете на пол с грохотом, хлопнув дверью. Встречает его рыжий котейка с навострёнными ушами и характерным «мяу». — Сука… — шепчет Хосок по пути на кухню. — Блять, сука, да ёбыный твой рот, Чимин! Бухается на стул, облокотившись на стол, делает глоток воды со стакана, а затем хватает тот самый лист, который не дочитал. Чимин, кажется, предугадал его гнев наперёд:«Можешь на меня злиться до опиздинения, но я бы всё равно, КАК БЫ ТЫ МНЕ ВЧЕРА НИ ЗАЛИВАЛ И НИ УГОВАРИВАЛ, не взял бы тебя с собой. Легче было промолчать о предстоящей вылазке. Повторяю, ты сейчас не понимаешь, но ты не в себе, дорогой мой глухонемой дикарь и зверюга в постели.»
Хосок, закатив глаза на секунду, хватает яблоко и откусывает. Переворачивает исписанную бумагу на другую сторону:«Указания тебе следующие, и мой приказ ты обязан выполнить:
1. Много ешь. За то время, пока меня не будет, ты будешь есть двойную порцию еды. Те порции, что предназначаются мне по расчёту (у нас чёткое распределение на каждого человека, как ты уже знаешь), ты обязан сожрать и набрать 5 кг, сука, как минимум. Лучше 10! Когда вернусь, я должен увидеть хоть где-то кусок жира в твоём теле. Я буду очень тщательно искать, думаю, ты уже узнал меня получше в этом плане. Ты безумно красивый, и я не знаю, что мне делать с твоей красотой, и даже сейчас, пока я пишу, я смотрю на тебя и у меня член об лоб бьётся, он мешает мне писать, клянусь, но ты всё равно должен набрать вес. Реальность такова: ты истощён, несмотря на силу и выносливость. Тебе нужно больше еды, особенно мяса, меньше физических нагрузок. На нашей кухне об этом будут знать, я отдам распоряжение. Жри, пожалуйста.
2. Много спи. Лучше у меня дома оставайся, живи. Тебе нужно спать, Хосок, услышь меня, пожалуйста. Не ограничивай себя в этом на данном этапе. Чтобы охуенно ебашить, нужны ресурсы, а ты пока что истощён, к сожалению.
3. Пользуйся всем, чем хочешь, и даже моим телефоном. Кстати, кроме музыки там есть уебанская игра, в которую я любил играть, когда ещё по контракту служил. Короче, там нужно убивать зомби:))) Пожалуйста, только не разбей его, там вся моя жизнь с фотографиями, видео и переписками даже… Ещё у меня есть куча шмоток, я их натаскал, когда был на вылазках. Я буквально жизнью рисковал, чтобы спиздить их, может, и в этот раз что-то принесу, короче… Бери.
4. Не корми Чонгука, потому что его кормит вся община. Он по каждому дому шастает и клянчит, всего его очень любят. Я устал всех ругать, и всё равно кормят его… Единственное, я попрошу тебя менять ему воду, чтобы свежая была. Одна чашка стоит возле входной двери со стороны улицы, а вторая — с обратной стороны дома возле кучи дров. Меняй ему раз в день. В остальном забей вообще, он очень умный кот и сам разберётся. Предскажу будущее, он тебя разбудит с вероятностью в 90%, потому что не поймёт, какого хера левый человек на моей кровати разлёгся.
Если чудо на нашей планете всё ещё существует, то я постараюсь найти ему подругу, а то ему скучно одному совсем… Идея бредовая, конечно, учитывая, что за столько времени я не увидел ни одного животного за стенами, но… вдруг кошку найду? А потом у нас будут котята, мы сможем возродить кошачий род?.. Меня это так вдохновляет!»
— И это я не в себе?.. — тихо шепчет Хосок, расплываясь в улыбке.«Подытожу: за неподчинение, сопротивление и невыполнение приказа следует суровое наказание. Превышение нашими любовными полномочиями чревато последствиями. Если ты ещё раз выйдешь самовольно за стены, Я ПОВТОРЯЮ, клянусь, я тебя даже трупом выебу во все щели, выбью тебе зубы, чтобы ты меня не укусил, оторву руки, ноги и буду ебать твоё гнилое туловище. Что удивительно, мне даже не будет противно и мерзко, я уже представил. К счастью, член у меня только что упал. НАКОНЕЦ-ТО! Наверное, это всё-таки не очень сексуально».
Хосок уже и позабыл, что злился. Кипящее чувство, обжигающее грудную клетку, растворяется с каждой новой строчкой, выведенной размашистым почерком, но с сильным нажимом. Даже отметины на деревянном столе остались. Смеётся невротически, читая, за лоб хватается, подтягивая к себе уже третий лист.«Пока меня не будет, сиди смирно и будь послушным. Живи и наслаждайся жизнью, а когда я вернусь, мы сделаем это вместе. Обещаю, мы ещё очень много раз погуляем за стенами, если тебе так неймётся. Я бы здесь ещё целую книгу написал, чего бы я хотел тебе сказать, но я не успеваю, времени было у нас с тобой мало. Расскажу лично, при встрече.
Напоследок я бы хотел с тобой поделиться вот чем… Кажется, я уже не так сильно злюсь на своего лучшего ебанутого друга за то, что не позволил мне сдохнуть. Понимаю и чувствую теперь, как же хорошо, что я не сдох, иначе не застал бы тебя. Я тебя люблю, Хосок, это уже всё, понимаешь?.. Прости, что я тебя так заебал с первой минуты. Прости, что поставил свои интересы и чувства выше, чем твои. В этом была причина: каждая моя вылазка мне кажется последней, хоть я и всегда возвращаюсь. Я боялся, что не смогу хотя бы поговорить с тобой, поэтому я так торопился. Я несу ответственность за эту территорию, а также за всех людей, кто здесь живёт. Они почему-то на меня все понадеялись и надеются, верили и верят в меня. Я тоже в них верю, забочусь и делаю всё, что в моих силах. Вот только на себя мне уже давно плевать, я в себя не верю и не вижу смысла в… Короче, «боевой» дух у нас с тобой един.
Думаю, в прошлой обычной жизни ты не привык так быстро строить отношения, но у нас давно не обычная жизнь, и в целом всё… Я действую отчаянно и любыми методами, главное — достигнуть цели. Я её больше, чем достиг, и ты со мной больше, чем поговорил. Честно, я был очень настойчивым и ждал взаимного внимания, но не ожидал такого… Удивлён, что ты вообще первым меня поцеловал. Класс!
Знаешь, ты тоже ебанутый, Хосок, вот честно! Я не понимаю, как можно было в здравом уме добровольно согласиться заняться сексом с ВИЧ-инфицированным человеком, в мире, где уже практически невозможно добыть терапию. Я думал, ты пошутил в лесу, а в итоге клоун из нас двоих только я. Пусть я и незаразный сейчас, тем не менее, теперь ты тоже будешь пить мои таблетки. На всякий случай. Я предлагал тебе более безопасные варианты, чтобы избежать заражения, но тебе глубоко похуй. Ты оказался слишком настойчивым в своих желаниях, и я не смог тебе отказать в этом… Что ж, по шкале ебанизма ты даже Чонгука переплюнул.
Если коротко, то я тебя люблю. Не переживай, я же как таракан, меня так просто не убить, везде пролезу. Не злись на меня. Всё, я потараканил.»
Хосок откладывает последний лист с тяжёлым вздохом, залипая на несколько минут в одну точку: цветочек на поношенных обоях. Переваривает прочитанное, а затем складывает по порядку листы, как они лежали изначально. Понимает ещё раз, что ему теперь точно ничего не остаётся, кроме как смириться с обстоятельствами и выполнять то, что от него требуют по идиотскому приказу. Самый сложный пункт — не сбежать за стены, не сорваться за Чимином. Сбежать можно в любой момент, и он уверен, что преуспеет в этом, даже если будут стрелять. Каким-то образом необходимо перебороть свою тревогу, панику, навязчивые мысли, любовь и одновременно злость по отношению к человеку, которого едва знает, и в то же время, как будто всю жизнь. От отбитого человека можно ждать чего угодно, и Хосок дождался. Чимин ушёл. — Чонгу-у-у-ук… — Встаёт на суете, схватив листы и телефон. Он обязательно сбережёт это послание, спрячет. Оно настоящее, а не выдуманное из головы, отчего трёт по нему пальцами, ощущая текстуру помятой бумаги. Последнее письмо от руки он получал в двадцать пять лет, кажется, когда перестал вести счёт прошедших лет. — Пойдём, воду тебе поменяю, только сначала… Старается унять свои гневные порывы, складывая разбросанные им вещи в комнате, порядок навести. Рыжий кот сидит рядом, ушами подрагивает заинтересованно, наблюдая: Хосок между делом натягивает другие брюки, но и те оказались ему большими. Неужели Чимин толстый? Хосоку так не показалось: у миловидного мужчины без морщин красивое подтянутое тело, но лёгкое и совсем не широкое. Может, это он всё-таки худоватый, а не Чимин толстый?.. Надев шорты на резинке, как единственное, что держалось на тазобедренных косточках, Хосок вышел на улицу и сразу направился по другую сторону, где должна куча дров лежать. Чонгук увязался за ним, дёргая хвостом. Практически обойдя дом, Хосок слышит странные звуки нечто шуршащего, отчего тут же останавливается, затаив дыхание и прижавшись к стене. Рыжий останавливается, подняв морду с непонимающим взглядом. Хосок прикладывает указательный палец к своим губам, чтобы Чонгук тоже притаился, как будто животное может понять язык бытовых жестов. Удивительно, но кот и правда притаился и молча сидит рядом, не высовываясь. Всё, о чём думает Хосок — мертвец, и это именно он шумит за домом. Иначе быть не может. Медленно, не дыша и не издавая ни звука, наклоняется, заприметив лопату. Хватает её и маленькими шагами, не отрываясь спиной от стены, идёт, чтобы внезапным и резким ударом снести голову. Выскочив из-за угла, Хосок уже со всей силы замахнулся, как резко останавливает себя, заприметив маленького мальчика с кучерявыми каштановыми волосами. Живого, лет шести на вид. Тот испугался и тут же начал плакать, уронив лейку из маленькой ладошки. Он наливал воду в чашку. — Тихо, тихо, я не хотел, тише… — Хосок швыряет лопату в сторону, а затем поднимает ладони, показывая, что он безоружен. Отступает назад, морщась от детского плача. Не знает, что делать, как успокоить ребёнка. Чувство вины накрывает волной молниеносно от своей больной головы, которая накрутила ему невозможную фантазию. И мысли не пришло, что это мог быть обычный человек или курица, в конце концов. Откуда здесь мертвецам взяться? Корит себя Хосок, хмурится и сам себя вынести не может. — Чего ты здесь забыл? — Присаживается на корточки напротив мальчика, сохраняя большую дистанцию. — Дядя Чимин ушёл опять… — Мальчик вытирает маленькими ладошками слёзы, подбирая уроненную лейку. — Ушёл, да… — Сжимает губы струной, наблюдая. Хотел бы что-то сделать и как-то помочь ребёнку, но не может. Вместо этого нелепо суетится, пыхтит и даже близко не подходит. — Он когда уходит, я водичку котику наливаю, мне мама разрешает. — А… ну, понятно. — А когда дядя Чимин вернётся? — Скоро, через неделю, наверное… Может, больше. Я сам точно ничего не знаю. — Это ты недавно к нам пришёл? Ты его друг? — Да. — А почему ты с ним не пошёл? Друзья должны помогать друг другу, мне дядя Чимин всегда так говорит. Хосок вздыхает, не зная, куда себя деть. Всё, чего он хочет, это побыстрее закончить диалог, который приносит сильный, изнутри разрывающий, дискомфорт. — Потому что… Потому что… Дядя Чимин, как бы тебе сказать, — старается сдержать трёхэтажный мат, который из него с самого утра извергается, — он не умеет дружить. Он дурак. — Неправда!!! — внезапно закричал мальчик, одёргивая подол своей лёгкой льняной рубашки. — Он мне как папа! Не говори так! — Топает ножкой напоследок, и теперь уже Хосок пугается, потеряв равновесие, падает задницей на траву. Ребёнок начинает громко смеяться, однако Хосоку совсем не смешно. У него пот по виску течёт, во рту пересыхает, дыхание спирает. — Вставай! Кушать пора! — Подбегает он к нему, ведь это так весело, когда большие дяди такие нелепые. Дёргает за руку и пытается за собой увязать. — Не трогай меня. — Хосок резко одёргивает тянущиеся к нему ладошки, обозлившись, хмурится и вытягивает свои руки для сохранения дистанции, а тот всё пытается его обнять. — Уходи, умоляю. Чонгук начинает путаться под ногами, обращая на себя внимание. Хосок отвлекается, остудив свою агрессию, а затем видит, что мальчик уже в метрах пятидесяти от него бежит. Идёт за ним в сторону общей кухни, ведь пора обедать. Пора.***