Tutte le strade conducono a Roma

      Только на пороге дома Виктория сообразила, что сейчас, скорее всего, у нее не выйдет проскользнуть в комнату незамеченной. Это заставило ее дернуться, но Лео, будто прочтя ее мысли, только крепче прижал ее к себе, не позволяя сбежать. Точно палач, ведущий на эшафот. Или Господь, обращающий на верный путь. Так или иначе, но Виктория испуганно вздохнула, будто загнанная в угол кошка, и болезненно сморщилась, когда дверь им открыл Томас. Почему-то ей казалось, что именно ему и только ему под силу заглянуть в ее глаза и увидеть в них абсолютно все.       — Что случилось? — без обиняков спросил он, подозрительно оглядев сжавшуюся в комок Вик, но через мгновение, будто вспомнив о чем-то, тут же переменился в лице. Словно крест-накрест его перекосила тревога.       — Я упала. Лео помог, — без зазрения совести соврала Виктория, опять же успокоив себя тем, что она почти все же упала. — Все нормально.       — Ушиблась? — Томас, не позволив ей опомниться, почти что ревностно отнял ее у чуть опешившего друга, внимательно оглядев со всех сторон.       — Не успела, — качнул головой Лео, добродушно усмехнувшись, но в его проницательном взгляде Вик почудилась печаль. Ему было нестерпимо больно смотреть на ощетинившуюся Викторию и тянущегося к ней Томаса.       — Все нормально, — упрямо повторила она, слишком резко вырвавшись из надежных рук. При виде того, как удивленно округлились зеленые глаза, тут же пожалела о содеянном. — Я пойду к себе.       — Вик… будешь ужинать? — Томас резко, но вместе с тем бесконечно нежно схватил ее за запястье.       — Найду Дамиано, — Лео благополучно ретировался, но у лестницы обернулся и, чтобы видела только Виктория, благосклонно кивнул.       «Предатель», — раздраженно подумала она, рассеянно моргнув. Томас до сих пор ждал ответа.       — Да… я поужинаю, — выдавила Вик, но когда увидела донельзя счастливую улыбку на любимом лице, похоронила сожаление. Она вдруг вспомнила, как бесконечно нежно любила его всем своим естеством. Этому препятствовать нет смысла, ведь это чувство, непобедимое и бессмертное, которое она испытывала к Томасу, к ним троим, казалось, было заложено в самой ее природе. И оттого еще больнее было осознание, что ей все нужно держать в тайне — кто знает, как отреагирует сталкер, если, скажем, экспансивный Дамиано напишет ответный комментарий? Об этом Вик не желала даже думать.       Она молча посмотрела на Томаса, отмечая, что не находилась так близко к нему как минимум два дня своих пряток по кафе. А ведь он лучше кого-либо понимал, прекрасно понимал, что с Викторией что-то не так. Об этих догадках говорили его чистые, глубокие глаза, на дне которых можно было без труда заметить неземную печаль, благородную грусть, приправленную беспокойством и страхом — за нее, за глупую Вик, которая никак не могла рассказать всей правды.       Ох, Томас!       Горечь захлестнула ее с головой, и Виктория поспешно отвернулась, намереваясь прошагать в свою комнату. Она надеялась, что Томас, как делал два дня подряд, принесет ужин туда. Этого Вик у него не отнимала, возможности быть рядом в краткие мгновения. Но он почему-то до сих пор крепко держал ее руки в своих, не думая отпускать. Раздражение вкупе с ужасом прокатилось по ее венам, ожидая того, что сейчас начнутся расспросы-перестрелки, в которых Виктория подержит неминуемое поражение, ведь так ослабла за последние дни.       — Мы любим тебя, Винченсо, — неожиданно проговорил Томас, большими пальцами погладив ее костяшки. Она вздрогнула. — Больше всего на свете любим.       — Больше музыки? — дрожащим голосом уточнила Вик, тщетно пытаясь перевести тему. Ей стало нестерпимо больно прежде всего потому, что она не нашла в себе силы сказать это заветное: «Я тоже».       — Ты и есть наша музыка, — грустно улыбнулся Томас, наконец, отпустив ее. — Не хочешь поужинать вместе? Все вместе?       — Нет, — выдохнула она так резко, что Томас даже отшатнулся. — Боюсь, Итан до сих пор злится, — поспешно добавила Вик, бесконечно рассерженная на саму себя. — И правильно делает! Я ведь такая дура, знаешь… Я его прогнала. Так несправедливо! — вдруг вспылила она, отступив на пару шагов назад. — Ведь я… я тоже… люблю вас. Люблю его, — на последних словах голос ее позорно задрожал, и Виктория с ужасом почувствовала, как по щекам покатились горячие слезы. Но утирать их не было смысла — Томас и так все видел.       — Что происходит, Вик? — шепотом спросил он, сделав попытку обнять, но Виктория резко дернулась в сторону, взглянув на него совершенно дикими глазами. Дала слабину, почти раскрыла себя. — Я очень боюсь за тебя. Ответь, — голос его обрел суровые нотки.       — Все в порядке, — так же жестко ответила она, глубоко вздохнув. — У меня сложный эмоциональный период, понимаешь? Все дело в этом.       — Что нам делать? Скажи, я прошу тебя, — с нескрываемой мольбой попросил Томас, снова сжав ее руки.       — Ничего.       Он отпрянул так резко, что Виктория почувствовала холод, которым теперь сквозило расстояние между ними, и как с этим справиться она совершенно не знала.       Простипростипрости.       — Я занесу еду в комнату, — отрешенно сказал Томас и ушел. Вик осталась одна и — вновь по своей вине.

***

      Просто так Томас сдаваться не привык. По крайней мере он выяснил наверняка — у Виктории что-то стряслось, и это что-то было очень серьезным. Он думал об этом пока с особым трепетом расставлял тарелки на подносе под три пары внимательных глаз (Лео тоже был на кухне, такой же озадаченный, как и все). Нужных слов ни у кого не находилось, поэтому гнетущую тишину разбавляло только лязганье тарелок да нетерпеливое поскуливание Чили, которая хотела отхватить лакомый кусочек. Томас задумчиво морщил нос. Дамиано нервно переставлял тарелки на подносе для Вик. Итан заглядывал через их плечи и норовил положить побольше голубики.       — Вы еще записку положите, — неожиданно сказал Лео, и когда все трое обернулись к нему, но в его глазах не было и тени улыбки. — А что? Если Вик не идет на контакт — пойдите сами. Окажите поддержку какую-никакую. Хотя бы так, — тихо добавил он, как бы для самого себя.       — Я куплю цветы, — тут же вскинулся Дамиано. — Или нарву. Я быстро. Кажется, на заднем дворе расцвела роза, — крикнул он уже у двери.       — Поведение Вик доводит цветы до смерти, — пробурчал Лео, видимо, смущенный тем, что предложил эту идею.       — Я за бумагой, — заявил Итан и тоже ушел с кухни.       Томас задумался над тем, что бы хотел написать, но ничего путного в голову не шло. Если бы он хотя бы немного догадывался о том, что случилось, хотя бы немного сумел приоткрыть завесу. Но — нет, Виктория добилась того, что возвела вокруг себя глухие мрачные стены, скрывши за ними свое нежное сердце. Уж не разлюбила ли она их?       Он мотнул головой под вопросительный взгляд Лео и тут же вернулся к готовке. Детские мысли, глупые и беспочвенные. Но именно посредством этих мыслей Томас испытал настоящий страх, неподдельный, мерзкий.       — Вы… только не отворачивайтесь от нее, — вдруг проговорил Лео, словно бы и не обращался ни к кому.       — Говоришь так, словно что-то знаешь, — недоверчиво прищурился Томас.       — Догадываюсь, как и все вы, — уклончиво ответил он, нахмурив брови. — Иногда случается нечто такое, о чем не хочешь говорить самым близким лишь потому, что волнуешься за них больше, чем за себя.       Томас ничего спросить не успел — в кухню вернулся Дамиано, а следом за ним — Итан. И, кажется, никто их них не знал, о чем можно написать. Но когда Томас сжал в руках карандаш, слова полились сами собой. Простые, легкие, но самые нужные. «Эй, Винченсо, мы здесь. Всегда будем рядом», — он замер, уступив место Итану. «Ты только не забывай об этом никогда», — карандаш перекочевал к Дамиано. «Помнишь? Вместе до самого конца. Мы любим тебя, tesoro mio. Сегодня и навсегда.»       — А сейчас финальный штрих, — деловито провозгласил Дамио и открыл помаду, которую, видимо, принес вместе с ярко-розовым цветком, таким нежным в своем понимании. Томас невольно залюбовался розой, а когда очнулся, помада оказалась в его руках, а на листке красовался след от губ Дамиано. — Теперь ты. А потом Итан, — он принялся красить его губы в сочный вишневый цвет. Ребячество, но Томасу казалось, что это чуть ли не самое большое, что они сейчас могут сделать дли Вик.       Без лишних препирательств дело было сделано под добродушную улыбку Лео. Пока Итан старательно нацеловывал письмо, Томас еще раз прочитал написанное и хмыкнул, повернувшись к Дамиано:       — Ты прямо поэт, — он ткнул в написанные Давидом строки.       — Были сомнения? — самодовольная ухмылка в ответ. — Пойдешь? — голос неуловимо изменился, будто он хотел сам оказаться на месте Томаса или лучше рядом с ним.       — Да.       Итан бережно сложил на поднос розу и еще раз кинул взгляд на голубику, которой — ему так показалось — недостаточно, ведь Вик очень ее любила. Дамиано рухнул на стул, с головой окунувшись в свои мысли. А Томас взъерошил светлые волосы, чувствуя себя неуютно оттого, что к Вик идет он один, ведь это — так несправедливо. Они всегда были вчетвером, здесь была их сила, их любовь. Он невольно вздрогнул, когда уже обернулся возле дверей и поймал на себе пару испытывающих взглядов, в них было столько надежды, что она, казалось, смогла бы осветить целый мир. И лишь Лео смотрел с неприкрытым сожалением, словно, правда, знал чуть больше всех остальных.       Почему ты сказала ему, Винченсо?