***
Michael Malarkey — Scars
Тепло и хорошо, когда кости прогреты. Воздух в бане влажный и душный, порой обжигающий лёгкие, и всё же хорошо. Горячая вода до сих пор кажется Хосоку чудом, и сейчас поливает ей с ковша, омывая чужое тело. Оно реагирует нервно, сопротивляется на каждое прикосновение и упавшую каплю. Чимин лежит на спине нагой, глядя в потолок полуприкрытыми веками, словно он немощный парализованный старик, за которым требуется уход. Обязанности эти выполняет Хосок с чувством долга так, будто это уже не в первый раз. Кружится туда-сюда, набирая воду в таз, суетится. Как только Намджун добрался до Чимина в последнюю очередь, сразу же потащил очнувшееся тело с возмущениями сбрендившего. К тому времени уже успел прийти в сознание, продолжая странное брыкание. Хосок помог Намджуну раздеть и осмотреть его на предмет укусов и любых других ранений — Чимин оказался целым, не считая синяков и гематом, а также доводящей до истощения худобы. Затем последовал принудительный внутримышечный укол с комментарием от военного врача: «Так нужно». — Ты молчишь уже полчаса, — прерывает тишину Хосок, слегка нахмурившись и разглядывая Чимина, будто в последний раз в жизни видит. Урывками вспоминает бред выжившего, что сейчас в ясном и безмолвном молчании, неживой скульптурой лежит. Всё это было похоже на сюр, и Чимин без сознания не мог пребывать чуть больше, чем двадцать минут. Намджун бывало реагировал на крики и бешенство, часто и понимающе кивая. Применял силу, чтобы сдерживать этого, казалось бы, полуживого скелета, однако кости оказались слишком крепкими. Чимин вопил что-то совсем невнятное на только ему известном языке, будто контуженный, которому не суждено было выжить. Всё это походило на сцену из психиатрической лечебницы, в которой Чимин — особо буйный душевнобольной пациент без смирительной рубашки, Намджун — его лечащий врач. Хосок ощущал себя санитаром, случайно проходившим мимо, ощущает и сейчас. То и дело помогал справляться с неадекватными выходками, и в отличие от хладнокровного Намджуна был шокирован. Ему больно было наблюдать, и боль эта червём прожирала и так измученное нутро. Вот только вместо комфортабельной палаты с обшарпанными когда-то белыми стенами возня происходила в хлеву, где вокруг расчленённых трупов скотины уже слетелись мухи. Чимин наотрез отказался куда-либо заходить в своём недостойном состоянии. В свой дом, например, или в тот же приёмный медпункт. — Ты не разговариваешь, это странно. Меня это уже начинает напрягать. — Наблюдает за тем, как лежащее голое тело в грязи продолжает сверлить взглядом потолок. Чимин расслаблен в своей ранее невиданной отрешённости, чем и пугает одичалого. — Рот я тебе уже вычистил до скрипа, в чём дело? Хосок и сам с ног до головы в дерьме, однако Чимину хуже в сотни тысяч раз. Заботливо сидит рядом, сбоку, моет его, разливая горячую воду по торсу, переходя к ногам, а затем берёт его истончавшую руку, сжав кисть, и поднимает, чтобы протереть намыленной мочалкой. Она уже стала чёрной, и сколько бы ни пытался отмыть, грязи как будто только больше становится. — Слов никаких нет, — хрипит Чимин, не сопротивляясь. Он не привык к подобной заботе, и вместе с тем ему приятно её получать. Ощущать, что его так ласково касаются, как ему кажется. — Понимаешь, такое бывает. Из тебя вообще хотя бы одно слово хер вытащишь, так что… Какие ко мне претензии?! — слегка повышенным, через боль, выдавленным тоном. — Никаких, просто это странно, — спокойно отвечает Хосок, подмечая чужое напряжение в мышцах. Теперь Чимин заводится с пол-оборота даже в смертельно уставшем состоянии. — А ты не мог бы меня побрить? — Улыбается едва, всё же повернувшись. Свободной рукой сдавливает свою челюсть, проводя пальцами по отросшей бороде. — Я был бы так счастлив. Я так устал. — Без проблем. Дома это сделаем. — Хосок и себя обливает, чтобы распарить кожу, необходимо вывести грязь. — Потом запихаю в тебя что-то из еды и уложу спать. Намджуну ещё обещал помочь, нужно выкинуть всё гнильё за ворота. — Я не голоден, — сухо и еле слышно цедит Чимин, отвернувшись, снова предпочитая общаться с потолком. Тусклое жёлтое освещение заставляет расфокусироваться его зрение, и почему-то это успокаивает разум и тело. — Не заливай мне. Не будешь по-хорошему, будет по-плохому. Для твоего же блага. «Это приказ!» — Понятно… — улыбается мечтательно и закрывает глаза, похрипывая. Нега. Как же Чимину хорошо, ему кажется, что ещё немного и он воспарит над землёй Святым духом, примет покой и им же одарит всё сущее. Он не до конца доверяет происходящей действительности, ему сложно поверить, что он находится здесь. Вдобавок ко всему не один, а ведь привык зализывать свои раны как пёс после каждой вылазки, не выходя наружу несколько дней. Сейчас он не один, — единственное хорошее из всего, что происходило, происходит и будет происходить с ним после наступления дня Апокалипсиса. — Я прекрасно понимаю тебя, ты немного отвык от еды. Нормальной. — Хосок вырывает из неги, и растёкшееся тело Чимина будто собирается конструктором, деталью к детали. — Ты же не в себе, очевидно, потому что произошли очередные ужасы за стенами, так ещё и здесь, в общине, — выбирает не озвучивать факт напрямую об убийстве живого человека. — Тебе кажется, что ты не голоден. Послушай меня. Ты мне то же самое говорил. — Ага-а-а… — протягивает Чимин, расплываясь в улыбке. В глубине души ему очень хочется послушать нотации наподобие родительских, коими и сам ни раз высказывался когда-то. В прошлой жизни. Человеческая забота дорогого стоит, она раритетная в своём существе, особенно когда людей в Мире уже почти не осталось. — Закрой глаза, — предупреждает Хосок, прежде чем облить лицо, а затем тщательно трёт, воды не жалеет. Сквозь чёрные разводы начинает проглядываться бежевый оттенок нежной кожи. — Вот ты и помолодел, посветлел. Могу тебя узнать, — с радостью восклицает, продолжая обливать. Хосок и сам не до конца осознаёт: вот же он, Чимин, вернулся. Подмечает, как отросли его волосы, пока пытается промыть их, тщательно ныряя пальцами в копну. Они сильно запутались и впору хоть брить налысо прямо сейчас, однако Хосок старается всё же сохранить богатство генетики. Вспоминает, как тому не нравятся стрижки «под двоечку». — А я тебя еле узнал, знаешь. — Чимин щурится и плюётся водой, ненароком попавшей в его рот. — Нет, твою красоту я разглядел сразу же, просто не подумал бы, что ты умеешь так заботиться. В ответ ничего. Как обычно. Хосок с долгом надуманного санитара продолжает мыть, вспенивая голову и смывая уже в четвёртый раз. На его пальцах остаётся обилие прядей выпавших волос, однако он старается, чтобы Чимин этого не видел. И всё же есть проблески и надежда, что «под двоечку» корнать не придётся. — Что случилось? — для Хосока нет ничего важнее этого вопроса сейчас. — Почему так долго? Что произошло? Ты писал, что две недели — это максимум. — Ничего необычного, иногда план идёт не по плану. Такое бывает. — Чимин ластится под его руки, прямо как и его любимый рыжий кот: уткнулся мордой и просит вот здесь, за ушком почесать. — Исчерпывающий ответ, — еле сдерживает нервный смешок, резко дёрнув головой на манер нервного тика. Действительно, слова Чимина теперь полностью прояснили всю ситуацию. Как же он сам не мог до этого додуматься, в конце-то концов? — Клянусь, я очень рад твоему проснувшемуся языку, но я не хочу разговаривать об этом. — Понятно. — Тяжело выдыхает, то ли от духоты в этом маленьком прогретом помещении, то ли от досады. Обливает себя горячей водой, трёт ладонями лицо, тем самым давая себе время на передых от ухаживания за стариком, застрявшем в теле юнца. Хосок фыркает и натирает своё тело нервно, будто заразной чесоткой покрылся, избавляясь от собственной грязи на коже. Пока он обхаживал Чимина, его руки уже по локоть успели очиститься. Он искренне разозлился с накипающей злостью, однако предпочитает никак не комментировать своё раздражение, сместив фокус внимания на благо своей гигиены и продолжая сидеть рядом с Чимином. Прикрыв глаза, он видит свои несбывшиеся мечты в действиях: как зверски избивает его, расчленяет. За хорошее, за плохое — за всё. Хосок обещает себе, что обязательно ему врежет, но не сейчас. Нужно выжидать, когда тот придёт в своё хвалёное состояние, иначе это будет совсем не честно. Не сейчас, не сегодня и не завтра. Хосок жаждет ответов и объяснений, которые, к его удивлению, он впервые не получает. Причём от человека, который всегда был расположен к беседе до этого момента. Чимин тем временем наблюдает за Хосоком, улыбается и светится внутренне от того, какое же красивое тело предстаёт его глазам — окрепшее и подтянутое, совершенно противоположное тому, что он видел перед своим уходом — до убогости худющее. Ему радостно видеть, что Хосок набрал килограммы и сейчас явно здоровее его во всех смыслах: и физически, и явно психологически. Чимин не желает сейчас думать ни о чём плохом, выбирает смотреть и направлять свой фокус внимания исключительно на объект своей мгновенно вспыхнувшей любви, поэтому кое-как в порыве протягивает ладонь, уложив её на чужое бедро, сжимает пальцами крепко и массирует. — Чимин. — Отвлекается Хосок и отставляет пустой ковш, смахнув свои мокрые волосы назад, обрызгав лежащего. — Ты полудохлый, и при этом у тебя сейчас хватает сил на это? — Вздымая бровями в удивлении, опускает взгляд на кричащую эрекцию. Когда? Ведь он отвернулся всего на две минуты. — Ничего не могу с собой поделать! — сквозь хрип прорывается осипший голос. — Ужасы ужасами, а стояк по расписанию. И даже когда я сдохну, у меня будет на тебя стоять. — Мне бы не хотелось это проверять, но я рад, что у тебя всё работает. — Хосок проводит ладонью по своей груди, спускаясь к животу, плескает водой, смывая прожитую мерзость. — Я не вижу. — Чимин откровенно кивает на паховую часть напротив с намёком, выглядывая с претензией, и та в абсолютно в спокойном состоянии безмятежности. — Ты же неразговорчивый, но твоё тело охотно шло на контакт. Только скажи «приём», и оно тут же мне всё докладывало без приказов. Сейчас всё наоборот: рот пиздлявый, а член молчит. Одновременно у тебя не работает, как я понял, только что-то одно? — Пока что контакт потерян. — Закончив ухаживать за собой, Хосок отвлекается, тяжело вздохнув. — А ты таблетки пил? — Нет. — Значит, потом ещё раз поговорим. — Не вижу смысла, Чимин. Тебе они нужнее, ты давно инфицирован. Вот и поддерживай своё состояние, и тогда мне это не передастся. А даже если и так, какая к чёрту разница? Есть зараза похуже, думаю, мне не стоит напоминать, какая именно. — Какой же ты идиот, Хосок! Я тебя вообще не понимаю, блять. — Если бы я заразился, ВИЧ бы уже проявился, достаточно времени прошло. Ни к чему тратить препарат на двоих, который неизвестно, где и как достать. Достаточно того, что ты будешь поддерживать свою норму. — Потом поговорим. — Тот непреклонен, и морщинки на лице не дрогнуло. — Есть тема, где это можно достать, хоть что-то я узнал. — Блять, Чимин, ты серьёзно думаешь, что у меня не стоит именно из-за ВИЧ прямо сейчас?! То есть других вариантов вообще не существует по-твоему?! У Хосока накатывает, сотни слов хотят вырваться наружу. Накаляется. И всё же вместо этого он успокаивает себя, подвинувшись чуть ближе к Чимину. Глубоко вдыхает горячий воздух через нос и выдыхает ртом. Наблюдает, как чужое возбуждение успокаивается вместе с ним, а затем поднимает взгляд на сосредоточенное выражение лица Чимина. — Я еле вытерпел это всё, я уже пошёл за вами, но тут случилось это дерьмо, потом ты появился, столько всего случилось. Я еле тебя дождался, я просто… — накопленное всё равно одерживает верх. — Да я в ахуе! Какой стояк может быть вообще?! Только у тебя! Думаешь, меня возбуждает видеть тебя таким уёбанным в хлам? Спасибо, блять, что мне не пришлось тебя по частям искать! Да я уже с ума сошёл! — Да, понимаю, ты стрессуешь. Я тоже, — перебивает мягкой интонацией Чимин, кивая и часто моргая с выставленными ладонями вперёд, а затем выдохнул гулко, крепко ухватившись одной рукой за ладонь Хосока для опоры. — Не обращай на меня внимания, просто я… такой. Тактильный, что ли. — Медленно переворачивается на бок со сморщенным лицом, подтягиваясь навстречу и скрипя под собой деревянными досками. Хосок не упускает возможность и обливает Чимина ещё раз, привстав на колени, крепко держит за ладонь, а затем второй рукой проводит от плеча до ягодицы, смыв остатки грязной пены. Чимин ухватился за него, ощущая позорный стыд от ослабленности. Он в миг потерял силы и неизвестно, благодаря каким ресурсам организма доковылял до стен. Не просто ковылял, а продолжал держать защиту в нападении. — Ты бы знал, как мне нравится, когда ты меня трогаешь, — резко меняет тему разговора Чимин. — Хоть как-нибудь. — Заглядывает в глаза с трепетной мольбой. — Может, ты теперь всегда будешь меня мыть? — Обойдёшься. — Хосок улыбается, опуская ладонь от плеча к спине с торчащим позвоночником, придерживает, а затем осторожно усаживает. Ощущает подушечками пальцев остроту, которой ранее не было. Всего один раз он досконально и полноценно ощупал тело Чимина перед его уходом, и как же этого хватило, чтобы и с закрытыми глазами прочувствовать — не было этих торчащих костей. Нечему здесь удивляться, ведь он как никто другой знает, что это неотъемлемая часть состояния в нынешних условиях жизни. Если это вообще можно назвать жизнью. Нечему удивляться, и всё же Хосок удивляется с щемящим чувством в груди. — Я уже достаточно чистый, чтобы ты меня обнял? — У Чимина настолько умоляющее выражение лица со сведёнными бровями к переносице, его пронзительный взгляд прямо в душу смотрит, что Хосок сразу и не понял: вопрос ему задают на полном серьёзе, без всяких шуток. — Чимин. — Наклоняется, поглаживая по предплечью, а затем снова присаживается, устроившись на согнутых под себя ногах. — Я тебя уже двадцать пять раз обнял и чего только ни делал, пока ты в отключке был, я тебя не отпускал ни на секунду. Мне плевать на эту грязь. Я это говно с тебя своими руками отмыл, понимаешь? — Проводит по впалой щеке, едва коснувшись. — Не знаю, как ещё до тебя донести, я обниму тебя при любых обстоятельствах. Догоняешь ты своей отбитой башкой или нет, наконец? Приём-приём? Как слышно? — Щёлкает пальцами перед лицом. — Мы с тобой разные, приём-приём, слышно плохо. Просто для меня это важно, — со вселенской серьёзностью заявляет Чимин, поджав губы и пряча взгляд. — Не могу грязным прикасаться. Мерзость. — Но ты пробыл в гнилье месяц и не умер от этого, и как же тогда? — Очень плохо. Я могу, но это не значит, что мне похуй. Ты не понимаешь. — Да, наверное, потому, что в наших реалиях не всегда есть возможность даже воды нормальной выпить, я уже и не говорю о… Становится просто плевать на это, когда пытаешься элементарно спастись и не сдохнуть. — Ну, внутри стен это всё возможно. И ты, между прочим, я вижу по щетине, последний раз брился максимум два дня назад! — Чимин тянется к лицу Хосока, гладит по щеке, ощущая колющую шероховатость. Одичалый совсем не дикий, не шарахается от него и даже не супится. У Чимина от этого затаилось дыхание, будто спугнуть боится. — Приучился. — А ты меня ждал? — Ждал, конечно. Не представляешь, как. — Обнимает, ослаблено повиснув. Чимин под весом тела снова падает на спину, и Хосок в охапку его сгребает, уткнувшись. Только бы не слёзы, только бы не мешающий комок в горле. Не хотелось бы ему рассыпаться и дать слабину сейчас, выдохнув на мгновение в облегчении. Месяц в общине перед его глазами как назло пролетает, словно вся жизнь перед Смертью. — Ты не поймёшь меня, иначе бы не устроил мне это ебучее тюремное заключение. — Дисциплина, Хосок. Видишь, каким ты теперь солдатом стал, — хрипит, слабо перебирая пальцами вьющиеся мокрые волосы. Тот ему в живот бубнит страдальчески и обнимает так же. Потряхивает от чувств, видимо, от той же долгожданной тактильности. Чимин прекрасно понимает, как подобные меры могли ему не понравиться. — Да пошёл ты на хуй, Чимин. Это идиотизм. Я мог вас найти раньше, если бы меня выпустили. — Если бы тебя выпустили, общине точно бы пришёл конец. Намджун мне доложил, как ты славно помог, — уверенно чеканит Чимин и сжимает кулак, захватив копну волос, прижимает Хосока к себе сильнее. — Да и к тому же… ты бы нас не нашёл в этой ебучей канализации, уж поверь мне. — Ты меня плохо знаешь, уж поверь мне, нашёл бы. В канализации, значит. В какой? — Не начинай, Хосок. Не хочу сейчас об этом говорить. Не вытягивай из меня, мать твою! Сказал же! — Тебе разведчики нужны? — перебивает чужую истерику спокойно и непоколебимо. — Разведчик, значит? — ухмыляется Чимин приоткрывшейся тайне, быстро успокоившись, тянет Хосока за мокрые волосы и тем самым поднимает за голову. Рука трясётся, правда, и Хосок ощущает тремор держащей его за голову ладони. Вместе с тем ухмылка с лица не сползает, наоборот, всё шире по лицу расплывается, пока Чимин не прохрипит: — Конечно, нужны, спрашиваешь ещё. Вот только ты не разведчик, не пизди мне. По своему опыту я знаю и чувствую, и ты точно не из них. Одичалый безэмоционально смотрит на него исподлобья, никак не сопротивляется проявленной «нежности», чужую руку не одёргивает с себя, лишь выше подтягивается к груди, а затем его губы едва дрогнули улыбкой: — Значит, будет разведчик. Уже есть. Пошли домой уже, тебе спать пора. — Пошли, только… — Чимин резко прижимает его за голову, и Хосок тут же поддаётся, накрыв поцелуем и своим телом чужое. И тут же дурь просыпается от крепкого сна, являя ему новое озарение: Чимина хотелось бы больше, чем избивать за всё хорошее и плохое. Не сказать, что озарение и впрямь новое. Этого человека хотелось бы любить, пусть и не так, как это было принято в социуме, канувшем в один день в Ад мертвечины. Своей вынужденной одичалостью Хосок будет любить и оберегать, как умеет, ведь разговаривать он смог научиться вновь, как это было когда-то. Вероятно, Чимин всё же разведчик, раз каким-то образом нашёл контакт всякого смысла. Он сейчас очень ослаблен, и вместе с тем его настойчивая открытость сильнее. Прерывая поцелуй, Чимин напоследок ещё раз целует его в лоб, крепко держа за голову. — Пойдём, Хосок, пойдём, мой несчастный друг. — Так поднимайся, дружище. — Смеётся с него, поцеловав в шею. — Так ты помоги мне! Слезь с меня для начала! — Толкает ладонями в плечи. — Ты тяжёлый теперь стал! — Не прикидывайся, Чимин, уж точно не для тебя.***